Глава 1. Неверующий Хома: http://proza.ru/2018/02/24/608
___________________
Это "перезалив" произведения. Данная версия отредактирована, откорректирована и издана издательством "Дескрипта". Убедительная просьба соблюдать авторские права.
Иллюстрации Ольги Анциферовой.
2023 год.
___________________
Глава 2. Божественный кудесник
Седовласый Вольг возвращался из боевого похода. Непроглядно-серое небо вот уже пятый день преследовало его, время от времени щедро проливаясь холодным осенним дождем. Кряжистый конь Бурун — давний боевой товарищ ратного Волхва — шлепал копытами по расхлябанному тракту, фыркал и мотал могучей головой. Лес стоял лысым и набрякшим, изредка сбрасывая с ветвей водопады капель. . .
Через три дня должен был показаться город, в котором Вольг собирался навестить старинного приятеля — Волхва Зворыгу. С последним ратник не виделся без малого лет восемь. Ведовской побратим всегда был искусен во врачевании, поэтому без труда сумеет успокоить боевые раны доблестного Вольга. Ох и досталось же ратнику минувшей весной! Думал — всё, к Калиновому мосту[2] путь-дорожка лежит, даже небесные чертоги перед взором закружились…
[2.Калинов мост (от слова «раскаленный»)переброшен через речку Смородинку (от слова «смород» – смрад, сильный, резкий запах). Река Смородинка отделяет мир живых от мира мертвых. Преодолеть ее можно, только перейдя по Калиновому мосту.]
Но не прибрали Боги-Предки своего внука, рассудили, видать, что тот еще главного
в жизни не свершил, значит, и Смерти пока недостоин.
Придя в себя, вояка еще долго отлеживался — все лето и половину осени — ослаб настолько, что даже колдовать не мог. Вот и сейчас Правь и Навь[3] размывались перед Вольгом, не позволяя вольно распоряжаться Триглавом.
[3.Правь, Навь, Явь — параллельно существующие миры, определяющие триединство бытия, или Триглав.(см. Приложение)]
Не впервой Волхву доводилось служить при княжеской дружине: стоял стоймя супротив врагов, не хуже ярых молодцев! Тем более как же это так — в бой, да без колдуна?! А кто же тогда будет отводить глаза неприятелю? Кто нашлет дурные видения на чужаков и их лошадей? Кто благословит воинов на бой, а павших проводит в далекий Путь? Нет, без кудесников в сражении никак!
Однако ж правда и то, что Боги-Предки запрещали кудесникам чинить смертельное зло даже кровным врагам, оттого много храбрых волхвов полегло на бранных полях, ничуть не меньше, чем вОлотов-воинов[4]. Но никто не роптал на Предков — на одного умершего защитника с десяток живых семей приходится. Когда за спиной Род, Смерть не страшна!
[4.Волот — богатырь.]
Так уж вышло, что все сродники Вольга с незапамятного колена урождались колдунами. Ни одного пустоцвета! Мужчины часто уходили в дружину и до седых волос служили Отечеству. Женщины же разлетались птицами по необъятной Земле, селясь рядом с добрыми людьми, на подмогу им и местным Головам-Старшинам. Мало какая Ведьма решалась стать полянИцей[5], вскочить на коня и помчаться на битву
с врагом — не бабское это дело мечом размахивать, если только омУженкой[6] не довелось родиться.
[5.ПолянИца — женщина-воительница.]
[6.ОмУженка — русское наименование женщин-амазонок.]
И так жили не только в роду Вольга: каждый кудесник, кому не было предсказано особой доли, обязан был блюсти устои во славу Богов-Предков. А как же иначе
можно удержать порядок, ежели не своими силами?
Ведунов в народе уважали. Они были и знахарями, и погОдниками, и смотрителями лесных-полевых хозяйств — эдакими заступниками, кого и зверь послушается, и лихой человек испугается. Надо было — по-разумному лес-поле огнем очищали; в другой раз
берегли запасы первовсходов да рощи и поляны полезными разнотравьями засаживали; если ненастье злое грозило — стороной отводили… И не было на родной Земле хоть какой-нибудь захудалой деревни, которую бы не блюли Ведьмы и Волхвы!
К слову, о доле… Так уж сложилось, что Вольгу как раз и был уготован тот самый особый рок — ему предрекали отыскать божественного кудесника — ребенка с редкостным даром! Считалось, что сами Предки поцеловали таких детей в чело и отправили на Землю творить чудеса. Конечно же, потомственные Ведьмы и Волхвы тоже были не лыком шиты, ведь, в отличие от звездных странников, обучались великому искусству с молодых ногтей. Чудо-детям же приходилось самостоятельно постигать свое колдовское естество, потому как урождались они не в ведовских семьях, и перво-наперво им требовалось преодолеть родительские запреты и косые взгляды завистников. Маленькие кудесники значительно опережали свое время, и порой им
открывались столь удивительные знания, что взрослым колдунам самим впору было у них учиться.
По давнишнему сговору большого веча тем кудесникам, кто умел разглядеть в ребятне божественный дар, строжайше запрещалось иметь семью. Ведуны были обязаны забирать звездных странников к себе в ученичество и полностью вкладываться в них, не растрачивая ни семени, ни чрева на собственных детей.
В ожидании божественного кудесника Вольг прожил тридцать лет, а потом, наперекор родительскому запрету, отправился в свой первый боевой поход… Волхв рассудил, что предсказание, если Боги позволят, исполнится вне зависимости от избранного им жизненного пути. Так чего зря на печи отсиживаться? Лучше уж Земле-Матушке послужить, попотчевать врагов вдоволь и колдовским маревом, и добрым железом, чтоб ратный пир надолго запомнили! Да и перед самими Предками стыдно за прожитую жизнь не будет: коли с божественным странником не выйдет, так уж Род Небесный точно за боевое радение не осудит.
Под шаг коня Волхв задремал. К сумеркам стоило подыскать место для ночлега. Поговаривали, что в местных лесах с недавнего времени лихоимничали разбойники, и до того хитроумными они оказались, что здешний наместник со своими молодцами
никак не мог их изловить. Нападали бандиты трусливо — в ночных или утренних сумерках и только на семейные телеги или же на одиноких путников, не нашедших себе постоя. Днем же головорезы грабить боялись, хоть путь и торговый. Дело в том, что хозяева товарных обозов, избравших сухопутную дорогу, а не речную, всегда ходили гуртом и обязательно нанимали себе в сопровождение проверенную охрану, которая непременно пришла бы на выручку пострадавшим путешественникам и от чистого сердца вздернула бы бандитов на первом же дереве!..
Были те разговоры пустыми или нет, проверять не хотелось — в теперешнем состоянии ратник оказался бы слишком легкой добычей, пусть и брать у него было совершенно нечего. К тому же надежного постоялого двора Вольг в округе не знал, оттого приходилось ему на ходу днями спать, доверяясь чуткому слуху коня, а ночью, наоборот, бодрствовать.
Не успел Вольг как следует провалиться в дрему, как вдруг верный Бурун принялся фыркать пуще прежнего. И на этот раз его беспокоила не сырость… Воин стряхнул с себя сон. Не открывая глаз, он огляделся кругом через Правь, даже посмотрел на лес глазами пролетающей мимо птицы… Чужаков поблизости не было. Кудесник потрепал коня по гриве:
— Ну что ты? Пусто же кругом.
Но Бурун в ответ лишь снова обеспокоенно фыркнул. Рассудив, что боевой друг еще ни разу не подводил и ему доверия гораздо больше, чем собственным глазам, ведун напрягся, кинул Нави щепотку своей колдовской силы — требовалось подманить местных лешичей и выспросить у них, не стряслось ли чего поблизости.
Волхв стал вглядываться в зеленоватое марево иномирья. Но, как ни странно, желающих отведать лакомой подачки не нашлось… Вольг нахмурился. Быть того не
могло, чтобы навьи отказались от дармовщины! Тем более что в лесах, несмотря на осеннюю пору, еще никто не улегся зимовать, а народ по угодьям уже во множестве не ходил — значит, духи голодали. А коли так, выходит, что где-то поблизости имеется «пища», гораздо более «вкусная», чем убогая милостыня раненого Волхва!
Вольг стал припоминать, нет ли где на его пути людских домов. Без нужды он никогда не захаживал в незнакомые села — мало ли какие нравы там царят. Тем
более что проповедники с юга вовсю смущали народ своим новым учением, исступленно презирающим веру в Богов-Предков. И, надо сказать, удивительно складно это у них выходило: хотя их вера и отвергала напрочь всех других Небесных Богов, сами южане
почитали некоего Господина, которого для простого люда они именовали по-старому — Всевышним!
По мнению самого Вольга, такая придумка не могла прожить долго. Как так? Если его пращуры не верили в полуденного[7] Бога, значит, они гиблые? Ну смешно же! Южане пусть сами с жиру бесятся[8] — они всегда одобряли рабство. На Севере же служителям Бога-Господина не сыскать сторонников — там люд крепко за заповеди Богов-Предков держится. Им чужого разума не надобно — своего предостаточно!
[7.Полуденный — южный. Раньше стороны света именовали по движению Солнца. (см. Приложение)]
[8.Жиром» ранее на Руси называли материальные богатства. Выражение «беситься с жиру» буквально значит «беситься от богатства, перенасыщения чем-либо».]
Разнесся, правда, тревожный слушок, что в Большом Новгороде и в Киеве с недавних пор молельные избы с крестами на крышах начали якобы ставить и новобожцы вовсю склоняют городской народ идти на свои службы… Но ратный Волхв своими глазами этого не видел, да и нелюбопытно ему было, чем в богатых городах люди тешатся. Ну повесят дурни на грудь резные деревяшки, ну попоют годик-другой песни на чужом языке, дальше-то что? Все равно одинаково закончится: на капищах, в разговорах с Предками и в мольбах о прощении. Лишь бы дурни по глупости своей святилища
громить не надумали и Рода своего стыдиться не стали, а так — набесятся и успокоятся.
Бурун тряхнул головой и упрямо остановился. Конь был не на шутку взволнован… Чего только он не повидал за жизнь, казалось, не боялся уже вообще ничего, а тут — на тебе! — испугался!
Ведун спешился.
— Смертью пахнет? — догадался он и погладил Буруна по морде. — Да, брат, это тебе не вражья кровь… От родной — все жилки трясутся.
Конь положил голову на плечо боевому другу, притих. Если где-то невинная кровь пролилась, тогда и с навьими дело разъясняется — пошли всем скопом лакомиться чужим горем и встречать неприкаянных…
— Если я поведу, пойдешь? — спросил Вольг и взял верного товарища под уздцы. С мгновение Бурун, казалось, раздумывал, но все же пошел за кудесником.
***
Вскоре повеяло гарью. Влажный воздух впитал кислый запах, и даже осенний холод и ветер с реки не спасали от него. Не больше двух дней с поджога прошло: принесенная ветром в лес сажа еще не успела размыться дождями и свисала с голых веток черными сосульками. Ох и скверно! Если это разбойнички погостевали, живых
навряд ли оставили… Однако ж все едино — надо сходить проверить, хотя бы для того, чтобы дружинному старшине в городе о беде рассказать.
Совсем недавно селенье было основательным, обильным и сытым, не меньше чем в десять дворов! Водный торговый путь до города явно хорошо кормил жителей. Хозяйничали здесь люди ухватистые и ловкие. По всему, местный Старейшина прочно почитал житейский порядок и не давал никому спуску. О прошлом благополучии можно было судить по крепкому и широкому причалу на реке, бродившей скотине, не доставшейся огню, бандитским рукам и пока не посеченной диким зверьем, и особенно по сохранившейся краске на крышах — слишком дорогом удовольствии для простых,
небогатых сельчан! Тем более смотрелось это странно осенью, потому как любой цвет выгорал за весну и лето. И тем паче на зиму дерево никто обычно не раскрашивал — все одно мороз краску пожрет, так чего добро понапрасну переводить? Тут же, сквозь погорелую черноту, на крышах виднелись красные головки коньков.
Бурун остался дожидаться за околицей, а Волхв все ходил от дома к дому, надеясь отыскать случайно выживших; он то скрывался в Нави, то возвращался обратно
в Явь… Гарь, обвалившиеся остовы, рыскающие по дорогам навьи и страшная тишина погибшей деревни… Кулаки ратника сжались сами собой. Ох, залетные! Были бы целы колдовские силы — устроил бы Вольг охоту на душегубов! За каждую уморенную жизнь с добавкой бы отсыпал! Даже Предки благое возмездие одобрили бы!
От долгого пребывания в Нави боевые раны отозвались тупой болью. Бесы бы побрали эту немочь! Вольг только собрался шагнуть обратно в Явь, как вдруг заметил слабое свечение под очередным завалом. Ведун подошел поближе и вместо Яви перешел в Правь. Ребенок! Где-то под землей был ребенок! Он-то и источал тот свет, пробивающий даже зеленое иномирье!
«Неужто звездный странник? — Сердце храброго кудесника екнуло. — Нашел! Слава вам, Предки! Непостижимы ваши промыслы!»
«Журавль» и оголовок[9] сложились над колодцем шалашом, не пропустив внутрь шахты угар. Уже начало темнеть, когда Вольг сумел поднять навалившийся свод и раскатить слипшиеся от жирной гари бревна верхнего сруба. Мальчик лет пяти, намертво вцепившись руками и ногами в жердь «журавля», висел под самым завалом.
Он был бос, в одной худой рубашонке… Выродки, ночью напали! Видать, родители, спасая сына, выдернули его сонного из кровати и наскоро запихнули в колодец в чем малец был. Просто чудом ребенок не простудился в стволе колодца! Наверное, пожарище достаточно протопило трубу, позволив дитю продержаться до подмоги.
[9.Составные части колодца-«журавля». Оголовок — «домик» над колодцем. Тяга —
жердь, к которой подвешивается ведро.]
Вольг вытащил тягу «журавля». Эге! Мальчонка так старался удержаться и не упасть в студеную воду, что на детских руках и ногах проступили кровавые пузыри! Ох и поругался бы сейчас Вольг с Богами, выспросил бы у Них, как же это Они допустили эдакое бесчинство! …Однако ж, смекнул ведун, ежели Предки спасли мальца да его, ратного Волхва, к нужному сроку излечили и сюда привели, значит, будет из божественного кудесника толк, станет он учеником Вольга, как и было предсказано!
— Ну все, все… — Вольг неуклюже пытался разжать одеревеневшие пальчики.
Волхв омыл ребенку раны водой из походной баклаги, чтоб не морозить студеной колодезной, стер с осунувшегося личика грязь, переодел в свою сменную чистую рубаху и для тепла обернул погорельца в дорожный плащ. Ни о каком целительстве и речи быть не могло, Вольг настолько уморился, разгребая завал, что сам бы с удовольствием закутался во что-нибудь теплое, лучше бы в добрую шерстяную накидку матери, как делал когда-то в детстве, и накрепко уснул бы. Тольоr теперь ведун не имел права даже думать о сне — нужно было как можно быстрее поспеть к другу Зворыге. И дело было уже не в собственных стонущих ранах — за все время, пока Волхв вызволял мальчика, тот не проронил ни звука! Более того, страх и недостаток сна настолько сковали несчастного, что малец был безволен, как кукла — пока на веревке висел, он ни на миг не сомкнул глаз, боялся обрушиться в воду!..
Вольг взял ребенка на руки и пошел уже прочь из мертвой деревни, но не успел он сделать и десятка шагов, как вдруг споткнулся буквально на ровном месте, и только тут расслышал: совсем близко кто-то пел!
Слабо, уморенно, но от всего сердца…
— Подожди-ка, малец!
Волхв поставил божественного кудесника на колоду, чтоб ноги о землю не холодить, сам же в несколько прыжков добежал до завалившегося, но не погорелого дома, из
которого и доносилось пение; на задворках обнаружилась уцелевшая дверь в подклеть, подпертая толстым бревном. Ратник отбросил подпорку и заглянул внутрь.
Забившись в угол, на него глядел перепуганный старик. Он больше не пел, а просто беззвучно шевелил губами.
«Молится», — решил Вольг. Старец был черноризцем.
— Не бойся, крестовый служитель. Я — рус, с войны иду. Не бандит. Вреда не причиню.
Монах недоверчиво сощурился. Но колдуну было безразлично, верит ему чернец или нет, поэтому скаpал, что думал:
— Поступай, как знаешь. Дверь открыта — ты волен. — И пошел обратно к мальчику.
***
Бурун ждал Вольга, пританцовывая от нетерпения, — зверя почуял! «Лакомства» в деревне оставалось еще вдоволь — не всех мертвецов и скотину успели пожрать, однако живой, полнокровный конь не вонял гарью.
Палить погребальный костер Вольг был не в силах, поэтому, бросив на найденные тела по жмени земли, помолился как следует, посадил в седло Молчуна — так он
прозвал онемевшего мальчонку — и повел Буруна под уздцы прочь от гиблой деревни. Но далеко уйти не получилось, их догнал чернец. Старик путался в своих подранных
и грязных одеждах, без конца поправлял сползающую на глаза скуфью, оскальзывался на осенней грязи, но поспевал, как мог.
— Добрый человек! — запыхавшись, окликнул он Вольга с едва различимым северянским говором. — Не серчай, добрый человек. Не признал в тебе своего освободителя… Думал, душегубы вернулись довершить начатое. Скуден разум раба Божьего. Но милостив Он.
Пришлось остановиться и подождать старика.
— Тебе, отче[10], есть куда идти? — спросил Волхв.
[10.В данном контексте «отче» — это форма звательного падежа слова «отец»; уважительное обращение к старшему мужчине.]
Однажды Вольгу уже доводилось разговаривать с крестовыми служителями: как и любое молодое учение, новобожие отличалось горячностью его последователей и проповедников — оттого, без особой нужды связываться с монахом Вольгу не хотелось.
— Я сирота, — ответил святец. Он набожно сжал в кулаке выскочивший из ворота кипарисовый крестик и осенил себя священным знамением. — Со мной только Господь…
— Почему тебя пощадили? — спросил Вольг. Было очевидно, что злодеи нарочно заперли черноризца, поручив его воле Богов.
— Дык, — улыбнулся старик, — разбойники были одной веры со мной. Вот и заперли, чтоб молитвой не тольrо спасение души, но и тела испросил у Господа нашего
и Сына Его… Вот Они тебя и привели ко мне на выручку…
Вольг хмыкнул. Не очень-то он верил такому объяснению. Каким бы чужеродным новое учение ни было, но покон для всех един: своего не тронь, если не выродок! А монах был чист в помыслах — Волхв успел подглядеть за ним украдкой через Правь и никакой скверны в старике не узрел…
Чернец догадался, что Вольг ему не поверил, он пожевал морщинистые губы и начал свой рассказ:
— Понимаешь, доблестный муж, я пришел сюда две весны назад. Люди радушно приняли меня, хоть я и чужак, да еще и со своим уставом… Накормили, дали кров, даже пошили новый наряд…
Пока старик рассказывал, скромная компания сама собой продолжила, уходя все дальше и дальше от сгинувшего селенья. Молчун затих, пригревшись под плащом; спокойный шаг коня убаюкал его.
Уже достаточно стемнело, и дороги почти не было видно. Вольг полностью доверился чутью Буруна — лучше уж идти всю ночь без сна, чем оставаться на ночлег у пожарища. К тому же где-то поблизости хозяйничают и местные разбойники… И тем паче встреча с ними была нежелательна, что с Волхвом теперь шли еще и чудом уцелевшие погорельцы: если про Молчуна душегубы не знали, то святца-то непременно признают, а он для них — неугодный свидетель…
Старик между тем продолжал свой рассказ, совершенно не замечая озабоченности Вольга:
— …Досаждать жителям проповедями о Господе Боге, — чернец перекрестился, — я не стал. Хотя, не скрою, в молодости разъезжал по городам с наставлениями… Народ меня заслушивался! — гордо изрек он. — Но старость отняла у меня дар красноречия. И тогда я отправился путешествовать… Только ты, друг мой, не подумай, старшие братья по вере не отвернулись от меня! Мне даже предлагали сделаться духовником какого-то киевского не то Боярина, не то ажно Князя!.. Только я отказался. Что Боярину, что Князю нужен отважный духовник, который за учеником в поход ратный сможет отправиться. А я куда? Только что в баню идти годен, да и то в не сильно протопленную. Старик грустно улыбнулся. — Долго меня Господь водил по необъятной земле нашей, чего только на своем пути не повидал, каких людей не повстречал… В одной деревне даже камнями раз встретили, до домов дойти не позволили… Видно, кто-то из моих братьев по вере обидел тех людей, — вот они и осерчали. Среди почитателей Господа нашего и Сына Его много дурных ретивцев имеется, впрочем, как и везде… После их проповедей хорошо, хоть камнями только приветили, а то ведь и зарубить могли…
— Так почему тебя, чернец, пощадили? — настаивал Вольг.
Но монах упрямо говорил о своем, словно человек, высушенный жаждой и дорвавшийся наконец до воды:
— После того как здешние жители меня, старика, всячески обласкали, я решил дерзнуть и попросил еще об одной милости — чтобы мужи для меня крест молебный
сколотили. На просьбу никто не обиделся, наоборот, с почтением к убиенному Сыну Господнему отнеслись. А когда настало время утверждать крест, вышло так: Старейшина и здешний кудесник — Царство им Небесное — рассудили, что Боги между собой не рассорятся, ежели вместе стоять будут, и разрешили поставить крест на капище…
Вольг изумленно поглядел на чернеца. Вот уж действительно — диво дивное! Старик не был похож на тех настырных хитрецов-новобожцев, которых воину доводилось прежде встречать. Да и мудрости погибших Волхва и Головы стоило подивиться…
А крестовый служитель все рассказывал:
— …Когда разбойники напали, деревня спала. Нарочно душегубы дерьмом измазались, чтоб собаки их не почуяли! — Старик прикрыл глаза, усмиряя подступившие искренние слёзы. — Сначала всех псов, мерзавцы, порезали, а потом и за людей принялись… — Монах надолго замолк, только беззвучно шевелил губами. Вновь молился. И лишь допев свою песню, продолжил рассказ, умышленно пропуская ужасы былой ночи.
— …Когда лиходеи добрались до меня, очень удивились, откуда в «дикой» деревне взялся святец. — Чернец вдруг задумался: — Я давно подметил, еще когда выступал на городских площадях: отчего-то глупые люди всех, кого не понимают, считают дикарями, а слова их бесовством… Сына Господа, когда он учил, тоже высмеивали,
не понимали… — Он по обыкновению перекрестился. — Бог не всегда понятно для нас, смертных, распоряжается своими дарами, в том числе и разумом. Но Ему видней…
— Что ночью-то сталось?!
— Бандиты предложили пойти с ними, стать их духовным наставником. — Чернец поджал губы. — Я обрушился на них хулой!.. И тут один из мерзавцев рассказал другим про крест на капище… Бог им судья. — Старик махнул рукой. — Ругались, что я нечестивец, оскорбивший Господа нашего и Сына Его; что над верой святой надругался… Но убить не решились. Мы, бродячие монахи, у старших
братьев все на перечете! Ежели прознают, что черноризца
убили, свет злодеям станет не мил — из-под земли убийц
достанут и покарают, даже если те и крещеные!..
Волхв хмыкнул. Лично он сомневался, что другие крестовые сановники столь же чисты душой, как этот почтенный отец. Вряд ли прелаты устроили бы травлю лесных бандитов из-за одного старого монаха — больно дорогое удовольствие вышло бы! Новобожцам вроде как даже выгодно, что душегубы режут и жгут «дикарей». Так
что еще и спасибо негодяям сказали бы!.. А что в борьбе за новую веру пострадает старый монах — так это всего лишь допустимые жертвы на алтаре южного учения…
— Этот мальчик… его отец помогал крест ставить… — сказал вдруг чернец. Вольг тут же отвлекся от своих мыслей и стал вновь слушать разговорчивого старика.
Тот говорил:
— Мальчонку жители недолюбливали, говорили, странный он, мол, Боги-Предки его разумом обделили. Когда другие дети игрались во дворе или же старшим
помогали, малец выходил за околицу и давай круги вокруг деревни накручивать. Ох и ругалась мамка, когда весь чумазый, в репье или же вымокший насквозь домой
приходил! Вот и за день до нападения душегубов вернулся весь в грязи — дождем-то тропы размыло… Тут уж мать сыну от сердца всыпала, что вся округа слышала! Строго-настрого запретила из дома выходить — наказала, как могла… А потом еще и отец оплеух добавил…
«Вот и поплатились за свою слепоту!» — закончил мысленно Вольг. Как же это здешний Волхв не догадался, что означают все эти «круги»? Крест на капище додумался поставить, а божественного кудесника угадать не смог? Ладно, видеть его не умел, но догадаться-то можно было…
— А звать-то его как? — спросил Волхв чернеца.
Тот призадумался, но все же помотал головой:
— Нет, не припомню, — признался он. — Как-то не сводил нас с ним Господь… — Но тут вдруг замахал руками: — Нет же, было! Весной минувшей! Пришел он однажды к капищу, когда я поутру молился Господу нашему и Сыну Его. Долго стоял малец, смотрел на меня, но сам в божницу не заходил — я за ним краем глаза подсматривал. Потом вдруг выломал обычный пруток прямо у подножья святилища, свернул в обруч и стал ждать, когда я выйду. А утренняя молитва долгая… Но все равно ведь дождался. Встал мне наперекор, говорит: «Надень, деда, и не снимай!» Еще так напористо… — Старик закатал рукав и показал запястье с надетой крученой деревяшкой. — Я уж по старости и забыл… Обидеть юродивого — грех…
Вольг покрутил ус. Догадывался ли старик, что не крестовая вера отворотила от него беду и уж тем более не страх бандитов перед высшими сановниками уберег монаха от смерти, а обычный завязанный пруток?
Чернец словно бы догадался о мыслях Волхва, сказал:
— Хоть по вере моей колдовские обереги — бесовствО великое, но я рассудил, что блаженное дитя худого дела не удумает, — вот и принял подарочек. Может, он и уберег?..
— Давно ли ты от Предков в южное учение перешел? — спросил Вольг. Вера в Предков была еще сильна в чернеце — это было видно. Да и не так уж давно новобожие сложилось, чтобы от родителей-северян старик мог его перенять…
— Осудить меня хочешь, что ни к одной вере с должным почтением не отношусь? — вдруг вскинулся чернец. — Не суди раньше срока. Я в отрочестве Господа обрел! — Он по обыкновению перекрестился. — Когда село наше разорили подчистую, меня с другими детьми южане полонили. Взрослых всех выкосили, а ребятню на рабский рынок повезли, за море! Торговцы еще в пути распределили нас по ценности… Знаешь,
что меня ожидало? — Старика брезгливо передернуло. — Стать потехой для богатого заморского князька! Пока плыли, я беспрестанно молил Предков, чтоб Они мне хворь какую-нибудь смертельную даровали или же и вовсе утопили наш корабль, но не обрекали ни меня, ни других на срамное бесчестие! …Но берег становился все ближе, а спасения не приходило… Боги забыли обо мне! И я проклял Их! — Чернец с вызовом глянул на ратника, но тот и глазом не моргнул.
И отче продолжил свой рассказ:
— По чистой случайности, когда нас, детей, и еще с дюжину взрослых рабов вели от корабля до рынка, дорогу торговцам пересекли крестовые монахи — они желали
купить последователей крестовой веры. И тогда я бросил к их ногам нашейную секиру отца, пообещал, что крещусь и стану проповедовать единственную святую веру!
Они выкупили меня, несмотря на жадность торговца…
— Почему ты не пытался сбежать или убить себя? — спросил Вольг. Он не собирался упрекать старца, тем более что тот действительно принял духом новое учение. — Не все рождаются смельчаками и героями, мой друг, — ответил чернец. — Позже я не раз спрашивал себя, «почему?», но каждый раз находил множество достойных оправданий… Я продолжал проклинать Богов-Предков, был рьяней всех проповедников и не терпел Небесных Богов даже в речи. Так уж повелось: предатель более всех ненавидит того, кого он предал. И я не был исключением из этого правила… И тогда
Господь приготовил мне тяжкое испытание.
Когда я был уже зрелым, старшие братья отправили меня в порт выкупить крещеных рабов. Теперь я был чьим-то спасителем! — Болезненная гримаса исказила лицо старика. Наверное, он всю жизнь мучился этим, боялся кому-либо признаться, но тут
его прорвало. — Среди вереницы рабов я увидел мальчика-вятича. Насколько я мог судить, его ждала та же участь, что и меня когда-то — живая игрушка для
сластолюбивого богатея! — Чернец злобно сжал кулаки и скрипнул редкими зубами. — Я решил спасти его. Подошел ближе и только тогда разглядел, что юнец был связан. Я спросил торговца, в чем его вина. — Старик с полминуты молчал, потом, как в болезненном сумраке, заговорил вновь: — Мальчик несколько раз пытался убить
себя, лишь бы не достаться мужеложцу… Я был потрясен! Но торговец поразил меня еще сильнее. Он рассказал, что вообще редко молодые «дикари» доживают до продажи,
предпочитают убить себя, только бы не попадать в гаремы — это такие заморские обиталища при хоромах богачей, где во множестве живут женщины и мужчины для услады хозяина, — пояснил чернец. — Меня обуяла зависть! Я возненавидел мальчишку! Его сила духа превосходила мою… Мне захотелось унизить его, растоптать!..
Вольгу показалось, что старец в этот миг даже стал ниже ростом. Чернец же продолжал:
— Я подошел к мальцу, говорю: «Отрекись от своих Богов! Они покинули тебя!» Он молчит. Строптивый, думаю, ну ничего, сейчас узнаем, из какого ты теста. Приказываю торговцу: «Развяжи!» Тот выполнил. Я снова к мальчишке. Реку: «Становись на колени и моли Господа нашего и Сына Его, чтобы спасли тебя!» А он… Он, друг мой, знаешь, что сделал?.. Метнулся в сторону, на охранника. Болван подумал, что раб решил на него напасть, выставил вперед копье…
Чернец замолчал, вперив глаза в черноту ночной дороги. Тягостной была та тишина. Святец заговорил чуть погодя:
— Когда он умирал, то радовался, что никогда не будет над ним никакого господина, на которого еще и молиться придется!.. До последнего вздоха юный вятич прославлял Небесных Предков за свой рок… Он так и не стал ничьим рабом. — Черноризец пере-
вел дух, порывисто вздохнул. — Больше месяца я молил Господа нашего и Сына Его, чтобы простили меня за гибель мальчика. Просил, чтобы Они научили меня смирению или же и вовсе убили за глупость… Я плохо спал, почти не ел и не выходил из своей клети… Дни перепутались с ночами. Я был близок к безумию, когда мне явился дух того мальчика. Он сердечно благодарил меня за то, что я помог ему достойно умереть, без рабских пут, говорил, что Боги-Предки прощают меня!.. Но я Им уже не верил! Впрочем, как и себе…
— И ты пошел странствовать, — закончил за старика Вольг.
— Да, — печально кивнул чернец. — Мой дух был растоптан, и Господь повел меня по миру… В пути я понял, что напрасно проклинал одних Богов и превозносил других, — все Они равны в справедливости и в деянии благ. Ведь и о человеке судят не по его Богам, а по его деяниям…
Более старец не проронил за всю дорогу ни слова. Он шел понуро, постоянно спотыкался и вяз в грязи… Его мысли были далеко. Вольг был уверен, что сейчас чернец вновь оказался на предпортовом торгу, а перед ним снова выстроилась шеренга из рабов, среди которых стоял повязанный по рукам и ногам мальчик-вятич…
_____________________
Продолжение
Глава 3. По зову сердца: http://proza.ru/2023/08/18/1129