Глава 131
Надо ли говорить, что встреча с герцогиней де Лонгвиль не разочаровала меня? С минуты этой встречи я стал её поклонником навсегда. В отличие от Марии де Шеврёз, герцогиня де Лонгвиль никогда меня не обманывала. Ни в чём. Мы были всегда заодно, я мог легко на неё положиться во всём, как и она на меня.
Мог ли я предполагать, что подобные отношения возможны между мужчиной и женщиной? Разумеется, никогда бы мне и в голову не пришла такая несбыточная мечта. И это было больше, чем дружба, а также больше, чем взаимная любовь. Это было той небывалой смесью того и другого, когда одно невозможно отделить, отличить от другого. Наверное, о подобных отношениях мечтают дети, читая сказки, пока не вырастут и не поймут, что они только в сказках и бывают.
Разумеется, не всё было идеально. Для меня не было идеальным то, что герцогиня – замужняя женщина, и нам приходится скрывать наши отношения. Но это нивелировалось тем, что её супруг, который был существенно старше меня, на целых семь лет, был при этом старше самой герцогини ещё существенней. Её почти дочернее отношение к герцогу никак не унижало моих чувств.
По-видимому, герцог и сам понимал, что его сердце уже не может соответствовать пылкой молодости и страстности его молодой жены, которая вполне годилась ему в дочери, поэтому если он и ревновал, то никогда не дал повода почувствовать это.
Для герцогини, вероятно, тоже было не слишком удобна необходимость скрывать наши отношения, но, вероятно, эта постоянная таинственность делала наши свидания более привлекательными для нас обоих. В политических взглядах мы настолько совпадали, что понимали друг друга не то, что с полуслова, но даже с полувзгляда. Мы были похожи в том, в чём похожесть сближает, и были не одинаковыми в тех качествах, которые должны быть противоположными, чтобы сделаться более привлекательным. Это была любовь, но я не прав, употребив слово «была», ведь эта любовь продолжается и поныне, и будет существовать, пока я жив, или пока жива она. Убеждён, что если за гробовой доской есть хотя бы что-нибудь, то и за ней сохраним мы нашу взаимную любовь.
Но как же мешал нашим отношениям назойливый Франсуа де Ларошфуко! Это немыслимо, нестерпимо, непередаваемо! Он даже устроил охоту на меня, самую настоящую охоту, какую устраивают на кабана или на волка.
И это вопреки тому факту, что нам следовало бы быть политическими союзниками!
Впрочем, быть может, презрение к нему у меня рождено тем, сколь сильно он похож на меня, как и все мемуаристы нашего времени, как господин де Гонди, коадъютор парижский, а впоследствии Кардинал, как его друг Талеман де Рео, как госпожа де Савинье. Вот и я вошёл в эту пишущую братию, что заставляет меня ощущать себя ровней Гримо, этого графомана, который записал столь же точно некоторые из наших похождений, сколь же нелепо нагромоздил в этих записях своих ошибочных суждений, выводов, впечатлений и Бог знает ещё каких безделиц, фантазий и заблуждений! Не устану опровергать его, но восхищаюсь его плодовитостью. Одно слово – графоман, которым я отныне должен называть также и себя.
— Герцогиня! — сказал я. — Видеть вас для меня – высшее счастье, а видеть вас столь близко и, я осмелюсь сказать, интимно, это верх блаженства.
— Для начала, когда мы наедине, зовите меня попросту Анже, — возразила Анна Женевьева. — Так звал меня дорогой мой батюшка. Это имя мне по сердцу.
— Хорошо, дорогая Анже, — тотчас отозвался я и запечатлел поцелуй на её руке.
— Вы можете продвинуться гораздо дальше, — сказала Анже, подставив для начала свою щёку.
Описывать дальнейшее мне не позволяет скромность.
Мы наслаждались близостью очень долго и потеряли счёт времени.
Наконец, настал и тот момент, когда обоим нам хотелось поговорить о чём-то отвлечённом от наших взаимных чувств.
— Анри, что вы думаете о правлении Мазарини? — сказала Анже.
— Я полагаю, что его давно пора приструнить, — ответил я.
— Ах, как это чудесно! — воскликнула Анже. — Ведь точно то же самое думаю и я!
— С этой минуты мы можем не только разделять наши мысли на это счёт, но и объединить усилия для реализации нашего желания, — ответил я. — Мы могли бы организовать национальное течение, возглавляемое, разумеется, людьми знатными и наиболее достойным, как вы, например, и как члены вашего семейства. Это течение могло бы превратиться в партию, которая со временем могла бы добиться полной отставки Мазарини.
— Именно о таком развитии событий я хотела посоветоваться с вами, и мне интересно знать ваше мнение о том, каковы перспективы у организаторов этого течения в наихудшем случае? — спросила Анже.
— Я понимаю, почему вы не интересуетесь наилучшим вариантом развития событий, поскольку наилучшим вариантом должна считаться ваша полная победа, — согласился я. — Мне кажется, что наихудший вариант этого дела не представляет для вас серьёзной опасности, так что дело это стоит того, чтобы за него взяться.
— Да, разумеется, объяснять мне вероятный исход наилучшего развития событий мне не надо, — согласилась Анже.
— Что ж, полагаю, что Мазарини не решится преследовать представителей столь знатного рода, как вы, без особых на то причин и оснований, — ответил я.
— Но ведь он решился арестовать и заключить в замок герцога де Бофора, разве не так? — спросила герцогиня.
— Подобное заключение следует рассматривать лишь как временное неудобство, — ответил я. — К тому же у меня имеются основания полагать, что скоро оно закончится, и наш славный герцог де Бофор вновь обретёт свободу.
— Неужели это правда? — обрадовалась герцогиня. — Откуда вы можете этот знать?
— Я знаю это хотя бы уже потому, что приложу к этому максимальные усилия, — ответил я.
— Вы надеетесь уговорить Мазарини освободить Бофора? — с сомнением спросила Анже.
— Я надеюсь решить этот вопрос положительно, а какими средствами я при этом воспользуюсь, вы узнаете после того, как вопрос будет решён окончательно, — ответил я.
Я обещал, что всё будет устроено наилучшим образом.
Вечером я получил письмо от Шевретты. Она сообщила, что Кэтти, которую я ей рекомендовал в служанки, и которая стала ей за эти двадцать лет близка как настоящая подруга, хвала Господу, выздоравливает. Только после этого, там же она сообщила, что её жизнь чуть было не прервалась после жестокого покушения на неё одного страшного человека, который, быть может, опасен и для неё самоё. Я уже привык к некоторым нарушениям последовательности изложения в письмах Марии. Признаться, я отнёсся к этому письмо слишком пренебрежительно, поскольку все мысли мои были уже о моей дорогой Анже. Мне следовало бы написать Марии и расспросить о подробностях происшествия, и, в особенности, о том человеке или, точнее, о тех двоих людях, которые дерзнули осуществить нападение на дом герцогини. Если бы я уделил этому дело больше внимания, я убеждён, что многих несчастий впоследствии могло бы не случиться, ведь мы могли бы принять надлежащие меры для защиты себя и тех, кто нам дорог, или хотя бы в ком мы просто принимаем участие. Новая любовь совершенно отвлекла меня от всех событий вокруг моей прежней пассии, что объясняет, но не оправдывает моего пренебрежения.
Описываемые мной события происходили в такие времена, когда любовь, политика, интрига и война переплетались в такой тесный клубок, что разделить их, отделить их друг от друга просто невозможно. Я должен был это учесть.
Теперь-то я знаю, что человеком, который едва не убил Кэтти, был отец Мордаунта.
Герцогиня не написала ни слова о том, что один из двух нападавших убит. Впрочем, в её письме содержался намёк на это, она сообщила, что страшная опасность отступила на половину.
(Продолжение следует)