Глава 132
Я подумал, что неплохо бы мне обзавестись поддержкой д’Артаньяна, но действовать решил издалека. Разумеется, кое-какие сведения о действиях лейтенанта королевских мушкетёров до меня доходили, и я знал, что он прилежно служит, что он на хорошем счету, и даже был наслышан о кое-каких его подвигах, что переполняло меня радостью. Но мне нужны были сведения иного рода, я хотел знать, насколько я могу надеяться вовлечь его в ту деятельность, которую мне предписывал Орден, которая мне самому казалась необходимой и справедливой, и к которой меня подталкивала и моя прежняя любовь, Мария де Шеврёз, и моя новая любовь, или даже единственная любовь всей моей жизни, герцогиня де Лонгвиль, моя Анже.
Как я ранее писал, я очень надеялся, что какую-то информацию о д’Артаньяне я буду время от времени получать от Кэтти, но она уехала из Парижа вместе с Марией де Шеврёз, так что этот канал сведений прекратил своё существование уже очень давно.
Я решил, что имеет смысл разведать о настроениях моего друга у Планше. По счастью я знал, где он проживает, и даже иногда захаживал в бакалейную лавку, которую он содержал. Я предполагал, что он не утратил связи со своим бывшим хозяином, так что сможет сообщить мне хотя бы какие-то сведения о нём.
Итак, я вошёл в лавку Планше.
— Боже праведный! — воскликнул Планше. — Какой желанный гость удостоил моё скромное заведение! Жан, подай Его Светлости господину д’Эрбле всего, что у нас есть, самого лучшего, да поживей!
Молодой паренёк стремительно бросился накрывать на стол.
— Планше, приятель, я не голоден, — возразил я. — Не беспокойся, я не планировал обедать у тебя, а лишь зашёл перекинуться с тобой парочкой слов.
— Одно другому не мешает, — ответил Планше. — Жан, неси лучшее вино, кофе по-турецки, вишни в глазури, венские вафли и голландский шоколад в кабинет.
Услышав столь соблазнительный перечень, я подумал, что, быть может, следует уделить внимание кулинарии Планше.
— Вы не уйдёте от меня, Ваша Светлость, не откушав хотя бы одну изюминку и не сделав хотя бы один глоток вина, — убеждённо и вместе с тем ненавязчиво произнёс Планше.
— Ты прав, приятель, против такой атаки мне не устоять, — с улыбкой согласился я и проследовал в кабинет, с такой прекрасной и толстой обивкой, что никто не смог бы подслушать наш разговор.
— Я пришёл расспросить тебя о твоих делах, дорогой Планше, а также о делах твоего бывшего хозяина, если ты в этом сведущ, — сказал я. — Прошу тебя без чинов, садись со мной за стол, отдадим должное твоему угощению и побеседуем накоротке.
— С превеликим удовольствием, Ваша Светлость, но я могу и постоять, — ответил Планше.
— Не забывай, что я – духовное лицо, и мне комфортнее беседовать с любым христианином как с равным, — возразил я. — Садись же, и поговорим.
— Благодарю вас, Ваша Светлость, — ответил Планше с поклоном и примостился на краешек стула на углу стола.
— Так-то лучше, — сказал я, подставляя бокал для себя и для Планше, куда он налил великолепного бургундского.
— Вероятно, вас интересует прежде всего именно мой бывший господин, а обо мне вы спросили из вежливости — ответил хитрый бакалейщик. — Но вы не разочаруетесь если проявите интерес и к моей скромной персоне. Но я начну с того, что удовлетворю ваше наипервейшее любопытство. Скажу честно, я уже не служу у господина д’Артаньяна, но вижу его частенько, и он удостаивает меня своими посещениями, смею надеяться, в память о моей верной службе.
— Не сомневаюсь в этом! — ответил я.
— Погодите-ка, ведь вы не хотите от меня узнать, что он за человек, поскольку вы сами его прекрасно знаете, — продолжал Планше. — Если бы вас интересовало, всё ли у него благополучно, вы бы спросили об этом у него самого. Следовательно, вы хотите узнать, годится ли он для какого-то дела, в которое вы хотели бы его вовлечь, так, чтобы сам он не знал об этом разговоре. Его таланты вам известны, стало быть, вас интересуют его нынешние политические ориентиры.
Я невольно покрылся холодным потом. Двадцать с лишним лет стажировки в Ордене не научили меня скрывать свои интересы, простой лавочник легко меня раскусил.
— Я не простой лавочник, — продолжал Планше так, словно бы подслушал мои мысли. — Ведь я человек служилый, военный, а к тому же я служил господину д’Артаньяну достаточно, чтобы узнать и его, и с вашего позволения, вас, и других его друзей. И я сомневаюсь, что вы желаете призвать его разделить с вами избранное вами поприще аббатов. Скорее вы желаете вернуться из аббатов обратно в мушкетёры и хотели бы иметь его компаньоном в каком-то крупном и рискованном деле. И это дело, конечно же, не связано с поддержкой Мазарини. Вы не покорились Ришельё, так вы ли покоритесь Мазарини, его уменьшенной копии, его тени? Итак, вы замышляете заговор против Мазарини, Ваша Светлость.
— Планше! — воскликнул я. — Если бы такое сказал мне кто-то другой, я бы его уже заколол вот этим кинжалом! Но ты – это ты, и я верю, что твои предположения не пойдут дальше того, чем им следует быть, а именно – твоим личным фантазиям и мечтам. И твои фантазии не будут обращены во вред кому бы то ни было, прежде всего, самому тебе. Так что я продолжаю тебя слушать, не отрицая и не подтверждая твоих слов.
— Кинжал ваш и впрямь очень убедителен, — ответил Планше, спокойно взглянув на кинжал, который я достал для большей убедительности своих слов. — Я не сомневался, что у вас имеется что-нибудь подобное, и это к лучшему, поверьте. Чтобы покончить со всем разом, я скажу вам две вещи, которые не оставят между нами сомнений. Первое – господин лейтенант слишком верен своей присяге, чтобы участвовать в каком-либо деле против первого министра. Если ему отдадут приказ его арестовать, он его арестует, но не иначе. В этом он весь таков же, каким является наш ветеран господин де Тревиль. Он всегда готов был арестовать Ришельё, но никогда не сделал бы это никак иначе, кроме как по велению Короля, Людовика XIII. Господин д’Артаньян арестует или, если хотите, убьёт кого угодно по приказу Королевы или юного Короля. Но такого приказа никогда не будет.
— Почему ты так уверен в этом? — спросил я.
— Я в этом убеждён по многим причинам, но излагать их все не смогу столь связно и красиво, как вы, господа дворяне, а вам не к чему тратить время на то, чтобы выслушивать мои ничтожные доводы, — ответил Планше. — Если бы вы не верили мне, вы бы не пришли спрашивать моего мнения, но коль скоро вы его спросили, я ответил прямо и коротко. И второе, что я вам хотел сказать. Вы, Ваша Светлость, можете целиком и полностью положиться на меня. Что бы вы ни задумали, Планше будет с вами, господин д’Эрбле.
— Моё предприятие может оказаться чрезвычайно опасным, — возразил я.
— Иначе и быть не может, — согласился Планше.
— В случае неудачи мне и моим соратникам может грозить не просто тюрьма, но и смертная казнь, — добавил я.
— Само собой, — подтвердил Планше.
— Дворянину могут лишь отрубить голову, а человека простого сословия могут ведь и повесить, — сказал я.
— Да хоть четвертовать! — воскликнул Планше. — Я своё пожил, и за жизнь не цепляюсь, а жизнь моя, надо вам доложить, скучна и безрадостна, так что её скорое окончание меня ничуть не пугает. Я лишь не согласен сам наложить на себя руки. Господь не велит так поступать. Но рискнуть жизнью ради правого дела я готов хоть сию минуту.
— Что же довело тебя до такого состояния, дорогой друг? — спросил я.
— Благодарю за «дорогого друга», Ваша Светлость! — ответил Планше, встал и поклонился, после чего снова сел за стол. — Что довело, спрашиваете вы? То самое, чего нет ни у вас, ни у господина лейтенанта, ни у господина графа. Жена.
— Жена, вот как?! — воскликнул я со смехом. — Неужели же женитьба сделала из тебя бунтовщика?
— Смейтесь, смейтесь, Ваша Светлость, — угрюмо буркнул Планше, опрокидывая в себя полную рюмку. — Как это юные феи превращаются в злобных фурий, и всё – под нашим пристальным присмотром? Вы приносите в дом прекрасный цветок, а он незаметно для вас превращается в отвратительную прилипчивую ядовитую колючку. Собственно, у меня к ней лишь одна претензия.
— Какая? — спросил я.
— Я не могу простить ей, что в ответ на предложение стать моей женой она дала согласие, — ответил Планше. — Если бы не это обстоятельство, я простил бы ей всё.
— Ёмко и обстоятельно! — восхитился я.
— Я слишком часто думал об этом по ночам, что позволяет мне легко сформулировать это днём, когда разговор заходит об этом, — ответил Планше. — Удивительное дело! У алтаря эти красотки обещают любить своего мужа, слушаться его, поддерживать в горе и в радости, а стоит им выскочить замуж, они делают всё в точности наоборот! Кажется, любого нищего они уважают больше, чем собственного супруга, поскольку никогда не позволят себе разговаривать с ним столь пренебрежительно, как с собственным мужем! И, спрашивается, для чего ты выходила за муж за меня, если так сильно презираешь меня за те вины, которых нет, ненавидишь за те недостатки, которые сама же придумала, и считаешь себя во всём выше его, чего и близко нет? Я бы спился, если бы не язва. А так приходится терпеть её характер, от которого не могу найти спасение даже в алкоголе.
— Почему же ты не бросишь её? — спросил я.
— Не хватает мужества, — объявил Планше. — Я скорее восстану против всех Королей Европы, чем против своей благоверной. Ведь как-никак, нас венчали перед лицом Господним!
— Что ж, быть может, в твоих взглядах есть здравая философия, — ответил я задумчиво.
— Ещё какая! — с энтузиазмом ответил Планше. — Семейная жизнь приучила меня стоически принимать любой скандал, любую неприятность, не планировать нечего хорошего и светлого, смиряться перед неизбежным и нести свой крест. Мне кажется, что Спаситель тоже был женат, просто об этом никому не известно.
— Что тебя убеждает в этом? — спросил я, с трудом подавляя смех.
— То, с каким смирением он претерпел бичевание, нёс свой крест на Голгофу, зная, что там его ожидает смерть, и с каким смирением принял эту самую мучительную смерть, которую только можно вообразить, — ответил Планше. — Смерть, даже самая мучительная, завершает все мучения земные, тогда как женитьба их только начинает. Человек, который бок о бок живёт с тобой долгие годы и поэтому знает все твои слабые места может нанести такие душевные раны, которые не нанесёт ни один палач, способный лишь терзать наше тело, но не душу.
— Не буду вступать в полемику с тобой, друг мой Планше, — ответил я. — Итак я узнал больше того, что хотел узнать. Меня интересовало лишь то, насколько я могу положиться на д’Артаньяна, а я уже узнал и это, а также и то, что могу положиться на тебя.
— Узнайте же тогда за одно и вот ещё что, — сказал Планше. — Вы, конечно, помните графа де Рошфора.
— Как же мне не помнить его!? — воскликнул я. — Было время, когда сам Портос грозился уничтожить его за историю с де Шале, да слишком скоро забыл свои угрозы. После этого д’Артаньян потратил уйму сил для того, чтобы встретиться и сразиться с ним, и, кажется, скрещивал с ним шпаги пару раз!
— Три раза он имел дуэль с графом, и три раза нанёс ему чрезвычайно болезненную, но не смертельную рану, — уточнил Планше. — Мне кажется, что если бы он желал убить Рошфора, он это сделал бы ещё в первый раз. Он хотел именно того, чего достиг – заставить Рошфора три раза мучиться от крайне болезненных ран.
— И что же с того? — спросил я.
— Мне кажется, что после этого мой хозяин простил графа, и они примирились, — ответил Планше.
— Допустим, — согласился я.
— Вам требовался человек, обладающий всеми качествами господина д’Артаньяна, но такой, который пошёл бы против Мазарини, — сказал Планше. — Такой человек – граф де Рошфор.
— Граф де Рошфор? — переспросил я. — Занятно! Я никогда не думал о нём как о возможном союзнике.
— Времена меняются, Ваша Светлость, — ответил Планше. — Бывшие друзья куда ни кинь становятся врагами, так отчего же бывшим врагам не стать союзниками?
— Очень интересная мысль, Планше! — воскликнул я. — Но где мне найти Рошфора?
— Этого я не знаю, — ответил Планше. — В одно время он попытался предложить свои услуги кардиналу Мазарини, но он его отверг. Думаю, что Королева велела ему не связываться с графом. Вероятно, у неё с ним свои счёты.
— Ещё бы! — воскликнул я.
— Ну вот по этим самым причинам граф Рошфор, который надеялся быть при Мазарини тем же, кем он был при Ришельё, разобиделся на него, и, кажется, стал враждебно к нему относится. Но он, по-видимому, слишком явно выступал против него, так что его вполне могли упрятать в Бастилию.
— Рошфор в Бастилии? — спросил я.
— Я бы этому не удивился, — ответил Планше. — И если он там, то мой совет разыскать его и вовлечь в ваши дела бесполезен. Но если он на свободе, или если он когда-нибудь окажется на свободе, тогда припомните мой совет, Ваша Светлость.
— Хорошо, благодарю, Планше, — ответил я. — Я пойду, но прежде я хотел бы задать тебе один вопрос. Почему ты зовёшь меня «Ваша Светлость»?
— Потому что ещё рано звать вас «Ваше Преосвященство», но уже поздно называть вас «Господин шевалье», — ответил Планше.
Я поразился уму этого непростого простолюдина и решил, что использую его, если для него будет подходящее дело, после чего щедро с ним расплатился и покинул его заведение.
(Продолжение следует)