- Стоять! - гаркнули сзади.
Ефимыч вздрогнул и застыл на месте. Он медленно повернул голову. За спиной стояли два полицейских с автоматами наизготовку. Прошиб холодный пот, зачесалась шея.
- Брось оружие! - скомандовал сержант.
Бывший градоначальник уронил монтировку. Железка громыхнула по паркету. Опять накатила апатия и покорность судьбе. Царенко заскользил виноватым взглядом по чашкам, баранкам, кофе, почесал шею. Полицейские подошли, завели руки мстителя за спину и надели наручники. Ефимыч опустил голову, сгорбился, пошел на воздух без понуканий. Стражи порядка шагали сзади, выключая свет.
- Эй, куда это вы потащили нашего мэрика? - взвизгнула Элька. Подружки уже заняли пост под фонарем.
- Куда надо. А вы, чо опять здесь ошиваетесь? - Главный из конвоя уже никуда не торопился. - Мало вас шугали? Опять в КПЗ захотели?
- Кто это нас шугал?! - С крупной грудью наперевес пошла в атаку Верка.
- Ты что ли, салага, мелюзга паршивая? Ты будешь кормить наших детей, ментяра позорная?!
- Каких детей? Откуда они у тебя? Еще одно слово и я вас заберу.
- Забирай! - Бабы рьяно пошли вперед, особенно усердствовала более грамотная Элька: - Давай, злыдень, борись с пролетариатом! Уничтожай рабочий класс!
- Это вы-то рабочий класс?
- Мы-то! Не перекладыванием бумажек деньги зарабатываем и просиживанием сраки в теплом кабинете! А в поте лица, с тяжелыми физическими нагрузками, и в зной, и в стужу! Работаем, не покладая рук, рта и всего остального! Мы - древнейшая профессия, потому что без нас никто не может обойтись. Никто, никогда и во все времена! А ты, волчара позорный…
- Ладно-ладно! - Полиционер замахал руками, пробубнил: - Связался с бабами…
И срочно убежал в патрульную машину, куда напарник усадил задержанного. Девчонки забарабанили по капоту. Сержант пугнул резким выпадом сирены. Машина срочно тронулась с места. Дуэт «сектора услуг» еще долго митинговал вслед. Элька выдавала многосложные тирады, Верка активно поддакивала и размахивала руками, словно мельница на ветру.
Подружки все делали сообща. После школы вместе уехали в областной центр, вместе не поступили, вместе вышли на панель. Конкуренция на трассе оказалась больше, чем в институт. Умная Элька решила вернуться в районный центр и стать монополистом рынка. Верка, как всегда, поддержала. Элька каждый год собиралась поступать на переводчика, поэтому учила языки, читала интеллектуальную прозу. Верка сидела рядом и слушала. Со временем лингвистическая группа в вузе стала платной. Элька хотела заработать на обучение, но тратила все на еду, шмотки, побрякушки. Верка рьяно поддерживала. Провинциальные мечты, разбившиеся о берег бытия. Крушение надежд, обрыв высоких устремлений.
Бывший мэр сидел в обезьяннике, уставившись в пол. Он покачивался взад-вперед, будто Лобановский на тренерской скамейке киевского «Динамо». Мысль, точно уперлась в точку на бетоне. Абсолютная прострация. Единственный заключенный и тот, словно в побеге.
Лязгнул замок. Арестант даже не дернулся, грузясь думами. Дверь отворилась. Вошел лейтенант, скомандовал без тени почтения:
- Царенко, на выход!
Григорий Ефимович - ноль эмоций, масса презрения. Офицер подошел, толкнул в плечо. Бывший мэр поднял глаза, все понял без слов. Он понуро встал, тяжело вздохнул. Руки за спину, хотя никто не требовал. Сгорбленный поход по коридору в кабинет следователя. Тусклая комната, устойчивый запах солдатской жизни. Письменный стол, настольная лампа, ворох бумаг. На подоконнике пылился ноутбук.
- Куда меня теперь? - буднично спросил Царенко. - В суд?
- Зачем? - Полицейский присел за стол. - Мы вам можем инкриминировать только несанкционированное проникновение в здание городской администрации. Вот постановление об административном штрафе. Ознакомьтесь, распишитесь.
Перед Ефимычем легла бумага с корявым почерком. Он попытался вчитаться, но буквы расплывались, мозг отказывал в фокусировке. Бывший градоначальник протер глаза, снова напрягся, - тщетно. Он взял ручку и машинально черкнул закорючку.
- Опять на деньги попал. Едрит твою налево. А то, что я там это… с монтировкой?
- Это противоправное действие классификации не поддается. Вы же не на человека напали.
- Точно! - Царенко воскрес и рассмеялся. - Это же чурбан железный! Едрит его налево!
- Но я хочу вас предостеречь. Если еще раз попытаетесь причинить вред… сити-менеджеру. Это можно классифицировать как порчу государственного имущества. Со всеми вытекающими. Вы свободны, Григорий Ефимович. Штраф можете оплатить в любом отделении Сбербанка. Задержите с оплатой, набежит пеня.
Бывший мэр выскочил на воздух. Птички поют, солнышко светит, люди снуют. Крапива прет и пахнет. В кармане остались сигареты и деньги. Хоть менты не обобрали, и то хлеб. Заход в магаз, бутылка водки, опохмелка - и жизнь вновь засверкала красками. Квитанция смята и брошена мимо урны. На мобиле десять пропущенных от Нефедовой. Он почесал шею и сунул телефон в шорты.
Освобожденный набрал пакет закуски, еще бутылку водки и добрался до дома на такси. Главбушка дозвонилась, достучалась, отпилила по самые не балуйся, будто законная жена. Царенко всю тираду молчал, лишь в концовке вымолвил: «Прости». Женское сердце успокоилось, смягчилось, звало на огонек. Он кисло пообещал и с удовольствием сбросил вызов. Пакет на стол, стаканчик сразу, остальное - в морозилку. Руки вперед, два приседа, прихватившая поясница. Ох, вздох, возвращение на стул.
Григорий Ефимович забухал на две недели. Продал цыганам драгоценности жены, мебель, подумывал о продаже машины, закладке дома. Когда деньги почти кончились, он вновь с похмелья пялился на шины внедорожника. «Миселен»! И снова гоготал. Это единственная веселуха за последние месяцы. Тем более все телевизоры проданы. Он подобрал бильярдный шар, невесть как закатившийся за диван. Когда диван уехал в коттедж к цыганам, шар нашелся. Теперь бывший градоначальник пинал этот снаряд от стенки до стенки, без преград. Он снова подорвался в город, раскошелившись на такси. С таянием денег Царенко все тяжелее вздыхал, и выдох будто сильнее вдавливал в землю, вглубь, к ядру планеты.
Возле мехзавода царил ажиотаж. Здание управы заставили строительными лесами. Маляры белили стены забора, пряча под толстым слоем краски матерные слова, признания в любви и затейливые граффити. Работа шла бойко, точно платили по двойному тарифу. Деды на лавочках смотрели с удовольствием, вспоминая БАМ, целину, первую пятилетку. Старушки судачили.
Царенко прошел на территорию через открытые ворота. Охранник узнал и не препятствовал. Фалей дежурил на улице, опираясь на тросточку, и глазел на копошащихся в оконных проемах рабочих. Изредка он выкрикивал команды, подсказывал, - со стороны оно виднее. Перерывы в подсказках заполнял насвистыванием.
- Вы чо, сдурели? - Бывший мэр ошалел от неожиданности. - Пластиковые окна в цехах ставить! Едрит вашу налево.
- Здравствуй, Григорий Ефимович! - Павел Макарович протянул руку.
Пожали. Главный инженер отвел глаза, ссутулился, аккуратно вздохнул.
- Чо за беспредел? - продолжал настаивать Царенко. - Это ж кто такое удумал?
- Кто-кто? Известно кто… А что? Может оно и правильно. Мы, когда модернизацию станков проводили, ох и намучились с утеплением, теперь и эту проблемы решим.
- А деньги за счет бюджета?
- Ну, а как же? Но с отдачей.
Ефимыч схватился за голову, поворошил волосы, чуть не вырывая. Потом рука невольно потянулась к кошельку в нагрудном кармане с сердечной стороны. Но там давно и мелочь не бренчала. Глаза заслезились. Он прикусил губу.
- Скоро закончим стены утеплять. По уму. А на зиму тепловые пушки поставим, - нахваливал Фалей. - Новые. Мощные!
- А если электричество отрубят? Едрит твою налево. Хана утеплению и чертову чурбану?
- Да кто же его отключит?
- Ну, авария какая-нибудь на главной электростанции. Кстати, где она? А то столько проработал и не знаю, все на тебя полагался.
- Да вон она! - Главный энергетик по совместительству указал на большое скопление антенн. - Починят. Куда деваться?
- Да, Макарыч, не ожидал, что и ты будешь радеть за железного чурбана…
- А что тут такого? Дело вроде хорошее. - Фалей слегка покраснел, лицо сделалось озабоченным. - Я даже каждую неделю стал в церкву ходить…
- Грехи замаливать? - не осознал весь пафос сказанного бывший мэр. - Много нагрешил?
- Не так много, как хотелось бы. Ты же знаешь, я с пяти лет…
- Знаю-знаю, едрит твою налево, - оборвал Царенко, сплюнул и ушагал, не прощаясь.
Задворками, трясясь и оборачиваясь, он пришел к главподстанции. Ефимыч попытался перелезть через забор, но грузное тело давно отказывалось подчиняться законам физкультуры. Пролаза не нашлось, хотя он обошел весь периметр, тщательно выискивая. Бывший градоначальник проломил дыру ногой, почти с разгона. Отодрав четыре доски, протиснулся внутрь пространства. Вокруг гудело, шумело, тряслось. Сразу как-то поплохело. Магнитное поле ощущалось физически, хотя ученые утверждают - невозможно. Борясь с мигренями, Царенко побродил, поизучал местность. Кругом масса строений, в том числе добротно-кирпичных. И какая будка главная? Сюда бы Макарыча приволочь, но тот начнет задавать вопросы. А в таком деле лучше без свидетелей.
Григорий Ефимович поозирался по сторонам, поерошил взглядом землю. Теперь он ходил, отыскивая предмет. На ловца и зверь бежит, - рядом с зимней лопатой, привалившись к будке, стоял ломик в рост с пятиклассника. Свезло, как с монтировкой у Нефедовой. Значит, наше дело правое! Хотя тогда кончилось не по сценарию. Воспоминание слегка омрачило чело. Бывший мэр взялся за железо.
Он выбрал самую массивную будку с табличкой советских времен: череп с костями и надпись «Не влезай убьет». Вошел. Долго таращился, соображая что к чему. Мозг дымился уже не от местного магнетизма. Трансформаторные катушки, медь толщиной с палец. Чернота, угрюмость, пыль. Смачно сплюнув, гаркнув «а-а», Царенко со всей дури врубил ломом в центр конструкции.
Резкий хлопок. Молния. Искры. Потемнение в глазах. Грузное тело, словно пушинка, вылетело наружу. Ефимыч рухнул наземь, стукнулся головой. Сознание отключилось.
Пришел в себя в комнате с белым потолком на белой койке в полосатой пижаме. Гармонию нарушал черный телеящик на оранжевом комоде. Отчаянно пахло апельсинами. Бывший мэр даже пошмыгал носом, принюхиваясь. По чистоте и стерильности, он подумал: «Вот он какой рай». Но соображение постепенно вернулось. Тем более вошел доктор.
- Ну-с, Григорий Ефимович, как мы себя чувствуем-с?
Царенко почесал шею, похлопал себя по животу.
- Да вроде нормально. Едрит твою налево.
- Как же вас так угораздило?
- Да черт его не знает!
- Вот, что я вам скажу, дорогой вы наш. Вам нужно бросать пить, сердечко, наверное, пошаливает?.. Пошаливает. Печень, почки, все в изношенном состоянии. Совсем себя не бережете.
- Работа такая. Все на благо народа. Едрит его налево.
- Это, конечно. Но вы же уже несколько месяцев, как-никак… Вот и прекрасная возможность заняться здоровьицем, как ваша почтенная супруга. Кстати, где она? Не можем до нее дозвониться.
- В Турции.
- А-а, понятно. Вот, надо было и вам вместе с ней махнуть, отдохнуть, подлечиться.
- Да я хотел…
- Так что же вы тогда?
- Дела. Ладно, доктор, как я, в порядке? Могу идти?
- Я бы порекомендовал еще денек полежать у нас. Вот и Елене Федоровне я уже доложился, что отпущу вас завтра.
Но пациент откинул одеяло, быстро поднялся. Резко вступило в голову, он покачнулся. Доктор придержал, усадил обратно на койку. Бывший мэр почесал виски, в глазах троилось. В ушах поднялся шум, будто мимо пролетела эскадрилья истребителей. Через секунду улеглось, и давление вернулось ближе к норме.
- Последствия удара током, - констатировал врач. - Ничего не поделаешь.
- Ладно, где тут мои шмотки? Едрит твою налево.
Вещи оказались частью на стуле, частью в прикроватной тумбочке. Опять ничего не сперли. Мобильник, деньги, брюки, - все на месте. Это вообще Россия? Память намекнула на бутылку водки, заныченную в поленнице. Губы скривились, лоб нахмурился. Оглядев себя в зеркале, Царенко поразился контрасту. Из зеркала взирала испитая рожа, с пластырем на носу. Поставь рядом бомжа и можно играть в «Найди десять отличий». Как ни уговаривал эскулап, Ефимыч решил выписаться в ночь по ночи. Да и разве ночь? Только вечер, полдевятого. Сумерки, звезды, фонари. Запах апельсинов остался в палате, на улице нос учуял крапиву, пахла, словно вареная.
В провинции все рядом: площадь Ленина, мэрия, супермаркет, мехзавод, больница. Частный сектор, опять же. Бывший градоначальник точно знал, где переночует. Вновь включил автопилот, упрямство ледокола, отсутствие мысли. Дошел до знакомой калитки. Синие стены и зеленая крыша в темноте выглядели одинаково черно. Петушок на крыше застыл по стойке «смирно». Двери на деревне на запирают. В предбаннике он аккуратно снял туфли, прошел в прихожую и застыл на пороге.
Из спальни неслись охи сладострастия. Громкие, распевные, будоражащие. Так Ленка давно не стонала. Даже никогда не стонала. Даже по молодости. Впрочем, по молодости она стеснялась и сдерживалась, зажимая девичью радость в стиснутых зубах. Но так она не стонала, даже когда уже разошлась на четвертом десятке. Даже под сильными парами алкоголя, когда тело не контролируется мозгом. Видимо, правда, в сорок пять баба ягодка.
Он заглянул на кухню. Новая скатерть. Самогон в зеленой баклани на двадцать литров. Огурчики на блюдце, банка квашеной капусты, два стакана. Колбаска, хлебушек. Даже здесь окна запотели. Не зря стараются в спальне. А форточку открывать нельзя, - вся округа будет в курсе. На спинке висит полицейский китель без погон. Царенко подошел, отвел оборку. Вышиты буквы «В» и «Ч». Так чадам нашивают на одежду, чтобы не перепутали в детском саду.
Бывший мэр потоптался, налил себе стакан, замахнул и вышел на крыльцо. Закусил воздухом, широко дыхнул. Мелькнула шальная мысль - пожевать крапивки. Он пошел по ночному городу. В ушах еще долго слышались стоны главбушки, а лучше бы реактивные самолеты. Ноги привычно привели к мэрии. Темнота стекол, но чурбан работает, известное дело.
- Эй, Ефимыч, ты чо сызнова приперся ночь по ночи? - крикнула заметившая Элька. - Опять задумал Сему угробить?
Подруги расхохотались. Элька выводила заглавную партию презрительным фальцетом, Верка аккомпанировала ржачем кобылицы. От фонаря врассыпную кинулись насекомые. Провинциальные жрицы любви пахли самогонкой бабы Мани.
Царенко призадумался, почесал шею. Ночь, расцвеченная огнями. Невольное подслушивание почти порнофильма. Алкоголь, наконец, накативший. Проститутки. Девчонки, конечно, не ахти, но за неимением лучшего. Вечер располагал к продолжению банкета.
- Так, девки, нужно обслужить мэра. Едрит вашу налево.
- Триста рублей. - Элька точно знала себе цену.
- Чо так дорого?
- Это пенсионерам и ветеранам войны у нас скидки, а мэрам - все по номиналу! - отрезала Элька и рассмеялась. Подружка поддержала.
- Я думал, вы бесплатно поработаете… чисто из уважения.
- Бесплатно тебе пускай Нефедиха дает или жена, - ответствовала Элька. - Или у нее норка заросла? Уже не помнишь, поди, с какой стороны подкатывать?
Девки снова заржали, как лошади в стойле. Мотыльки шарахнулись от фонаря. Задребезжали окна нижних этажей. Бывший градоначальник сплюнул и удалился. Быстро, без капли гордости. Смылся, как в прошлый раз менты, вступившие в диалог с сектором интимных услуг. Он присел в скверике на скамеечке, развалился, наблюдая за проститутками. Темнота прочно скрывала от глаз с освещенной улицы. Молодежь из места отдыха уже рассосалась. Тишина, покой. Боязно слегка, вдруг пьянь или бандюки, но центр города вроде не обещает. Руку кольнуло. Он одернул, - крапива, едрит ее налево.
Проститутки постояли, покурили, померзли. За полчаса не проехало ни одно авто. Бычки на тротуар, затаптывание туфельками. Сговорившись взглядами, они потопали домой. Только скрылись, подъехала патрульная машина, встала у входа в мэрию.
Смена караула. Жаль не у трупа вождя. Недобиток железный. Теперь, наверное, каждый вечер будут караулить. Боятся черти за жизнь и здоровье чурбана. Едрит их налево.
Григорий Ефимович вжался в скамейку для большей незаметности. Испробованы все способы вернуться, но бесполезняк. Он тяжело вздохнул, глаза увлажнились.
Бывший градоначальник встал и пошел в сторону шпилей, белых стен, куполов. Кованый заборчик росточком ниже колен. Ухоженная территория, клумбочки, вместо крапивы цветы. Памятник бородатому мужику в длинном одеянии. Царенко забарабанил изо всех сил в массивные двери, закричал:
- Открывай! Я знаю, ты здесь!
Даже не прислушиваясь, он громыхал и дубасил, точно хотел достучаться до Всевышнего. Один кулак отбил, начал оттачивать другим. Потом подключил ноги. Удары отчаяния, как в футболе.
Послышался лязг засова, словно в тюремной камере. Раздался скрип. Дверь отворилась. На пороге предстал мужчина с длинной бородой, в рясе, черной шапочке. Впотьмах он очень напоминал памятник. От человека веяло ладаном. Животом он уперся в живот бывшего градоначальника, и только сейчас Ефимыч осознал, насколько сильно похудел.
- Ну чего ты колотишься? - Поп глядел с вселенской укоризной.
- Помолиться хочу. Едрит твою налево.
- Приходи завтра. Прямо на службу. С утра.
- Ах ты, священник - лысый ценник! Вот как заговорил! Едрит твою налево. Забыл, как просил, умолял, дать денег на реставрацию этой халупы? Как я для тебя выбивал? А теперь и нос воротишь?! Тебя в этой жизни, в нашем городе и в этой церкви прописал я! - Царенко схватил попа за грудки. - Открывай! Давай свечи. Едрит твою налево.
- Это ты, раб Божий Григорий, забыл, что дал с гулькин нос, даже на стройматериалы не хватило. Церковь построена на милостыни прихожан. - Священник сорвал захват, оттолкнул паству. - А меня в этой жизни прописал… Господь!
Дверь громко хлопнула перед носом бывшего мэра. Царенко занес кулак для стука, но остановился. Он прислонился лбом к массивной двери и… заплакал. Впервые по настоящему. Громко, навзрыд. Слезы катились, словно тропический ливень в период дождей. Ефимыч плакал и впервые не стыдился. Он сел на колени и в согбенном состоянии продолжил рыдать. Солоноватость слез заслонила окружающие запахи и вкусы. Тело содрогалось от каждого приступа. Бывший градоначальник склонился до земли, уперся лбом в асфальт.
Когда по щекам стекли последние капли, он поднялся. Царенко пошарил по карманам в поисках платка, но тщетно. Валька в Турции, следить некому. Ни разу из дома не выпустила без платка, бывало в оба кармана засунет, для надежности. И стирала каждую неделю. Утерев лицо ладонью, он вернулся в скверик. Лег на скамейку рядом со сценой летнего театра, свернулся калачиком, поеживаясь от ночного холода. Звезды, листва, стрекотание насекомых. Через пару минут сморил сон.
- Ты чо, Ефимыч, совсем до ручки дошел? Уже бомжуешь?
Перед бывшим мэром стояла Татьяна Боева. Как всегда, наглая, в платке и красных полусапожках, будто комсомолка с плаката. Царенко быстро присел на лавочке, отер физиономию. Хотел зевнуть, но подавил. Уже порядком рассвело. Солнечные зайчики резали зрачки. Птички щебетали, крапива плодилась и разрасталась.
- Вот кого не хотел видеть, так тебя. Едрит твою налево.
- Проваливай, давай, хамло мэрское! У нас плановое мероприятие.
- Опять субботник?
- Облагораживание территории.
- И так уже все облагородили, плюнуть некуда. - Григорий встал.
- Давай, иди, иди!
Она подпихнула в спину. Бывший мэр побрел из сквера. Зазвонили колокола. Раскатисто, певуче. Царенко глянул в направлении, тяжело вздохнул. Глаза опустились в землю. Ефимыч двинулся к центральному выходу.
- Гриша! - окликнула Нефедова, пришедшая на работу. - Господи! Что с тобой? Весь помятый… Совсем без Вальки пропал. Хоть бы ко мне зашел…
- Да заходил уже. Едрит твою налево. - Царенко кисло улыбнулся.
- Вот, значит, как тебя из больницы выписали. Совсем не следят за пациентами. Ух, я им задам! На тебе ключ. - Она протянула железку на веревочке.
- Иди ко мне, поешь, я там котлеток наготовила. Баньку истопи. Дрова в поленнице, ты знаешь. Надо тебя отмыть, а то ж вообще…
Ефимыч машинально взял ключ, уныло побрел в известном направлении. Ноги заплетались через шаг, словно у алкоголика, набравшегося с ранья. Она смотрела вслед, ладонью обхватив подбородок, прикрыв рот. Большая грудь вздымалась, как Монблан при землетрясении.
Он добрался до знакомой калитки, вошел в дом. Первым делом - бутыль самогона, отправленная в отставку со стола в угол. Замахнул стакан, заел котлеткой - жизнь порозовела. Еще глотнул полстакана. Плечи расправились, грудь выгнулась, спина вернулась к вертикали. Теперь он похавал смачно, будто век не едал. Он скреб ногтями между зубами, счищая застрявшие остатки еды. Иногда убирал шторку для рассматривания прохожих, но тут же занавешивал. У Ленки и сигаретки нашлись, видно, вчерашний гость забыл.
С громким порыгиванием бывший мэр вышел на крыльцо, закурил, начал таскать дрова в банное помещение. Каждое полено рассматривал на предмет наличия угольного крестика. Злопамятность - долгая штука. Он разжег печку почти добитым бычком, последил за пламенем, помешал кочергой для важности. Царенко оставил железную дверцу открытой. Смотрел на огонь, разрастающийся, всепоглощающий. Красиво. Раньше не обращал внимания - вечно спешил куда-то. Сейчас некуда, можно любоваться. Он достал вторую сигарету.
- О! Затопил? Молодец! - На пороге показалась главбушка.
- А ты чо так рано? Едрит твою налево. А-а, на обед пришла.
- Да нет, насовсем. Отработалась на сегодня. Мне по бухгалтерии особо делать нечего, Сема все сам, вот и отпускает пораньше. И отпроситься у него никогда не проблема. Чуткий.
Ефимыч нахмурился, прокряхтел:
- Вот так и уволит тебя. Чутко.
- Не уволит. Нельзя! По закону. Хоть одного бухгалтера, но обязаны держать в штате. - Она отвесила любовнику шуточный щелбан по носу.
Бывший градоначальник снова уткнулся взглядом в огонь, тяжело вздохнул. Губы поджались и задрожали. Он сник, точно сгоревшая щепка.
- Ладно, чего сидеть, киснуть? - Ленка прониклась положением, но выдала порцию оптимизма: - Давай, снимай свои лохмотья, постираю. А сам мыться!
Царенко начал медленно раздеваться. Жар, влажность, камни. Баня вернула к жизни, словно смыла поражения, несчастия, грехи. Вечеряли на кухне. Ефимыч с удовольствием наелся разогретой пищи, напился самогонки. Пузо раздулось почти до прежних размеров.
- Ну чо, пойдем? - Она махнула челкой в сторону спальни.
Бывший градоначальник выдохнул долгим перегаром. Поставил руки широко, уперся ладонями в край стола, поерзал взад-вперед. Посмотрел в глаза любовнице с отеческой укоризной.
- А ты давно с Чеботару? Едрит твою налево.
Нефедова дернулась, вспыхнула. Глазёнки расширились до орбитальных станций. Большая грудь пылала негодованием. Через секунду она махнула рукой, ответила с вызовом:
- Давно!
- А я и не знал. Едрит твою…
- Да ты ничего и не знаешь! Ни про кого.
- Ну, почему? Про всех все знаю.
- Например?
- Например, например… Про Фалея все знаю. Импотент с пяти лет. - Царенко деланно расхохотался. Ругаться с последним приютом опасно для ночлега.
- Этот импотент с пяти лет полгорода перетрахал!
- Да ну?!
- Вот тебе и «да ну». - Она изобразила щелчок по носу незадачливому всезнайке.
- Это невозможно. Физически. Едрит его налево.
Главбушка рассмеялась и поведала.
Продолжение - http://proza.ru/2023/08/03/818