- Я ухожу от тебя!
- Отлично!
- Ты больше такого как я не встретишь!
- Боже! Одна новость лучше другой!
(Не слова автора)
Две недели отпуска пролетели почти незаметно, Женя вернулась в Москву. Впереди еще было несколько свободных дней. С утра ей кто-то «заботливо» переслал последние сводки новостей. Она закрыла страницу, так и не дочитав, чтобы тревога снова не стали пульсировать в ее мозгу. Потом включила какой-то старый фильм, в котором люди смеялись и жили своей обычной жизнью. Ей снова захотелось вернуться в то время, когда все было спокойно и понятно. И как-то нелепы теперь казались все ее неурядицы в прошлом. Словно в ответ на ее мысли, откуда-то с улицы, рефреном, донеслась песня известной группы, солист которой что-то пел об окончании эпохи.
В Москве ей сложно было уснуть сразу, вот и сегодня Женя снова выбилась из привычного графика и провалилась в тяжелый, ватный сон.
Федор Николаевич, или как она его называла ласково, Фет, пил из горлышка стоя, шатаясь как неустойчивая конструкция на ветру. Виски выливался из бутылки, лишь частично попадая в открытый рот, жидкость растекалась по его щекам, шее и уже давно несвежей рубашке. Фет, внезапно для себя, опорожнил свой голодный желудок прямо себе под ноги, забрызгав обувь. Почувствовав облегчение, он разразился странным, хрюкающим смехом, который перешел в глухое рыдание. Через несколько минут, озираясь по сторонам, он с силой швырнул почти пустую бутылку в ближайший овраг, распугав топтавшихся рядом птиц, потом нечленораздельно попросил салфетку у своей спутницы и вытер лицо. Был полдень. Прохожие с осуждением в глазах смотрели на него и торопливо шли дальше по своим насущным делам.
Сегодня в этом человеке ей было сложно узнать руководителя успешной компании, всегда такого импозантного, с виду интеллигентного и аккуратного, в начищенных до блеска туфлях, и казалось, наглаженных шнурках.
Сейчас это был просто какой-то пьяненький, хамоватый мужчина неопрятного вида, приблизительно лет 40, с редеющими волосами, безумным взглядом, который еще 5 минут назад крыл матом таксиста и именно поэтому был высажен на пол пути от своего дома. Он близоруко щурился и хлопал себя по карманам брюк, видимо, потеряв свои очки. Женя снова окинула его грустным взглядом, решив, что нельзя бросать человека в таком состоянии. С тяжелым вздохом она остановила следующую машину.
Уже который раз она пообещала себе завершить эти токсичные отношения, напоминающие ей болезнь, которой нужно переболеть, только антитела почему-то все никак не вырабатывались. Поначалу она долго анализировала - зачем вообще стала встречаться с ним, но анализ ситуацию не спасал. Появлялись только досада на себя и страх, ведь она видела в нем бездну, которая грозилась поглотить ее и без того шаткий мирок.
Проблема была еще и в том, что когда они были вместе, им двоим не нужен был остальной мир, делиться с кем-то в их планы не входило вообще. Расставание даже на короткое время было крайне болезненным для обоих. Но остальной мир настойчиво требовал их обратно. Миру было плевать на этих двоих, даже напротив, он хотел, чтобы люди помнили, что все в нем в итоге конечно, зыбко и хрупко.
Бывало и так, что мрачные мысли, словно тучи, исчезали с небосклона и все происходящее тогда казалось какой-то одной сплошной эйфорией, эдакой квинтэссенцией счастья. Фет для нее был еще и мистической фигурой в ее жизни. Иногда ей казалось, что он видит все на расстоянии и может даже управлять какими-то процессами. Бред, конечно...Но случались такие вещи, которые объяснить она не могла.
Потом холодный рассудок снова отрезвлял ее и настаивал сворачивать этот цирк с конями - этот человек мог предать ее в любой момент.
И пока она раскачивалась на своих садомазохистских качелях, разрыв все откладывался на потом. Сейчас для этого тоже было совсем неподходящее время.
Недавно Фет потерял очень близкого ему человека. Не в том смысле что этот человек где-то жил и их пути резко разошлись, а потерял совсем. Безвозвратно и непоправимо. Поэтому она могла простить ему сейчас все, уважая и разделяя его скорбь. Жалость при виде него, заслоняла все плохое. Она готова была защитить его от всего мира. Этот детина, под метр 90, казался ей сейчас маленьким и совсем беззащитным. Фет это знал, поэтому с каким-то ожесточением пускался во все тяжкие.
Иногда она думала, что он ненавидит и презирает всех женщин. Но она отгоняла от себя эту мысль, ведь человек, который так любит себя, не может испытывать такие сильные чувства как ненависть, или любовь.
- Эврика! – воскликнул Федор Николаевич.
- Женька, я нашел свои очки! – он надел их, и она увидела, что одно стекло было разбито.
- Дай сюда, пожалуйста, нужно купить новые! – она сняла с него сломанные очки и положила в сумочку.
Федор Николаевич любил театр и был из тех мужчин, которым нужно периодически страдать. В последние годы он менял женщин как перчатки. Кризис среднего возраста, что вы хотите, поиск себя. Надо отметить, что он был крайне избирателен и требователен в своих предпочтениях. Он словно ученый, открывал для себя каждую новую женщину, разбирал ее душевную составляющую на волокна, перебирая все ее сильные и слабые места, собирал анамнез, а потом своим эмпирическим методом проверял догадки - давил на разные точки, периодически вопрошая: «А так больно? А сейчас? А здесь?» и радовался при этом, как ребенок, если болело - значит он мог управлять, регулировать степень боли, при желании даже вылечить...
Если она реагирует, значит ей не все равно, она чувствует, значит он не одинок, как раньше.
Хотя, кого он обманывал, он навсегда останется одиноким мальчишкой, со своими обидами и страхами, глубоко зарытыми и залитыми цементом в глубинах сознания. И упаси Бог, если кто-то откопает его настоящие скелеты.
Нет, липовые он покажет сам, в конце концов, люди же должны быть искренними друг с другом. Но если кто-то по своей беспечности надумает оголить себя перед ним изнутри, как он тут же запишет каждую слабость себе в «блокнотик» в своей голове и использует потом против этой неосмотрительной особы очень неожиданным образом, в какой-нибудь банальной ссоре. Он будет провоцировать и смотреть на реакцию. И если дама сдастся, ну это уж совсем тоска.
Потом, в момент близости, женщина неожиданно для себя обнаружит, что прощает его, ведь это он так, не со зла. Ну просто такой характер. Так - то он хороший и весь в белом, правда, конь его давно сдох и белые одежды изрядно запылились, что и цвет их теперь не разберешь, ну это все такие мелочи.
Женя выскочила из машины и почувствовала резкую боль в ноге. Доктор сказал, что нужно ехать на МРТ и предположил что порваны связки. Снимок на МРТ подтвердил диагноз врача. Теперь она не сможет бегать по утрам и вообще, она не представляла себе - как это ходить, как черепаха целый месяц, пока ей колют в колено ее собственную плазму. Она все время прислушивалась к своей ноге, а та будто специально твердила ей, отдавая острой болью, когда Женя начинала по привычке ускорять шаг: «Прекрати спешить, хватит! Все успеешь в свое время. Добегалась уже. Теперь мы должны быть осторожны».
- А как же моя куча дел? – мысленно спрашивала она ногу, и тут же сама себе отвечала фразой из фильма: «Подождет твоя куча».
На утро ей позвонили с незнакомого номера, голос в трубке сказал, что ее имя Тамара Сергеевна и что она супруга Федора Николаевича. Тамара Сергеевна ей сразу понравилась, это была мудрая и воспитанная женщина, никаких истерик, упреков и оскорблений. В другой ситуации, они вполне могли бы даже подружиться. Но в какой-то момент беседа напомнила Жене деловые переговоры, когда Тамара Сергеевна спросила, а нужен ли Жене Федор Николаевич, и будет ли она его забирать. Что значит "забирать" Женя не понимала, т.к. ну это же не вещь, вот так вот взять и забрать, положить, спрятать или носить с собой. Человек сам всегда для себя решает с кем он. Они все обсудили и больше ее пути с этой семьей не пересекались никогда.
- Ну вот и закрылся один гештальт, как сейчас модно говорить – иронично сказала Клавдия, томно вздыхая и потягиваясь своим загорелым телом, будто довольная кошка. Федор лежал на спине, пытаясь нащупать свои очки на тумбочке слева от себя, но безуспешно.
Она пружинисто спрыгнула с кровати и по-детски, вприпрыжку, дурачась, стала кружить по комнате. Он всегда удивлялся, откуда в ней появляется столько неуемной энергии, когда он полностью опустошен и не может даже двигаться, видимо, она забирает ее всю себе без остатка. Федор передумал спрашивать который час, потому что она не любила когда он упоминал о времени в ее присутствии.
- А они чем-то похожи, хотя... – подумал Федор и тут же прогнал от себя эти навязчивые мысли.
- Прекрати быть таким серьезным, ну же! – Клавдия игриво прыгнула к нему на кровать и стала теребить его волосы, гладить лицо и уголки рта. Ее глаза снова слегка затуманились, а пальцы стали все настойчивее. Когда она нежно поцеловала его ладонь, у Федора стало учащаться дыхание и громко стучать где-то в области сердца. Затем она резко убрала его руку, как бы стряхнув с себя гипноз его зеленых глаз.
- Ты ждешь, что я помогу тебе, мой мальчик, дам ценный совет? Эх, мне бы кто помог! - продолжила она глубоко вздыхая. Клавдия встала и отошла к окну, устремив на него свой долгий, немигающий, взгляд.
- Переменчива, как погода в столице – подумал он. Вьющиеся волосы в естественном беспорядке разметались на ее голове, и в тусклом, уличном свете, который лился из окна, она напоминала очаровательного, соблазнительного чертенка.
В образовавшейся на какое-то время тишине можно было услышать, как соседи громко хлопали входной дверью. Они покидали свою квартиру и куда-то настойчиво уговаривали пойти ребенка, который капризничал. Но и эти звуки скоро стихли. Клавдия вдруг вышла из оцепенения, приоткрыла окно, скрестила на груди руки, словно защищаясь от порывов холодного воздуха.
- А этот твой последний роман, или что там это было... – ее красивый голос был слегка хрипловат после молчания, видно было, что ей что-то не дает покоя, и она продолжила:
- Ты бы хоть раз спросил каково мне? А мне как в том плохом анекдоте, где Леша это я, помнишь:
- Леша, я влюбилась в другого.
- Лена, а как же я?
- Совсем забыла...
Леша, как ты?
- Не смешно? - с сарказмом в голосе спросила она и пожала плечами.
В это время в комнату бесшумно вошла абиссинская кошка Соня, запрыгнула на стол, и точным, резким движением лапы смахнула бокал на пол. Вдребезги.
- Посуда бьется к счастью - автоматически зачем-то вспомнилось Федору.
Клавдия молча собрала осколки и выдворила свою любимицу за дверь.
- А хочешь, начни писать. Я не знаю...ну там рассказы... все что угодно... для себя, «в стол», знаешь, говорят это помогает. Сможешь выговориться, возможно, станет легче, а с твоими амбициями, можешь даже добиться в этом успеха. Тебе просто необходимо вытащить из себя все, что ты копил столько времени, иначе это сожрет твой мозг изнутри. Зачем ты разрушаешь себя, Федор?
Ты мне про нее так много говоришь и так много молчишь... Нас всегда трое, мне неуютно от этого. - она поежилась и накинула рубашку на голое тело.
- Сейчас скажу крамольное: если начнешь писать, обесцень ее как личность, выпяти наружу все те качества, которые не любишь в ней, преувеличь их сверх меры, куда без этого, это ж в терапевтических целях, так сказать». - она невесело усмехнулась.
- Нужно двигаться куда-то, а ты застыл в этой своей жалости к самому себе. Ты уязвим и слаб. И ты не нравишься мне таким. Сломанный мальчик какой-то.
- Ну какой из меня писатель, Клава, ты правда думаешь что стоит марать бумагу? Тут даже медицина бессильна, а ты со своим писательством – Федор мрачно усмехнулся.
- Правда. Так хотя бы ты сможешь сублимировать свою энергию в мирное русло – Клавдия стала массировать себе виски, видимо, началась мигрень.
- И прекрати пить, в конце концов! Не люблю этот стеклянный взгляд, когда ты выпьешь, и твои жалящие фразы в мой адрес. Меня то они уже не могут глубоко задеть, иммунитет выработался, но бывает крайне утомительно выслушивать бесконечный деструктивный поток. Ну что ты так смотришь на меня? Я зануда, да?
- Да! – машинально произнес он.
- Сам такой! - она тихо засмеялась и закурила.
Изящные, длинные пальцы театрально держали сигарету, пепел дважды упал на пол, пока она настойчиво убеждала его стать тем, кого он в себе никогда не видел. Клавдия была всегда такая естественная и раскованная во всем что она делала, но в тоже время Федора не покидало ощущение, будто идет съемка какого-то фильма. Она театрально откидывала волосы со лба, смеялась своим бархатистым смехом. И эта ее походка...разве так ходят женщины по улице, так ходят только по подиуму.
- Интересно, в магазин за продуктами она тоже так заходит – зачем-то подумал он и улыбнулся. Эта ее двойственность и смена настроений его возбуждали и пробуждали воспоминания.
- Хорошо, я попробую сделать как ты сказала. – он сел в постели, окинул комнату блуждающим взглядом, но так и не обнаружил свои очки и часы в зоне видимости. - Значит оставил в другой комнате – с досадой подумал Федор.
- Нужно немедленно уходить – подталкивал он себя изнутри, но ему так не хотелось вставать, покидать эту иллюзию тепла, понимания и сочувствия, куда-то бежать, чего-то достигать и быть тем, кем он не являлся на самом деле. Хотелось просто лежать в этом симулякре. И пусть весь мир подождет. Или уснуть и не просыпаться. Тоже выход, но не для него. Он еще покажет всем...Всем покажет... Кому и что он должен показать Федор пока и сам не знал, но где-то внутри росло в нем непонятное чувство, как будто он все это время находился под наркозом и, вдруг, стал постепенно приходить в себя.
- Наконец-то ты улыбаешься! Я думала ты снова впал в свой анабиоз. А вот скажи мне, пожалуйста, почему ты считаешь, что она непременно хотела за тебя замуж? – она повернулась и снова начала зачем-то эту тему, выпуская дым колечками в его сторону. Клавдия ждала ответ и устремила на Федора свои большие глаза, смотрящие как бы вглубь него, словно рентген. Но тут вздернутый носик смешно сморщился, прищуренный правый глаз стал защищаться от дыма и ощущение что его просвечивают насквозь прошло.
- Сам посуди – продолжила она свой монолог -
- Для женщины ты крайне обременителен. Ты же требуешь колоссальной душевной отдачи, а что ты можешь дать ей взамен? Вот то-то и оно! Еще эти твои огромные тараканы, Федь, они же совсем не спят, они глушат свой коктейль из детских травм и на асфальтоукладчике катаются по бедным женщинам без выходных. Мне кажется я понимаю ее чисто по-женски, эту твою последнюю...ну, Евгению... А про мужчин она, наверняка, тебе навешала длинной, вкусной, лапши, чтобы все закончить. Зная тебя, ты бы вряд ли бросил ее на пике таких страстей, они тебе нужны, как воздух, ты питаешься ими. Ты не думал, что она подвела тебя к тому, чтобы ты сам сбежал? А ты стал сначала метаться - менять на 180 градусов свою упорядоченную, сытую жизнь страшно и остаться потом у разбитого корытца, если что-то не срастется, ну согласись, такой себе вариант. Тогда она сама ушла, да еще с этой дурацкой формулировкой. Просто твоя Евгения увидела тебя таким какой ты есть, без прикрас. А страсти все накалялись. И силы были ее на исходе, ведь ты, Феденька, тот еще вампир, ты же высасываешь все ресурсы из женщины, душишь собой.
- Замолчи, Клава! – Федор поморщился как от зубной боли.
Но она все не умолкала.
- Это же элементарный инстинкт самосохранения, понимаешь? Женщина смоделировала ситуацию, ты купился. А она просто поняла что не выживет с тобой, либо ты, либо она, кто-то должен был сойти с дистанции. Ты, конечно, себя убедил, что у нее там мужчины. Тебе так удобно и спокойно засыпать было. Конечно, Федь, виноваты всегда женщины. И вот ты уже включил 3 скорость, волосы развеваются назад и ты мчишь за горизонт, что ей и требовалось в итоге. Орел! На самом деле, ушла то от тебя она! Хотя, какая теперь разница... Ну просто я сейчас проявляю солидарность, я же тоже женщина. – Клавдия снова смеется грудным смехом и наливает коньяк, включает свой любимый джаз, поющий голосом Nina Simone, начинает танцевать.
- Вставай, мой мальчик! – тащит с него одеяло и тянет за руки.
- Танцуй со мной! Не нужны тебе твои очки, не ищи! Это танец. Там не нужно смотреть, только ощущать - растворись в нем, как кусочек рафинада в чае. Ты мой кусочек рафинада сегодня.-
Целует его. Смеется запрокинув голову назад. Ему всегда нравился ее смех, обычно он заразителен, но сейчас Федору было сложно даже улыбаться. И все ее слова. Они всегда бьют точно в цель, будто кувалда, не увернуться, каждое слово болезненно, потому что правдиво. Где-то в глубине души он все это понимал, но не хотел признавать. Не сейчас. И не с ней. Может быть наедине с самим с собой, но только не здесь и не сейчас. В конце концов, что она о себе возомнила. Она права, ей самой нужна помощь.
Федор поцеловал Клавдию в шею, зарылся носом на мгновение в эти вкусно пахнущие волосы, обнял и сильно сжал ее своими огромными ручищами, словно хотел сломать. Клавдия начала вырываться, ей было больно. Он ослабил хватку, рукой взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. Потом долго целовал в губы, пока ее тело не сдалось и не обмякло в его руках. Он хотел чтобы она просто молчала. Аккуратно, как пушинку, он взял ее на руки и положил на кровать. И стал быстро одеваться. Клавдия наблюдала за ним, прижав колени к груди.
Он спешил так, как будто его кто-то все время подгонял. Как будто кто-то ждет его сейчас очень важный, и если он не уйдет отсюда, то через минуту этот важный для него человек навсегда исчезнет.
Мысли лихорадочно сменяли друг друга. Федору вдруг стало нехорошо от того, что он резко наклонился, когда поднимал бумажник с пола, он медленно встал, оставил деньги Клавдии на столе и вспомнил что не ел уже сутки.
Почему-то, вдруг, еще вспомнился эпизод из детства - ему внезапно захотелось сесть в тот самый поезд, как тогда, когда ему было 5 лет и они ездили с родителями на море, и чтоб колеса выстукивали тот же знакомый ритм, под который он уснет беззаботным и счастливым сном, ведь завтра он увидит море, а потом еще весь год будет помнить о нем. Но нет больше его родителей и этого поезда, который умчит его туда, где ему будет спокойно, нет пока того места, где он наконец-то освободится от тяжести в своей голове и сердце.
Он огляделся вокруг, как бы прощаясь. Федор не хотел больше оставаться здесь, принимать душ, слушать джаз. Он так и ушел молча, унося на себе запах ее любимых духов, смешанных с запахом их тел.
И даже не успел как следует надеть тот самый галстук, который подарила ему на день рождения та, другая женщина, о которой так много говорила Клавдия.
- Наверное, купила на последние деньги – глядя на себя в лифте и поправляя его думал он. Галстук был дорогой, и он знал, что у нее не было тогда таких средств. Женщина, с которой он всегда ощущал родство душ, но которую он так и не смог до конца простить. Он все еще скучал по ней.
По дороге домой, в его голове назойливо звучала песня, от которой Федор никак не мог избавиться. Он, конечно же, забыл ее название. Потом, все-таки, нашел, песня называлась «In My Secret Lyfe» Leonard Cohen, вслед за ней он поставил Lizz Wright "Stop". Он включал их снова и снова, вслушиваясь в слова, там пели про него. Все эти песни сейчас были про него. И все хрупкие женщины с ее глазами были сейчас ею. Он всматривался в толпу уже не первый раз. Глупо. Федор знал, что все равно будет искать ее, это уже вошло в привычку. Иногда он вздрагивал, если видел похожих на нее женщин и долго не сводил с них глаз.
Шел 3 день, когда Федор Николаевич что-то исступленно печатал в своем ноутбуке, он забывал иногда поесть, не помнил когда спал и какой сегодня день.
Женя проснулась с улыбкой, хотя это утро и было пасмурным. На часах было 10-00. За окном барабанил дождь. Москва напоминала Венецию, мэру впору было нанимать гондольеров, но зачем-то искали водолазов. Обычно такая погода ее совсем не радовала, а сегодня настроение было каким-то на удивление приподнятым. Ей крайне редко снились сны, но если уж снились, то зачастую не просто так.
В этот раз ей приснился человек, о котором она ничего не знала уже очень долгое время. Да и в памяти он всплывал все реже. А тут целый сон. Она сварила кофе, сделала свою утреннюю зарядку и вспомнила о своем сне - там она зачем-то напечатала его имя в поисковике и зажмурившись нажала клавишу «Enter».
- Не может быть... Вот это метаморфозы жизни!
На фото был Фет, только там он располнел и отрастил бороду, не Лев Толстой, конечно, но весьма солидную. Жил он теперь постоянно на том острове, у океана и курил трубку. А еще он стал писателем. Кто бы мог подумать! Она улыбнулась и прочла один из его рассказов.
Женя ни за что бы не узнала в главной героине себя, так как он изобразил ее там в виде скучной мещанки, очень гротескно, если бы не фразы и выражения, которые были известны только им двоим. Это был как пароль или призыв: «Прочти меня! Узнай меня!» Она улыбнулась. В некоторых его рассказах сквозили одиночество и тоска, еле уловимые, правда, щедро сдобренные, прикрытые сарказмом и иронией в его стиле. Она искренне порадовалась за Фета, что он нашел себя в творчестве. Женя всегда восхищалась людьми, которые умели творить. А тут Федор Николаевич стал творцом, причем совсем не стыдным таким, а очень даже талантливым.
Поздно вечером Женя вспомнила про сувенир, который Фет привез ей когда-то давно из Турции, или Испании. Это был брелок – янтарная птица, внутри которой находился скорпион. Эта вещь никогда ей не нравилась, но почему-то до сих пор валялась в шкафу. Она взяла его в руки, на несколько минут окунувшись в воспоминания, потом открыла мусорное ведро и захлопнула крышку. Затем выключила свет.
- И все же, скорпионы не должны жить в птицах, Фет... птицы тогда не смогут летать, а скорпионы творить. Может быть увидимся в следующей жизни... – успела подумать Женя, прежде чем Морфей стал показывать ей новые сны.
Утро плавно перетекло в новый день. Завтра на работу. Она, все-таки, решила прогуляться и взяла зонт. В конце концов, это был всего лишь летний дождь.