С минуту Ламбертина молчала, медленно поворачивая на столе опустевшую кружку и разглядывая ее. Затем все-таки оставила ее в покое, и подняла растерянный взгляд на брата.
- Не знаю… совсем не знаю, Марти… - тихо ответила она. – В голове у меня как будто всё смешалось за этот прошедший месяц. Слишком о многом пришлось думать и слишком во многом разочароваться. Как будто раньше была какая-то опора, всё то, во что я верила… но теперь этого нет. Всё так изменилось… все прежнее рухнуло, как карточный домик под порывом ветра.
- И всё же? – Мартин вопросительно посмотрел на нее и налил в ее кружку еще немного вина. Ламбертина поднесла ее к губам, сделала глоток…
- Пока что я хочу вернуться на улицу Пуассоньер, где снимала комнату. Там остались почти все мои вещи. Наверняка, комната уже сдана другим жильцам, поэтому придется искать новую. А потом хочу посмотреть, что стало с моей типографией и узнать, что с Рене и Филиппом. До моего ареста они работали там.
Брат понимающе кивнул.
- Когда ты разберешься со всем этим, Ламбер… я тут подумал… в общем, у меня есть к тебе одно деловое предложение. Теперь я депутат Конвента, приходится изучать много бумаг, работать с корреспонденцией, готовить доклады и тому подобное.
К сожалению, я часто ощущаю отсутствие необходимого системного образования… особенно угнетает незнание иностранных языков, особенно английского…
- Кажется, я понимаю, куда ты клонишь, - улыбнулась Ламбертина, – тебе нужен переводчик.
- Именно, дорогая сестра. Переводчик, а в идеале – личный секретарь. Тот, кто систематизировал бы мои бумаги и письма и по необходимости делал бы переводы. Уж я-то знаю, что английским ты владеешь хорошо, недаром была замужем за англичанином.
- Дик часто говорил со мной на французском… но да, английский я тоже выучила, - Ламбертина кивнула.
- Ну так что же, сестрица? – Мартин вопросительно посмотрел на нее. – Разумеется, услуги твои будут не бесплатны. Ты будешь получать точно такое же жалование, как любой секретарь, которого бы я нанял. Кроме того, сейчас я снимаю две комнаты. Одна приспособлена под мой кабинет, а во второй, довольно просторной, ты могла бы жить. Хотя бы первое время, пока не найдешь себе что-то получше.
- Ох, Мартин… - в невольном порыве Ламбертина дотронулась до камзола брата и сжала его рукав. На глазах ее выступили слёзы…
— Значит, ты согласна? – весело улыбнулся тот. – Будем с тобой работать вместе на благо революции. Не то, что наш добропорядочный семьянин Робер.
- Не знаю, как и благодарить тебя, Мартин. Надеюсь, мое присутствие тебя не очень стеснит.
- Если бы стесняло, я бы и не предлагал, сестра.
- Я думала, ты женат или живешь с женщиной, - невольно вырвалось у Ламбертины.
И увидела, что по лицу брата пробежала тень.
- Жил, - сумрачно бросил он. – Но теперь это не важно. Всё в прошлом. Что же до женитьбы, я пока не хочу этого. Да и, по правде говоря, не вижу для этого подходящей девушки.
- Извини, Мартин, - проговорила Ламбертина. – А наш Робер… я ведь была у него, он ругался на весь этот «революционный вертеп». Сетовал на тебя, что ты уехал и увез все деньги, полученные с совместной продажи зерна.
- Нащ здоровяк Робер всё тот же… - засмеялся Мартин. – С годами он все больше напоминает мне нашего покойного отца, хорошо хоть, что не такой злой. А деньги я отослал ему через несколько месяцев, после своих первых заработков в Париже.
- Этого он мне не сказал, - в свою очередь рассмеялась Ламбертина.
- Робер никогда не понимал меня, - проговорил Мартин. – Как и отец. Они всегда считали меня ненормальным. В то время, как предел их мечтаний – тихая и до тошноты размеренная семейная жизнь, жалкий быт и болотная рутина, которые тянутся с рождения и до самого гроба. А ведь лиши их этого – они и не будут знать, чем занять свой разум и силы. Всепоглощающий животный мирок. А на смертном одре, испуская дух, такой человек и не понимает, что вообще жил… и на что потратил свою жизнь.
- Зато у Робера двое чудесных детишек, - примирительно произнесла Ламбертина.
- Да, - брат кивнул. – Но ради его же детей мы и сделали революцию, чтобы у них были права и гражданские свободы. Чтобы отныне никто больше из господ не вытирал об них ноги лишь за то, что они родились в «презираемом» обществом третьем сословии. Мы качественно изменили французское общество, исцелили его от болезни неравенства, от язвы неравноправия, дали надежду на новую жизнь и развитие всем людям, которым ранее было отказано в этом лишь по факту их рождения.
- Ты верно всё говоришь, Мартин, - взволнованно произнесла Ламбертина. – Очень, верно. Только Робер всё равно этого не поймет. Он сам родился крестьянином и наверняка хочет, чтобы и его сын оставался таким же. Ему не нужно никакое развитие и новые возможности…
- Это так! – Мартин махнул рукой. – И что вот делать с такими людьми, которым ничего не надо. Очень часто он напоминает мне нашего отца. Слава Богу, что не так свиреп, каким был тот.
При воспоминании о почившем Пьере Мертенсе, молодая женщина опустила глаза, усиленно пытаясь вызвать в сердце хоть малую толику искренней дочерней любви. Но, увы, её там решительно не находилось.
- Да… - тихо ответила она. – Отец не любил нас, его любимцем был Робер.
- Яблоко от яблони… - резонно заметил брат. – А мы всегда были для него чужими, но… что ж, хоть теперь всё изменилось, и мы сами решаем, как нам жить.
Еще немного посидев в таверне, брат с сестрой вышли на улицу. От выпитого вина и разговора щеки у Ламбертины порозовели, а от довольно плотного обеда и дальнейшей перспективы работы, которую ей предложил Мартин, молодая женщина ощущала прилив сил. Жизнь уже не казалась ей мрачной и безысходной.