Константин Николаевич Давыдов (18 (30) декабря 1877 — 21 июня 1960) — русский зоолог, член-корреспондент Парижской Академии наук (с 1949).
Место рождения
Зубцов, Зубцовский уезд, Тверская губерния, Российская империя
Место смерти
Париж
24.02.2016
Автор Сергей Фокин
ПОЭТ И РОМАНТИК ПРИРОДЫ
Константин Николаевич Давыдов - широко известный в начале XX века ученый-зоолог, путешественник-натуралист, личность колоритная, разнообразно одаренная, наделенная феноменальным даром слова, русский эмигрант, член-корреспондент Французской Академии наук, окончивший свои дни в Со, под Парижем, 21 июня 1960 года. Теперь, спустя 55 лет после смерти Константина Николаевича, уже нет очевидцев, которые могли бы рассказать о нем. К счастью ряд воспоминаний современников сохранился в обширном архиве учёного.
_________________________________________________________
ВСПОМИНАЯ ПРИШВИНА
Публичные лекции и рассказы в разных компаниях о своей поездке в Индонезию (Ява) и на острова Моллукского архипелага, где ученый прожил более полугода, доставили Давыдову славу прекрасного лектора и непревзойденного рассказчика. На одной из таких встреч в 1904 году случайно состоялось его знакомство с начинающим литератором, уроженцем Орловской губернии Михаилом Пришвиным, с которым ученый не только подружился, но и о котором он оставил воспоминания. Эти воспоминания биограф писателя, Алексей Варламов, упоминает, как «быть может, лучшие из всех существующих о Михаиле Михайловиче». Страсть к охоте, любовь к русской природе и способность приподняться над реальностью, наделить ее чертами поэтическими, почти волшебными, безусловно, роднила этих незаурядных соотечественников и современников — ученого и писателя. В известной степени, это были «артистические» натуры. Это свойство для Константина Николаевича, как уже отмечалось в воспоминаниях П. Г. Светлова, было очевидным: «Выступления К. Н. всегда были артистическими. Это не значит, что слова его были сколько-нибудь фальшивыми — нет, он говорил искренне, то, что он действительно думал, но невольно, в силу своей конституции (поистине артистической), он придавал своим словам эффектную форму, которая усиливала сказанное, подчас больше, чем этого требовала необходимость. Между прочим, как-то позднее К. Н. сказал мне, что он чувствует склонность и одаренность не только к биологии и научной деятельности, и он уверен, что, сложись жизнь иначе, он мог бы, например, писать романы».
Еще одно обстоятельство могло бы быть подспудной причиной сближения Пришвина с Давыдовым. Если и не причиной, то мистической деталью, на что Михаил Михайлович обращал всегда особое внимание. Он с детства был большим поклонником сказок «Кота Мурлыки» — под этим псевдонимом в 70—80-е годы XIX века в печати выступал профессор зоологии ИСПбУ Н. П. Вагнер. В своем дневнике 1924 года Пришвин признавался: «Я теперь больше не сомневаюсь в связи моей души с автором этих болезненных сказок, но не знаю, исключительно ли только воспринял в себе его душу через сказки, или такая душа вообще повторяется». Отношение Константина Николаевича к этим сказкам неизвестно, но, конечно, он их знал. Учился же Давыдов в университете как раз в Зоотомическом кабинете, основанном Вагнером, и по его учебнику. Правда, сам Вагнер, известный спирит и адепт «потусторонних явлений», к этому времени (1896) был уже два года в отставке.
Случайная встреча у общих знакомых положила начало этой дружбе, и, по-видимому, она продолжалась бы всю жизнь, если бы не революция и последующая эмиграция Давыдова. На склоне лет, во Франции, К. Н. Давыдов особенно часто вспоминал годы, проведенные на родине, ее природу, с которой ученый чувствовал неразрывную связь. «Умом я понимаю, что смерть неизбежно ждет каждого, но я не могу действительно представить себе, что я тоже умру», — говорил он жене. И все же у него росло желание написать воспоминания о своей жизни, к сожалению оставшееся неосуществленным.
К счастью, о М. М. Пришвине ученый успел написать. Память о Пришвине, по словам А. М. Горького, «проницательного знатока природы и чистейшего поэта ее», всегда сочеталась у Давыдова с тверскими и псковскими пейзажами, на фоне которых прошло детство самого Константина Николаевича. Его вторая жена вспоминала: «Когда мы узнали о смерти Пришвина, К. Н. очень горевал и стал часто вспоминать разговоры и встречи с ним, такие особенные, такие памятные… В конце концов, он выступил с докладом, чтобы поделиться своими воспоминаниями об этих незабываемых встречах. У нас были все книги Пришвина, которые постоянно здесь (во Франции — С. Ф.) появлялись. Полное собрание сочинений, которое вышло позже, мы получили от сына. К. Н. часто перелистывал эти книги не для чтения, а для разглядывания картинок родной природы, охотничьих собак и самого Михаила Михайловича, такого типично русского и родного».
Надо подчеркнуть, что воспоминания Константина Николаевича, малоизвестные, несмотря на публикацию, безусловно, важны для понимания личности Михаила Михайловича, ибо в них Давыдовым затронуты те стороны характера и творчества Пришвина, которые до недавнего времени мало обсуждались в литературе. «Три года тому назад в нашей зарубежной печати появилась короткая заметка: „В советской России умер Пришвин“, — писал Давыдов. — Прочел это известие, и оно взбудоражило, всколыхнуло мою душу. Столько ярких, теплых воспоминаний поднялось в моей памяти… Я знал Пришвина в течение полутора десятка лет в самом начале его литературной деятельности, когда только определялся его талант. Мы были с ним близкими друзьями, и я горжусь тем, что мне удалось, быть может, как никому понять его мятущуюся душу, быть свидетелем ее порывов <…>. Пришвин не только чувствовал и понимал явления родной природы: наша русская природа нашла в нем (и, пожалуй, только в нем) выразителя своих тайн, передачи своих настроений. Его мятущаяся душа сливалась с душой природы, проникалась ее порывами, ее размахом. Читая Пришвина, каждый невольно чувствует, что автор говорит языком природы, мыслит ее мыслями. Живя всеми своими чувствами в связи с природой, Пришвин, в то же время, ставил себе основной задачей, как базой своего творчества, искать в этой природе прекрасные черты человеческой души. „Человечество от природы неотделимо, — говорил он. — Она есть часть человеческого общества. Я пишу о природе, а сам только о человеке и думаю“».
Судя по написанному о природе самим К. Н. Давыдовым, такая точка зрения была ему близка. Ученый всячески подчеркивал особенную психологическую конституцию писателя, непонятную, в первый период творчества Пришвина, для многих: «Это была сложная, чересчур оригинальная натура. Он всегда искал и находил в окружающей действительности особый, скрытый от других смысл. Видел то, что всеми отрицалось, но что он сам явно осознавал. Он создал в своем подсознании особый мир, свой собственный, непонятный для окружающих, но в реальность которого твердо верил и в нем жил».
И Михаил Михайлович, как минимум однажды, в 1929 году в дневнике, а потом и в напечатанном рассказе кратко вспомнил своего друга-биолога. Случилось это по трагическому поводу — на реке Сулоти, недалеко от Загорска, утонули два охотника: учитель Автономов и некто биолог Давыдов. Пришвин сначала решил, что это был Константин Николаевич. «„Какой утонул профессор?“ — спросил я одну фабричную девушку, и она мне ответила: „Профессор Давыдов“. У меня есть старый приятель, с которым мы не виделись очень давно, профессор Давыдов Константин Николаевич, биолог. „Как его зовут?“ — спросил я девушку — „Кажется, Василий Николаевич“. — „А не Константин?“ — „Вот, вот — Константин, — спохватилась она, — Константин Николаевич“. „Какой он с лица?“ — „Хороший, как вы“. Это значит — не рябой, не кривой. „С бородой?“ — „Как у вас“. Он! Сердце у меня упало. Давыдов был по духу мне отчасти сроден, тоже вдруг исчезал из общества и вдруг появлялся откуда-нибудь из Новой Гвинеи, где прижился у дикарей в поисках эмбриона гориллы. Трудно представить себе человека более свободного»58.
Тут же, правда, выяснилось, что Давыдов не тот. Ошибка стала очевидной, и писатель и в дневнике, и в рассказе перестал вспоминать «своего» Давыдова. Как писал Константин Николаевич, «события 1917 года нас разлучили. Мы разъехались в разные концы России и потеряли друг друга. Нельзя сказать, чтобы мы не искали встречи, но эти поиски были напрасны». Потом до Пришвина дошли слухи, что Константин Николаевич во Франции, но ни увидеться, ни хотя бы обменяться письмами им так и не пришлось.
(Материал из Интернет-сайта)