Федя ушел гулять в парк и не вернулся. Мария Васильевна оббежала вечером все улицы и дворы в поиске сына, решив, что он упал в обморок и лежит где-нибудь с разбитой головой. Когда Владимир Семенович узнал, что Федя не вернулся, он не стал переживать и сказал жене, что Федя решил переночевать у друга. Владимир Семенович знал, где искать сына. На следующее утро он встал на рассвете, спокойно умылся, причесался и оделся. Он достал со шкафа свой старый солдатский ремень, который пылился под потолком уже много лет, спокойно позавтракал, выпил кофе, надел пальто, обулся и вышел из квартиры.
Тем временем Федя, выбившись из сил от непривычно долгого пути, уже подошел к лесу тридцати шести секунд. Сердце его колотилось и дыхания не хватало. Волосы стали мокрыми, как будто он только что вылез из реки. Беспокойно оглядываясь по сторонам, он сверился с часами Мухи и пересек границу. В последнее время, после пробуждения из комы, он сделался особенно бдительным и подозрительным ко всему. Из-за изменившегося состояния, выражавшегося в проблемах с памятью и мыслительными процессами, в физической слабости и головных болях, ему стало казаться, что все это неспроста. Он думал, что отец подсыпает ему в еду успокоительное или галлюциногенное средство, что б свести его с ума. Параноидальный бред его также выражался в том, что он наперед продумывал всякое невероятное развитие событий и верил, что все так и случится. И сегодня, всю дорогу до леса, ему казалось, что за ним следят. Когда же Федя достиг леса, то все перевернул в своей голове и решил, что отец непременно ждет его уже в самом лесу. «Да, я не ночевал дома, и он догадался, что я приду сегодня сюда. Где-нибудь он меня уже поджидает» хаотично рассуждал Федя, направляясь по сухой жухлой траве, освещенной синим предрассветным небом, к голубому вагончику. С каждым шагом, он ожидал нападения. Вопреки его надеждам, все было тихо и спокойно. Вагончик одиноко стоял, обдуваемый свежим предрассветным ветром. Деревья шуршали влажной листвой. Ветер гнал по небу лоскуты синих туч. Пахло сыростью и одиночеством. Федя подошел к двери вагончика с гнетущим ощущением опасности. Он остановился, взойдя на порожек и, взявшись за ручку двери, резко оглянулся по сторонам. Шуршание деревьев и сумрак мешали ему обнаружить сторонние звуки. Федя рыскал глазами вокруг и никого не находил в этом лесу, кроме себя, но чувствовал еще чье-то незримое присутствие. Он не мог убедить себя, что нет здесь никого, кроме него, и не смог себя успокоить. Сердце его с силой долбилось об грудную клетку, и Федя долго стоял в нерешительности перед дверью. Холодная железная ручка уже нагрелась в его вспотевшей ладони, когда он наконец заставил себя войти. Он резко дернул дверь и, вбежав во внутрь, быстро закрыл ее за собой. Снова притаившись, он прислушался к тишине. Хриплый шепот леса доносился с улицы и только. Не услышав ничего подозрительного, Федя немного успокоился и обратил свое внимание на помещение. Внутри был все тот же, оставленный им, беспорядок. В голове его возникли красочные воспоминания его последнего пребывания здесь, и Федя с ужасом коснулся взглядом тех мест на полу, где он лежал с откусанными пальцами. Он рассматривал деревянный пол, и ему казалось, что он снова видит эти багровые пятна липкой крови. Затем его взгляд наткнулся на затаившуюся в рассыпчатом сумраке железную крышку погреба с металлическим кольцом. Федя содрогнулся. Будто очнувшись, он спохватился, быстро отыскал в этом беспорядке свечу, зажег ее и поставил на пол. Движения его были то быстрыми и собранными, то он погружался в задумчивость и замирал на несколько секунд, выпадая из реальности. Присев на пол, Федя аккуратно очистил рукой от бумаг и осколков железный люк в полу и осторожно сел перед ним. Он долго со страхом смотрел на этот большой железный лист, как на опасного зверя, представляя, как под ним лежит тело брата, и ни как не мог собраться с силами, что б сдвинуть эту пластину и увидеть его. Только он тянулся рукой к железному кольцу, как тут же ужас овладевал им, и он снова одергивал руку. Наконец, он решился и, не думая уже, словно во сне, поднялся на ноги и, потянув за кольцо, приподнял железную крышку и отодвинул ее в сторону. Неподвижная темная вода переливалась спокойным блеском в желтом свете свечи. Застывшими глазами Федя жадно смотрел на этот блеск, в эту бездонную непроглядную черноту, и вдруг, из глубины вынырнуло что-то белое и гладкое. Федя увидел это лишь мельком. Охваченный ужасом, он распахнул дверь и выбежал из вагончика. Его всего трясло от страха и омерзения. Не чувствуя своих онемевших ног, он упал на землю и зарыдал, закрыв лицо руками. Сердце его колотилось и больно щемило, будто душно ему стало в этой клетке. Дыхание его сбилось, запуталось в нервной дрожи ужаса и отчаяния. Сжавшись в комок и наклонившись к земле, Федя отчаянно рыдал и винил себя за малодушие и трусость. И стыдно ему было перед братом, что он не смог взглянуть на него, что испугался его обезображенного смертью тела. Он забыл обо всем, и об опасности быть обнаруженным отцом он тоже забыл, когда за спиной услышал шорох аккуратных шагов. Федя вздрогнул и притих. Медленно приподнявшись с земли, он резко обернулся. Волосы его торчали во все стороны, лицо было красным и, неприлично для подростка, заплаканным. Глазами полными испуга и ненависти он взглянул на отца. Взгляд Феди оказался таким пронзительным и колким, что Владимир Семенович немного опешил, узнав в сыне свою черту безумия и одержимости. Холодная, надменная улыбка перекосила угол его рта, оставив его лицо спокойным и мрачным. Не изменяя этого душевного состояния, Владимир Семенович медленным и вальяжным шагом прошелся мимо сына, все еще сидевшего на земле. Федя опустил голову и услышал страшный маленький металлический звон. Этот звук был для него равносилен звуку удара топора по его шее. Это звякнула бляшка ремня.
— Я знал, что ты придешь сюда рано или поздно. — сказал он строгим голосом. — Нужно было бить вас чаще, тогда бы ты вырос послушным и не пошел бы против меня.
Федя взглянул на отца глазами, наполненными раболепным страхом, затем обнаружил в его руке знакомый ремень со звездой, которая так часто отпечатывалась на его теле в детстве.
— Позови его, пусть он придет! — строго потребовал Владимир Семенович не глядя на сына безумными глазами.
— Кого? — робко промолвил Федя, не глядя на отца и, этим глупым вопросом раздражил его.
— Душу звезды. — нервно уточнил он.
Больше всего на свете Федя желал его появления сейчас. Мысль о том, что он придет и спасет его, наполнила его радостью, и страх и покорность перед отцом сделались ничтожными при воспоминании о тех эмоциях, какие он испытывает во время встречи с душой звезды. Но никакие мольбы и мысленные взывания к нему, не заставили бы его явиться.
— Я не могу. Он приходит, когда хочет. — с улыбкой ответил Федя, глядя в землю перед собой.
— Зато я могу. — уверенно сказал он и занес ремень над сыном. Федя не хотел глядеть на отца, он знал, что сейчас произойдет, и знал, что мешать этому нет смысла. Услышав звук замаха ремня, Федя вздрогнул и стиснул зубы, заранее уже ощутив призрачную боль от тяжелой железной бляшки. Через секунду последовал удар. Федя пригнулся к земле и закрылся руками. Владимир Семенович замахнулся еще и стал произносить какое-то заклинание. Голос его звучал зловеще, вызывал дикий страх из самых недр души, будто то был голос из загробного мира. Федя никогда не слышал более пугающего голоса, от которого хотелось укрыться, как от огненного дождя. И голос этот сыпался на него одновременно с ударами. Вдруг Федя почувствовал, как будто по жилам его растекается расплавленный металл и сжигает его. Эта ужасная жгучая боль распространилась по всем сосудам, даже мелким капиллярам, заполнила собой все внутренние органы. Федя почувствовал, как его тело все свело и стянуло от этой боли, и ударов он больше не чувствовал. Ему казалось, что его облили бензином и подожгли. Но он не издал ни одного звука. Сжавшись в комок и обхватив голову руками, он терпеливо ждал, когда все кончится. Владимир Семенович умолк и остановился.
— Знаешь, в чем была твоя главная ошибка? В том, что ты проглотил его кровь. Я понял, что ты сделал это только когда оперировал тебя. Счастье, что ты выжил после этого, что твой молодой организм смог восстановиться. Я всегда думал, что будь у меня хоть капля его крови, я бы смог управлять им. Но и такое развитие событий меня устраивает. Теперь я могу воздействовать на него, через тебя. Мое заклинание заставило его чувствовать то же, что чувствуешь ты. Сейчас, должно быть, он корчится от боли, которую ощущает впервые за все свое существование. — Владимир Семенович с гордостью усмехнулся. — Хотел бы я на это посмотреть!
Федя все это слушал, не поднимая головы. Владимир Семенович глядел на сына воодушевленно, с глазами полными надежды. Вдруг, посреди этой молчаливой беседы, он будто что-то почувствовал и, подняв глаза, увидел кого-то перед собой. Лицо Владимира Семеновича просияло, глаза его расширились, на лице появилась самодовольная ухмылка. Федя тоже ощутил странную перемену, будто пространство исказилось, и он почувствовал, словно его сдавливает со всех сторон. Он снова ощутил знакомую тревогу и предчувствие чего-то страшного и неизбежного. И напряжение это ощущалось, как холод, исходящий от огромной глыбы льда. Федя мгновенно оглянулся и увидел в нескольких метрах от себя Мирцама. Невозмутимый и спокойный он неподвижно стоял перед ним, только ветер трепал полы его плаща. Голова его была отвернута вбок, взгляд опущен. Он демонстративно не хотел никого замечать перед собой. И это была эмоция презрения и гордости, которую нельзя ни с чем спутать. Опустивший глаза от страха или покорности выглядит не так. Мирцам же не хотел удостаивать собеседника своего взглядом, слишком явно демонстрируя это. Федя, кроме этого, увидел в его лице еще что-то, и это перемена удивила его. Этим новым было неприсущее ему напряжение и обеспокоенность, выражающаяся в его сосредоточенном теперь и недовольном лице. Заинтригованный этой загадкой, Федя не мог отвести от него взгляд.
— Вот я пришел к тебе. Чего ты ждешь от меня? — громко, но спокойно спросил Мирцам, не поднимая глаз.
— Как тебе боль? — самодовольно засмеялся Владимир Семенович. — Это тебе подарок от меня. Новые ощущения.
Когда Владимир Семенович произносил эти слова, голос его прыгал от сдерживаемого волнения, как будто кто-то его щекочет. Мирцам не взглянул на него, но зарыл глаза. И его чувство отвращения к собеседнику выразилось сильнее.
— Что это значит? Не хочешь говорить? — возмущенно спросил Владимир Семенович. — Почему не смотришь на меня?
— Среди всех уродов, ты особенно уродлив. — вдруг сказал Мирцам, так же глядя в сторону. Федю эти слова поразили, он не мог понять, что это значит и, удивленный, бросил взгляд на отца, как падающий с обрыва хватается за выступ, что б удержаться. Владимир Семенович хитро улыбнулся, но от волнения улыбка его вышла непонятной, злобной и потерянной, как у сумасшедшего.
— Все равно! Я знаю, как ты видишь этот мир. Могу представить! Должно быть, мы все уроды в твоих глазах. Тут все из праха звезд. Все равно, что если б я попал в мир, где все состоит из людских останков: из костей, шкур и пепла.
Пораженный и пронзительный взгляд Мирцама устремился на Владимира Семеновича, и тот умолк в ожидании. Он понял, что угадал его виденье мира.
— Что тебе нужно? — снова спросил Мирцам, грозно глядя на него.
— То же, что и всем. Забери нас в мир живых. — нагло произнес Владимир Семенович и, усмешка, против его воли, перекосила его лицо.
— Тебе там не понравится.
— Это уж я сам решу!
— Я не могу этого сделать. — с презрением ответил Мирцам. — Это невозможно.
Владимир Семенович удивился, будто мост, на котором он стоит, вдруг стал обрушаться под ним. Он впал в ступор на несколько секунд и пытался понять, правильно ли он расслышал:
— Как это? Мы укажем тебе путь, а ты заберешь нас с собой! Так пророчит книга. Карта готова. — Владимир Семенович растерянно, пытаясь подобрать еще аргументы, оглянулся в пол оборота и указал рукой на вагончик. Лицо его сделалось наигранно-глупым.
Мирцам глянул на Федю и, словно бы непреклонный в торге и подмене товара покупатель сказал:
— Я возьму Слона, и он укажет мне путь.
Говорил он это с надменно приподнятой головой и непоколебимой уверенностью в том, что все случится именно так, как он хочет. На середине фразы он закрыл глаза и, досказав все, открыл их и, снова, глядел в землю перед собой, не желая видеть собеседника.
— Нет, я не позволю. — твердо ответил Владимир Семенович, держась довольно смело и самолюбиво, как с себе равным. Сказав это, Владимир Семенович бросил на землю ремень, который все это время, забывшись, держал в руке и размахивал им во время разговора; он вскинул руки и, погрузившись в сосредоточенное, самозабвенное состояние, стал произносить заклинание, хорошо знакомое Феде. Уже известные Феде слова теперь звучали с каким-то другим акцентом, с мощной энергетикой и импульсивностью. Голос отца пугал его, он казался жестоким и чужим. Воздух, окружающий Мирцама, пришел в движение и уплотняясь, исказил картину мира. Мирцам остался спокойным и безразличным. Он просто ждал, как ждут, попавшие под дождь, когда он кончится, и они смогут смахнуть с себя капли воды, чтобы не сильно промокнуть. В воздухе, с обеих сторон от него, заблестело что-то множеством маленьких искорок, будто жидкость, выливаемая из сосуда в невесомости, оно собралось из крупинок и, подобно ртути, сливалось друг с другом. Словно жидкий металл, переливаясь в воздухе, эта перламутровая масса окружила Мирцама и, разделившись на две переливающиеся кляксы, осела на его запястьях в виде железных толстых кандалов, соединенных цепью. С самодовольной улыбкой Владимир Семенович глядел на душу звезды. Мирцам вытянул вперед руки и железные оковы, раскалившись добела, стекли с его рук на землю, не оставив на нем следов.
Улыбка сползла с лица Владимира Семеновича, но он не растерялся и, будто подбодрившись своей неудачей, решительно и с большим рвением, чем прежде, стал произносить новое заклинание, совершая агрессивные и напряженные движения руками и туловищем. Мирцам устало и задумчиво взглянул на Федю, но взгляд его оставался высокомерным. У Феди не было сомнений в том, что отец не сможет навредить Мирцаму, поэтому не боялся за него. Но Федя боялся за отца. И, несмотря на то, что он с трепетом ожидал увидеть продолжения их противостояния, он больше желал, чтобы все скорее закончилось, и все остались живы. Однако он понимал, что такой исход невозможен.
Владимир Семенович вызвал своими действиями сильный ветер и, будто призывая на помощь все силы природы, сзывал к себе необходимые частицы со всей округи. Пыль и камни закружились вокруг него и он утонул в движущемся и опасном потоке воздуха. Федя, напуганный происходящим, отполз к вагончику и спрятался за его стеной, но так он не мог видеть всего, что происходило. Поэтому ему пришлось выбраться из своего укрытия. Он отошел подальше и увидел, как множество нитей, блестящих и тонких засверкали вокруг в этом облаке пыли, окружившем отца. Раздался пугающий звук натягивающихся металлических струн и гудение длинных железных пластин. Мирцам поднял глаза на большой переливающийся звенящий вихрь перед собой. Лицо его стало озадаченным и решительным, но в нем по-прежнему отсутствовал страх. Владимир Семенович, окруженный смерчем из металлических нитей, был почти невидим. И вдруг из этого страшного хауса блеснули и вытянулись вперед два тонких и упругих железных прута. Они двигались как волны, и казались непредсказуемыми и резкими, как молния в ночном небе. Федя так испугался за Мирцама, так его напугали эти тонкие железные нити, как будто его самого босого заставили пройти через абсолютно темную комнату, пол которой утыкан острейшими лезвиями. Железные тонкие прутья пронзительно звенели и беспорядочно выскакивали, как искры из беспокойно, хаотично движущегося, металлического клубка. Федя боязливо прижался к земле, но не мог отвести глаз от Мирцама. «Почему он ничего не делает? Он может остановить это, почему он не даст отпор?» взволнованно размышлял Федя, и не мог придумать ни одной причины. Вдруг он с ужасом и болью в сердце увидел, как металлические прутья достигли Мирцама и поочередно вонзались в него, рассекая одежду и плоть, как острие шпаги. Федя видел, как кровь вытекает из его ран, и как вся его одежда становится багровой. Лицо Мирцама оставалось все таким же прекрасным и высокомерно холодным. Все больше металлических нитей вонзались в его тело, и обвивались вокруг него. «Как может он выдержать это, тот кто не знал прежде боли? Как может он терпеть ее так, что не видно даже по его лицу, что он страдает?!» думал Федя весь сморщившись и, с выражением неимоверной муки, будто сам ощущал всю эту боль, глядел на Мирцама «Почему он терпит это, для чего? Почему не расплавит эти пруты? А что если он обльше не может делать подобных вещей? Как мне остановить это?!» Очнувшись от мыслей, Федя увидел, что одежда и волосы Мирцама уже полностью в крови. Придя в ужас и боясь увидеть выражение муки на его лице, Федя отвернулся и закрыл лицо руками. Больше он не мог вытерпеть происходящего и нашел единственный для себя способ закончить все. Он решил, что нужно отвязать душу брата от тела, что б у отца больше не стало цели удерживать Мирцама. Ведь главное желание отца, как ему казалось, было в искуплении вины перед Ромой, отправив его в мир живых. Не замечая ничего вокруг, решительно настроив себя, Федя поднялся и побежал в вагончик. Под страшное пение металлических прутов, Федя забежал в черный проем вагончика и, остановившись у порога, медленно подошел к краю погреба. Он боялся смотреть туда, но видел краем глаза белое и вздутое тело брата, плавающее над поверхностью темной воды. Маленький кусок свечи все еще горел на полу. Федя смотрел на это пламя, тонущее в жидком воске в углублении огарка свечи. Уничтожив свечу, оно быстро стало уменьшаться, погружая все вокруг во мрак. Резкие звуки звенящих железных нитей, казалось, усиливались с приходом темноты, но Федя все не мог заставить себя взглянуть на брата и начать ритуал, о котором прочел в книге. Слезы градинами побежали по его лицу, он весь затрясся и опустился на пол, рыдая и ломая руки. Сквозь заслезленные глаза он видел, как угасло пламя свечи, и все вокруг погрузилось в темноту. И вдруг, в этом кажущемся синеватом сумраке, он услышал слабый крик с улицы. В груди у Феди будто взорвали гранату — такую боль он ощутил, не зная даже, кому принадлежит этот крик. Пораженный этим криком Федя, вырвался из вязкой паутины нерешительности и страха. Он устремил взгляд в то место, где должен был находиться в темноте его брат и стал произносить заклинание, которое призывало душу в тело покойника. В темноте перед собой Федя увидел, как проявляются красные светящиеся знаки. Эти знаки появились на теле Ромы и сделались такими яркими, что от их свечения стали различимы в темноте очертания предметов. Федя увидел розовые пятна тела мертвеца среди красноватой ряби черной воды. Красный свет предавал всему особенное очарование и идеальность форм. Бугристое и вздутое от воды и распада тело покойника казалось гладким и, будто бы теплым, живым и уже не вызывало у Феди столько ужаса и омерзения. Вдруг раздался всплеск и, ощутилось беспокойное, резкое шевеление, не присущее живому, а скорее похожее на судороги, умирающей на суше рыбы, или на удар об стену, распахнувшейся ветром двери. Федя непроизвольно отскочил назад и, влипнув в шкаф с книгами, услышал резкий хриплый вздох исходящий от мертвеца. Тело Ромы с открытой черной дырой рта приподнялось из воды. Красные светящиеся знаки заполняли всю поверхность его кожи и выглядели так, как будто были вырезаны не ней.
— Рома! Рома! — вырвалось изо рта Феди, будто собачий лай.
— Где я? — прохрипел мертвец полным ужаса и отчаяния голосом, сплющивая и расширяя черную прореху рта. — Мне страшно!
— Рома! Это я, твой брат! Чего ты хочешь, скажи! — Федя говорил и задыхался от волнения, и голос его пропадал через слово, так что ему приходилось повторять сказанное несколько раз.
— Где я? Мне страшно! — продолжал реветь мертвец, будто не слышал Фединых слов.
— Это я, Федя! Ты слышишь?
— Что происходит?
— Чего ты хочешь, скажи! Скажи!
— Я хочу жить! — прохрипел Рома, будто захлебывался.
Федя зарыдал от отчаяния и жалости к брату. Он не мог ему помочь, и вместе с тем он понимал, что лучшим решением было бы способствовать ему попасть в мир живых, поставив ультиматум Мирцаму. Сколько бы Федя ни обманывал себя, что лучшим будет для Ромы — отпустить его душу, теперь он понимал, что брат его желал бы отправиться в мир живых.
— Это невозможно. — полушепотом сказал Федя, немым от слез голосом. — Прости. — и эти слова его были ложью, ведь он мог бы попытаться сделать хоть что-то для этого, но он не хотел. Федя робко подполз к брату, намереваясь выполнить то, что изначально собирался.
— Пожалуйста, помоги мне вернуться. Я знаю, ты можешь. Мне так страшно здесь. — умолял его Рома.
— Прости, я не могу! Это сильнее меня. — сдавленным голосом проговорил Федя, но, вызванная в тело душа Ромы уже покинула его. Ярко-красные светящиеся символы исчезли, и вагончик снова утонул во мраке. Тело мертвеца вновь плавно погрузилось в воду, оставив на поверхности светлый, кажущийся зеленоватым, бугорок лба. Какое-то время Федя смотрел на этот бугорок, задыхаясь от удушающего чувства вины перед братом и жалости к нему. Сглотнув комок нервов, Федя нагнулся над ним и стал произносить заклинание, которое отпускает душу от тела. Протянув дрожащую руку перед собой, Федя дотронулся до скользкого и мягкого, холодного лба покойника и начертил на нем пальцами знаки. Красным ярким светом, словно отзвук, выделился на том месте знак и медленно погас.
— Прощай и прости меня. — прошептал Федя и почувствовал, как крокодильи слезы стоят в его глазах, и снова почувствовал отвращение к самому себе. Оглушенный тишиной и покоем, синеватый мрак прятался в темных углах помещения. Оставшись один, Федя заметил полную тишину. Никогда беззвучие так не пугало его. Ошеломленный этой тишиной, Федя резко поднялся и спотыкаясь и заплетаясь в ногах, выбежал на улицу. Первое, что бросилось в глаза Феде — это темная фигура отца. Он стоял к нему спиной, протянув вперед руки и совершая ими какие-то напряженные и небольшие действия. Федя, не сводя с него глаз, обошел его вокруг на расстоянии и увидел Мирцама, замотанного в клубок колючей проволоки и железных струн. Он все еще стоял на ногах, и светлые глаза его были открыты и бесстрашно глядели вперед. Владимир Семенович, увлеченный процессом скручивания металлических струн, не видел сына. Мирцам неподвижно глядел перед собой, не подавая признаков жизни, как пойманная и зажатая в кулаке птица. Федя медленно подошел к нему, пытаясь заставить себя поверить в то, что видит. Глаза его округлились, челюсть отвисла и задрожала.
— Нет! — выкрикнул Федя и бросился к отцу. Владимир Семенович его не замечал. Федя схватил его за руки, пытаясь докричаться до отца.
— Остановись! Ромы больше нет! Я отпустил его! Все кончено! Остановись же!
Владимир Семенович продолжал шептать какие-то слова и крутить руками. Федя, не сводя глаз с отца, схватил его за грудки и стал трясти и требовать остановиться. Он повторял снова и снова свои слова, пока мутные глаза отца не обратились к нему. Отсутствующий взгляд его сделался испуганным и пронзительным. Он будто услышал слова сына и понял их смысл. За спиной Феди раздался тяжелый звук падения, и шорох металлических проволок. Он мгновенно оглянулся и увидел, что Мирцам лежит на земле в ворохе металлических железных струн. Федя оставил отца и побежал к Мирцаму, но приблизившись к нему, замедлил шаг, опасаясь найти его мертвым. Нерешительно он исследовал своим трусливым взглядом кровавый ворох железных колючих проволок и жестких струн. Опутанный ими, будто в колючих зарослях, находился он. Лицо его пугало белизной и невозмутимостью. Неподвижный взгляд открытых светлых глаз был устремлен в небо. Федя опустился на землю и наклонился к нему.
— Не трогай меня. — звонко прошептал Мирцам и перевел взгляд на Федю. Глаза его подкатились, как будто сильная усталость погружала его в блаженный и глубокий сон.
— Ты умираешь. — ответил Федя и лицо его сморщилось и перекосилось, возможно непонятным для души звезды, чувством. Федя судорожно схватился за колючую проволоку и стал распутывать ее, что бы высвободить Мирцама. Но действие это было бездумно и отчаянно, поэтому не имело результата. Еще раз взглянув на Мирцама, Федя увидел, что глаза его закрыты и мышцы лица расслабленны, как у мертвого. Федя окинул рассеянным взглядом всю его окровавленную фигуру. Громоздкое тело, этого совершенного и грациозного прежде существа, теперь лишенное тонуса жизни, словно кусок мяса лежало перед ним. Федя совершенно пораженный осознанием его смерти, глядел на его лицо, как лишившийся разума и неосознанно продолжал сжимать в руке колючую проволоку. Он почувствовал, как реальность от волнения ускользает от него, как все вокруг падает и переворачивается. Горячий комок гнева родился в его груди. Федя поднялся на ноги и, пытаясь держать равновесие в шатком пространстве, как на двух подпорках вместо ног, направился к отцу. Он набросился на него и стал бить кулаками, куда придется, не понимая, что делает.
— Ты убил его! Как ты мог?! Убийца! — кричал Федя, и все повторял одно и то же, как обезумевший. Владимир Семенович, смотрел на неподвижное тело, словно удивляясь и не понимая, что произошло. Он не уклонялся от сына, а лишь вытягивал шею, когда тот закрывал ему обзор. Федя, устав колотить отца, отошел от него и оглядев его возмущенным и ненавистным взглядом, снова побежал к Мирцаму, но отец остановил его. Он поймал его за руку и с силой развернул к себе, намереваясь что-то сказать. Федя ничего не хотел знать и видеть, он попытался вырваться, но Владимир Семенович обхватил его руками и завалил на землю.
— Куда?! Стой! — пытался он докричаться до сына, пока тот, размахивая руками и ногами, надеялся высвободиться. — Хочешь погибнуть? Его нельзя трогать! Ты сгоришь!
— Мне все равно! — кричал Федя, — Пусти! Он не мог умереть! Он для меня все!
— Нет! Нет! — успокаивал он сына, придавливая его к земле. — Ну, все! Все кончено! Он сам захотел умереть, ты видел? Он же мог сопротивляться, но не стал!
Обездвиженный Федя лежал на земле и, поняв, что оказался в беспомощном положении, снова зарыдал. Когда Владимир Семенович потерял бдительность, Федя оттолкнул его и бросился к Мирцаму, но вдруг резко остановился. Он увидел, что его нет. На земле лежали лишь железные окровавленные струны и колючая проволока.
— Где он? — с надеждой в голосе выкрикнул Федя и оглянулся на отца. Тот, глядя на ворох железных струн, пожал плечами и с задумчивым равнодушием ответил:
— Не знаю. — затем, помолчав, добавил. — Его больше нет. Он умер.
— Нет, он не мог умереть!
— Рома умер. Нужно его похоронить.
Только теперь Владимир семенович осознал смерть сына, как будто разум его прояснился. Он вдруг осознал, что именно от его безумных желаний пострадали все трое его сыновей.