Отрезав от сырной головки большой ломоть, похожий на серп луны, ночь села ужинать. Мерное, неспешное её жевание сопровождалось то ли скрежетом зубов, то ли скрипом ствола осины, жалобой косого, либо назиданием филина. Не переставая есть, уставившись невидящими глазами на чёрный задник неба, вышитый бисером созвездий, ночь шептала недовольно:
- Никакого порядка. Одни появляются, другие гаснут, третьи оставляют после себя только лишь свет, а сами уходят неведомо куда, не сказавшись никому - зачем.
Привыкшее к переменам настроения ночи, небо сочло за лучшее промолчать, дать ей время утерять хотя малую толику своей горячности, как оно и бывало обыкновенно - к утру, но нынче всё случилось куда скорее.
Уронив сыр в черничный соус облака, ночь озадаченно шевельнула бровью, но , - не бросать же, - и, лизнула сбоку, да после макнула ещё раз. Кушанье показалось ей, хотя и непривычным, но неожиданно приятным, отчего настроение её сделалось менее приторным, да не слегка, а до того, что порешила она обойти вниманием и некстати скатившуюся с небосвода слезинку метеорита, и невнятную возню ветра с дождём, что приготовляясь к полуночному концерту, старались разучивать свои партии как можно тише.
Но, - то ли ночь была недостаточно голодна, то ли сахару в черничном соусе добавлено слишком, или сыр оказался кисловат, из-за того, что незрел, а мусолила ночь тот кусок до самого рассвета, покуда вовсе не истомилась.
Сощурившись в сторону рассвета, ночь задремала, сама не заметила как. Поговаривают, что проспит она так почти до самого заката, а после вновь примется за старое: отщипывать от сыра, да ворчать.