Федя сделал кофе и поставил на стол перед гостем. Все движения его были скованны и неестественны, Мирцам же, напротив, был до безразличия прост в разговоре и безучастен эмоционально. Он не обращал внимания на собеседника, часто смотрел в окно задумчиво и продолжительно молчал. Очнувшись от мыслей, гость заглянул в кружку и сказал:
— Еще молоко есть?
— Ты все выпил. — сказал Федя и сел напротив него в угол, где стоял стул между холодильником и столом, куда не попадал свет от окна. Оказавшись как бы в укрытии, он почувствовал себя в безопасности и выдохнул.
— Ты знаешь вкус и вид молока, и, наверное, его состав тоже. Почему ты не сделаешь его? — простодушно спросил Мирцам.
— Я не могу. — Федя усмехнулся, словно тот сказал какую-то нелепость. — Я же не корова.
— Я больше не верю в это. — добавил он.
Но гость смотрел на него серьезно, и с недоумением так, что Барсучкову сделалось неловко. Впервые за все время знакомства они сидели, как обычные люди, на обычной кухне и просто говорили. Федя подумать не мог, что когда-нибудь сможет выдержать такое уединенное нахождение вместе с ним в одном тесном помещении, ведь энергетика Мирцама всегда задавливала и душила его, как непомерно огромное существо, незримое для глаз, но заполняющее собой все пространство вокруг. Федя смотрел на своего гостя и удивлялся изменениям, произошедшим с ним за эти годы. Несмотря на то, что внешне Мирцам сильно изменился, все же энергетика и очаровательная грация его движений и мимики, делающие его образ возвышенным и выдающим в нем благородство, недоступное обычному человеку, осталась прежними. Такой контраст внешнего облика и, скрытого от быстрого взгляда, тайного превосходства над другими, делало его теперь еще более интересным и загадочным. Увидев это снова в нем, Федя резко поднялся, отошел к окну и отвернулся на улицу.
Мирцам, не поворачивая головы, обвел глазами кухню, останавливая взгляд на облезлых стенах и старой мебели. Все было довольно чистое, но очень обветшалое и голое.
— Ты себя наказываешь. Испытываешь чувство вины? — сказал он грубо и взглянул на Федю.
Барсучков не оглянулся, но чувствовал на себе тяжелый взгляд. Даже не глядя на гостя, он снова начал было ощущать неловкость, какую чувствовал в юности, но тут же вспомнил, что он уже давно взрослый. Что бы напомнить себе об этом, Федя почесал подбородок с двухдневной щетиной.
— Почему ты спрашиваешь? Тебе разве это интересно? — Федя бросил быстрый взгляд на собеседника. Мирцам не глядел в его сторону и Федя, не в силах отвести взгляд, стал снова пораженно рассматривать его.
— Нет, не интересно.
— Где ты был все эти годы? Я думал, что ты погиб. — Федя тихо поставил кружку на подоконник. — Почему вернулся?
— Да, я получил твое послание. — усмехнулся Мирцам, и, задрав рукав, быстро показал шрам Феде и убрал руку. Федя уже успел забыть об этом безумном поступке и теперь, внезапно увидев это, сильно смутился. Он сразу вспомнил то состояние, в котором вырезал на себе это слово и вмиг, все результаты работы над собой за все семь лет, исчезли. Федя снова почувствовал себя пятнадцатилетним подростком. Пока Федя пребывал в прострации, Мирцам не делая паузы, продолжал говорить, с одинаковым безразличием касаясь взглядом старых обоев, потолка, Фединого обомлевшего лица и оконной рамы.
— Признаться, я не сразу заметил его. Потому, что на тот момент я, переплывая океан, разбился о скалы. Меня нашли местные жители. Когда мои раны зажили, я заметил странный шрам на руке и догадался, что это ты мне написал.
— Расскажи, что случилось после того, как мой отец пытался убить тебя? — пытаясь уйти от неловкого разговора, попросил Федя. — Где ты оказался? Это было непроизвольное перемещение в пространстве?
— Я очнулся в самом неудачном, но самом красивом месте, которое видел на земле. Это была пустыня, но вместо песка там везде была соль. Так как твой отец хорошенько отделал меня, я был сильно ранен, и будь я человеком, конечно, умер бы в тот же день от болевого шока или потери крови. Но мне не повезло, я был жив, и соль проникла в мои раны, и не было нигде воды, что бы промыть их. Несколько дней я шел по пустыне и внезапно пошел дождь. Земля слилась с небом, и это выглядело впечатляюще. — Мирцам говорил максимально равнодушно и вяло, словно его заставляли рассказать то, что ему было совершенно неинтересно.
— Что это вообще такое было? Почему ты не сопротивлялся? Ты мог убить моего отца, как нечего делать. — с недоверием спросил Федя и усмехнулся, сам не зная почему. Этот смешок будто оскорбил гостя. Он резко возмущенно взглянул на Федю и сказал сдержанным, спокойным голосом:
— Все случилось так, как должно было.
— Но ты мог с легкостью убить его. Я благодарен тебе, что ты не сделал этого, но почему? Что тебе мешало?
— А ты бы простил мне его смерть?
— Разве тебе важно прощение?
— Если бы я убил его, то ты бы не стал мне помогать.
— Тогда, почему не ушел?
— Не буду врать, что мне стало жаль тебя, ведь обезумев от своих идей, твой отец мог избыть тебя до полусмерти, желая навредить мне. Да и боль для меня — ерунда. Я просто хотел, что б он оставил меня в покое. Он выместил на мне свою злость, отомстил и, надеюсь, больше не будет искать со мной встречи.
— Мы оба с тобой знаем, что ты можешь заставить меня указать тебе путь, даже если совершишь ужаснейший из возможных поступков. К сожалению, я не могу тебе противостоять, ни физически, ни духовно.
— Я не могу убивать. — Мирцам опустил глаза в пол.
— Почему? — удивился Федя. — Потому, что это грех?
Слова его с прозвучали дерзко и с наглой ухмылкой. Мирцам взглянул на него таким грозным и холодным взглядом, что Федю прошиб холодный пот и он, опустив взгляд в пол и сохраняя на лице выражение смущенного испуга, медленно и пораженно отвернулся. Но даже не глядя на собеседника, Федя ощущал на затылке его пугающий, пронзительный взгляд.
Помолчав немного, гость ответил:
— Если бы я убил хоть кого-то, тот, кто следит за мной, сразу бы обнаружил меня.
— Почему ты пришел ко мне? — спросил Федя, вспомнив слова отца о том, что в мире полно астрономов. — В мире должно быть полно астрономов. — он не повернулся к нему, и голос его прозвучал неуверенно и осторожно. Он боялся услышать подтверждение своих слов.
— По правде сказать, — Мирцам сделал паузу и выдохнул носом. — я думал, что встречу еще кого-нибудь, кто бы мог мне помочь. Но, к моему большому сожалению, из созвездия Большого пса или Слона никого не осталось. — нехотя договорил он, поворачивая кружку, стоящую на столе.
Федя почувствовал удовольствие от этих слов, и искоса глянул на тонкие пальцы его руки, перебирающие кружку.
— Где ты еще был? — тихо спросил Федя.
— Везде. — коротко ответил гость и поудобнее уселся в стуле, с неизменной грацией и чувством собственного достоинства вскинул голову и глянул на Федю уничижающим взглядом. Федя добродушно улыбнулся, с теплотой узнав эти жесты и манеру себя держать. Он соскучился по этой привлекательной естественной манерности, и полностью, по его мнению, оправданной гордыне, которую больше ни в ком не встречал.
— Я помню, как ты получил этот шрам на лице. — сказал Федя, забывшись немного. Он указал на шрам на лице гостя и отхлебнул из чашки, которую затем поставил на подоконник.
Мирцам с высокомерием искоса глянул на собеседника, словно Федя сказал что-то невпопад, и не охотно отвечал.
— Это единственная рана, боль от которой я не чувствовал. Тогда я еще не знал, что такое боль. Впервые я ощутил её, когда Черный змей прочел свое заклинание и связал меня с тобой. Ты хотел помочь мне и съел мою кровь, а вышло все наоборот. У меня теперь много шрамов.
— И как тебе ощущение боли? — осмелившись, спросил Федя.
— Интересный опыт. Я не получаю удовольствие от нее, как ты. — сказал Мирцам, с презрительной насмешкой глядя на Федю.
— Это нетактично. — сконфуженно ответил тот.
— Но именно это ты хотел узнать.
Федя хмуро посмотрел в окно. Мирцам продолжал:
— Мне пришлось испытать много боли от того, что у меня не было опыта, как жить. Хотя это все не важно, это здесь у меня шрамы, а когда я вернусь домой — их не будет. Тело — это земное, там у меня вообще нет тела, на котором могут остаться какие-либо отметины от механического воздействия.
Федя почувствовал, как у него кружится голова от напряженной беседы. Он сильнее открыл форточку и вдохнул свежий воздух, затем уперся лбом в холодное стекло и закрыл глаза.
— Я все время думал о смерти. — сказал Федя погрузившись в какое-то меланхоличное состояние и вглядываясь в синее небо за окном. — Моя жизнь стала серой, после нескольких месяцев проведенных в обществе Рата и ребят из леса тридцати шести секунд…
— Не хочу это слышать. — перебил его Мирцам и отвернул голову, но Федя продолжал говорить вместе с ним.
— И после тебя. — последнее предложение он добавил с большим трудом.
Заметив, что его слова не тронули слушателя, Федя повторил:
— После тебя моя жизнь стала серой.
Мирцам нарочно показал безразличие к Фединым словам, ему эта тема была не интересна.
— Мне это не интересно. Не утруждай себя рассказами. — он глубоко вздохнул, как люди, уставшие от нудного разговора и, повернувшись к Феде всем туловищем и пригвоздив его взглядом, сказал с выражением скуки и ненависти на лице:
— Думаешь, ты одинок в этом? То же чувствует любой из вас в моем присутствии. Это от того, что во мне много живой энергии. Мертвецы, вроде тебя чувствуют это и хотят ее получить. Ты и теперь весь дрожишь, ты боишься меня. Ты даже не можешь сделать глоток из этой кружки, когда горло у тебя пересохло. — Мирцам с пренебрежением указал на целую кружку, стоящую на окне перед Федей.
И это, к Фединому сожалению, была правда. Он действительно словно одеревенел, руки прилипли к туловищу, и весь он был обездвижен своей робостью.
— С тобой трудно говорить — резко сказал Федя и глянул на него мельком и разозлено.
— Отчего же? — со злой насмешкой удивился тот, сверкнув глазами.
— Ты унижаешь меня этим замечанием.
— Что ж, ты хотел жалости от меня? Я не знаю этого чувства. — Мирцам говорил грубо и с неприязнью. — Или ты решил сыграть со мной в словесную игру? Мне противно.
— Вовсе нет. — фыркнул Федя, но самому ему вдруг сделалось отвратно, ведь он действительно ожидал сочувствия или чего-то подобного.
— Как-то же надо было закончить этот разговор. — ответил Мирцам и, осведомившись у Феди, где в его квартире находится уборная, отлучился по малой нужде. Федя все это время его отсутствия простоял у окна, боясь пошевелиться и прокручивая в голове их разговор. Он прилагал все силы, что бы удержать себя в сознании и здравом рассудке. Пытаясь успокоить нервы и сердцебиение, звук которого стал так силен, что Федю мотало вперед и назад, как идущего голубя, он провел рукой по лицу и заметил, что пот стекает по его вискам и волосы на лбу слиплись. «Надо умыться холодной водой» подумал Федя, жалостливо глядя на раковину, но так и не смог сойти с места. «О чем еще с ним говорить?» лихорадочно размышлял Федя, глядя в черный проход кухни. «Я столько хотел сказать, и о стольком спросить, а теперь забыл». Когда гость вернулся, Федя, держась скользкой рукой за гладкий край подоконника, спросил:
— Ты так и не нашел свою подругу?
Мирцам остановился в дверях и, сунув руки в карманы, задумчиво ответил:
— Нет.
— Значит, зря рисковал, придя сюда?
— Я еще вернусь.
— Ты не думал остаться здесь? — перебил его Федя. — Ведь, когда любишь, останешься там, где твоя возлюбленная, даже если это будет ад или мир мертвых.
— Это не твое дело. — резко и, с отвращением глядя на Федю, сказал Мирцам.
Федя не обиделся на эти слова.
— Ты не будешь скучать по этому миру?
— Время проведенное здесь настолько мало и ничтожно, что не останется в моей памяти, даже если бы я захотел этого.
— Не из-за протяженности времени мы запоминаем события, а из-за эмоций, которые мы испытали, в этот короткий промежуток времени.
— Все равно. Я ничего не чувствую.
— Ты говоришь так, как будто, — Федя рассеянно засмеялся, — я даже не знаю, как сказать. Я удивляюсь, что за сила заставила тебя прийти в мир мертвых, за своей подругой? Разве такое возможно? Ты же любить не можешь.
— Я тебя понял. — сказал Мирцам. — Вся эта привязанность и дружеские отношения в человеческом понимании мне не знакомы. Мир мертвых не имеет для меня никакого значения. Закончим этот разговор.
«Это пока ты не человек, а то заговорил бы по-другому» уязвлено подумал Федя и усмехнулся. Мирцам, заметив Федино недовольство, сказал:
— Удивительно, как много слов можно сказать в такой меленький отрезок времени. Если мы будем говорить на подобные темы, то все снова обернется так, что ты откажешься помочь мне.
Из форточки подуло вечерним холодом и Федя, втянув ноздрями свежий воздух, глянул на улицу. Небо становилось все более синим. На внешний подоконник сел голубь и стал долбить об железяку, и требовательно урчать. Он словно не видел двух людей за стеклом и бесстрашно заглядывал в кухню. Федя долго смотрел на птицу, затем громко сказал:
— А что было в предыдущие разы?
Голубь резко вспорхнул и улетел. Мирцам взглянул на Федю и со вниманием ждал продолжения.
— Ты говорил, что ты как будто в петле времени всегда, и что это все уже повторялось много раз. — продолжил Федя. — Что было в предыдущие разы? Который раз мы с тобой встречаемся на этой кухне?
— Здесь впервые. Раньше все было иначе. Никогда прежде я не был ранен. С того момента все пошло по-новому.
— Вот как. — задумчиво сказал Федя. — За все эти восемьдесят тысяч лет? Или сколько?
Мирцам достал из кармана пачку сигарет и привычным изящным движением, достал одну и сунул в рот. Легким небрежным жестом он взял со стола у плиты коробок спичек и прикурил. В этот момент раздался стук в дверь, затем хохот и веселые мужские голоса из подъезда. Федя узнал своих приятелей. Он, как бы извинившись взглядом перед Мирцамом, молча пошел к выходу. Мирцам сделал шаг в сторону, что б пропустить его и швырнул на стол, пачку сигарет. «Убей, убей меня! Мне невыносимо!» мысленно говорил ему Федя, проходя мимо. Словно охваченный лихорадкой, помутнившей его рассудок и способность держать равновесие, Федя прошел по темному коридору и, на автомате открыл дверь. Тут же к нему завалилось двое человек. Они весело шутили и громко смеялись. Один из них, будто удивился, заметив Федю. Он резко ударил ладонью по выключателю, и едкий яркий свет заполнил прихожую. Этот же приятель, глядя на поморщившееся недовольное лицо Барсучкова, спросил:
— Ты чего, спал что ли?
— Да. — соврал Федя. В последнее время он все время врал. Он очень любил врать.
— Чего такой потный? Заболел? — приятели переглянулись.
— Да, что-то плохо себя чувствую. — ответил Федя.
Друзья его хрюкали носами и, нервно дергаясь, топтались у входа и блуждали беззаботными взглядами по стенам и потолку прихожей.
— Ну чего, ты идешь? — сказал второй довольно громко и требовательно с надеждой глядел на Барсучкова. Это был высокий курчавый черноволосый парень в очках. Лицо у него было добродушно-глуповатое, и напоминал он повзрослевшего и возмужавшего Ежа из леса тридцати шести секунд. Другой долговязый, рыжий парень толкнул его и стал говорить о чем-то смешном, вспоминая что-то случившееся вчера на парах. Они оба грубо смеялись над какими-то шутками, какие может понять лишь их компания. Федя дико смотрел на них, как на малознакомых ему, странных людей. Он растерянно и непроизвольно глянул в сторону кухни и, занеся руку за ворот футболки за спину, схватился и размял шею.
— Ты чего, не один? — снова спросил курчавый, заметив Федино беспокойство.
— Завтра зачет. — поспешно сказал Федя.
— И чего?
— Не, не пойду. Я готовлюсь. И плохо себя чувствую.
— Уверен? — все еще смеясь, спросил парень в очках.
— Ладно, идем. Чего время терять? — сказал ему рыжий и махнул рукой.
Федя взялся за ручку двери и всячески показывал приятелям, что готов их проводить. Не задерживаясь и не изменив веселого настроя, они ушли. Федя закрыл за ними дверь, выключил свет и, еще какое-то время, стоял в коридоре, слушая, доносящийся из подъезда, их веселый смех.
Когда он вернулся на кухню, то заметил, как сильно стемнело на улице. Напротив окна на фоне темного неба выделялся черный силуэт Мирцама. Сделав несколько шагов вперед, Федя заметил на небе звезды и сразу же увидел их так, как видят звезды только астрономы. Он увидел бесконечную череду ярких разнообразных по свету и величине звезд, и это звездное пространство словно втекло через окно в кухню и окружило его. На фоне всей этой невероятной красоты стоял Мирцам, и равнодушно курил, изящно и небрежно держа в своей красивой руке с длинными пальцами, сигарету. Снова Федя оказался в возвышенной эстетической атмосфере, и забыл о существовании обыденного мира.
Мирцам высокомерно смотрел на завороженного Федю. Он знал, как выглядит вселенная в его глазах, он видел это много раз в своем мире, и это уже не могло его удивить или ошеломить. Однако, оказавшись в мире мертвых, Мирцам стал видеть звездное небо так, как видит его любой человек. Он видел просто светящиеся точки в небе и больше ничего. Что бы увидеть путь с учетом расстояний и расположений в пространстве, нужны были человеческие глаза астронома, глаза особенного мертвеца.
— Там красиво? В мире живых. — задумчиво спросил Федя, мечтательно глядя в окно.
— Мои рассказы о мире живых соблазнят тебя и разожгут желание отправиться туда. Так что я не буду отвечать на твой вопрос. — резко ответил Мирцам, снова высокомерно посмотрев на Федю. Он в последний раз затянулся, небрежно и ловко выкинул сигарету в форточку, не сводя глаз с Феди, и снова вернулся за стол. Федя тоже прошел и, ссутулившись, сел на стул. Мирцам откинулся на спинку и забросил ногу на ногу. Все его движения и поза были настолько уверенные и нестесненные, что Федя на какое-то время забыл, кто у кого в гостях.
— Она из созвездия Центавра? — вдруг спросил Федя и глянул на собеседника, чье лицо терялось в темноте, но было немного видно. Федя заметил движение глаз собеседника по слабому блеску от отблеска звезд.
— Да. — ответил он, помолчав. Федя засмеялся, будто произошло что-то хорошее, и многозначительно посмотрел на собеседника. Тот требовательно и холодно взглянул на него.
— Я читал о ней в книге. Только там не был указан пол, но я сразу догадался, что это женщина. — быстро заговорил Федя и хотел пуститься в ненужные рассуждения, но гость его резко и требовательно перебил:
— И что там было написано?
— Что она пришла сюда очень давно. Может несколько тысяч лет назад, и не нашла астронома, который бы ей помог вернуться. То есть был один, но он умер, прежде, чем указал ей путь. А потом про неё больше не писали.
Мирцам слушал Федю очень внимательно и серьезно.
— Ничего нового я не услышал. — ответил гость и отвернулся.
— Думаешь, она еще жива?
— Не хочу продолжать разговор. — ответил он грубо и замолчал.
— Какая она? — спросил Федя.
— Что? — Мирцам нахмурившись, будто не понял вопроса, глянул на собеседника. — О чем ты говоришь?
— Ну, внешность, характер.
— Я сказал, что не желаю говорить на эту тему. — с презрением ответил он. — Мы можем просто помолчать. Когда уже рассвет? — он нетерпеливо приподнялся и глянул в окно. — Что ж так время долго тянется?
Федя засмеялся и, помолчав, сказал:
— Позволь спросить только об одном, — он подождал, пока собеседник взглянет на него и продолжал, — За что ты ненавидишь меня?
— Ненависть слишком низкое чувство, оно мне не известно. — гордо ответил он.
— Но ты неприязненно относишься ко мне, почему?
— На то есть свои причины.
— Какие же?
— Например, одна из них в том, что ты много раз обманывал меня, обещая помощь, и теперь я чувствую, что ты, в очередной раз, обманешь мои ожидания.
— Но я этого не помню. — удивился Федя и ощутил чувство вины, потому что он не был уверен, что сможет указать ему путь. Не потому что не знал как, а потому, что для него это было морально трудно.
— Представь, что ты потерялся в незнакомом месте, и ты слеп. И вот, ты просишь помочь тебе найти дорогу, подсказать, как выбраться из этого места у прохожих, а они постоянно требуют за свою помощь какое-то вознаграждение, и все время обманывают тебя, и ты остаешься обобранным ими и обманутым. Но больше тебе не у кого просить помощи и ты снова вынужден идти к ним, и теперь они нагло просят уже взять их с собой, поселить их в твоем доме и заботиться об них до конца жизни. Как бы ты любил этих обманщиков и подлецов?
— Да, представляю. — ответил Федя, впервые взглянув на его проблему с другой стороны. Он поднялся со стула и, не объясняя ничего, ушел в другую комнату. Ни о чем не думая, он достал из шкафа бумажные свертки и вернулся в кухню. Мирцам молча следил за его действиями. Федя положил на стол рулоны бумаги и более смело, чем обычно взглянул на него:
— Это карта звездного неба. Я ее составлял несколько лет. Нам нужно будет выйти в поле.
Ночь шла небольшими шагами с востока на запад, сначала черная, затем серая. Звезды и луна перемещались по небу. На востоке появился предвестник приближающегося солнца.