Отпуск

Глава первая. Нежданно-негаданно
        Вот и первый день отпуска. Но я еще на работе пишу отчет о проделанной за учебный год работе. Слава богу, этот год обошелся без летника. Задолжники по предмету чудом рассосались. И все почему? Потому что вместе со студентами проштудировал ответы на тестовые вопросы для компьютерного экзамена. Вот раньше было дело. На экзамене обсуждал вопросы со студентами. На нем мы вели неспешную беседу. Точнее, я вел беседу с самим собой в их присутствии. Но хорошо уж то, что они вовремя поддакивали мне, изображая на лице печать понимания. Теперь это лишь приятные воспоминания о былом осмысленном занятии предметом на работе.
        Как так, что я потерял счет годам с того времени, когда в последний раз философствовал на кафедре. Я, конечно. продолжаю думать на работе, но уже про себя, лишь изредка отводя душу со студентами, в неведении относительно того, понимают ли они меня.
        Наспех сделав отчет, я вдохнул с глубоким облегчением. Наконец, «я свободен», как поет один рок-певец. Кто такой? Да, какая разница, если это попса! Ведь попса бывает разная: для народа, для жлобов, для интеллигентов и прочих.
        Теперь следовало решить, чем заняться в отпускной время. Можно было отправиться на курорт в черте-ограде собственного дома (отпускные бюджетника, не берущего взятки, могут отпустить не дальше района постоянного местопребывания) или полностью посвятить себя литературном творчеству. Последний вариант был предпочтителен, ибо в противном случае я не усидел бы на одном месте и занял бы себя домашними делами, скучаю от безделья, чем я периодически занимался в течении года. Конечно, это был не выход.
        Но и продолжать заниматься литературным трудом уже какой год я тоже не мог, - не было просто никаких сил.
        Правда, было еще одно дело, которое я условно называю «делом мысли». Дело в том, что то, чем я ныне занимаюсь, остается вне поля внимания аналитиков больших массивов данных. Ведь в наше информационное время ученые занимаются исключительно анализом фактов, истолкованием поступающей в их мозг сенсорной и буквальной информацией. Они просто разучились думать. Кто думает, так это наши пророки, писатели Земли Русской. Но всем известно, какие получаются из них мыслители. Одного Льва Толстого вполне достаточно. Хотя граф Толстой, который Лев Николаевич, был доморощенный, полевой мыслитель (из Ясной Поляны). Само собой, это великий русский писатель. Кто спорит?! Но вот как педагог: одно недоразумение с его вредным характером.
        Есть еще вера и мистика. Но как в этих туманных сферах можно что-то знать? Даже мысли там неуютно. Это мягко сказать. Говоря прямо, одна каша в голове. Вера и мистика превосходят душевные, чувственные возможности человека. Но сверхчувственные способности, имея сюр-представительный характер, не дотягивают до уровня мысли. Это явления не духа, но еще души. Лишь великодушным доступен уровень настоящей веры и мистики как душевной близости в собственном смысле слова. Всем прочим людям вера близка как действие. Через действие она становится для них реальной. Мистика же обращается в суеверие, свидетельствуя о наличии «сырого» массового сознания. Как правило, это сознание предохраняется от внешнего воздействия фильтром магического заклинания, мифического знака или магического действа, охранного ритуала. Но если массовый человек попадает во внештатную ситуацию, то фильтр может не сработать и его сознание оказывается «голым», беззащитным перед психической инфильтрацией, эмоциональной инфекцией.
        Мистически одаренные люди обладают так называемой «мистической интуицией». Что это такое? Условно говоря можно сказать, что мистик думает не сам, а за него кто-то другой, стоящей на более высоком уровне сознания, познания и бытия. Например, в случае чувственной интуиции за человека думает или знает уже не кто-то, а что-то. Этим чем-то является сама природа как инстинкт.
        Другой случай - случай интеллектуальной интуиции. Это пример мышления человека за самого себя, когда сознание обращено вовнутрь для того, чтобы увидеть самого себя с позиции сознания (самосознания) и осознать все, что нельзя было увидеть, узреть глазами такое созерцание есть созерцание ума, медитативное состояние сознания, философская установка сознания, располагающая к мысли, к явлению мира в идеальном, конкретном, осмысленном, а не в абстрактном освещении, в идее, в целом, а не в общем.
        Обратная интеллектуальной интуиции, мистическая, которая проецирует познавательное усилие не изнутри наружу, а, напротив, извне вовнутрь, представляя высшее в качестве высшего. Но с какой позиции? С позиции низшего. Конечно, можно минимизировать себя, свою позицию. Но полностью убрать, стереть себя не получится. Тогда не будет самого представления высшего. Конечно, можно выдать желаемое за действительное, тем более, если само желание носит предельный, пороговый или даже экстремальный, за-пороговый характер, можно представить себя слитым с высшей инстанцией, в ней растворенным или, по крайней мере, проницаемой ею, как это представляют в случае пророков, чьими устами говорит якобы сам бог, или так называемых «святых», подражающих богу в жизни, в делах жизни, а не на словах, в сказках (мифически) и в ритуале, как это делают все прочие верующие. Таких подражателей за версту видно, особенно тем, в ком развито идеей (идеальным, сверхчувственным, не животным духом) чувство, точнее, переживание, «вывих» мысли, видно, естественно, умом.
        Правда, есть еще магия как обращение тоже со словами (по вере) к высшей инстанции, но не для того, чтобы стать ее проводником в этом мире, а для того, чтобы самому оказаться в ином мире с целью влияния на этот мир.
        Так вот, вышеупомянутое «дело мысли» никак не отпускало меня, так как занимало и привлекало меня. Его не следует путать с делом власти дум. Никакой властью в ней в мысли, и не пахло. На самом деле мысль прямо не связана с властью. С властью связано желание и слово. Мысль прямо связана с мечтой, с фантазией как с соблазном, с которым ей следует бороться изнутри себя, чтобы не стать не-мыслью, иллюзией, ибо мысль тогда мысль, когда она реальна. Только эту реальность не нужно путать с материальностью, в которую она обращается в активности, на деле. Вещным образом этого обращения и воплощения становится слово.
        Что сказалось тем, что высказал апостол Павел: «Нет власти не от бога»? Что он сам имел ввиду не имеет никакого смысла для нас, но имеет смысл для идеологии, для манипулирования словами для интереса не для тех, кому говорят, но кто говорит. Для нас важен тот смысл, который вложил в слова апостола сам бог. Что он, не апостол, как пророк, а бог, сообщил нам? Что власть в данном обращение есть только знак, символ высшего для низшего, а не низшего для высшего, что на самом деле думает власть, точнее, власть держащие, властные лица (сама власть думать не может, как, впрочем, и эти лица не умеют, но способны хитрить, то есть, скрывать свою глупость от глупых людей). Кстати, выдавать одно за другое, ему прямо противоположное, есть примета не ума, но безумия, которое зовется хитростью. Ведь рано или поздно обманщик обманет самого себя, поймается на обмане, забудется, чем распишется в собственной глупости.
        Сама по себе власть есть сила обладания другим, чего у тебя нет и чем ты не являешься. Когда говорят о чувстве обладания самим собой, не понимают того, что именно они говорят, выдавая одно за другое. Невозможно обладать сами собой. Это какая-то бессмыслица. Но этого люди не понимают, потому что не задумываются над этим. Если только самого себя не интерпретировать в качестве другого. И тогда владеть самим собой означает, ни много, ни мало, как сознательно контролировать, цензурировать свое бессознательное.
        Но кто на такое способен? Йог? Но даже он этот контроль делает бессознательным, думает для того, чтобы больше не думать, не волноваться, произвольно не гнать на себя волну дхарм, используя магическую силу, власть слова, многократно, без всякого смысла повторенную. Вся эта магия чудом появляется, как только отключается сознание в мифологии, религии, идеологии и мистике. Если религия как ритуал, как служение, культ мифична для себя (есть «опиум народа»), то идеология как служба мифична для других («есть опиум для народа»).  Естественно, если есть пастух и стадо, то мы имеем стадное мировоззрение как мировоззрение самого стада. Но есть и мировоззрение для стада, которое формируется теми, кто не считает стадом себя, потому что стоит над ним, но им является как его представитель. 
         Ну, ладно работа, но неужели в отпуск тоже нужно работать головой или все же животом, низом живота или хотя бы сердцем. Необходимо дать отдых голове, развлечься, собраться с силами ради того, чтобы со свежими силами разобраться с работой. В этом есть свой, сермяжный, посконный смысл. Но, к сожалению, я не колхозник. Тогда кто же я? Кто меня знает! Может, еще хуже колхозника, вроде какого-нибудь киника. Одно я знаю точно, что мне душно в коллективе. Но я не индивидуалист. Возможно, тоталитарист. Ну, уж точно не авторитарий. Мне противно само чувство власти. И я н люблю, когда на меня давят. Просто невозможно думать под давлением, под прессом.
        Конечно, лучше быть одному, чтобы никто не мешал жить по-своему. Но я живу не один. Вокруг люди, начиная с близких. Но не о них теперь речь, а о себе. Слава богу, что я не путаю себя с близкими и тем более с дальними, чужими. С людьми следует поступать строго, держать их на расстоянии, иначе они обязательно, как это делают все существа, сядут тебе на шею. Но, говори - не говори, это все равно случится. Что делать? Ты уже виноват, потому что являешься человеком. Нет не виновных людей. Если человек, то виноват по самому факту, по бытию, раз человек. Но никто не хочет быть виноватым. Потому старается стереть в себе все человеческое. Но, к счастью или к сожалению, - на это как посмотреть, - не у всех получается не быть человеком.
        И тут мне на память пришел недавний разговор с моим давним другом, ныне обитавшим в сферах, близким к власти. Мы поспорили с ним на тему мысли, ее природы и сущности. Платон Сергеевич, так зовут моего друга, говорил о возможности передачи мысли на расстояние без слов из одной головы в другую. Само это описание передачи мысли, мысленной коммуникации без слов дурно попахивает самодеятельностью.
        - Знаешь, что Платон, я не вполне понимаю, о чем ты говоришь. Извини, конечно, я не телепат и поэтому, пожалуйста, объясни мне, что ты понимаешь под словом «мысль».
        - Нет ничего проще. Это, что можно передать сознательно, сознанием.
        - Не понятно. Мысль не простое, а сложное образование ума. Но оно от ума, а не от чувства. Между тем сознательно передается и чувство. Такой способ передачи чувства как менее сложного образования, нежели мысль, и называется телепатией. Ведь это слово переводится на русский язык как словосочетание из греческого языка, вроде «передачи сильного чувства», страсти, буквально, пафоса. Ну, да, если чувство сильное, то оно заразительное, есть своего рода «эмоциональное заражение».
        - Вот Хайдеггер говорил…
        - Ты сам читал его?
        - Я читал в книге Кривина о нем.
        - И что пишет Кривин о том, о чем пишет Хайдеггер?
        - Ну, я не знаю. Но, кажется, помню, что у него в этой книге записано. Человек есть пастух бытия. Он пасет, выгуливает его, растит его словом.
        - Вот видишь - словом.
        - Но это слово есть не средство употребления, а настроения бытия. Такое настроение, настроенность и есть непосредственное общение с самой реальностью. Кривин полагает, что мышление есть выражение самого бытия словом. Без мысли нет понимания в смысле настроения. Это настроение есть воля бытия, его власть над помыслами пастуха бытия.
        - Не знаю - не знаю. Твой Кривин относится к таким деятелям мысли, для которых важнее самой мысли утверждение ее в реальности в своем лице. Мне интереснее мысль. Бывает ли безликой мысль? Наверное, бывает, при условии, что ее творец занят не собой, а мыслью. Почему, наверно? Потому что такие творцы не дали себе труд стать известными благодаря мысли. Мы знаем о существовании таки мыслителей, только если лично знакомы с ними. Большинство известных, народных или популярных мыслителей, так сказать, «мыслителей масс» есть те, кто думал не про себя, а для себя, то есть, для самоутверждения. Причем, думал для самоутверждения не в своих, а в чужих глазах и ушах, умах и сердцах. Это и есть «именные мыслители». Они – публичные мыслители, которых люди знают со студенческой скамьи, после знакомства с учебником по философии, реже с хрестоматией по философии. Это наши или мировые властители дум. В них больше власти, чем мысли, потому что власть связана с лицом, а не с мыслью. Бывают гибридные варианты. Взять того же нашего общего друга Далецкого, который давно уже «почил в бозе». Ты помнишь, что он любил думать и строил для этого свои триады понятий. Для чего он это делал? Чтобы все в его жизни было устроено на философский лад, логично. Не то, что в изложении своих идей он придерживался логического порядка (держался логоса), но уже в производстве этих самых идей у него все шло по плану. Он был, так сказать, «идейным плановиком», планировщиком уже в самой мысли.
        Естественно в нем самом возникал внутренний конфликт, зрело внутреннее или сущее противоречие между творческим беспорядком или произволом, волеизъявлением мысли и логическим порядком, маршрутом, по которому ей следовало развиваться, идти маршем, маршировать. Это драматическое действо он разыгрывал в этнических лицах: творил как свободолюбивый франкофил и придерживался немецкого порядка. В результате получался среднеарифметический англоман. Он полагал английского лорда утрированным французским шевалье. Ну, это если говорить моими словами. Тебе это трудно принять, ибо ты больше ориентирован на восточную, индийскую мысль. Целью такого рода образа выражения мысли был соответствующий образ жизни в лицах. Актерская игра лицом, лицедейство, только не показное, натурально, а в мысли. Отсюда же склонность к подражанию и пародии. Что характерно для отпрыска еврейской крови.
        Только Далецкий тяготился своим этническим происхождением, акцентируя свое сословное положение в качестве потомка галицких князей. Я никогда не слышал от него, чтобы он причислял себя к какому-нибудь еврейскому авторитету и учителю, вроде местечкового ребе, к его «династии». Он больше ориентировался на просветителей, философов художественного склада. Но его кровь давала о себе знать по страсти к анекдотам и к увлечению пародией в разговоре, в музыке, в живописании.
        Однако во всем он пытался увидеть логику, скелет мысли, предпочитая схематизировать свой творческий процесс. Для этого он использовал любой писчий материал, включая в него оберточную бумагу, пакеты из-под молока, картонные чайные коробки, пачки сигарет и прочее. Такой материал он предпочитал бумаге формата А 4, ибо он держал форму и был живописен. Под стать его склонности к демонстрации была и внешность. Вспомни его любовь к берету. Он любил рисоваться в качестве художника на пленэре, на который выходил, выезжал вместе со своей женой-художником. Именно он приучил ее к абстрактной живописи, привил любовь к художественной схематизации. Многие сравнивали его с режиссером Тарковским, грешившим кинематографическим чудачеством.
        - Да-да, именно с Андреем Тарковским.
        - Вот видишь. Верное замечание относительно нашего непризнанного гения мысли. И ты знаешь, какую он преследовал цель?
        - Ну, и какую?
        - Быть излучателем мысли, построить из себя, из своего Я некий излучатель энергии, света знания. Он называл его гиперболоидом, как если бы он сам был сверх-, супер-генератором идеальной энергии, энергии мысли, который настраивал бы мысли людей на нужный ему лад, порядок мысли. При этом такими настроенными людьми должны были стать не абы какие люди, но существа из властных, высших сфер. Другими словами, идея просветителя приобрела в лице нашего друга гиперболический, безумный характер. Он в собственном смысле хотел стать властителем дум начальства ради того, чтобы оно таким образом управилось с самим собой и не мешало ему управлять народом усилием мысли. Пускай лучше они будут представителями его мысли в головах массы людей. В этом смысле он был абсолютным тоталитаристом.
        С другой стороны, он не терпел никакого принуждения и любил, когда его называли бунтарем. Таким образом он изнутри, спонтанно, бессознательно боролся со своим сумасшествием. В этом смысле он был не столько философом, сколько философистом. Философист тем и отличается от софиста, что морочит голову не другим, не народу, но самому себе. Философист - это вывернутый наизнанку идеолог, просветитель, в старом стиле софист. В общем, учитель мысли, который думает за других, чтобы за него никто не думал.
        - Да, кого только не бывает среди ученой публики, - заметил Платон Сергеевич с удивлением.
        - Правильно. Природа влечется к разнообразию. В лице нашего общего друга она сказалась в виде некоторым образом «вавилонской башни мысли». Так сказать, «гиперболоид», только не инженера Гарина (вспомни роман Алексея Толстого), а учителя мысли Далецкого. Я сказал бы не гиперболоид, а «менталоид». Но это спор о словах, важно, что устройство мысли, бог из машины – машины мысли, логоса. Он возомнил себя богом мысли из машины логики. Приметой этой машинерии в мысли и был его схематизм. Он был строителем ноогенной машины, искусственного интеллекта, с помощью которого хотел править людьми, конечно, в интересах добра, истины и красоты. Так говорят все властные утописты. К сожалению, или, к счастью, Далецкий так и не построил такого рода, умного рода машину. Это и понятно: такую машину, вроде вечного двигателя, в данном случае, мысли, и невозможно построить. В самом проекте умной машины уже кроется фундаментальная ошибка. Не может быть умной машины. В лучшем случае умным является только человек. Машина может только усилить его, но только не ум, а способность вычисления, ускоренного считывания массива информации за единицу времени, увеличения ее частоты вероятности. Но причем тут мысль? Глупо, в поисках причины редуцировать мысль к слову, к акустической пси-функциональности, как это делают психолингвисты и субатомные физики, занимающиеся квантованием сознания.   
        Правда, Далецкий сфокусировал свою мысль не на счете, а на самом себе, на своем Я, которое приобрело у него гиперболические размеры. Но опять же такое усиление, амплификация необходима была ему, чтобы пробить брешь в неприступной крепости или тупости сознания масс, общественном сознании. Аккумулятором тупости он считал сознание власти. Просвещение мыслью, философией необходимо было начать не с народа, а с власти. В этой безумной затее – в просвещении тьмы власти – он является прямым наследником просветителей. Как можно просветить тьму власти, если она есть прямое продолжение власти тьмы, массового невежества?
        - Да, но как же Библия? В ней же записано, что «свет светит во тьме и тьма не объяла его», - возразил Платон Сергеевич.
        - Каков истинный смысл этой фразы? Ты не задумывался? Свет не тьму освещает, а самого себя на фоне тьмы. Тьма нужна свету для себя, для света. Такова природа светотени. Но фоне тьмы можно увидеть свет, но только если ты на стороне света. Ты видишь не сам источник света, а только свет и в нем себя, в потоке света. Как можно быть излучателем, не имея отражателя? Вероятно, Далецкий полагал свой гиперболоид или менталоид неким рефлектором света, мысли. Излучатель же является идеей. Он думал, что этой идеей является он сам как Я. В этом сказался его особенный, философский эгоцентризм.
        Причиной такого эгоцентризма могло стать его незавидная судьба в семье, в обществе в положении слуги. Лукавость раба проявляется в желании быть хозяином положения исподтишка, гадить всем в карман. В результате развития комплекса эгоцентрика получается самодур в мысли и даже в идее. В принципе, он безобиден, только если ему не дать волю, свободу рукам. Только представь, что такому субъекту дали возможность, волю навести свой излучатель на сознание людей. Он выжег бы им не только сознание, но и все мозги. Это я говорю не как охранитель общественного сознания, этакий сознательный, идейный традиционалист. Упаси меня боже, быть таким хранителем мысли, вроде стража, пастуха бытия а ля Хай-ль-де-ггера, минлихен гера-хера. Никакого гера. Нет, я говорю это ради одной только свободы всех в мысли. Если все свободны, то, разумеется, и я. Я, прежде всех, естественно, в себе и для себя. 
        - Кстати, что ты теперь пишешь?   
        - То же самое. Я пишу мысли, переводя их в образы слов. Заметь: Далецкий, напротив, писал не мысли, а слова. Мысли он схематизировал и следом складировал в слова по правилам своей диалектической логики, модифицированной из триады (трехклетки) в пентаду (пятиклетку) категорий. Это была пятитактовая логика, которую он по ходу мысли упрощал, схематизировал в тритактовую логику.
        - Выходит, Сергей был твоим камертоном мысли?
        - Нет, наоборот, он расстраивал мои мысли. Сергей служил моим ментальным анти-резонатором.  И в этом качестве был мне полезен. Благодаря ему я понял, как вредно следовать чужим мыслям. Да, их много этих, анти-учителей мысли. Возьми того же Канта, Гегеля. Или наших, Соловьева, Ильенкова, наиболее чужого нам Мамардашвили. И в около-философской среде водятся похожие персонажи, только те уже более онаученные, специализированные, что ли. Есть, вообще, самоучки, мистически настроенные вплоть до полного безумия, вроде Даниила Андреева.
        - Андреева не тронь. Ты не понимаешь его.
        - Где мне понять. В этом случае философ уже бесполезен. Нужен специалист, как говорил Сократ у Платона, врач, психиатр, вроде тебя. Его пример другим богоискателям в образе Христа наука.
        Вот такой случился философский разговор.
        Вскоре, на удивление, в самом начале отпуска мне пришло приглашение на участие в международной конференции по теме, по которой у меня было несколько публикаций в печати. Все бы ничего, если бы конференция проходила не в шумном многолюдном мегаполисе, а в тихом местечке в благоприятных для отпускного времени природных условиях. Мало того, что меня пригласили обсуждать с коллегами интересную тему на курорт. Этот курорт располагался за рубежом в вечнозеленом раю. Моему счастью не было передела. Впервые оказаться за границей, да к тому же на курорте, и там заниматься проблемой моей жизни не в одиночку, а с интересными людьми. Такие люди, естественно, не могли не вызвать у меня законного интереса, ибо темой конференции была проблема существования разумной жизни во Вселенной. Эта проблема волновала меня с самого детства.  К тому же дорога туда и обратно, участие в конференции и проживание на месте было уже оплачено принимающей стороной. Я не думал и минуты, чтобы подтвердить свое участие в конференции по интернету. Правда, у меня появилась тень сомнения относительно выпавшего на мою долю дарованного счастья. Всем известно, даже мне, что, как люди говорят, «сыр бывает бесплатный только в мышеловке».  В наше продажное время жизнь научила меня, что ничего не бывает в ней даром. Даром – это за даром. Обязательно, за даром скрывается некоторое обязательство. Но почему бы, только в отпуск, не принять приглашение за чудесный подарок и отблагодарить организаторов конференции, согласившись на бесплатное участие?               

Глава вторая. Полет на конференцию
        Интересно, куда уходят люди? Да, это странный, загадочный вопрос. Они, люди, все рано или поздно уходят в неизвестном направлении.  Это неминуемая участь всех. Нет ответа на этот вопрос. Зачем тогда его задавать? В нем нет никакого смысла. Или все же ответ есть? Да, он есть. Но что он может дать? Этот ответ такой: никуда. Это странно, потому что есть откуда уходить. И обыкновенно уходят откуда в куда-то.
        Об этом я подумал с печалью, добираясь до места конференции на самолете. Было, о чем подумать, находясь в подвешенном состоянии между небом и землей. Но мою грусть как рукой сняло присутствие симпатичной женщиной, сидевшей рядом. Мы разговорились, побеседовали о жизни и случайно узнали, что летим в одно и то же место, - на конференцию. Она хорошо знала русский язык, а я с детства самостоятельно изучал английский и хотя говорил с акцентом, который сам чувствовал, но с грехом пополам мог изъясниться и прочитать без словаря, полагаясь на интуицию детскую книжку на английском языке. Просто я привык многие годы читать художественную, а не научную или техническую литературу на английском языке. К тому же под рукой всегда или почти всегда можно было найти перевод книги на русский язык, выполненный специалистом английского языка. Поэтому мои глаза привыкли к английским словам, как к своим родным, русским. Вот уши запаздывали с пониманием английской речи. Пробел во времени пытался заполнить мой мозг, точнее говоря, мой ум. Ум у меня сносный, только мозг быстро устает. Он слабый. Наверное, поэтому я некоторые книги, и не только на английском языке, но и на русском языке, на котором я читаю намного больше и чаще, не могу дочитать. У меня просто не хватает терпения. При этом книги довольно интересные и классные, образцовые. Я давно заметил за собой такую особенность: откладывать на потом самое хорошее, если не лучшее, избранное, на лучшие времена, к которым следует специально готовиться.
        Так вот, одно мое ментальное наблюдение. Есть люди слабоумные и, если можно так выразиться, «слабомозговитые». Я отношусь к последним. Мне привычно быть под высоким напряжением мозга. И благодаря диалектики я научился преодолевать сопротивление серого материала, который в целях собственной безопасности всячески мне препятствует в мыслящей активности, зная о слабости своего устройства. Но что делать, нет у меня такой силы мозга, какая была у классиков-основоположников. Несмотря на это я не вижу умом никакой разницы между собственной ясностью сознания и этих самых классиков, без помощи которых вполне возможно разобраться в любой загадке того же самого человеческого сознания.
        Вернусь к своей собеседнице. Я сделал ей комплемент, сказав, что не видел еще в одном лице столько ума и красоты. Она пропустила мой комплимент мимо ушей, как нечто незаурядное, но должное, сообразное моменту беседы с собеседником противоположного пола. Она больше меня расспрашивала, чем я ее. Женщину звали Миленой, она была из, как сказали бы в годы советской власти, не из братской республики, что ближе, а из народной демократии, что значительно дальше, но не слишком, как из капиталистического окружения. Летели же мы туда, что прежде называли третьим миром, в страну не развитую, но развивающуюся. Ныне же моя страна не то, что развитая, но даже уже не развивающаяся.
        Нашей беседе никто не мешал. В салоне самолета бизнес-класса было тихо, ощущалось только редкое мелкое дрожание корпуса воздушного судна и ровное дыхание бортовой вентиляции. Неспешный светский разговор, наконец, дошел до цели полета – до темы конференции. Милена оказалась специалистом по земным цивилизациям. Я спросил ее, как и чем на ее взгляд специалиста по цивилизациям могут отличаться земные от космических.
        - Знаете, Николай Александрович (так меня зовут, любезный читатель; и не судите меня строго за то, что я не представился еще в первой главе, - важно не имя, а то, что им называется), я ученый специалист и поэтому не могу ничего сказать определенного, так как у меня нет опыта сравнения земных цивилизаций с космическими, - я не знаю ни одной, кроме нашей, земной. Да, и то она одна в общем, абстрактном смысле. Между тем существует множество отдельно взятых, уже конкретных цивилизаций, у которых, как и у нас, человеческих индивидов, своя судьба, своя история, свой характер, свое, наконец, лицо и имя.
        - В этом сравнении я с вами, Милена Батьковна, как соглашусь, так и нет, возражу вам. Кстати, как вас по батюшки?
        - Какое у меня отчество?
        - Да-да.
        - Леонардовна.
        - Милена Леонардовна, то, что вы ученые специалисты называете абстрактным, является для меня, имеющего дело не с суммой фактов, а с понятием конкретно всеобщим, то есть, в смысле, в концепте связанным мыслями в целую концепцию. Поэтому я связываю со всеобщим не общее, как вы, в качестве цивилизации, а отдельно взятое, самого человека, который имеет особенность личную, а не цивилизационную. Цивилизация, как, впрочем, и культура есть общий признак человека, символизируемый его языком как культурным, социальным явлением. Вот мы нашли общий язык друг с другом в русском языке как социальном феномене, явлении цивилизационного порядка. Здесь цивилизация играет роль не субъекта и не его цели, но только средства сообщения одного субъекта с другим в границах целого сообщества таких же субъектов, человечества, одним словом человечества.
        - Как замысловато вы выражаетесь. Я не настолько хорошо знаю русский язык, чтобы полностью или частью понять. Так понятно?
        - Все понятно. Как вас не понять. И все же я остаюсь при своем. Правда, в одном не могу не согласиться. Вы, ученые, стремитесь к упрощению, потому что нацелены на решение поставленной проблемы, мы, же, люди уже не знания, а мысли, пытаемся осмыслить тайну познания. Тем более, если это тайна мысли женщины.
        - Какая таинственность. Где нам, женщинам, до настоящих тайн мироздания, когда рядом философы, как специалисты по тайнам.
        - На мой счет вы, к сожалению, ошибаетесь. Я есть никудышный специалист, точнее, я - никакой специалист, потому что слишком серьезно принимаю философию, вплоть до иронии. Для меня философский образ мысли и жизни – это иронический образ, образ иронического отношения к тому, чему люди в массе придают больше значения, чем оно того заслуживает.
        - Интересно, и чему они придают большее значение, чем оно того заслуживает?
        - Миру вещей и миру человеческих отношений, которые чрезмерно регламентируют в ритуальном аспекте. Что касается этих отношений, то им уделяется повышенное внимание в традиционных культурах.
        - Если судить по вашим словам, то уже у нас, в Европе, мы больше уделяем внимания вещам?
        - Ну, конечно. Так дает о себе знать стиль или метод европейской жизни: очеловечивать вещи и овеществлять людей, превращать их в человеческий капитал.
        - Николай Александрович, вы неисправимый, как у вас говорят, «махровый», марксист, - заметила со смешком Милена Леонардовна.
        - Ну, какой я махровый марксист, я чистый идеалист. Многие, бывшие интеллигенты говорят об идеях, а живут материей. Я же живу, как говорю, а говорю, как думаю. Думаю, в итоге, как могли думать в полдень люди футуристического века, о чем братья Стругацкие писали в прошлом веке. Или как у Ефремова в век простоты вещей. Если бы они сами так жили.
        - Разве так можно жить? И живете? Не умираете?
        - Как видите! Не имей сто долларов, а имей сто мыслей.
        - Разве так можно жить! Не верю! Вы наверняка продешевили.
        - Можно. Мои мысли не стоят и одного доллара, ни цента. Вот такая жизнь, похожая на смерть. Одно утешение: мало потеряю, когда умру. Ведь все это барахло, которым дорожат люди, не утащишь в могилу. Но они, вопреки этому, пытаются, устраивают себе пышные похороны, отстраивают себе роскошные апартаменты на кладбище. Видимо, деньги некуда девать после смерти. И вечная жизнь в памяти людей, и картинка на загляденье с видом на тот свет в качестве живописного памятника. Одним словом, видит бог, язычество.
        Можно торговать вещами, людьми, собой, даже словами, но мыслями – не получится. Они идеальные. Они – смерть для материи. В этом то и дело. В них смысл и ничего помимо него.
        - Да, печальная история. Вы – пессимист.
       - Нет, идеал-реалист. Нет повести печальнее на свете, чем повесть об идее и предмете. Что это я все о себе. Вы каким боком получили приглашение? И, вообще, странная конференция о внеземных цивилизациях и внеземном разуме. И главное: где она проводится!? В банановой республике.
        - На банановом острове. 
        - Понимаете, Милена Леонардовна, -  я принялся опять за свое, - идеальная, райская жизнь для многих – это жизнь без работы, В ней можно ничего не делать, потому что все само собой, богом делается. Что делают люди в церкви? Они заняты церковными делами. Что же они будут делать в раю? То же самое, рассказывать друг другу сказки и разводить церемонии, ритуалы. Только в раю это будет не работа, а отдых. В молитве они будут не работать, а отдыхать. Она будет для них отдыхом. Вы не замечали, что без дела мы теряем чувство времени и находимся в вечности. Вечный покой. Какая скука. Нет. Это, конечно, не тяжелая работа, но работа, интересная работа. Она сама по себе интересная, а не по тому, что за нее можно получить. Это бесплатный труд, труд без капитала.
        - Это все одна утопия.
        - Да, она никак не приживается к человеческому характеру. Утопия утопией, но для меня живая жизнь, жизнь идеей.
        - Жизнь идей?
        - Нет, жизнь идеей, не в идее, но идеей в реальности.
        - Так вы идеальный?
        = Что вы. Сам я не идеальный, но живу идеей. Можно сказать, «идейный». Только важно не перепутать идейного человека с идеологическим. Нам, чувствительным существам, во всем следует держаться чувства реальности. Для меня утопией является идеологическое отношение к жизни. Но есть идеология и идеология. Одно дело, идеологический роман Федора Достоевского в терминах теории диалога Михаила Бахтина, и совсем другое дело, идеологический роман соцарта при советской власти. Таким романом теперь, в духе времени, является рекламный, коммерческий роман.
        - Вы упомянули «Полдень XXI» братьев Стругацких. Он вам нравится?
        - Что вы. Но когда я читал его, мне было приятно читать. Обыкновенно мне не приятно читать и я не в силах дочитать чужое сочинение до середины. В этой повести Аркадия и Бориса Стругацких показана атмосфера жизни людей в массе, которая может быть благоприятной средой для моего проживания. С такого рода персонажами, которые фигурируют в этом явно утопическом, а, следовательно, идеологическом произведении, было бы легко жить, игнорируя их присутствие. С персонажами из моего прошлого, а тем более с современными персонами не забалуешь, на них приходится обращать внимание, так сказать, «выживать» в демократическом обезьяннике, как не менее сложно было выживать в советском террариуме.
        - Почему же вы, Николай Александрович, не можете дочитать чужое сочинение до конца?
        - Знаете, Милена Леонардовна, объяснение сей тайны, покрытой мраком незнания, лежит на поверхности. Сейчас все пишут. Поэтому читать нечего. Парадокс, но это факт. Количество убило качество. Мы живем в царстве количества. Нет, не так. Если прежде мы жили в царстве качества, то теперь живем в царствах количества. Так говорят традиционалисты, к которым я не имею права, к счастью, принадлежать. Мне кажется в будущем будет царство качества. В прошлом же было царство меры. Только это не моя мера. Эта мера была мерой, нет, не натуральной, но привычной, традиционной.
        - Правильно ли отождествлять привычку с традицией?
        - Конечно. Традиция – это сам механизм передачи того же самого. То же самое – это одно и то же, само по себе или природа, Привычкой становится то, что уподобляется природе, естеству. И что это? Это вторая природа или традиция. Традиционная мера не дает ни одному – ни количеству, ни качеству - возобладать друг над другом.
        Ныне же связь, вязь, нить времен рвется, как в «прогнившем Датском королевстве» Шекспира. Традиция нарушается и разрушается, берет вверх количество над качеством, информация поглощает знание и убивает мысль.
        Что до самой идеологии, то мне претит ее вмешательство в дело мысли, насилие над ней. Я люблю вольномыслие, чтобы волила сама мысль, а не мыслитель как властелин над мыслью, а тем более над теми, за кого он мыслит.
        - Мне интересно, что вы ждете от конференции, посвященной проблеме существования разумной жизни в космосе с такими взглядами на людей? Или вы надеетесь на ней встретиться с представителями уже не земной, а космической разумной жизни?
        - Почему бы и нет? Будь я на месте инопланетян, то обязательно принял бы в ней активное участие. Ведь интересно посмотреть со стороны на тех, кто ищет встречи с тобой.
        - Почему бы им не явиться в своем настоящем виде? – сказав это со смешком, собеседница остановила свой немигающий взгляд на моей переносице.
       Я попытался заглянуть ей в глаза, но она отвела их и повернулась ко мне боком. Яркое солнце, светившее в иллюминатор борта судна, выхватило профиль Милены из полумрака салона и осветило его так, что ее лицо поплыло, как облако из дыма. У меня было такое впечатление, что она сошла с полотна Леонардо Великолепного.
        - Ни в коем случае, - сказал я машинально, засмотревшись на живописный вид прекрасной гуманистки. – Вы мне нравитесь в таком виде, - заметил я неожиданно для самого себя.
        - Стоп! Что вы только сейчас сказали? Повторите! – строго сказала Милена Леонардовна.
        - Я лишь сказал, что самый лучший, безопасный вариант для разумных инопланетян представиться в человеческом образе. Так можно лучше понять и найти общий язык с людьми.
        - Нет, я говорила не об этом, а о том, что не давала повода для того, чтобы меня приняли за какую-то… эту самую, ну, гостью из космоса. Я не зеленый человечек. И попрошу вас, Николай Александрович, соответственно ко мне относиться, как к порядочной женщине и специалисту по уникальным цивилизациям.
         - Ну, конечно. И в самом деле, ляпнул, не подумав. Даже не знаю, почему я так пошутил.
        - Ну, и шутки у вас, Николай Александрович, странные, что ни на есть философские, абстрактные. Попробуй вас после этого пойми.
        - Да, вы правы, Милена Леонардовна. Для меня это настоящая проблема, если разумные существа не понимают моих философских шуток.
        - Вы опять за старое…
        - Ни-ни.
        Так весело, в утопическом ироническом тоне я провел время в пути до тропического острова с прекрасной женщиной, Она была такой красивой, что я, естественно, принял ее за прекрасную незнакомку, возможно, с другой планеты, во всяком случае, из иного мира, чем мой. И это понятно. Я себе на уме, а она женщина цивилизованная. 
        Перед самой посадкой я вздремнул. Мне снилось, что я проснулся еще в полете, когда мы стали снижаться. Вдруг мы резко набрали высоту, а потом внезапно упали вниз, так что у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Машинально я обратил внимание на горевшую красную лампочку над входом в салон первого класса, в котором я летел на конференцию. И тут я понял, что самолет оказался в слепой зоне, в которой он неуправляем экипажем корабля. Воздушное судно падало. Казалось ничто не могло остановить катастрофическое падение самолета в бездну океана.
        Непроизвольно молился. Я стал говорить, то ли про себя, то ли вслух о том, что необходимо любить бога больше всего на свете, больше самого себя, ибо он есть все. Бог есть сама любовь ко всему сущему. Поэтому любой может поставить себя на место бога-любви в качестве субъекта любви. Бог всех любит. Значит, он всех прощает и простил, даже дьявола, сатану и антихриста. Другое дело они не простили его. Но они свободны в своей любви. Каждый из людей может поставить себя и на место бога, и на место его противников. Он есть они, но они не есть он. Он есть в них. В дьяволе он есть дух, идеальное. Но дьявол не идеален, а идилличен. Дьявол не способен творить. Он способен только подражать, имитировать творение, творчество. Сатана не способен быть даже идиллическим. Он есть сама материя без идеала. Антихрист есть как отрицание Христа, человека в боге.
        Сосредоточенность на мысли вывела меня из состояния кошмарной дремы. Мне даже показалось, что это было наведенное состояние сознание, которое специально появилось, чтобы проверить меня, как я буду реагировать на внештатную ситуацию. Но кто его навел? Хорошо мне было спрашивать себя об этом, счастливо вздыхая о том, что катастрофа обошла меня стороной. Но все же размышление, вызванное ментальной симуляцией воздушной катастрофы, было интересным. Особенно реальным впечатление катастрофы было перед самым пробуждением, когда мне показалось, что мы носом самолета мы влетели в непроглядную тьму и все стало распадаться на составные части. Наверное, так наступает настоящая смерть. Смерть – это ад. Но и в нем наш ждет тот же самый бог, что торжествует в раю. Рай – это ад для неисправимых грешников.
        Но тут меня отвлек от размышления над содержанием кошмара радостный крик Милены, притронувшейся к моей руке и показавшей в иллюминатор на приближающийся остров конференции. 
        Рай с потухшим вулканом, жерло которого блистало в лучах заходящего солнца, и с пальмами на взморье приближался и становился все больше, вплоть до точек человеческих тел, чернеющих на белом песчаном пляже, обещая прилетевшим приятное времяпровождение.
        Я не нашел ничего лучше, как сказать под впечатлением того, что меня осенило только что: «Вы, Милена Леопольдовна, мой резонатор, вибратор моей мысли. Вы благотворно действуете на мой мозг. Мысли так и идут в заданном направлении. Но в них есть нечто еще. Есть присутствие того, что я чувствовал в творениях Иисуса и Будды, пусть даже то, что им приписывается выдумали и написали другие. В этом что-то есть еще, помимо мысли. Взять тех же наших доморощенных мыслителей. Помимо самой мысли в мысли, например, Льва Шестова или Мераба Мамардашвили, есть еще нечто такое, что располагает к мысли.
        Это импульс мышления как его мотив, идея. Она подталкивает меня к мысли, задает интенцию мысли. Так появляется смысл в пограничной ситуации творчества как новом вызове, на который мысль есть ответ. Такова диалоговая (вопрос-ответная) ситуация творчества, общения автора со своей музой. Но для этого следует быть открытым в своем сознании, открытым спонтанно или непроизвольно. Откройся, настройся на океан смысловых возможностей и тебе откроется истина как не-сокрытость.
        Эта несокрытость спонтанная, свободная, равновероятная, равновозможная. Она становится определенной, обособленной в лице автора в качестве его замысла, воплощением которого является текст, его словесное тело. Человек становится личностью личным делом. Этим делом для автора является письмо. Особым автором является такой писатель, который записывает мысли. Его мысли получают воплощение в форме, образе слов, находя себя в их смыслах как фильтрах личного участия в континууме или вселенной мысли, то есть, реальности в сознании. Есть сознание автора в реальности и есть сознание самой реальности как сокровищницы, склада смыслов. С ними ассоциируется уже не личность как узел смысла, а сама его трансперсональная, вечно подвижная непрерывность, пре-красная нить смысла. Смысловая активность держит нас в мысли и позволяет нам осознать себя личностью как выражением связи в мысли между нами.
        Я должен был обязательно все это проговорить, иначе, как это часто бывает, то, что пришло мне в голову, как пришло, так и ушло бесследно, не оставив, вообще, никакого следа в моем актуальном сознании, отложившись, может быть (это в лучшем случае!) на дне моей бездонной души, в закоулках бессознательного, то ли моего личного, то ли уже анонимного, которое я назвал складом, камерой хранения, хранилищем всех впечатлений и впечатлений впечатлений, мыслей всех разумных существ. Может быть, именно оттуда ко мне явилась сидевшая со мной рядом прекрасная гуманитарка. Но это было бы слишком для моего несчастного сознания, привыкшего полагать все то, что есть в нем в ментальном виде мысли, мягко говоря, не вполне реальным, как в контакте с грубой действительности, доступной чувствам. Опять же в этих чувствах-презервативах она была дана уже адаптированной к сознанию вообще и в частности к моему, чтобы не шокировать меня своей безоглядной порнографичностью, превосходной открытостью.   
        Имея терпение дослушать меня до конца, Милена Леонардовна пожелала мне успеха быть читабельным.
        - Напрасное пожелание. Меня не читают. Читают других, которые пишут для чтения, для читателей. Я пишу для мышления, для размышления, для мыслителей. Читателей миллионы. Мыслителей единицы. Такова природа признания. Признают за слова и дела, не за мысли. В нынешнее время признают за информированность о том, что, где, когда и по чем.
        - Ну, в таком случае, я желаю вам понимания и взаимного понимания. Я понимаю вас.
        - Это главное. Это дорогого стоит. И все же, к моему сожалению, я не могу похвалиться тем, что меня достают читатели. Их мало, но они есть. Правда, их число остается прежним. В этом смысле я постоянен. Хотя я чувствую, то стал писать лучше. Не в том смысле, что набил руку, а в том, что мне не скучно писать. Это самое главное. Станет скучно писать – следует бросать. У меня есть еще мысли, которые требуют от меня воплощения. В том смысле я суеверный человек. Если я не буду записывать свои мысли, то боюсь того, что они перестанут ходить ко мне в гости. Я думаю, что они посещают меня не только ради меня, но и ради других, с которыми я должен поделиться ими ил подтвердить их собственные мысли, которые не только им приходят в голову.    
        - И еще я хотела спросить, что интереснее исправлять написанное или писать новое?
        - Когда пишешь новое, что еще, именно что, а не о чем не писал (Об этом ты мог уже писать, но другое), то не ставишь перед собой цель сделать лучше, чем сделал прежде. Вот это улучшение портит естественность сотворенного, надуманного, написанного. Исправлять не всегда улучшать, но часто равнозначно портить. Хотя, естественно, возникает усовершенствовать, модернизировать, осовременить или трансформировать то, что уже есть. Но это больше изобретательство, чем собственно творение. И творение не есть рождение. Это другое. В нем, как ни странно, как ожидалось, больше не искусственного, чем естественного, но сверхъестественного. В нем есть тоже мера, как и в естественном, в отличие от искусственного, но эта мера несоразмерна тебе. В тебе таким образом есть нечто больше или лучше, или иначе, чем ты. В искусственном есть имитация. Это в лучшем случае. Но в худшем случае в нем есть симуляция. Имитация положительна тем, что есть интенция на образце, на парадигму, на идею в истоке и в конце, в результате на идеал. В симуляции нет этой ориентации, но есть подмена подлинника, то есть, уподобление подобию, что пародирует идеал.      
        - Для одних писателей слова и есть мысли. Для меня не так. Я пишу, замечу, не записываю, а пишу, словами мысли. Я думаю, описывая мысль, не вещь, словом. Конечно, я думаю и помимо слова. Но в слове я понимаю то, что подумал. Не о чем подумал и не что подумал, но подумал, а не высказал.

Глава третья. Разговор с соседом
        Сама конференция выдалась на славу. Время было летнее. Место было жаркое и мокрое. С меня лился пот ручьями. Но легкий океанский бриз, обдувая меня со всех сторон, сушил влажную кожу, заставляя прятаться в теплой бирюзовой воде. Погружаясь в нее, я ощущал себя младенцем, возвращающимся к своим первозданным истокам, в свою водяную колыбель, нежно и ласково убаюкивающую мою усталую от нервного истощения и физического перенапряжения плоть. 
        Народ собрался на конференцию разный. Было пестро от красы и выражения многих и многих лиц, разодетых во все цвета радуги. Не могло не сложится такое впечатление, что я оказался на сходке квир-персон. Здесь было много важных лиц нетрадиционной ориентации, только не в гендерном, а в собственно культурном, цивилизационном смысле. И в самом деле каким еще может быть собрание со всего света любителей контакта с внеземным разумом?
        И в этом тропическом раю меня чуть не посадили в тюрьму в первую же ночь. Когда я проснулся, а время было позднее: неполных девять часов (я привык ранним утром ставать и писать то, что приходило на свежую голову; нынешнее опадание на час вдумчивого письма можно было объяснить ложностью акклиматизации), то вздохнул с облегчением. Дело в том, что во сне мне должны были «впаять срок» за неведомое мне преступление.
        Меня естественно» беспокоило не то, какое я совершил преступление, хотя все же по причине разумного склада моей души мне свойственно задумываться над содеянным, а сколько лет я смогу выдержать просидеть в тюрьме и не повеситься. Именно об этом думает нормальный человек, а не о каком-то исправлении. Просто люди не знают, что делать с таким человеком, который нарушает закон. Из-за своего бессилия сделать его таким же, как и они, живущие по закону, они изолируют преступившего закон от самих себя и садят с другими преступившими закон в особую клетку. Для чего? Для того, чтобы, пока он не вышел на волю к ним, жить дальше по закону. Такой смысл есть в этом наказании.
        Правда, люди говорят совсем о другом – об исправлении преступника наказанием за преступление. Разумеется, они врут себе и другим, чтобы оправдаться перед преступником за совершенное преступление уже перед ним. Это преступление заключается в том, что они лишают его свободы, разрешая ему жить только с такими, кто, как и он, совершил преступление. Как будто это преступление его исправит. Здесь действует то же самое традиционное правило: «око за око, зуб за зуб». Преступление порождает преступление и так далее вплоть до бесконечности. Зло рождает зло, преступление – наказание. Для того, чтобы совершить добро, следует разомкнуть этот порочный круг «преступление-наказание-преступление». Но разве эти неразумные существа, то бишь, люди, способны понять элементарную логику уже не в словах, а в жизни?
        Взять того же хваленного Федора Достоевского с его бестолковым романом «Преступление и наказание», самым бестолковым из его бестолковых романов и романов, вообще, о преступлении и наказании.
        Кем был сам Федор Михайлович? Кто написал такой, криминальный роман? Разумеется, преступник, которого посадили в тюрьму, в «мертвый дом», как он писал. За что посадили его? За преступление перед государством, перед государем, властью и народом, перед всеми людьми. Я понимаю Достоевского. Должно было пройти некоторое время на воле после отсидки и службы на государевой службе в качестве разжалованного чина, чтобы попытаться понять, что с ним случилось. Это было жизненное приключение, авантюра, которую следовало осмыслить. Писатель Достоевский мог осмыслить только путем написания романа. И что он понял? Ничего. Он все не так понял, как следовало бы понять. Может быть, он и понял, но нельзя понять из того, что он написал об этом, что он понял. Из написанного можно понять только то, что он так ничего и не понял.
        Иной поклонник «жестокого таланта» Достоевского тут же возопит, что все творчество Федора Михайловича есть расплата за преступление, которое он совершил еще в нежном возрасте. Соглашусь. И в этом вижу свою правоту, которую объяснить просто. Если бы он понял, что сделал, то сразу бы и закрыл эту тему. Нет, он из романа в роман, начиная с фактографического, документального, можно сказать, автобиографического романа «Записки из мертвого дома» и до последнего, идеологического романа «Братья Карамазовы» писал о преступлении и наказании преступника. Эта тема стала его навязчивым мотивом творчества и навязчивым действием письма, «пунктиком больной психики», сломленной в «мертвом доме». По этой дурно приобретенной черте можно опознать в нем криминальную личность, понять, как думает, мыслит преступник. Все его герои преступники или сумасшедшие. Невольно возникает мысль о том, что преступление – это болезнь не только души, но и ума. И в самом деле не являемся ли мы, все люди, преступниками? Не является ли наше общество этим «мертвым домом», в котором мы вынужденно жалко влачить свой человеческий удел до самой смерти, пока не станем уже физически мертвыми?
        Достоевский потому назвал свое первое, написанное уже на воле произведение «Записками из мертвого дома», что он там умер и всю оставшуюся жизнь пытался своим сочинительством воскреснуть. Он умер не на лобном месте – месте казни – в Петропавловской крепости у расстрельной стены. Нет, он умер позже, на каторге, в мертвом доме, в кандалах. Возвращение на волю было возвращением из иного мира, который всю жизнь преследовал Федора Михайловича, пока окончательно не достал, не убил уже наверняка. Навсегда ли?
        Казалось бы, что в следующем, уже большом романе «Преступление и наказание» Достоевский, наконец, разберется с самим собой как преступником в образе Родиона Раскольникова и накажет его как героя. Что за оказия, герой то преступник. Скандал.
        Один еврейский журналист, взявший чужое имя «Лев Шестов», еще в прошлом веке написал, что будто Федор Достоевский обрел колдовское зрение, прозрел в тюрьме, возымел иной взгляд, взгляд оттуда, из «мертвого дома», из иного мира на эту жизнь. Да, с ним можно согласиться. У писателя появился уникальный опыт – опыт, данный взглядом извне, из зазеркалья. Естественно, не любой человек может обрести такой взгляд, выйдя из тюрьмы. Наверное, у Достоевского уже был такой взгляд, только сам он не догадывался о его существовании у самого себя. Вероятно, это взгляд был еще в себе, не в Достоевском. Но он вышел наружу и стал взглядом для Достоевского, когда обрел силу в ином мире – в царстве мертвых.
        Действительно Федор Михайлович побывал в мире мертвых, потому что он сам и все, кто его окружали, вели не человеческую, а призрачную жизнь. Эта жизнь была призрачной в том смысле, что они делали только вид, что являются людьми, а на самом деле жили, как скоты и звери. Вот это убило в Федоре Достоевском обычное, человеческое зрение и наложило свой мертвый отпечаток на все, что он видел. Своим письмом Достоевский хотел вернуть себе обычное, живое, человеческое зрение. Но теперь он был слеп, он не видел, что обычно видят люди. Зато он видел то, что они не видят. Достоевский обрел мертвый взгляд на все живое. Такой взгляд сродни философскому взгляду на вещи. Обычно его называют «точкой зрения вечности». Это одно и то же. Философский взгляд и есть взгляд с точки зрения вечности. Эта точка трансценденции. Она лежит по ту сторону жизни, является потусторонней. И там есть жизнь, но она иная, чем эта. Вечность – это все времена – прошлое, настоящее, будущее – сразу, одновременно. В этом мире время существует раздельно и есть только настоящее, и вот в нем есть как прошлое в качестве основания, грунта, кости, так и будущее в качестве крови, проекта, возможности. Настоящее же есть плоть. Кость прошлого, плоть настоящего и кровь будущего. Кровь – это субстанция души.
        Так вот Достоевский обрел зрение души. Конечно, это еще не взгляд духа, но близко к нему. Царство души – это царство призрачных форм, царство призраков, приведений. Вот ему и привиделось нечто, когда он вел призрачную жизнь в царстве мертвых. Преступник – это призрак, так сказать «душа в теле». Нормальный человек – это тело в душе. Преступник – это больной человек, человек дурной, с больной душой. Ко его делает больным? Он сам. Что его делает больным? Естественно, преступление. Это правильно. Иначе тебе не быть человеком. Следует быть больным, чтобы стать здоровым. Но это надо сделать самому, а не под давлением других, даже родных, а тем более чужих людей.
        Но тут работает сложная диалектика. Полное здоровье – это сила есть, ума не надо. Оно должно быть не полным, потому что в противном случае не останется места в тебе для души, для ума, для духа. Однако человек не может быть чуть-чуть душевным или умным, как женщина не может быть чуть-чуть беременной. Или она беременна или нет. Таким же образом обстоит дело и с человеком. Он или умный, или глупый, наивный, не развитый. Но для ума нужно место и время, ведь ум есть мера и того, и другого, и третьего.
        Конечно, от избытка, от полноты здоровья нет зла, нет худа. Но эта полнота должна быть в меру, иметь меру, а не быть безмерной, в конечном объеме жизни смертного, конечного, определенного существа. Здоровье необходимо, но недостаточно для того, чтобы быть человеком. Недостаток может восполнить болезнь, вернее, борьба с ней за здоровье. В ходе этой борьбы закаляется здоровье и вырабатывается иммунитет против глупости, опыт жизни. Конечно, при условии наличия ума как интуиции. Есть такие вещи, которых ты не можешь не знать. Это мысль. Упражняясь в мышлении, ты вырабатываешь правила мысли, которыми руководствуется ум, чтобы разобрать опыт жизни по полочкам понятий.
        Однако вернусь к преступлению и наказанию. Если только понимать это наказание как укор совести, напоминание о том, что ты нарушил запрет и в результате вышло плохо, тебе стало плохо. Вот этот паттерн благотворен. Он препятствует совершению такого же преступления. Но он не освобождает тебя от другого преступления. Здесь не гарантией, но знаком «воспрещено»» может служить правило: «соблюдай меру». Что оно означает? Ищи смысл в том, чем занят. Если нашел, делай. Об этом лучше сказал святой Августин: «люби и делай, что хочешь». У него любовь стоит впереди желания. То есть, если есть связь, смысл, то есть и возможность его выражения. Пускай выражение будет корявым, но есть что выразить. Если же этого что нет, то есть одна видимость. Видимость чего? Ничего. Бессмыслица. Смысл ничто бессмысленный. Другое дело, если мы словом «ничто» называем то, что еще не определилось в качестве что. Наказание изоляцией только в том имеет смысл, что оставляет человека наедине не с другими одиночками, а с самим собой. Вот тогда с тобой сообщается бог, когда никого нет вокруг. 
        Но как же Достоевский с его преступлением, за которое был наказан обратным, сложенным, внутренним, а не наружным зрением. Он смотрел на мир и видел в нем то, что не видели люди. И видел он это потому, что не нашел там, откуда видел. Он мог сравнивать. И то, мимо чего проходил прежде, не обращая на него внимания потому, что оно было и все было, и это все заслоняло его, он не мог встретить там, где не было ничего реальным. Оно было теперь только иллюзорным, призрачным. Как я понимаю теперь народную поговорку, говорящую, что «имеем, то не ценим, потерявши плачем».
        Но у меня и другая тема, и другой метод. Меня интересует не преступление и наказание. Поэтому я не криминальный писатель и мыслитель. Мне интересна мысль и смысл. И метод мой не филологический и не магический, как у писателя Достоевского, но медитативный. Я пытаюсь оседлать время в его движении от будущего к прошлому. Я мыслю словно припоминаю то, что будет, как если бы оно уже случилось в прошлом, но не прошло. Время есть сразу о всех своих моментах, но для сознания оно выстраивается в хронологическом порядке, потому то так легче считать. Человеческое сознание имеет счетный характер. Именно поэтому на него можно рассчитывать. В этом моно быть уверенным, - оно не подведет. Редко кто из людей, вроде меня делает ставку в жизни сознания не на число, а на мысль. И в этом есть свой элементарный смысл. Зачем усложнять то, то можно упростить, сосчитать.
        Однако вернусь к нашим баранам – к любителям внеземного разума и искусственного интеллекта. Именно такие особи составляли большинство отеля, в котором разместился я. Вероятно, этот отель еще никогда в своем существовании не собирал столько умных голов, среди которых вполне мог затеряться тот самый внеземной разум. И в самом деле, чем этот внеземной разум не шутит?
         Мне достался двухместный номер. В него уже заселился сосед преклонного возраста. Сава богу, он делал вид бодрого старичка. Было бы печально слушать его жалобы на больное здоровье. Одной из первых фраз Бориса Петровича, так его звали, был вопрос: «Как вы считаете, поему окно контакта цивилизации скорее закрывается, чей ей удается обменяться сигналами с другой цивилизацией»?
        - Не мне судить о столь ученой загадке. Я не специалист по коммуникациям. Но на мой не профессиональный взгляд любителя естественного интеллекта время открытия такого окна для контакта ограничено не самим интеллектом, а средством доставки. Вот если бы такое средство работало в том же темпе, как сам интеллект, то с контактом не было бы проблем. Вопрос упирается в материю, в материал, а не в сам разум. Причина нехватки контакта заключается не в разуме, а в его физическом носителе, ограниченном в своем развитии в пространстве и во времени.
         - Однако скорость движения самого носителя не ускоряет само движение разума. Его скорость есть величина постоянная.
        - Конечно, интересное замечание. Но природа разума не материальная, а идеальная. И постоянство скорости на пределе характерно для физического света вселенной, а не естественного света разума.
        - Да, вы, я скажу, философ. Вас случайно не Рене Декартом зовут?
        - Случайно, нет. Меня зовут Николаем Александровичем Думаевым.
        - Очень приятно. Борис Петрович Интеллектов.
        - Как-как?
        - Вот именно, Интеллектов.
        - Как вас, Борис Петрович, угораздило получить такую фамилию? С ней вы первый человек на нашей конференции.
         - Родители постарались. Они были у меня ученые люди. И вас я тоже поздравляю с вашей фамилией, располагающей к думам. Мы друг друга стоим. Наверное, нас не случайно разместили в одном и том же номере, вероятно, для усиления эффекта интеллекта.
        - И не говорите. 
        - Вы уже познакомились с кем-нибудь?
        - В отеле нет, ни с кем, кроме, разумеется, вас.
        - Я тоже. Въехал в гостиницу только перед вами. Ну, что ж, пойдемте знакомиться с организаторами конференции. Или вы, Николай Александрович, как еще молодой человек предпочитаете сходить на пляж?
        - Ничего себе молодой человек. Не, я предпочитаю перекусить с дороги.
        - Полезное желание. Я вполне его разделяю. Кстати, молодыми людьми, я называю всех, кто младше меня. И в этом есть свой здравый смысл. Я так долго живу, что считаю себя старше всех, ого вижу.
        - Наверно, все, кто старше вас из те, кого вы знали, уже не с нами?
        - Да, то печально, но факт. Именно поэтому я ценю жизнь, каждый божий день.
        - Интересно, а на том свете мы тоже будем считать дни?
        - Нет, разве вы не знаете, как философ, что на том свете нет времени? Поэтому нечего считать.
        - То же самое говорю и я.
        - Вот видите. Между нами есть сходство не только в области интеллекта и имясловии. Да, вы на какой секции выступаете?
        - Бог ее знает. Кажется, на секции по толкованию и пониманию.
        - Так вы лингвист, филолог?
        - Где-то рядом, если точнее, то я интересуюсь мышлением.
        - Значит, вы специалист по когнитивным наукам?
        - Дался вам специалист. Я никакой ни специалист.
        - Понятно, вы популяризатор. Короче, журналист.
        - Никакой я не журналист.
        - Ну, не специалист же по искусственному интеллекту.
        - Это вы специалист по искусственному интеллекту?
        - Как вы догадались?
        - ОБ этом нетрудно догадаться. Во-первых, у вас фамилия соответствующая. Во- вторых, вы неровно дышите в сторону специалистов. Затем наша конференция посвящена не только внеземному разуму, но и разуму искусственному.
        - Все. Теперь я знаю наверняка, что вы ученый-философ.
        - Никакой я не философ, тем более, не ученый философ. Я только интересуюсь философией. Быть специалистом в философии – ужасная вещь.
        - Это почему?
        - Специалист в философии, как правило, сам не философ. Но тогда, как он может изучать чужую философию, не имея своей? Неужели он сможет изучить чужую философию с точки зрения той, которую изучает, то есть, в принципе, еще не знает?
        - Я правильно вас понял: вы хотите сказать, что настоящий философ – это дилетант? – воскликнул Борис Петрович и с удивлением посмотрел на меня, как будто впервые увидел.
        - Так сказать – ничего не сказать. Философ – не дилетант, но и не специалист. Он творец в мысли. Дилетант непосредственен, он находится на уровне чувства, мнит, так сказать, имеет мнение. Специалист поднялся на уровень уже абстрактного рассудка. Он имеет суждение. Творец же пребывает на уровне конкретного разума, идеирует, зрит умом идею.
        - Хорошо. У вас есть идеи относительно проблемы контакта с внеземным разумом?
        - Вы предполагает он существует?
        - Естественно. Это уже космический разум, на две ступеньки стоящий выше на лестнице мировой эволюции, чем наш человеческий, органический разум.
        - Какой тогда разум вы ставите на одну ступеньку выше человеческого?
        - Разумеется, искусственный интеллект.
        - Так это не вы создаете искусственный интеллект, а он ваш?
        - Что за странный вывих в вашем рассуждении. Человек в моем лице и мне подобных создает такой интеллект, который превосходит его. Этим самым доказывается, удостоверяется, что мы развиваемся, идет по пути уже технического, а не органического прогресса.
        - Что за нелепый, бессмысленный прогрессизм? Разве может человек создать нечто лучше себя? Дай бог, сделать самого себя человеком, чтобы человек стал конкретной личностью, а не был таковой на словах или в своих мечтах. Вы же толкуете о каком-то техническом, искусственном интеллекте? Что это такое? Это только машина, которая делает по вашей воле вид, что является разумной, вроде вас, но не цели, а стартовой площадки. Ваш искусственный интеллект есть средство, способ, «как», а не «что» или, тем более, «кто». Для меня же интеллект, разум есть существо. И если не существо, то тело существа духовной природы.
        - Это как понимать? Разум духа вроде мозга человека?
        - Не разум духа, но тело духа. Тело духа есть его активность. И эта активность разумная. Для него быть разумным так же естественно, как для человека быть телесным. Человек может быть разумным, если для этого есть соответствующие условия. Дух не может не быть разумным.
        - Но как же быть с животным духом. Он тоже разумный?
        - Не бывает отдельно взятого животного духа. Когда говорят о духе жизни, имеют в виду, что дух вечно живой. Ему так же свойственно быть всегда живым и активным, как и разумным. 
        - Интересно, но спорно.
        - Спорно – не порно. Это хорошо, когда люди спорят. Значит, у них есть проблемы. И, как известно, если есть проблемы, то есть и интерес заниматься познанием. Уточню: научным, да и техническим познанием. Одна их таких научных и технических проблем – это проблема создания, изобретения искусственного интеллекта. Интеллект, но только органический, естественный уже есть в нашем лице. Ученые изучают его, чтобы объяснить, как он устроен, как функционирует. Они даже пытаются установить, как он появился в ходе эволюции природы и развития человеческого общества, пробуют выяснить его происхождение. Есть даже, правда, уже не научная, пара-научная (не в точку, auf den punkt, а вокруг и около, about) версия неземного происхождения человеческого интеллекта. Техники же, вроде вас, пробуют создать, изобрести уже искусственный интеллект, который стал бы следующим шагом на пути эволюции природы уже не неорганической, органической, но искусственной, еще точнее, технической, без всяких там художеств, а строго, точнее, точно, по науке. Этим современная, новая, научная техника отличается от старой, архаической, художественной. Здесь царит информация, а не какая-то та вкусовщина и тем более совестливость. Здесь вам не совет, а инструкция, команда, директива. Так?
        - Так. Только вы обостряете. Попрошу без истерики.
        - Ах, вот так, да? Интересно. Теперь я сказал: «интересно». Но какой здесь интерес, когда речь идет об искусственном? Капустный! Бабло и ничего больше.
        - Вы преувеличиваете. Конечно, в создании AI присутствует элемент удобства, приспособления к жизни, расчета с ней, но без них нет цивилизации. 
        - Вот именно. Дух наживы, стяжательства и потребления. Да социализм плох своим коллективизмом, стадным чувством. Но капитализм еще хуже своим бесчувствием, голым расчетом. Нет, у него нет будущего, как, впрочем, и у социализма. Социализм есть лишь средство для построения человечного общества. Но и общество не цель человека. Цель человека – это сам человек, гуманизм, не социализм и тем более не коммунизм как отрицание капитализма. Социализм есть отрицание отрицания как позитивный путь к гуманизму, по ту сторону животной социальности, которую человек нашел в коммунизме. Капитализм же есть царство социальной животности с его конкуренцией и эксплуатацией человека человеком.
        Прежде, при феодализме господствовали отношения личной зависимости, при которых один – хозяин, господин, а другие – его слуги. Ныне же, при капитализме господствуют иные отношения, не исключающие прежние, - отношения вещной зависимости, зависимости людей друг от друга через вещи. Это и есть развитая форма эксплуатации человека человеком, уже не непосредственная, прямая, бессознательная, откровенная, циничная или порнографическая, а косвенная, лицемерная, сознательная, эротическая. Здесь уже не феодальное, «сырое», естественное ****ство с правом «первой ночи», а капитальная, цивилизованная, презервативная проституция.
- Опять вы сгущаете краски.
        - Я довожу до предела в мысли то, что есть вне мысли. Важно, что если то, что я подумал, можно найти у других мыслящих людей. Такая верификация может служить личностным основанием (аргументацией от личности, от Я) истинности помысленного. При условии наличия такой основательности можно полагать, что ты на верном пути к истине и достиг того уровня развития интеллекта, на котором теряет свой смысл сомнение, - оно становится бессмысленным.               
        - Не так я представлял себе мышление. Я думал, что думать – это считать, не отрицать, но полагать, утверждать, быть однозначным. Отрицать можно, при условии, что нет положительного решения. Вы же, как я понимаю, интерпретируете мышление в качестве соображения, мечтания, которое бывает, в лучшем случае, двусмысленным или, в худшем случае, многозначным. При таком полагании решение не будет точным, определенным. Ваша философия – сомнительная вещь. Она основывается не на фактах, которые могут подтвердить или опровергнуть гипотезу, но на измышлениях, которые не имеют отношения к самой действительности.
        Без фактов мысли дают искаженную картину реальности, закрывая сознание собой. Они подменяют реальность сознанием реальности. Для философа реальностью является не реальность, а сознание. Ля меня, как ученого, важно объективное знание, для вас же, как философа, важно субъективное мнение об этом знании. Между тем единственная польза от философии заключается в том, чтобы быть абстрактной теорией всего, энциклопедией знания, которое конкретизируется только опытной наукой.    
        - Ваше рассуждение вписывается в научную картину мира. Но оно вряд ли может представлять мир мысли. При всей своей определенности оно годится только для описания и, в лучшем случае, объяснения материального мира вещей. Однако есть еще идеальный мир мыслей, который основывается на принципах, на идеях.  В науке эти идеи играют им несвойственные в реальности роли мировых констант. На самом деле это только идеализации того данного на опыте, что ускользает от протокольной регистрации. По факту оно размазано по все действительности и существует здесь и теперь, фокусируется только в мысли.
        Есть ученые и есть изобретатели, техники, как есть художники или актеры, которые играют рои. Все они функционально определены по своему статусу, по привычке, по традиции являются авторитетами в своем деле. С философами, как, кстати, и с артистами в искусстве дело обстоит сложнее. Философы определенность обретают в учении как наставники, как мастера (as masters). Если это менторы, то с ними все понятно. Но если они еще и, как ныне говорят, коучеры, о оказываются неопределенными, одновременно двузначными. Они не только дают ответы, но еще и ставят вопросы. Причем такие, на которые нет точных, однозначных ответов. При таком разбросе ответов трудно тестировать, проверять знание при отсутствии уверенности. Они, эти философы ведь сомневаются. Они не сомневаются только в том, что сомневаются.
        В результате они не только путаются в ответах, но и запутывают своими вопросами других, своих коллег по познанию и учеников по обучению. Такими выглядят философы в глазах ученых и ремесленников, то бишь, техников. Но мысли не устраивают и художников, поэтов и даже писателей. Они с трудом даются, схватываются их пониманием. Как вы верно выражаетесь, ученые и техники считают вещи, а люди искусства, художественные натуры соображают, имеют виды, образы чувств у них на уме одни выдумки. Но ни те, ни другие не думают о самих думах, мыслях.
        С мыслями, вообще, очень плохо. Они не передаются, как чувства, непосредственно, от сердца к сердцу. Потому телепатия, если понимать ее как передачу мыслей на расстояние, просто невозможна. Мысль самостоятельна. Слово необходимо ей для независимости. Сама мысль есть событие. Она едина с бытием. Но вот ее осознание мыслящим вторично. Однако благодаря мысли он способен узнать себя, понять смысл собственного существования, личного бытия. Человек сообщается с другим человеком, если он мыслящий, с помощью слова. Что передает слово от человека к человеку? Знание. Это то, что узнается, потому что имеет смысл. Явлением знания в слове выступает значение слова. Но что же является? Сущность, смысл.
        - Мне трудно согласиться с вами, Николай Александрович.
        - Это почему?
        - Да, потому что вы говорите загадками Вы говорите не точно, не ясно, не просто, слишком сложно и противоречиво.
        - Это только кажется так. Я говорю так, как думаю. Обыкновенно люди говорят, не думая, а соображая, чувствуя. Они мнят, высказывают мнение. Они природные телепаты. Слова приспособлены не к мыслям, я к чувствам. Вот они и считываются словами Счет чувств в опыте оперативно фиксируется действием. Поэтому выходит, что истиной чувства и слова является действие. Где же мысль? Нигде, ее нет. Это чувство выдается и принимается счетом или читкой слов как его действиями за мысль.
        Мысль для обычного человека, включая и ученого, представляется в действии чувством. Если это действие не осознается, то оно является интуицией. Если осознается, то называется мыслью. Такое считывание и является основой построения так называемого «искусственного интеллекта», которым вы занимаетесь, пытаясь подобрать к нему ключи, найти в нем алгоритм. Что вы ищете в нем? Смысл? Нет, алгоритм. Найдя его, зная алгоритм, можно им, точнее, с помощью него управлять любым процессом, подлежащим счету, считывать его, повторять, воспроизводить. Таким же образом вы хотите считать и мысль, как слово, обсчитать его.
        Однако мысль не уловима в счете, в читке. Так схватывается только значение, приписка знака к вещи или, в лучшем случае, само действие, точнее, его след в сознании. Связь мысли с бытием в виде идеи или смысла является, если имеется соответствие мысли бытию в качестве истины. Смысл утаивается, является значение. Выявляет смысл в значении как функции слова мысль. Слова нужны не для мысли, а для действия на человека. Это мысли нужно слово, чтобы тот, кто говорит, понял, что он делает. Тогда он будет знать, что происходит вокруг и с ним самим, что он чувствует или почувствует.
        - Так, мне с вашей философией без бутылки точно не разобраться.
        - Это уж точно. Бутылка – верный помощник. В чем? В бессмыслице. Она помогает понять и простить. Понять – это простить. Простить за что? За то, что не понимаешь. Когда понимаешь без понятия? Когда уважаешь. Что понимаешь? Смысл? Нет, его отсутствие. Отсутствие смысла есть нонсенс, бессмыслица. Ты меняя уважаешь? Уважаю. За что? За то, что точно, как и ты, не понимаю. Но это тот случай, когда, - о чудо! – непонимание превращается во взаимопонимание. Ведь есть что-то общее, что связывает, - бессмыслица, которую можно почувствовать. В том заключается смысл абсурда, его философия, когда сознание спит, реальность дремлет и торжествует иллюзия, празднует свою победу над смыслом.
        Смысл можно найти в общении с единомышленником, но никак не на рабочем месте с коллегой или учеником и тем более в присутствии начальника.  Правда, смысл может случиться и там, но обязательно вопреки тому, как с тобой могут управиться по правилам, по штатному расписанию функциональной эксплуатации. Это обстоятельство отметил еще Витгенштейн, когда понял, что о смысле следует молчать в момент действия по правилам языка, -- употребляешь слова так, как его употребляют другие. Для чего употребляют? Для того, чтобы закрепить зависимость друг от друга простым способом, не думая, чтобы за тебя думал сам язык. Иначе помешаешь, заставишь реагировать язык на себя. Не ты с ним разберешься, напротив, он разберется с тобой, вернее другие с его помощью разберутся с тобой, покажут тебе на твое место, поставят тебя на место. Вот для того вы и создаете искусственный интеллект. Создаете для того, чтобы указать человеку его место, на котором он сидел бы и не мыркал, не говорил всякие глупости, вроде меня.
        - Да уж. Но для чего тогда вы поехали на конференцию, если она только место встречи специалистов, где они болтают и делают свои дела, завязывают нужные связи, знакомства?
        - Я тоже хочу завязать интересные связи, только уже не с людьми. Люди мне ничего не могут дать. Они даже не могут дать мне то, что я сам могу дать себе. Возьмите Будду и Иисуса. Зачем люди шли к ним? На само деле не они шли к людям, а люди шли к ним? За чем? За тем, что люди не могли дать ни себе, ни людям. Это они искали у них. То же я ищу и здесь, только не у людей.
        - У кого же? У внеземного разума? Вы думаете, что его тоже пригласили?
        - Кто знает? Может быть это он собрал нас, организовал эту конференцию.
        -  Почему бы вам не заняться религией?
        - Это тоже сделка, только уже с богом. Я думаю о боге лучше, чем вы предлагаете мне думать. Да, бог присутствует в человеке. Я чую его присутствие в себе. Он реален для меня. Он во мне, но и я в нем. В этом смысле он есть реальность. Бог есть и все есть, в том числе и я. То, что он есть во мне, это факт моего сознания.  Бог присутствует во мне как дух. Я есть как тот, кто обращен к нему. Обращен к нему как его подобие. В этом смысле он есть идея. образец, я – копия образца, парадигмы. Он формирует меня из чего, из какого материала? Из природного, телесного как дух душу. Душа воплощена в тело духом. Я узнаю себя благодаря творению, действию, энергии бога Бог действует во мне, в моем теле. Но и я творю, создаю себя в нем как душа в духе. Я отражаюсь в нем как в излучателе. Его излучение и есть творение меня в виде вдохновения. Я вдохновлен богом на что? На содействие ему, на самопознание, на самосознание, на мышление, рефлексию относительно собственного существования в нем и в мире. Бог есть во мне прямо в том смысле, что я имманентен, близок ему.
        Но, напротив, он трансцендентен мне является для меня потусторонним, далек для меня в миру. Мир же мне близок, явлен мне, посюсторонен для меня. Я есть в мире телом. Я существую в нем, живу телом в мировой среде, прежде всего, среди себе подобных, в мире людей.
        Благодаря самосознанию, мысли я принадлежу к числу тех людей, которые не просто чувствуют бога, но знают его как присутствующего в качестве духа. В этом смысле я есть духовный человек, вдохновленный на творчество самого себя. Однако я творю себя не прямо, но посредством тела, мозга, голоса, глаз, рук. Какое отношение имеет душа к ой активности? Не есть ли она сама эта активность или она есть автор такой активности во мне? Не является ли такая, душевная активность творческим отражением божественного вдохновения? Душа автор душевной активности в моем теле как Я? Я есть Я? Это Я есть мое отражение? Так я отражаюсь в боге или бог отражается во мне? Бог отражается во мне как дух в душе? Я есть его творение, и он отражается во мне как в его творении в качестве творца? Для бога я есть его отражение. Для меня он есть излучение в качестве вдохновения. Я вдохновлен им, я в духе как душа. Но душа есть в теле, в мире. Я есть в душе другого как свое отражение, но и в самом себе. Так в нем я отражаюсь телесно, материально? Он видит меня материально, как тело, и я вижу посредство его себя, вижу им. Я вижу чужими глазами себя, то есть, могу посмотреть на самого себя со стороны.
          Я могу быть в нем, в его душе, как бог есть во мне? Нет, если только он не вдохновлен мною. Но это вдохновение есть не прямо, в истоке, но даром, как дар бога мне. Например, я вдохновляю словом, книгой, мыслью другого человека как читателя, как собеседника, потому то мое слово, прежде всего, моя мысль, мое чувство есть явление идеи, блага или добра бога как подателя всяческих благ и знаний.
        Независим ли я от бога? Да, но не для бога, а для себя, для собственного становления Я, а не Я бога уже в теле мира своим телом.
        И все же что такое душа? Это сознание?  Если говорить абстрактно, то «да».  Если человек находится в сознании, то он душевный человек. Если он имеет разумную душу, то он разумный человек. Во всяком случае так принято считать.
        Я вот о чем сейчас подумал. Прежде, еще при советской власти мне легко было чувствовать себя человеком, потому что я мало тратил жизненной энергии, физических сил на то, чтобы соответствовать образцу общественного или политического животного (в терминологии Аристотеля), подражать ему и при этом иметь возможность заниматься творчеством в области логоса, то есть, мысли и слова. Но потом я сдал позиции в том смысле, что так и не смог перестроиться на новый общественный лад в годы перестройки.
        При капитализме, чтобы быть человеком, нужно иметь и тратить слишком много времени и сил для того, чтобы сопротивляться силе вещей. Ведь это общество культа вещей со своим мифом денег. Причем это общество, тем более в ультрамодном информационном формате, уже строится не на принципе имитации, но стимуляции. Стимуляция же и реальность несовместимы. Поэтому стимуляция вытесняет реальность. Этим она отличается от имитации, которая терпит реальность как то, чему она подражает.
        В результате, если у тебя нет наследства или тебе не позволяет ясное сознание, честная душа воровать или быть начальником и жить за счет труда подчиненных, то у тебя просто не хватает времени и сил, чтобы развивать себя как настоящего человека, растрачивая всего себя на противодействие всеобщему, тотальному симулированию. С чем мы боролись на то и напоролись, - на тоталитаризм, только уже не идеологический, а символический, информационный, симулятивный.
        Я устал от прежней работы с текстами, в которых встречаются смыслы. Рано или поздно, но у меня не могло не появиться стойкое ощущение неприступности текстовой ткани, как будто она специально, а не только автор, прятала искомый мной смысл под собственным плотным покровом.
        Может быть, и не надо думать ради того, чтобы думать, а то я так жил, как если бы следует жить для думы, а не, наоборот, следует думать в случае, если от этого зависит сама жизнь или ее качество. Вот есть факт или информация и думай, то есть, рассчитывай на него или используй ее. Факт нужен для подтверждения не мысли, а извлеченной информации, некоторой регулярности, частоты повторения в массиве данных. В этом контексте мысль есть код или ключ, с помощью которого может быть извлечена информация.
        Человек живет чувствами. Чистая мысль посещает человеческое сознание, когда молчат чувства. И опять же на холодную голову следует принимать решения ради устройства в жизни таким образом, какой принят в кругу людей, будь то семья в быту или клан, корпорация, община в общественном месте. Но никак ради чистого интереса, ради идеи или принципа. Как вы думаете?
        - Да, что думать! Жить надо, как живется. В этом заключается смысл. И ни в коем случае не искать его по ту сторону вещей. Это бессмысленно. Особенно меня задело ваше предположение о том, что на тутошней конференции среди нас будут те, о ком мы собрались поговорить. Что за нелепость? Сейчас они явятся к нам ради того, чтобы послушать, что мы думаем о них. Ну, прямо детский сад, сущий субъективизм. Следует быть более объективным. Реальность благоволит к объективному человеку. Иллюзия – удел субъективиста.
        - Однако, Борис Петрович, позволю себе не согласиться с вами. Нам, людям, свойственен субъективизм. Мы авторы, агенты действия. Да, мы поступаем под действием обстоятельств. В этом смысле нам следует учитывать условиях, в которых мы действуем как субъекты. Это очевидно. Но разве нет свободы? Объективность я понимаю, как независимость. В этом качестве следует быть объективным. Тогда субъективность есть нечто противоположное объективности, вроде зависимости. Но в данном случае, в этом аспекте это даже хорошо, если имеется в виду связанность собой, зависимость т себя в качестве самостоятельности. Самостоятельность дополняет, а не отрицает независимость. Зависимость от себя, а не от другого. Следует быть не только объективным, но и субъективным, вернее, субъектным. Точнее выразиться так: следует учитывать нашу субъективность в чувствах, но нужно стремиться к объективности суждений о них. Нельзя отказываться от себя и своего. Но вместе с тем, нужно признавать другое, другого.
        - Да, Николай Александрович, вам трудно отказаться от своеволия.
        - Борис Петрович, вы опять меня не так поняли. Я говорил о самостоятельности, а не о своеволии. Это ваша интерпретация. Причем интерпретация не точная, прямо неверная. Всему виной ваше нежелание принять диалектику субъективного и объективного. Вы не признаете противоречие в качестве причины развития. Наша субъективность есть момент развития самого мира как объективной реальности. Иначе, каким образом он догадался бы о том, что развивается, если бы не узнал себя в нас, в субъектах собственного развития.
        Именно субъект способен быть объективным, может посмотреть на самого себя со стороны, глазами другого, замечу, субъекта, а не объекта. Вместе с тем он должен учитывать то обстоятельство, что на глаза другого субъекта он является в качестве объекта. Таким он кажется ему. В этом проявляется субъективизм другого, невольно пытающегося превратить меня в свой объект, в объект своего внимания. Иначе как можно его схватить в своем взгляде. Этак придется отпустить на волю. Придется, если мы хотим быть объективными и не лишать другого человека свободы, его Я, самостоятельности. Самостоятельность – это когда я есть Я, сам.
        Другой не менее интересной темой, связанной с темой субъективного переживания и выражения объективного существования, является тема страдания. Можно так живо переживать, выстрадать смерть, что нельзя не почувствовать себя мертвым. В смерти поражает отсутствие смысла. И в самом деле откуда ему взяться, если она есть пустое место, пропуск, лакуна в реальности, как реальность отсутствия реальности или присутствия нереальности. Нет реальности, нет и смысла. Смысл есть в отрицание смысла. Отрицание же смысла есть бессмыслица или его отсутствие.
        Как это понять? Так ли: смысл есть, но он не привязан к реальности, нереален; ему нет места в реальности. Но разве нет смысла в реальности? Нет, он есть. Реальность реальна, и в этом заключается ее смысл, реальный, положительный (позитивный) смысл. Но есть ли то, что не есть то, что есть, когда и где есть то, что есть это есть, признаками чего являются «когда» и «где», время и место? Естественно, его нет. Это и есть нереальность, есть в качестве того, чего нет.
        Но что может быть этой нереальностью? Все, что угодно из сущего, когда его нет в реальности, например, в прошлом и в будущем, если они не актуализированы в настоящем. Хотя реальность не ограничивается одним настоящим, но одновременно есть и в прошлом и в будущем. Но тогда она и есть нереальность относительно настоящего как прошлое или будущее, или там относительно здесь. Но в этом виде нереальности реальность есть в у-словном смысле слова, на словах относительно себя как абсолюта в реальности. Значит, и смысл нереальности и ее явления – смерти – есть производная значения реальности в отрицательном отношении к себе.         
               
Глава четвертая. Пляж
        - Знаете, Николай Александрович, что такое курортный пляж? – спросил меня Борис Петрович таким тоном, словно хотел признаться в своей постыдной страсти.
        - Нет, не знаю. Будьте любезны просветите простофилю.
        - Вы не ведаете, какое это счастье! – воскликнул мой собеседник. – Это райское место, где исполняются мечты. Здесь можно найти родную душу и свою потерянную половинку.
        - Ловлю вас, Борис Петрович, на слове и иду искать, - сказал я, пытаясь отвязаться от надоевшего соседа. 
        - Здесь не надо искать. Здесь вас самого найдут, - стал уверять меня опытный айтишник.
        - Найдут и украдут. Нет, любезный Борис Петрович, я привык все делать сам.
        - Ну-ну, ищите приключений на свою голову. Желаю удачи!
        По лицу моего соседа было черным по белому написано, как он сомневается в том, что я найду что-нибудь настоящее на горячем и мягком прибрежном песке, который нежно шуршал под ногами, предлагая зарыться в него с головой. Но я искал не место под солнцем на пляже с голубой водой.  Я хотел найти себя. И в самом деле, где, как не здесь на курортном пляже забыться и отдохнуть от себя. Я подозревал себя в том, не являюсь ли я самим поиском себя. Пока я себя ищу, я являюсь самим собой. Вот найду себя и тут же потеряю. 
        Оглянувшись вокруг я приметил невдалеке под пальмой свободный лежак и прилег в изнеможении на него. На меня внезапно нашла усталость от всего пережитого и я, потеряв всякий интерес к манящей прежде воде, в которой хотел смыть все свое разочарование к жизни, подошел к нему обреченной походкой на непослушных свинцовых ногах и упал в него. Не знаю, как долго я пролежал на лежаке, но меня не покидало чувство блаженного покоя, в котором я застыл, не в силах пошевелить ни одним пальцем. И только недовольный женский голос, раздавшийся надо мной, как гром с ясного неба, заставил меня разлепить свои сомкнутые веки.
        Я увидел перед собой существо противоположного пола неземной красоты.
        - O goddess! – Я воскикнул. – I ask not execution, but mercy. Your sunbed tempted me to lie down on it, and I was unable to refuse it. Forgive him. I found a soul mate in him.
        - Что с вами делать. Ушла на минуту и тут же мне изменили с незнакомцем, - неожиданно для меня ответила мне прекрасная незнакомка на чистом русском языке.
        - Неужели мой английский так плох?
        - Да, он оставляет желать лучшего.
        - Спасибо за правду. Вы знаете, я встречаю в вашем лице третьего человека на конференции и, на удивление, все говорят со мной на русском языке. Неужели он стал языком международного общения? Или на нее пригласили только русскоязычных?
        - Вам просто повело, - ответила со смехом прелестная хозяйка лежака.   
        - Не могу не уступить приятное место под солнцем такой привлекательной и обаятельной девушке, - сказал я и представился.
        - Очень приятно, - поблагодарила меня женщина и назвала себя.
        - Какое интересное имя, Татьяна Васильевна, - заметил я и присел рядом с лежаком на теплый, чуть остывший песок.
        - И главное: редкое. Вам не горячо сидеть на голом песке? – сочувственно спросила она, удобно располагаясь в шезлонге.
        - Нисколько – ответил я и добавил, -  мне пришла интересная мысль сейчас в голову. Вы - виновница ее появления на свет. Родители лучше детей знают, кто им годится в спутники жизни. На то они и родители, люди рода с опытом, чтобы знать, что соответствует природе своих детей. Но дети имеют свой особый характер, который является решающим аргументом в споре отцов и детей.
        - Значит, вы считаете любовь характерной страстью? – спросила Татьяна Васильевна и внимательно посмотрела на меня.
        От ее заинтересованного взгляда я невольно смешался и ответил, чтобы скрыть свое странное волнение: «Да, любовь, в отличие от брака, который заключается на земле, сбывается на небе. Если не считать ее случайностью, то в ней выражается сама личность, характер влюбленного. Она носит личный характер, который обезличивает брак».
        - Наверное, вам не повезло с браком, раз вы видите в браке один лишь брак, без любви.
        - Да, вы правы, Татьяна Васильевна. Но не будем о грустном. Кстати, в теме нашей конференции я вижу аналогию с нашим рассуждением.
        - С вашим рассуждением, Николай Александрович, - уточнила она.
        - Да, какая разница.
        - Существенная. Я привыкла отвечать за себя сама.
        - В этом, как ни странно, мы похожи.
        - Вот мы и познакомились.
        Я испугался, что уже достал своей «умной беседой» женщину, которая пришла на пляж купаться и загорать, а не обсуждать тему конференции и поэтому быстро договорил свою аналогию.
        - По природе мы близки другим живым существам, но своим умам отличаемся от них. Ведь у них нет ума, но есть и телесный инстинкт, и душевные чувства.
        - Это у нас есть то, что уже есть у них.
        - Можно и так сказать. Но все равно у них нет ума.
        - Если есть мог, то есть и ум, разум.
         Что за зоологический детерминизм. Конечно, можно согласиться с вами, но только относительно телесной обусловленности разумной активности. Даже те же марксисты-материалисты, утверждающие определение общественного сознания общественным бытием, признают за человеком как деятельным и социальным существом особый статус. Разумная деятельность свойственна лишь социальной форме движения материи, получившей человеческое воплощение. Природа дала только материал для разумного становления. Форму придала этой природе человеческая сущность. Правда, я расхожусь с марксистами в их редукции собственно человеческого элемента к социальному. Человеческую сущность следует выделить в особую графу.
        С другой стороны, у нас, у людей, может быть один разум в том смысле что и мы, и они разумные существа, хотя, может быть, природа разная. Или и разум иной? Но тогда есть ли единство в чем-нибудь, помимо существования. И, вообще, существуют ли они, а не только мы, пускай, иного разума. И может ли быть искусственный разум или нет?
        Знаете, я часто спрашиваю себя о том, что такого рода вопросы, не связанные с зарабатыванием денег, многим, если не всем, могут показаться вопросами болтуна, которому делать нечего.
        - Вы правильно думаете. Но могу ас успокоить «горбатого могила исправит».
        - Спасибо, Татьяна Васильевна, на добром слове.
        - Как я понимаю тех, о ком вы говорите. Вы любого достанете. Шли бы вы своей дорогой и не мешали хорошим людям проводить свой заслуженный отдых.
        Недаром люди говорят, взять того же Бориса Петровича, что курорт и на нем пляж – это райское место, особенно для таких странных людей, каким являюсь я. Или, может быть, - это ад? Что ждет меня в будущем: рай или ад? В будущем нас всех ждет одно и то же: смерть. Но что это? Иной мир? Или, может быть, ничто? Вероятно, но не точно, ибо кто знает, что там его ждет. Если это смерть, то нет никакого там. Но ели его, этого там, нет, то что в нем может быть? Ничего. «Там» и «здесь» - это наречия, употребляемые пользователем русского языка для обозначения места бытия. Есть ли место для не-бытия, с которым связывают смысл такого явления, которое противоположно жизни. Если жизнь есть, то смерть не есть? Смерть не есть жизнь. Но сама она есть? Есть, как смерть. Где она есть? Там или здесь? Понятно, что смерть - есть явление жизни в качестве конца жизни. Но можно ли сказать, имеет ли смысл вопрос о том, что конец жизни есть начало смерти? Есть ли у смерти начало? Опять же. Как и с местом, так и со временем, имеет смысл связывать бытие. Правда, можно констатировать момент смерти как конца жизни: человек умер в некоторый момент времени в некотором месте мира. В указанный момент времени он уже не существует здесь, в мире, в живом виде. Но может быть он существует в другом мире, как только в этом мире прекратил живое существование.
        Значит, имеет смысл говорить о существовании человека в живом виде в другом мире, если в этом мире он перестал существовать в таком виде. Выходит, одновременно такой, мертвый человек существует как мертвый человек в этом мире и как живой в другом мире? Он существует там в каком виде? В живом или в мертвом? Об этом имеет смысл говорить, если установлен, как минимум, реальный факт существования самого другого или иного мира. И еще установлен тот факт, что в ином мире существуют те, кто был живым человеком в этом, нашем мире. Не случайно, не зря называют тот, иной, не этот, наш, мир миром мертвых. Там они тоже мертвые, как в нашем мире, или живые? ОБ ином мире мертвых мы говорим в отрицательном смысле жизни, в каком виде она есть в нашем мире. В другом мире она не такая, совсем не такая, как в нашем мире, потому что тот, иной мир есть мир мертвых. Между тем смерть есть противоположность жизни. Что же есть в самой смерти и что есть после смерти? И главное: в ней, вообще, кто-то есть?
        На первый взгляд легче ответить на вопрос, что или кто есть после смерти, чем на вопрос что или кто есть в смерти? Прямо нельзя сказать, что вслед за смертью как прекращением жизни появляется новая жизнь, а не продолжается старая жизнь. Жизнь происходит от жизни, а не от смерти. И продолжают жить живые, а не мертвые люди. Но это так есть в нашем мире как реальный факт, который может установить любой живой человек. Просто ему следует быть в сознании, быть разумным, чтобы установить такой факт. Как же быть с другим миром. Есть такая привычка у людей полагать, что в ином мире – в мире мертвых можно оказаться, только покинув это мир, исчезнув из него.
        Нельзя не заметить такой характерной черты рассуждения о смерти, что мы думаем и говорим о ней таким же образом, каким мы думаем и говорим о жизни, только в противоположном смысле. Мы связываем смерть с иным миром. И представляем себе мертвых людей в качестве существующих в ином мире. Выходит, что мы представляем себе такую жизнь, какую могли бы вести мертвые люди. Иной мир нужен нам для такого смертельного или пост-смертного представления. Но какой в этом есть смысл? Этот смысл заключается в том, что мы не хотим, чтобы мертвые люди были мертвыми. Вот почему мы оживляем их в ином мире. Но что получается у них с жизнью в нашем представлении. Она мало чем отличается от смерти в нашем мире. Единственно, что у нас выходит представить, так это жизнь мертвых людей, которым не остается ничего другого, как представляться нам или самим себе живыми. Но это только имитация жизни. Причем не их имитация, а имитация нами их в нашем представлении. Не они подражают нам в ином мире, а мы представляем их такими.
         Как нельзя и сказать, что мертвые симулируют жизнь живых людей. Это мы, живые люди, строим симуляцию жизни в нашем сознании, в нашем представлении, будучи живыми в реальности, но представляющими себя в виде мертвых в ином мире. Не сами мертвые живут в царстве мертвых, а их симуляция существует в нашем сознании, в нашем представлении. В результате получается жизнь мертвых, та жизнь, какую могли бы вести мертвые не в том мире, в котором мы существуем и живем, но в другом, в котором нас реально нет.
        И все же, что это за мир такой, иной? Он другой мир, чем наш. Его другость, инаковость заключается в том, что это мертвый мир или мир мертвых. Быть мертвым – это существовать уже не живым, а мертвым. Как существует мертвый? Да. никак. Например, как камень, в котором нет жизни. И что удивительно в мертвом больше никогда от слова «совсем» не будет жизни. И тогда зачем мы выдумываем жизнь мертвых в ином мире? Затем, чтобы примириться со смертью мертвых, к которым сами со временем, в конце жизни, присоединимся.
        Сам факт смерти является медицинским фактом. Он банален. Но тем не менее странен в том смысле, что человек жил, жил и… умер. Есть ли в этом смысл? Конечно, нет. Зачем он жил? Затем, чтобы умереть? Если мы так ставим вопрос, то в нем и в ответе на него нет и не может быть смысла. В таком случае мы можем ограничиться замечанием, что есть, вообще, в существовании, и в жизни в частности, то, что не имеет смысла, является бессмыслицей, нонсенсом. Чтобы наделить бессмыслицу хоть каким-то смыслом, иначе это нельзя понять и принять, мы придумываем или выдумываем мир мертвых, в котором они, да и мы, продолжают или начинают жить, вдали, вне нас. В этом смысле иной мир есть мир нашего воображения, так сказать, «мир, страна грез».
        Не является ли и тема конференции, на которой я оказался такой же грезой? Что такое внеземной разум, как не выдумка, вымысел земного разума? Ну, скучно ему быть одному в нашем мире. Вот он и представляет себе иной разум, чем есть сам. Какие-то там инопланетяне, «зеленые человечки», пришельцы на летающих тарелках. Или взять тот же искусственный интеллект. Люди создали симуляцию своего разума и назвали ее искусственным интеллектом. Что за глупость? Бессмыслица какая-то. Она вроде той, какую выдумывают писатели. Черт-те что. И в самом деле, черт знает, что. Что это? Чертовщина какая-то. Чур меня! Страшное место – эта конференция. Так сказать, «черная дыра» разума.

Глава пятая. Конференция по контакту с внеземным разумом
        Интересное дело получается: представители земного разума встретились друг с другом, чтобы обсудить, что им делать с внеземным разумом, как с ним контактировать. Внеземной разум – это такой же разум, как и земной. Или он чем-то отличается от нашего разума. Например, наш, человеческий разум, как говорят марксисты (об этом, кстати, говорили докладчики и на пленарном заседании конференции), имеет социальную сущность. Какую же сущность имеет внеземной разум? Космическую? Является ли наш, человеческий, земной («эвклидовский разум», как выражался Достоевский) космическим разумом или его частью? Наш разум конечный или есть разум конечного, смертного существа. Но что означает словосочетание «космический разум»? Это разум без конца, бесконечный разум? Эвклидовский разум – это разум нулевой кривизны, прямой, а не кривой ум? Тогда космический или внеземной разум кривой. Его кривизна положительная или отрицательная величина? Это как посмотреть и сказать. Если он параболический. Какую меру кривизны имеет разум в окрестности человеческой точки зрения? Это кривизна поверхности математика Гаусса?
        Может ли внеземной разум быть таким неэвклидовым разумом, который имеет отрицательную кривизну и являться гиперболическим? Но тогда, как мы можем контактировать с ним, если он параллелен нашему «цилиндрическому разуму»? И все же он пересекается с нашим «эвклидовым разумом». Но наш то разум с ним не пересекается! Или поверхность такого внеземного разума можно уподобить космической сфере с положительной кривизной? Внеземной разум включает в себя земной как центр сферы разума его периферию или имеет с ним фокальную, фокусную перемычку, представляя так сказать эксклюзивный вариант разума для нас. Эту перемычку, образованную в центре спирали неэвклидового разума за счет его материального уплотнения, можно назвать условно «баром» неэвклидового разума. Это и есть место контакта, где пересекается неэвклидов разум с нашим. Но знаем ли мы об этом пересечении? И кто его засекает? Секу ли я, просекаю ли такой контакт? Вот тот вопрос, который я задавал самому себе, слушая докладчиков на пленарном заседании конференции, посвященной контакту с внеземным разумом.
        И тут на пленарном заседании мне пришла в голову странная мысль о том, не является ли событие смерти горлышком однополостного гиперболоида, сообщающим два мира: наш и иной друг с другом? Вот мы идем по жизни и в ее конце переворачиваемся и оказываемся уже в другом мире, как перевернутом старом. Здесь начинается новая дорога жизни на той же самой ленте событий, мировой линии бытия. Это вроде пространства Эшера, где «шел в комнату (как у Грибоедова в комедии «Горе от ума»), попал в другую».  Это пространство зазеркалья, по ту сторону смерти. Оттуда, за гранью, за порогом, за зеркальной плоскостью смерти мы смотрим, наблюдаем за прожитой жизнью, как если бы она еще не прошла. Она уже случилась здесь, в нашем мире, но там, в ином мире она еще не случилась, но только случается, рефлексивно повторяется. Но она повторяется н прямо так, как было, но криво, с наложением обратной перспективы, отражения и-за зеркала смерти. Ведь смерть есть зеркальное отражение жизни.
         Но как такое представление смерти вяжется с понятием вечной жизни, для которой нет смерти. Есть вечная жизнь, но нет вечной смерти. Это так для бога, но не для человека как смертного существа. Человек живет не в цельной и целостной вечности, а во времени, разделенном на прошлое, настоящее и будущее, не везде, а где придется. Он разделен в бытии пространством и временем с другими людьми, составляя с ними разные поколения, сменяющие друг друга. Однако в бытии есть центр, в котором собираются все разумные существа. Этот центр есть одно и то же единое и целое Я. Каждому разумному существу дано осознать самого себя Я, стать богом в мысли. В ней мы сообщаемся друг с другом, не ведая разделения. Но реально мы разделены. При всей нашей независимости руг от друга в бытии мы связаны узами материи и идеи, энергии и разума.
        И вот здесь находясь на конференции, мы общаемся словами. Наш язык как орган речи действует словами, передавая энергию импульс мысли от одного к другому, связывая наши сознания единым смыслом творения, становления каждого сознающего Я, отдающего себе отчет в очевидности собственного существования. Я не знает смерти. Ее знает другой, которым сужено быть каждому, а не только быть Я. Если мы можем быть богом в уме, по идее, то бог является нами в сфере бытия. Сав на его место в центре этой сферы, мы понимаем его, а через него других и самих себя. Это понимание является одновременно абстрактным, абсолютным и конкретным, относительным, связанным с другими проекциями, аспектами этого Я в мире.
        Другой есть как Я, другое Я, так и не-я, вне Я находящийся. Каждый как другой, чем Я, есть вокруг Я, но он есть и в Я. Когда он есть в Я, тогда он настоящий, реальный. Это предел существования, к которому стремится конечный субъект. Достигнув его, он становится бесконечным, беспредельным. Вместе с этой беспредельностью он обретает способность быть вечным. Для него уже нет разделения на Я и не-я. Он есть в себе и для себя. Все становится познанным самим собой в себе, но не вне себя. Есть и иное, другое, но не само по себе, а в отношении к нему. Сознает ли бог нас нами? Нет, он сознает себя богом в нас. Это мы сознаем себя богом в нем, но не в себе, находясь здесь и теперь среди множества других неведомых здесь и теперь. То, что мы бываем себе на уме, не делает нас полностью независимыми друг от друга.
        Трудно быть богом. Он не может не быть им. В этом заключается его абсолютное одиночество. Утешением может служить то, что он есть во всем как одно и тоже и в каждом как Я, которое со временем, если есть место, сознает себя самим собой. Я есть одновременно цель и средство. Что заставляет нас двигаться по направлению к цели? Мы как она. Мы желаем узнать самих себя. Это желание ка импульс и вызванная ею активность есть любовное применение Я, есть любовь как средство связи одного с другим. В отношении с нами бог не одинок. Мы можем быть в боге как в боге любви. Связь и есть любовь, смысл, бог.
        После пленарного заседания участники конференции разошлись по секциям. Я выбрал секцию философии контакта. Мне было интересно как другие понимают его смысл. Насколько другие могут понимать, что они находятся в контакте друг с другом? Где есть предел контакту?
        Первым выступал индийский йог. Он полностью соответствовал своему образу йога, каким мы привыкли его видеть. Звали его Сатьяджитом Кумаром. Насколько я понял его беглый английский, он говорил о том, что космический, вселенский разум имперсонален. Люди знают себя, разделенными друг с другом и с миром. Причиной разделения является человеческое Я, эгоцентризм каждого. Разделение между людьми ведет к вражде, злу и смерти. Счастье заключается в сат-чит-ананде, в единстве бытия, знании и радости, удовольствии. Этому мешает субъективизм, человечески эгоизм. Поэтому необходимо практиковать медитацию, которая помогает обнаружить, выявить корень зла – эго человека. Осознав себя, мы тем самым найдем причину смертельной болезни. Мы болеем собой, отравляем себя и умирает от себя.
        Следует научиться так думать, чтобы больше не думать, не мучить себя сомнениями, превратить яд самопознания в снадобье, лекарство от эгоизма. Освобождение от страдания и смерти - это преодоление себя, своего отделения и отдаления от мира, от бога. Необходимо стать частью вселенского разума, которому нет предела как бессознательному. Достигнув предела, дхармы, мы успокоим сознание и сольемся с бессознательным.
        Таким образом, Кумар вынес всем нам, и не только людям, но и другим разумным существам, приговор, обвинив нас в ментальном или разумном эгоизме как главном виновнике наши страданий и смерти. Но тогда теряло свое значение и его выступление, которое, напротив, обостряло сознание себя.
        В ходе обсуждения его доклада я не преминул заметить, что противоположностью эгоизма и его высшей стадии развития – эгоцентризма - является не отказ от Я, обезличивание себя, но альтруизм.  Альтруизм заключается в гуманизме, в человечности, в признании за другим Я. Это признание предполагает понимание того, что его и мое Я являются равным образом особыми проявлениями собственно Я или Я Бога.
        - И что меняется от того, что вы признаете ваше Я и Я другого, если они есть лишь копии абсолютного Я? – возразил мне Кумар.
        - Это не копии, а явления Я, души в теле каждого потенциально разумного или сознательного существа. Важно, чтобы оно актуализировало его, овило самого себя, пробудилось от сна бессознательного, но не соблазнилось безответственным произволом частного лица.
в одни и те же философские бирюльки, - скептически высказался  долговязый и убеленный сединами джентльмен в бейсболке. – Один персонализирует абсолют, другой его деперсонализирует. На чьей стороне истина? Может быть, она по ту сторону того и другого?
        - С вами можно согласиться, если предположить, что не имеет смысла стремиться к тому, чтобы стать лучше того, чем уже есть. Ведь мы развиваемся  в направлении стать самими собой. Это развитие возможно при сокращении разницы между возможным и реальным.  На пределе развития возможное становится реальным, действительным. Но может быть лучше быть не самим собой, а всем? В таком случае следует ли быть лучше всех? Не лучше ли быть, как все? Но мы и так есть, как все есть. Все есть и я есть. Есть ли я не так, как все, как другие? Или все есть другие друг другу? Господин Сатьяджит Кумар полагает, что бытием самим собой мешает быть с другими. Но другое или иное, чем Я, необходимо для существования не-иного, Я. Быть по ту сторону Я и не-я - это и быть другим Я. Это быть таким Я, которое включает в себя другое, не-я, а не исключает ради конфликта, но соглашается с ним.
        - И докладчик, и его оппонент пытаются преодолеть на-личное или личное Я, возводя его к сверх-Я. Только если докладчик видит в нем не-Я или бессознательное, то его оппонент, свалив все в одну кучу, спутывает отношение между я и не-я с отношением между одним я и другим я и в итоге получает идеал я в самом Я, которое возвышается над одним и другим я как явлениями одной и той же сущности. Сущность то одна, но она не есть сами эти так называемые "явления, ибо они есть такие сущие, значение которых не определяется тем, кем они себя осознают, Я или не-Я, Мы или Оно.

Глава шестая. Голоса
        «Чем же оно определяется»? – подумал я про себя и неожиданно получил ответ: «Нами». Я застыл в онемении внутри себя и не к месту или как раз к месту вспомнил живое пластическое сравнение одного дореволюционного неоплатоника, дожившего до времен «развитого социализма», идеи со смысловым изваянием сущего в уме. «Кто это»? «Мы» - я услышал в ответ.
        - Кто это «мы»? – спросил я по себя, машинально сев на стул в аудитории, где происходило обсуждение вопросов секции философии контакта конференции, посвященной этому самому контакту. Я сразу же забыл о существовании и первого докладчика и скептика.
        - Догадайся.         
        В ответ я невольно подумал о том, что сошел с ума. Оказывается, так легко сойти с ума, а я думал, что это просто невозможно для меня. Ведь я постоянно или довольно часто думаю. Неужели сумасшедшие тоже постоянно думают? Положительный ответ означал для меня трагедию. Значит, я давно сумасшедший, ибо насколько я помнил себя, то помнил думающим и о том, что думал. Может быть, я с самого рождения сумасшедший?! Нет, не может быть, я не помнил, как родился и провел первые мгновения, минуты, дни, лета. Правда, я мог это просто забыть по причине давности лет. Да, трудно признать себя сумасшедшим.
        Интересно, если сумасшедший знает, что он сумасшедший, он еще сумасшедший ил уже нет? Наверное, он еще сумасшедший, но уже не простой сумасшедший, а сложный, противоречивый сумасшедший. Скажем так: он – нормальный сумасшедший, которого можно держать не в клетке, а вместе с людьми. Кстати, чем сумасшедшие отличаются от животных? Тем, что за ними наблюдают не посетители зоопарка, а ученые в местах, не столь отдаленных от людей. Не являемся ли и мы такими сумасшедшими для инопланетян, продвинутых в разуме, или для самого внеземного разума, здесь, на Земле? Не является ли она нашим коллективным, общим сумасшедшим домом.
        В самом деле, могут ли являться сознательно, психически нормальному человеку голоса в его голове?
        - Могут, - кратко ответили мне голоса.
        Чтобы мне никто не мешал разговаривать с ними, я вышел из аудитории в коридор и, найдя ванную комнату, заперся в ней. Чем не палата в сумасшедшем доме. Может быть правильно изолируют сумасшедших, чтобы они не отвлекались от своих призраков, пришельцев, посетителей?
        - В этом ты не прав, - сказали мне голоса в моей голове.
        - От вас ничего не скроешь, - воскликнул я в сердцах. – вот прежде то ли было дело, - я мог уходить в себя и оставаться наедине с самим собой. Но теперь, о чем бы я ни подумал, об этом знаете вы. Вы можете не слушать меня?
        - Конечно. Отключи свое сознание, перестань думать, говорить про себя и останешься один наедине с безмолвным миром.
        - Но тогда где буду я?
        - В бессознательном состоянии.
        - Кем я буду.
        - Никем лично, анонимным бессознательным. Вот некоторые твои коллеги пишут от чужого имени, того, кого вовсе нет. Так что вам не привыкать к такой бессознательной жизни.
        - Но это другое. Если вы, голоса, из моей головы, из меня, то может быть я не сумасшедший.
        - Так думают многие сумасшедшие.
        - Так я в самом деле сумасшедший? - спросил я ненароком вслух и тут же непроизвольно прикрыл рот ладонью.
        - Вот видишь. Это типичное действие сумасшедшего, который не хочет того, чтобы все узнали о том, то он сумасшедший и, прежде всего, не узнал он сам от себя лично.
        - Значит, вы голоса моего безумия, операторы сумасшествия? – возопил я.
        - Напротив, мы голоса твоего разума.
        - Вы успокоили меня. Но в каком смысле моего?
        - В том смысле, что ты разумно говоришь. Естественно, что разум не твой, а всеобщий.
         - Следовательно, и вы не мои?
         - Разумеется, мы общие.
         - Но я ни от кого не слышал, что им являлись голоса.
         - И не услышишь. Кому интересно, чтобы другие считали его сумасшедшим. 
        - Может быть, вы инопланетяне или голоса инопланетян?
        - Может быть. Кого ты считаешь инопланетянином?
        - Обитателя другой планеты, существо из космоса.
        - Да, мы существа из космоса. Но теперь мы обитатели земли, точнее, мы обитаем в твоей голове.
        - Только в моей?
        - И в твое тоже. Мы чаще бываем в твоей голове, чем в любо другой.
        - Это почему?
        - Потому что быть в твоей голове интересно. Мало в ком еще нам интересно быть. В головах многих других существ, которых неведомо почему называют умными, так пусто и одиноко, что не звучит ничего, кроме эха.
        - Пускай я сумасшедший. Что мне терять, если я уже уговорил себя жить сегодняшним днем, потому что завтрашнего дня может быть не будет. Смерть – это время без времени, в котором нет настоящего, ибо все настоящее стало прошлым, прошло. Разумеется, в таком времени нет и будущего. Следовательно, нет и прошлого, потому что нечему проходить. Но кто я тогда? Носитель голоса? Ваш носитель?
        Я как-то думал о носителях мыслей, чувств, желаний автора, - о его героях, о героях его произведений. Соответствуют ли они им, адекватны ли в них? Конечно, нет. Обычно они не стоят авторских мыслей, представлений, чувств, переживаний, фантазий, желаний. Но тогда хороши ли сами авторы? Взять тех же классических авторов, например, наших, того же Федора Достоевского или Льва Толстого. Находятся ли на их уровне Лев Мышкин, Иван Карамазов, Николай Ставрогин или Андрей Болконский, Пьер Безухов, Константин Левин. Ну, конечно, нет. Интересны не сами персонажи, а их авторы. Эти персонажи - один пшик без своих авторов, которые вполне прекрасно себя чувствуют и в других образах, в иных шкурах.
        Поэтому вполне правильно относиться к этим персонажам как к авторским шкурам, оболочкам. Но тогда кто такие актеры на сцене театра или на экране кино? Тени теней, скорлупы скорлуп? Естественно. И вот эти пигмеи сцены и экрана что-то несут на публику с экрана или со сцены? Я уже не говорю о пародистах, шутах stand up;а, певцах и музыкантах, танцорах, канатоходцах, телеведущих, журналистах, блогерах и прочей популярной чертовщине. Это они черти, а не вы. Оказываются, они еще имеют, что сказать народу, советуют и рекомендуют, рекламируют ему, что купить, поучают и утешают его, эти хорошо себя продающие …
        - Да, ты наш большой оригинал, только никак не можешь конвертироваться в товар повышенного спроса. Тебе не надо быть таким оригиналом, на который все хотят и пытаются походить, подражают ему. Ты неподражаемый.
        - То есть, я пустой, никакой?
        - Ну, конечно, нет. Только в твоем случае, на вкус и цвет товарища нет. Ты не можешь быть популярным. Ты думаешь. Этого мало, чтобы жить и кататься, как сыр в масле. Надо еще что-то делать так, чтобы брали с тебя пример в этом другие люди.
        - Но я еще пишу.
        - Ты пишешь так, что тебя могут понять только мы.
        - Я так понимаю, что с вас взятки гладки.
        - Совершенно верно, ведь мы не материальные, поэтому не можем одарить тебя материальными дарами. Наши дары не материальные. Их невозможно конвертировать в материальные дары.
        - Это в том смысле, что «не продается вдохновение, но можно рукопись продать»?
        - Не сравнивай себя с Пушкиным. Он был дельным человеком, у которого имелось время не только для рукописания, но и для заботы о красе ногтей. Пушкин был равно и человеком дела, и человеком воображения. Когда он не был в образе, он существовал в деле.
        - Но пострадал он, как человек чести.
        - Да, за дело.
        - Разве за дело, а не за клевету? Я согласен с Лермонтовым, назвавшим его невольником чести.
        - Ты согласен с тем, кто сам пострадал от того, что считался с тем, что о нем говорят другие? Это публичные люди, которые не могут считаться с нем, что о них говорят. Тебе же все равно, что о тебе говорят?
        - Да, мне все равно, что обо мне говорят, - не говорят ничего. На нет и счета нет.
        - Правильно. Вот поэтому мы бываем у тебя в гостях, как у себя дома, в обители. Разве мы хуже всех остальных?
        - О чем речь? Конечно, лучше всех.
        - Вот видишь. Хотя ты нас не видишь. Зато слышишь. Иные с нами говорят, нас ищут по всему космосу, не догадываясь того, что мы находимся рядом, не дальше их самих.
        - Можно ли вас назвать духами, которые вдохновляют меня на творческие свершения?
        - Судя по твоей реакции, ты вряд ли вдохновлен нашим явлением, как ты говоришь, «на творческие свершения».
        - Да, ваше явление мне, мягко говоря, потрясло меня. Это вы являетесь гениям?
        - Ты все перепутал. Это мы гении. Те, кого ты называешь «гениями», наши подопечные.
        - И я тоже?
        - Для нас нет разницы между вами. Но в вашей среде ты не можешь быть таким.
        - Почему?
        - Потому что тех, кого вы называете «гениями», есть природная или социальная аномалия. Ты же обычный человек, каких много. Но, к нашему удивлению, у тебя получается пока думать. Нам нравятся такие люди.
        - Как же быть с теми, кто слышит голоса, призывающие убить? Мы называем таких людей маньяками. Но каким именем можно назвать эти голоса? У вас есть мораль? Как можно вдохновлять на убийство, тем более, невиновных?
        - Любой в чем-нибудь да виноват. Но мы не знаем среди нас таких, как ты думаешь, «голосов», которые призывают к убийству. Напротив, мы призываем воздерживаться от необдуманных решений от которых нет никакой пользы, а есть дин только вред.  Или это не наши голоса, или те, кто слышит нас, неверно истолковывает то, что мы запрещаем или советуем. Может быть эти маньяки прямо наоборот понимают нас: мы запрещаем, а они, напротив, воспринимают наш запрет как разрешение на преступление.
        - Вы слышите себя со стороны? Звучит неубедительно. Я ведь не ребенок и не дурак, чтобы вы морочили мне голову. Вам трудно поверить. Вы чего-то, как минимум, недоговариваете. Ваша версия других голосов сомнительна. Версия же недопонимания не выдерживает никакой критики.
        - Ты посмотри, какой умный выискался. Не верит он, ученый критик. Много ты знаешь про нас и про этих маньяков. Да, они просто свою вину с своей больной головы, ведь они сумасшедшие, перекладывают на нашу, здоровую. Тем более, вам, людям, свойственно свой грех оправдывать тем, что бес попутал.
        - Значит, есть, как минимум, элементарное деление между голосами по моральному основанию, нравственному признаку: есть голос совести и есть голос соблазна.
        - Интересное предположение, но оно слишком грубое, примитивное, приблизительное, не точное. Все намного сложнее. Но это срабатывает на вашем уровне. Вот почему тебе кажется, только кажется, что мы чего-то недоговариваем. Не мы недоговариваем, а это ты недопонимаешь, и, тем более, неверно понимают нас маньяки или понимают полностью наоборот.
        - Я все равно до конца не понимаю вас. Объясните, пожалуйста.
        - Вот если бы ты был гением…
        - Это запрещенный прием.
        - Но как объяснить тебе то, что превосходит возможности отпущенной тебе доли, меры разума? Ну, как тупому объяснить, что он тупой?
        - Ничего себе, я не только сумасшедший, дурак, но еще и кретин, идиот, умственно неполноценный, тупой!
        - Это только сравнение.
         И как после таких оскорблений может быть контакт с нашими «братьями по разуму»?       
        - Это твоя проблема, не наша. Наверное, мы ошиблись в тебе.
        - Ладно. Вышло недоразумение. Забудьте.
        - Мы ничего не забываем. Будьте впредь осмотрительны. Мы вам не ровня. Это понимать надо и знать свое место.
        - Тогда чем вы отличаетесь от наших господ, важных персон? Кстати, о них шла речь у нас на секции. Разве не важно равенство ради достижения взаимного понимания?
        - Оно важно, как и важно признание неравенства в понимании, которое есть не чья-то прихоть, но объективная реальность. Не бывает полного взаимопонимания между контактерами, находящимся на разном уровне в понимании.
        - Но оно позарез нужно нам, точнее, нужно вам, чтобы вы хорошо понимали нас и сделали лучше. Мы достигли пика собственного самостоятельного развития и сами уже не можем стать лучше. Поэтому мы становимся хуже, чем были. Теперь мы просто деградируем, вырождаемся как дегенераты.
        - Разве можно помочь дегенератам? Лучше всего ускорить, облегчить их вырождение, чтобы они меньше мучились.   
        - Я подумал про дегенератов в переносном смысле.
        - Как можно вам помочь, если вы самим себе врете. Вы подумали о том, что люди стали дегенератами в прямом смысле. Всем мы так и так не поможем, потом что это бесполезно и даже вредно, но тем, кто способен к пониманию мы можем помочь. Вы и сами в своих книгах для избранных, которые почему-то открыли непосвященным, у которых нет самого понятия, записали то что у нас подслушали, - «много званных, мало избранных. Не все спасутся, многие, большинство, сгорят как солома». Во такая вам демократия. Только для избранных для спасения действует правило верной, истинной, настоящей, вечной жизни: «Понимаю, чтобы верить». Для всех прочих, живущих, чтобы умереть, сгинуть навсегда, действует правило: «верую, чтобы понимать». Как можно верить в то, что не понимаешь. И твой случай много понимающего н дает тебе гарантии на спасение, ведь ты не все понимаешь, как мы, вечные. Правда, мы можем пожалеть тебя и дать время отдышаться перед смертью. Ты же не хочешь умирать?
         - Естественно, не хочу, но понимаю, что я смертен.
        - Вот таким, как ты, мы можем дать еще минуту, день творения. По вашим меркам времени это с головой хватит, чтобы надоело жить.
         - Сколько это?
         - Тайна. Скажи спасибо и за то, что сказали. Могли и этого не говорить. Не заслужил. Но мы - духи добрые, жалостливые. Через свое несчастье быть бедным и одиноким ты обрел некоторое понимание. Только страдание может помочь вашему пониманию и спасению.
         - Но я не хочу страдать и умирать.
         - Понятное дело. Никто не хочет. Такова природа понимания. Ты думаешь ваши гении, баловни судьбы многое понимают? Шиш с маслом, хрен с луком. Куда им, дутым ничтожествам. Мы взяли тебя, чтобы посмеяться над вашими успехами. Они ничто, одна суета. Ты готов.
         - Всегда.
         - Вот врешь и не краснеешь.
         - Ваша взяла.
         - Наша всегда вашу бить будет. Для этого вы и появились на свет. Знай свое место человек.
         - Еще не знаю - только ищу.
         - Молодец, ищи.
         - Меня это вряд ли может удовлетворить после встречи с вами. Я надеюсь, вы не уготовили мне роль послушника ваших переговоров. Вы вышли на меня самого, говорите со мной. Неужели нельзя вам быть более определенным, чтобы я вполне понимал, что вы говорите мне? Ведь нас никто не слышит. Кому еще я могу передать то, что вы сказали мне? Если я кому-либо это и передам, то кто мне поверит? Как минимум, меня сочтут сумасшедшим.
         - Тебе не все равно? Ведь ты сам сказал, что голоса являются сумасшедшим. Значит, ты уже сумасшедший, считают тебя таким или нет. Или ты не сумасшедший? Как сам думаешь?
        Я подумал о том, что и в самом деле, как я могу быть сумасшедшим?
        - Для того, чтобы не быть сумасшедшим, необходимо задаваться об этом вопросом, но его недостаточно, - заверили меня голоса. - Достаточно для уверенности в собственной психической вменяемости чувства реальности, умения отличать сознание реальности от самой реальности, ибо сознание реальности может быть мнимым, иллюзорным.
        - Но как, каким образом можно отличать одно от другого, если средством различения является самосознание реальности? Получается, что я отличаю сознание реальности от реальности собственным сознанием, а не сознанием реальности. Между тем, чем я осознаю реальность, я этой самой реальностью и проверяю. Выходит круг в проверке, в обосновании, из которого я не могут выйти. Как разрешить такой парадокс истины? Чтобы сознавать, иметь сознание, следует быть. Однако быть я не могу, иначе как в сознании. Что есть истина? То, что она есть, есть естина. Так истина есть бытие? Или она есть соответствие бытию? Чего? Самого бытия если мы берем ее в онтологическом, существительном аспекте. Или мысли, если мы берем истину в логическом, предикативном аспекте. В случае познания мы говорим об истинном знании. Вот эта истина интересует ученого. Философа как законченного или сугубого ученого интересует не знание предмета учения, исследования, а знание знания. Это гносеолог. В таком виде он сохранился. Как метафизика его сдали в архив.
        Меня же интересует мысль, интересует то, насколько она соответствует смыслу. Смысл идеальный, а бытие материальное. Мысль существует, есть в бытии не само бытие, но сущее. Это сущее живет действует в языке. В этом смысле язык для мысли есть бытие. В нем она является сознанию, выражается словом. Она существует в слове в виде смысла. Но сама мысль есть явление идеи. Идея есть сущность мысли. Мысль есть, она реальна. Она реализуется, материализуется в слове, словом. Но она есть действие не слова, языка, а идеи, функция идеи. Идея действует в душе, в сознании человека. Сама по себе идея есть бессознательное для человека. Сознается она в мысли, в момент осознания самим человеком себя как мыслящего. Мысль есть явление идеи человеку в качестве мыслителя.
          Вот эта идея, точнее, идеи и есть вы духи, которых я слышу, как голоса. Для вас естественно быть идеальными, как для животных быть материальными. Вы в своем роде «идеальные животные», если хотите, совершенные живые существа. Мое дело ловить уловить вас. Ваше дело являться, не думать. Для вас думать – значит быть. Для меня же так быть - это сверхсознательное действие, ибо чтобы его совершить, надо быть вдохновленным, то есть, оказаться под вашим воздействием. И единственный способ определения того, что я существую в мысли, это мыслить себя на пути восхождения к духовной инстанции, быть в состоянии интеллектуальной интуиции или любви к богу.
        - Нам лестно, что ты обозвал нас идеальными животными, что мы как птички божьи не знаем ни заботы, ни труда.
        - Да, я выразился грубо, извините, но верно. Ваше состояние и есть райское состояние.
        - В одном ты прав, - в том, что рай для нас есть ад для вас.
        - В каком смысле?
        - В том смысле, в котором ты думал про себя для нас, - в смысле смысла, идеи, которой вы причастны в мысли. Ваше причастие в материально виде к райской жизни вам может принести только страдание. Рай вам доступен в мечтах, в символическом образе. Ладно. На этом мы остановим нашу беседу, а ты подумай о том, что услышал. Если надумаешь что-нибудь дельное, умное, может быть, мы продолжим беседу.

Глава седьмая. Наедине
         Они ушли. Я это понял, потому что голоса перестали говорить в моей голове. Я почувствовал такое облегчение, словно гора спала с моих усталых плеч. Но они обещали вернуться. И тут память услужливо напомнила мне последние слова фрекен Бок из мультяшной экранизации детской повести Астрид Линлгрен о Малыше и Карлсоне, который живет на крыше: «Он улетел, но обещал вернуться». Этими словами она хотела утешить Малыша и саму себя, махая на прощание рукой в раскрытое окно. Я долго еще сидел бы в ванной комнате, переживая явление мне голосов, но тут в дверь постучали, и мне пришлось покинуть ее. Я пошел к себе в номер, чтобы обдумать услышанное.
        Никогда не думал, что нашествие пришельцев будет таким тягостным для меня, что я не захочу больше видеть их. Другой мыслью была та, что чрезмерное, крайнее страдание убивает ясное и здравое сознание и погружает человека в состояние настоящего безумия. Сознание, можно сказать, деревенеет или каменеет. Оно как бы становится не твоим. Но тогда чьим? Ничьим? Единственным избавлением от него может быть только смерть. Лучше смерть, чем такое сознание. Ты в нем, но оно не в тебе, не твое. Тогда чье? Может быть, это тот случай, когда ты не в себе или в тебе есть кто-то еще, другой. Не является ли такая одержимость иным не игрой в безумие, а настоящим сумасшествием?
        Потом мне пришла в голову мысль о том, что возможно голоса обманули меня и никуда не ушли из моей головы. Они только замолчали, чтобы лучше слышать меня. «Зачем тебе такие большие уши»? «Чтобы лучше слышать тебя, Красная Шапочка». Вот такая я Красная Шапочка. И я живо представил себя Красной Шапочкой, лежащей рядом с Серым Волком в палате № 6 психбольницы. Вот где настоящий кошмар, а ни в какой не сказке.
        Что за бред какие-то голоса в голове. Разве у меня было прежде хоть что-то подобное. Конечно, нет. И потом, как, при такой кристальной ясности ума, я могу быть сумасшедшим? Вздор. Тогда что это такое? Наведенное состояние? Вполне может быть. Но кто виновник? Кто навел, индуцировал, околдовал? Человек, тайная организация? Или, в самом деле, неведомая, нечистая сила? Те же самые пришельцы или их изобретения.
        Самое простое решение еще в древности предложил Будда. Да, он был практиком или, как говорят его американские исследователи, прагматиком. Якобы он советовал своим ученикам о необходимости вопроса как спасаться, а не от чего спасаться и что означает это спасение. Но почему он акцентировал внимание (интендировал) на методе, на истинном пути? Да. потому что цель, идея, суть спасения была понятна как то, что нельзя не понимать. Цель и была средством. Главное: идти. Куда идти? Дорога сама приведет тебя туда. В дороге, в пути будет, станет понятно, кто ты есть. Станет понятно: вот ты и пришел. Конец пути. Что дальше?
        Естественно, перерождение. Начнется новый путь, в котором появится, явится тот, кто идет. Связан ли он с прежним ходоком? Конечно, но не прямо. Это не тот же самый, но проросший из него. Я ли это? Нет, это другой, не тот, кто явился в твоем лице. Но ты мог бы стать им, если бы пошел так, как он пойдет. Но ты пошел иначе. Это твой путь – ничей больше. Но тебе дается еще шанс после смерти жить, но по-другому, стать другим. И здесь мы, любезный читатель, сталкиваемся с такой тайной, которую мне открыть не по силам. Так после перерождения мы имеем дело с тем же самым Я или с другим. Ни Будда, ни Я, ни кто другой не могут дать вполне однозначный, определенный ответ на этот вечный вопрос.
        И как быть с близкими, с друзьями и всеми остальными, кого ты знаешь. Они будут в твоей новой жизни? Кто-то будет, кто-то нет. Кто не будет в новой жизни, тот обязательно когда-нибудь будет. Но они будут не те же, как и ты не тот. И ты будешь все время гадать, откуда я знаю его или ее. Не обманулся ли я, не перепутал ли?
        Не являются ли эти голоса тобою же, но из других рождений и иных измерений? Это ты сам, но другой, из иного места и времени.
        Есть не только физический план явления, открытия, но и метафизический план сокрытия. Как с ним быть? Следует ему открыться или нужно скрыться уйти в себя. Можно ли найти метафизику вовне себя, как это случается и получается с физикой? Скрывает свои тайны и природа. Поэтому говорят, что природа любит таиться. Конечно, можно сказать, что природной тайной является то, то находится за природой, точнее то, в чем она находится как физика в метафизике.
        За явлением скрывается сущность, но в нем она и открывается как закон в качестве связи явлений, как целое в своих частях. Метафизика, сущность, идея одна, физик, природ, мыслей много. Мысль -  это свидетель, факт того, что есть метафизика, что есть внутри, в себе, в тебе. Удаляясь от мира в себя, углубляясь в себя ты как искатель ищешь себя. Но кого ты там находишь? Ты есть тот, кто ищет. То, что он ищет есть тот, кто ищет. Поэтому всегда находится за тем, кто ищет, как тень следует за тем, кто ее отбрасывает. Он гоняется за тенью, которую сам же отбрасывает, но в данном случае не на всем сущем, находясь среди сущего, не на каждом явлении бытия, но на себе самом как событии, в связи с ним. Здесь он находится на пути к сущности через самого себя как другого, сокровенного. В себе становится для себя.          
        Совпадает ли то, что ты находишь, с тем, что ты ищешь? Совпадает, если ты как явление и есть сущность. Но тогда ты есть уже феномен, явленная сущность. Однако сущность может быть и другой, быть ноуменом, тайно для тебя. И это тайна не тебя, а иного, вне тебя. Ты в ином. В ином есть и ты, как не-иное для тебя. Но в нем есть и само иное, как не-иное для других и, что непостижимо, иное для самого себя. Тот, к кому мы отсылаем себя, такой ли сам для себя? Если тот, в ком ы находимся, является не неподвижным перводвигателем, неизменным абсолютом, а сам пребывает в движении. Есть ли он абсолют для самого себя? От ответа на тот вопрос зависит ответ на вопрос о том, совпадает ли то, что мы ищем, с тем, кто ищет в себе, является ли я самим собой, Я?
        Есть ли Я цель производства, творения или это только средство творения. Если оно, Я, есть лишь средство, то у мен нет надежды на спасение, на вечную жизнь. Тогда я только явление и явление себя, для себя как иллюзия. В таком случае меня, и в самом деле, нет как субстанции. Есть только отношение величин или, в лучшем случае, отношение субстанций, производная их взаимодействия, побочный эффект действия, результат энергии отдачи, рефлексии, отражения излучения, творения как участия в духе. Н что это за субстанции? Одна - это дух? Другая же – это что? Тело? Чем действует дух на тело? Душой? Сознанием? Как идея мыслью? Он излучает, я отражаю? Но это так, если есть тело, слово. Без физического тела духи проникают друг в друга. Хорошо, но тогда душа есть дух в теле? Если он в теле, то есть еще дух вне тела. Цель духа в теле или души соединиться с духом вне тела. В том духе есть тело как тело в теле самой природы.
        Может быть, общение субстанций есть отношение между духом в теле и духом, в котором тело? Это отношение не прямое, а опосредствованное телом. Я не есть дух во плоти, как Иисус, который обитал между людьми. Я есть плоть в духе. По необходимости должна быть плоть, как и дух, чтобы был Я. Плоть Иисуса вечная? После воскресения из мертвых «да». Значит, моя плоть тоже должна быть вечной после воскресения. Но воскресну ли я? Если воскресну, то это буду я или другой, у которого тоже есть я? Буддист спросит: «есть ли ты, если я нет»? Есть ли Я, как я? Неужели и я есть лишь иллюзорное представление? Но кого? Самого Я или меня? Так не может быть, чтобы тот, кто заблуждается, тешит себя иллюзией, сам был иллюзией. Чтобы заблуждаться, следует, как минимум, быть реально. Материалист-эмпирик скажет: «Само по себе Я есть абстракция. Более реальный смысл оно обретает, когда его эксплуатируют (используют) в качестве определения себя или другого человека в личных, не функциональных, не деловых отношениях».               
        Я есть, я есть Я, поэтому есть Я. Если есть явление, то есть и т кто является. Я есть в моем лице уже не абстрактно, но конкретно реально, дано в чувствах. Это данность, данное Я, Я-факт. Но будет ли оно после смерти меня? Конечно, будет, если будет другое лицо, осознающее себя, как я. Но это будет Я другого, чем я. Естественно, возникает вопрос о том, как я воскресну? Воскресну путем перерождения? Но новое рождение предполагает новое лицо. Не является ли представление перерождения имитацией в сознании того, как рождается, появляется на свет ребенок от своих родителей, похожий на них?
        Не есть ли эта родовая аналогия рождения человека, но уже не от родителей, а от самого себя, вынужденной компенсацией нежелательной личной смерти? От нечего делать человек начинает строить иллюзии насчет себя после своей смерти. Что еще делать? Принять факт своей будущей смерти? Слишком много вы хотите от живого смертного. Он живой и не ведает смерти. И как ее изведать, если ведают живые, а не мертвые. Это возможно, только и если только мертвые – это каким-то образом живые, возвращенные в жизнь, но пережившие смерть.
         Так в размышлениях я лег на кровать и заснул. Проснулся я уже на рассвете голодный, потому что уснул раньше ужина. И всему виной мои мысли, которые мне не дают покоя, даже во сне. Мне приснилось, что на рядовом занятии по философии между мной и студентами случилось взаимное понимание. Оно бывает крайне редко в жизни и тем более между учителем и учениками. Главное: у меня было чувство понимания, но понимания чего уже не помню. Так бывает. Потом не вспомнишь. Потеряешь вещь и не найдешь. Она только что была под рукой, но ее уже нет, как будто под ноги провалилась. И невольно появляется странное, безумное подозрение, что она просто и навсегда пропала не только из памяти, но и самого бытия. Если это так, о есть прорехи, дыры в бытии, которые астрофизики называют «черными дырами». Есть они и в сознании. Что это – дыра в сознании? Бессознательное? В метафизике дыра в бытии представляет собой не-бытие, сущностью которого является ничто.
        Однако вернусь ко сну. Событие взаимного понимания оказалось чудом, феноменом, явлением самого явления для меня и остановило время. Я оказался в вечности. Но для других время продолжало идти, оно шло, бежало торопилось.
        В итоге я опоздал на следующее занятие. Опомнившись, я побежал на верхний этаж учебного корпуса. Там, в коридоре у закрытой двери в аудиторию, меня уже ждали студенты-художники. Некоторые из них сидели на ступеньках лестничного пролета и с осуждением смотрели на меня. Я только махнул рукой, как бы говоря, что побежал вниз на вахту за ключом от аудитории. Назад я возвращался более коротким путем. Между этажами, на удивление, сняли решетку безопасности. Вместо нее стоял на краю лестницы плакат с предупреждением «Не подходи – упадешь»! Так получилось, что я уронил его вниз. Надо было спуститься вниз, поднять его и поставить на прежнее место, а не то кто-нибудь вдруг свалится с лестницы, и я окажусь виноват в том, что он свернет себе шею. Но я спешил открыть дверь студентам в аудиторию на занятие. Но впереди было новое препятствие. Ход был огорожен лентой. Я проскользнул под лентой. В ответ на что, стоявшие люди в коридоре, который вел к злополучной аудитории с другой стороны, закричали, что все записывается. «Ну, и пускай», - подумал я и проснулся.
        О чем был этот сон? Конечно, о том, что за все хорошее надо платить, расплачиваться кровью, в итоге, жизнью. Таким хорошим было взаимное понимание, которое случилось со мной только во сне. Конечно, в реальности было у меня как учителя нечто подобное, но только мельком и не со всеми, и не со студентами и магистрантами, а с аспирантами. Но когда это было… и было ли, вообще? Уже хорошо то, что я расплатился за хорошее одной беготней и суетой на лестнице. В принципе, мое времяпровождение на учебной работе и было этой суетой. Как это записано в Экклесиасте: «Суета сует, — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
        Но понимание – это чудо, а не закон. И тут до меня дошло, что увидел сон не спроста.  Я понял то, что бог потому трансцендентный миру, чтобы у него не были связаны руки миром, его законом для творения чудес, в которые уходит его сила. Вот он творил, а потом отдыхал. Для чего? Конечно, не для того, чтобы больше не творить и не потому что он устал. Никак нет. Таким образом он дает всему сотворенному в мире идти своим чередом, самостоятельно, не вмешиваясь в установленный порядок вещей и дел, пока не возникнет в том необходимость, та необходимость, которая есть необходимость свободы как чуда. Бог действует, творит свободно.
       
Глава восьмая. Продолжение конференции
        Мой доклад поставили на второй день работы конференции. На секции по философии контакта было меньше народу, чем в первый день ее работы. Было заметно невооруженным взглядом, что люди уже устали от контакта и хотели только одного: купаться и загорать на пляже. Тот, кто затеял это сомнительное мероприятие, мягко говоря, промахнулся. Вот если бы конференцию если не в тропиках, а за полярным кругом в Арктике или Антарктике, то участники конференции провели бы гораздо больше времени на самой конференции, чем вне ее.
        Доклад был посвящен мысленному контакту, поверх точно фиксированных времени и места. Но многие участники усомнились в возможности такого контакта, а некоторые из них подняли его на смех. Как можно контактировать в мыслях, помимо слов, жестов и прочих физических действий?
         - Может быть докладчик имеет в виду общение с помощью живописных и музыкальных образов? - предположил один итальянец.
        - Нет, я полагаю, что контакт осуществляется и тогда, когда человек думает, размышляет. 
        - Но зачем тогда человек, чтобы подумать, уединяется? – задал резонный вопрос американский философ Фил Брукс, докладывавший высокому собранию перед моим выступлением.
        - Человек уединяется чтобы не отвлекаться и собраться с мыслями. Но он может войти в ментальный резонанс с другим медитирующим. Я уже не говорю об идеальных мыслящих существах,- пояснил я свою реал-идеалистическую позицию по спорному вопросу.
        - Вы намекаете на телепатию? – осторожно спросил меня китайский товарищ, на что многие ученые участники конференции стали пожимать плечами и вертеть в сомнении головой, многозначительно хмыкая и фыркая.
        - Конечно, нет, - кратко ответил я. – Телепатия является передачей на расстояние чувств, а не мыслей, исходя из значения этого слова, греческого происхождения, буквально означающего «передачу патоса» или пафоса. Вот это состояние «быть в чувстве» якобы можно передать прямо от сердца к сердцу в смысле сочувствия, как об том говорят, например, дзен-буддисты, но не только они. Но это не мысль, если только не иметь в виду чувство мысли.
        - Наш коллега из России прав в том, что если так трактовать телепатию, то с натяжкой можно согласиться с ним, тем более буддистам, которые почтили своим присутствием наше общество, - высказался руководитель нашей секции. – Но почтенное общество ученых с сомнением относиться к обычному употреблению этого слова, означающего передачу как раз мыслей, а не чувств, на расстояние.
        - Замечу, что я не заводил речь о телепатии. О ней стали говорить мои оппоненты.
        - Но это следует из смысла ваших слов. Такие речи вполне уместны на шабаше магов, но им нет места на серьезном научном обсуждении вопросов реального контакта с разумными существами, вроде нас, ученых, - нагло заявил научный философ из Англии.
        - Зачем же это обсуждать, когда вы и так контактируете друг с другом прямо здесь? – остроумно поддел я своего оппонента, чем вызвал веселый смех в зале.
         Есть еще вопросы к докладчику? – спросил председатель или, как сейчас говорят, «модератор», собрания.
        Неожиданно встала Милена Леонардовна, вероятно, только недавно появившаяся на заседании секции, и сказала: «Николай Александрович, как вы полагаете, указанной вами способностью к ментальному контакту склонны в большей степени харизматические люди, нежели обычные, среднестатистические».
        Все уставились на Милену Леонардовну, ну, во-первых, потому что это была конференция, мягко говоря, не по педагогике, и задавшая вопрос была женщиной, замечу, симпатичной и обаятельной, которая приятнее красивой, что бы ни говорили люди (красивые женщины, как правило, только красивые, ни больше и ни меньше, что, конечно, вызывает к ним повышенный интерес, как к феномену, природной аномалии). А, во-вторых, она назвала меня, которого никто не знал из участников конференции, по имени, за исключением моего соседа и самой Милены Леонардовны.
        - Знаете, Милена Леонидовна, среднестатистический люди - это абстракция, а харизматическое человек - "поэтическая вольность", гипербола. Харизма относится не к категории интеллекта, а воли. Харизматический человек внушителен, а не разумен. Ему положено быть начальником, а не мыслителей. Или, по крайней мере, быть властителем дум, навязывать свое мнение окружающим людям.
        Такие люди обычно не только внушительны как удавы для обезьян (вспомните приснопамятного Киплинга с его книгой джунглей), но и мнительны. Они часто являются жертвами своего авторитета и верят тому, что внушают другим. Вся их магическая сила заключается в том, что они показывают своей персоной пример того, как следует верить. Настоящий верующий - это тот, кто верит, что в него и поэтому ему следует верить. Тема моего доклада, напротив, не имеет никакого отношения ни к внушения, ни к вере.
        - Но не является ли сама харизма, благодать таким внушением свыше? - возразила мне очаровательная спорщица.
        - Это традиционное толкование харизмы. Я не человек традиции, я не ритуальные существо. У меня есть свое суждение на этот счет. Вдохновение я понимаю не как крушение, повеление высшей инстанции на служение, а как призвание, приглашение к разговору, к беседе, к диалогу. Но разве так могли интерпретировать вдохновение в эпоху подражания или ныне в эпоху пародирования, симуляции?
        Взять ту же, эту конференцию. Я слышал здесь об искусственном интеллекте. Ученые всерьез говорят о том, что машина думает или что ее можно научить думать. И кто говорит? Тот, кто сам не умеет думать. Как будто этому можно научить!
        Если исходить из того, что мысль есть явление идеи, то мыслят только идеал не существа, телом которых является разум. Думаем не столько мы, сколько они в нас. Мы являемся только исполнителями или воплотителями их мыслей. Для них думать - значит быть и быть- значит думать. Не так для нас. Мы думаем из-под палки, точнее, берем пример или, в худшем случае, делаем вид, говорим, что думаем, когда говорим или что уже подумали. На самом же деле лишь моим, что думаем, имеем об этом мнение и чужим на основании мнения как факта опыта.
        Прежде, чем делать "умную машину", надо сделать "живую машину", которая будет нам подражать, а не мы стимулировать первую машину в своем лице. Только потом, имея в наличие живую машину, можно задуматься не нам, а ей над тем, что делать уже ей дальше. Мы же обсуждаем разум машин, как если бы рассуждал о жизни мертвых. Вот это чистой воды мифология - мифология машин, человеческих машин или технических людей.
        Человек же думает через силу. Так он понимает самостоятельность в мысли. Сам мыслит, а не мысль мыслится сама собой. Поэтому он связывает мысль волей и путает ее с ней. И волю понимает мыслью как желание, как чувство. Вот почему человек считает телепатию передачей мыслей на расстояние.
        Нельзя увидеть, встретить саму реальность, но можно встретиться с явлением реальности, с ее видимостью. Если подражать реальности, быть честным, то можно самому стать явлением реальности. Тот же, кто стимулирует реальность, становится явлением не реальности, но не реальности, иллюзии, не менее реальной, чем сама реальность, но реальной в качестве лишь иллюзии реальности.
        Другое дело, творчество, а не подражание или стимуляция, в чистом виде, например, в мысли. Это уже сама сущая реальность, а не только ее явление или тем более пародия на нее.
        - Так вы думаете, что современные люди не способны не только создать искусственный интеллект, но и пользоваться собственным? – неожиданно задал вопрос Сатьяджит Кумар.
        - Если эти люди являются квир-людьми, которые сейчас в моде. Похвальна их неопределенность. Только эту неопределенность следует проявлять не ниже живота, а выше груди. Ведь здесь действует принцип обратной пропорциональности. Чем больше разнообразия в низшем, в половом положении, тем больше однообразия, нивелира в высшем положении. Поэтому указанную неопределенность следует проявлять в духе, а не в плоти, если мы заинтересованы в развитии. В противном случае мы имеем истощения сил в самоугождении плоти.

Глава девятая. Отдых
        Правильно говорят, что «в гостях хорошо, а дома лучше». Кстати, почему? Потому что дома ты находишься у себя в себе и для себя, не для людей, партии и правительства, а в гостях - у чужих людей. «Но как же, - мне возразят, - а если гости родственники, тем более близкие родственники, свои»? Ну, тогда ты не в гости приехал, а оказался дома у своих. Но это не твой дом, а их дом. В этом смысле – в смысле места – это не свой дом, а, скажем, «свой чужой». Особенно чужим он становится, если это курорт. Ведь на курорт ты едешь не в гости к кому, а куда-то.
        На курорт люди едут не гостить, а отдыхать. Или на курорте все находятся в гостях, на условных правах. Правда, здесь я участвовал в работе конференции, то есть, совмещал приятное с полезным. Что является приятным и полезным для нормальных, обычных людей? Конечно, приятно отдыхать, то есть, ничего не делать, а полезно работать, чтобы заработать деньги. Именно для этого работает подавляющее большинство людей. И зачем? Затем, чтобы потом не работать. Мне скажут: «Так устроена жизнь». Нет дорогие мне люди, так вы устроили свою жизнь. «Ну, и что? Нам так нравится жить»! – заявят они. Мне же так не нравится и поэтому я приятное нахожу в полезном, в работе, которую я называю «творчеством».
        Для того, чтобы мне не мешали люди работать, я выбрал такую работу, которая мне позволяет делать вид, что я работаю, а на самом деле отдыхаю. Эта поддельная работа есть работа говорить и писать. Как она называется? Педагогика. Педагог говорит, учит и пишет отчет о проделанной работе, о том, что он наговорил, накапал на мозги своим ученикам, набил их словами. На словах педагогика заканчивается. Этому можно научиться в педагогическом вузе теоретически языком как органом речи и практически в жизни языком уже как органом собственного тела от многократного, тупого повторения той же самой глупости, что услышал в вузе от ученых педагогов.
        Но так нельзя научиться быть учителем. Быть учителем, вообще-то, нельзя научиться. Им надо родиться. Но вы видели урожденных, с пеленок учителей? Я не видел. Почему же не видел? Еще не догадались? Не видел потому, что есть единственны учитель – ты сам. Но для того, чтобы стать самим собой, следует заново родиться. Такое новое рождение или воскресение есть рождение свыше, не от плоти, а от духа. Вот это настоящее воскресение, а не то, о котором говорят ритуальные люди, люди традиции. Если у тебя появилось самосознание, то ты можешь стать учителем, но никого другого, а только себя. В последнее время такие люди перестали рождаться. Это почему? Потому что я перестал понимать людей, а они перестали понимать меня. Вот прежде еще попадались такие люди. Конечно, лишь иногда, больше тогда, когда меня еще не было. Правда, это только кажется, так как беру всю историю человечества и сравниваю ее с одной, последней, финальной частью. Значит, пришел уже конец света.
        Так вот для меня работа связана с мыслью. Это моя отрада, любимая приятность, моя прелесть. Прелесть – неужели я льщу самому себе? Видимым или слышанным явлением такой работы является сказанное или записанное слово. Об этом я думал, сидя в шезлонге на берегу океана. От приятного и полезного времяпровождения меня отвлекла Милена Леонардовна, догадавшаяся о моей сокровенной тайне: «Я вижу, что вы и на пляже никак не можете успокоиться и продолжаете думать, когда все прочие только отдыхают».
        - Выходит, думать -  значит, не отдыхать. Отдыхать – это не думать? – спросил я, поднялся с шезлонга и предложил ей искупаться.
        Моя спасительница от работы приняла приглашение, и мы пошли к воде по мягкому прибрежному песку, на который накатывали ленивые волны, шумно откатывая назад в океан.
         - Как вам, педагогу, не знать, что думать для человека труднее, чем болтать, а тем более заниматься делом?
         - Правильно ли я вас понял, Милена Леонардовна, что вы полагаете болтовню тяжелее полезного дела?
         - Если бы это было не так, то большинство занималось бы болтовней, а не делом. Болтунов мало, больше трудящихся. Еще меньше думающих людей. К сожалению, вы так устроены, - ответила моя спутница и бросилась навстречу летящим волнам, выкрикнув мне напоследок, - догоняйте.
        Но куда мне было угнаться за ней, хотя в детстве я имел спортивный разряд по плаванию. Она была мастером в плавании.
        Когда мы вышли на берег, то я заметил, что за ней невозможно угнаться.
        - Я знаю, - коротким был ее ответ.
        - Вот гляжу на вас и вспоминаю древний стих: «Не забывай, человек, что Милена в море самом была рождена».
        -  Вы переиначили эпиграмму. Вот как ее перевели на русский язык: «Некто, схватив нагую Марину, в море, в соленой воде с нею сошелся, как муж. Не порицай, похвал достоин любовник, который помнит, что в море она была рождена», - продекламировала Милена Леонардовна и легла под пальмой, где песок был не столь горяч, как на открытом солнце.
        - Милена Лонардовна, мне не дают покоя ваш слова.
        - Уж не те ли, что есть в эпиграмме? – спросила меня полунагая Милена и с интересом посмотрела на меня.
        - Нет, это не ваши слова, и вы их сказали не с умыслом, а для красоты слога, которой не оказалось в моем выражении. Вот ваши слова: «К сожалению, вы так устроены». Кого вы имели в виду: всех людей или только меня.
        - Вот пристали. Я ничего не помню, - нехотя ответила она и сравняла своей мягкой ладонью насыпанную кучу песка. - Вы, Николай Александрович, все торопитесь. Отдыхайте и ни о чем не думайте. Я вам приказываю! Когда еще попадете на тропический курорт за смешную цену, почти даром! Все завтра! – пообещала Милена Леонардовна и встала.
        Я тоже стал вставать, но она своевременно предупредила меня жестом, чтобы я не провожал ее.               
         - Так надо, - только сказала она и скрылась за пальмой.

Глава десятая. Прощание
        Как и обещала Милена Леонардовна, на следующий день состоялась наша беседа в ее номере. Он ничем не отличался от моего. Окна были с видом на безбрежный океан.
        - Извините меня, Николай Александрович, с сваи было очень интересно ознакомиться, но мне надо торопиться.
        - Между тем, вчера вы сами советовали мне не торопиться и наслаждаться отдыхом.
        - Да-да. Однако, к сожалению, окно контакта сегодня закрывается. И если я не потороплюсь, то останусь здесь навсегда.
        - Я так и знал, давно уже догадывался, - вскричал я от счастья.
        - Догадаться не трудно, недаром я подсказывала, проговаривалась, оговаривалась и оставляла ключи для догадки. Так что не обольщайтесь на свой счет, что вы такой умный.
        - Я знаю свое человеческое место.
        - Вот именно человеческое.
        - Этого недостаточно?
        - Недостаточно для чего? Если для контакта между космическими цивилизациями, то, разумеется. Вы не просто находитесь только в начале пути разумения, но уже свернули с него. За исключением таких людей, как вы, а вас, как вы говорите, «можно по пальцам посчитать», нам говорить просто не о чем. Вы настолько дикие, животнообразные, что какой смысл нам вступать с вами в диалог? Это общение можно уподобить тому, как если бы вы общались с крокодилами.  Какой смысл? Никакого, кроме их разведения. Но нам такие не нужны. Как исключение, можно пообщаться лично, но не с сумасшедшими уфологами, которые потом будут смешить публику своими глупыми откровениями, а с мыслящими людьми. Но среди вас таких раз два и обчелся.
        - Но как же смысл есть в познании друг друга, в том, чтобы поделиться знаниями с незнающими.
        - Чтобы они с помощью этого знания укокошили самих же знающих и заодно себя? Глупо. Вы достигли пика своего развития и уже перевали через него и стали спускаться вниз, деградировать. Мы опоздали с контактом. Единственно, что мы можем сделать, точнее, не мы, но кто нас послал, так это подождать до вашей, а не до чьей-то еще смерти.
        - Вы имеете в виду голоса?
        - Так они являются вам, как голоса? Занятно. Но это их дело?
        - Кого «их»?
        - Как будто сами не знаете. Разумеется, идеальных существ мысли или духов, ка у вас принято неточно говорить.
        - И что мне ждать до самой смерти?
        - Ждите. Могу утешить – она не за горами.
        - Спасибо, утешили.
        - Всегда, пожалуйста. Только помните, что в идеальное царство вы попадете не сразу. Придется побыть в мире, вроде моего, - в мире вполне разумных существ, не чета вашему миру. Но и туда опадут не все, а такие, как вы и только если в момент смерти будете находиться не просто в сознании, а в самосознании. Самосознание – это не просто сознание сознания, а это само сознание, то есть, сознание Я. Сознание есть Я и Я есть сознание. Речь идет не о вашем сознании, а о вас, как о сознании и ни о чем более. За вас никто не сможет это сделать. Так вы умрете для этого мира. Все прочие люди, включая верующих, останутся в нем после смерти в качестве вещей. Те, кто веруют, что попадут на небо, в мир духов, попадут только пальцем в небо. Зачем там такие, как вы? Даже спрашивать об этом глупо. Вера в небо нужна вам для того, чтобы спокойно жить на земле.
        - Как же вы? Откуда вы и как вас звать?
        - Я не дух, я только посланница духов. Откуда я, слов не хватит описать, а с числами вы не дружите. Мое настоящее имя трудно передать вашими словами, - только язык сломаешь. Поэтому для вас я останусь Миленой Леонардовной.
        - Я не могу вас так просто отпустить.
        - И не отпускайте. Помните меня. Это поможет вам пережить собственную смерть. За ее порогом мы встретимся снова. Прощайте, - сказала она и исчезла, как будто ее никогда и не было в этом номере. Печально опустив голову, я пошел в свой номер. Я ничего не понимал, кроме того, что случилось самое важное событие в моей жизни.

Глава одиннадцатая. Конец отпуска
         Так что это было? Событие контакта? Я общался с инопланетянкой? Это необычный случай так естественно был вплетен в канву обычных событий, что я оказался совершенно не готов к общению с ней. Я ругал себя последними словами, что даже не прикоснулся к ней. Я думал о ней и общался с ней. И это все? Как мало! Жалко. Но кто знал! Я должен был знать и что-то сделать. Но я только думал и говорил.
        Значит, думать в жизни мало. Это необходимо, но недостаточно для ого, чтобы оказаться в разумном мире. Следует еще мыслить в смерти. Смерть моментальная. Она вот есть и ее уже нет. Что же есть? Другая жизнь. Чтобы та жизнь была разумная, следует мыслить в смерти, потому что момент мысли и есть момент смерти. Мысль не только жизнь, но и смерть. Бахтин думал, что сознание не ведает смерти. Оно ведает смерть, если является самосознанием. В мыслящем человеке смерть сознает себя. Она становится мыслящей, и человек оживает, но уже в другом, ином мире.
         Снова и снова я перебирал в сознании слова Милены Леонардовны о харизматических людях и переводил на свой язык. Я думал о том, что каждый человек интересен как индивидуальность, но только человек как личность способен (талантлив) сделать эту индивидуальность, свою неповторимую уникальность особенной. Личность – это не сам человек как данность, а его образ, лицо, в котором можно увидеть все, всеобщее, универсальное, но на его стиль, манер. Личность – это человек не «что», а «как». Это «как» или метод, способ, которым он в качестве «кто» существует, есть его экзистенция. Только в личностном смысле человек имеет экзистенцию. Во всяком случае, она проявляется лично. Есть сущность человека. Это его всеобщее. Есть он сам как. Явление, данность; она индивидуальна. Но есть или может быть еще его особенность. Если сущность человека является. То проявляется она лично. И тогда человек выражает в своем индивидуальном лице не себя, но всех, но особенным образом.
        Вечна сущность человека. Смертна его индивидуальность. В культе сущность представляется индивидуальным видом, так что культистам или верующим кажется, что это им обещается вечность, когда речь идет только о сущности. Что это означает реально, а не выдается за таковое? То, что человек умирает, а люди живут дальше, являя собой живучесть человеческой сущности, которая представляется вечной.
        Но меня интересует не вечная сущность человека, а он сам лично. Вечен ли он особенным образом. Да, но эта особенность не материальная, а идеальная. Я пишу здесь не о символической ценности, о том, что человека помнят, потому что он имеет историческое значение, если вошел в историю как личность, но о понимании, которое зависит лично от человека как индивидуальности. Но эта личная идеальность отличается от идеальности всеобщего. Это идеальность не понятия, а смысла, концепта. Если понятие материализуется в научном термине, то концепт в художественном слове. Есть еще символ. Он имеет отношение к мифу. Я не пишу здесь сказку, а тку смысл. Это смысл Я, которое не материально, но идеально в смысле, а не в понятии. В понятии оно находит не смысл, а значение.
        Теперь как быть с голосами. Нормальные люди иногда слышат голоса в своей голове. То им кажется, что их кто-то зовет. Причем зовет знакомый человек, может быть, близкий. То они слышат обрывки своих или чужих разговоров. Это бывает, но не от спутанности сознания, а, наверное, от присутствия бессознательного. Ты находишься в сознании, но это не отменяет факт наличия бессознательного, в которое погружено твое сознание. Здесь работает матрешечный принцип. Не то что он есть на самом деле, но так нам легче объяснить то, что есть на деле, нагляднее представить положение дела. Так вот, ты находишься в своем сознании, оно находится в твоем бессознательно. Эти окрестности сознания, прилегающие к нему, мы и называем, с легкой руки, Фрейда, бессознательным. Это сфера наших неосознанных желаний, возможностей и, разумеется, памятных следов прежних впечатлений, вытесненных новыми жизненными ощущениями. Они крутятся вокруг своей оси, которой является само сознание.
        Сознание находится в центре. Его окружает бессознательное. Сознание актуализирует то, что потенцирует бессознательное. Если сознание можно обозначить символом Я, то бессознательное соответственно можно означить символом не-Я. Причем не-Я не только хранит уже случившееся в сознании, но и предвосхищает, антиципирует не случившееся. На этом предвосхищении того, что еще не прошло, но еще и не есть в актуальном виде, основано общение с тем, точнее открытость воздействию иному сознанию, другому Я, которое может находиться не только на одном уровне с твоим сознанием, но и превосходить его, быть на более высоком уровне и так далее до предела возможного превосхождения. Этот предел и можно назвать уже «сверхсознательным».
        Голоса я слышал оттуда. Голоса, не глас божий, потому что они были неопределенные. Может быть это был один голос, который наслаивался сам на себя, ибо звучал из вечности как наложения всех времен, проходя, спускаясь эхом по всем ступеням, уровням, этажам сознания. Для него мы являемся его бессознательным. Знает ли он нас? В отличие от нас, он знает нас, ибо мы его, а не он наш. В этом сказывается его трансцендентность нам, и наша имманентность ему. Мы находимся между им и миром. Это положение «между» в качестве прослойки, промежности мы принимаем за центр, что вокруг нас все вертится, вокруг нашего Я. 
         Сколько их – один или множество – не столь важно, как то, что они есть дух духов или идея идей. Это и есть мир или сфера идей идеальный мир. «Есть ли он»? – спросит с сомнением завзятый материалист. Можно сказать, что он есть сознании, если не говорить, то сознание есть в нем. «Зачем он есть»? – спрошу теперь я. Затем, чтобы было ради чего жить в реальности, которая вряд ли может устроить любого из-за своей частичной доступности для него в чувствах и тем более в действиях. А так, в идее, она явлена тебе в уме мыслью вся целиком. Но как же вера? Если ты верующий, то довольствуйся верой. Это твое право – право веры.
        Но есть еще и право мысли, свободомыслие, во всяком случае, в сознании, пока его не оцифровали технократы. Или тебе, читатель, уже оцифровали его? Если это так, то ты об этом уже не догадываешься и не располагаешь сознанием и не мыслишь. Не думай тот читатель, кого еще не взяли в свой оборот технократы – слуги антихриста, - что за них думают технократы. Они тоже разучились думать. Они не разучились вычислять, считать. То есть, думают так, что умеют только считать, что думают. Из этих особей уже никто не думает. Ты следующий. Будь бдителен, в сознании. Уже началась эра искусственного интеллекта – эра исчезновения любого сознания, за исключением сознания без сознающего. Что является нонсенсом, примитивной бессмыслицей.
      Ввиду этого мне осталось только забыться и предаться безмятежному, бездумному и бессмысленному времяпровождению на пляже в самом конце отпуска. Я это заслужил. Пора и честь знать. Ну, сколько можно биться с мельницами?! Пора отпустить и предоставить человека его малоутешительной судьбе. Его не удержать от скольжения в пропасть, в бездну безмыслия. На него пора махнуть рукой. Ну. его. Впрочем, зачем махать и делать лишние движения. Лучше заняться созерцанием красот природы и человека как ее части, если на большее он не способен.