Есть в нашей деревне вдова тридцати восьми лет, по имени Ираида. Её взрослая дочь живёт в городе, а Ира держит маленькое хозяйство по соседству со мной.
Раньше рядом с нами располагался совсхоз, где были рабочие места, проводились большие гуляния, но, во всем известные года, он развалился, населения стало меньше, закрылся медпункт... А когда закрылась ещё и школа, многие подались в город, который от нас не так уж и далеко. Сохранилось несколько деревень в округе, где жители не притязательны — старики, люди с машинами, чтобы кататься на работу и учёбу, и конечно, дачники, приезжающие только на лето. Свободных мужчин в нашей деревне нет, разве что старик Терентий, но ему уж за семьдесят лет, и он женат на своём самогоне. А одинокие женщины — вдовы, разведённые, вот как соседка моя, Ирка, живут себе потихонечку, на судьбу не сетуют, всё сами.
Но вот в один год все приметили, что Ираида начала как-то подозрительно полнеть. В город она не выезжала, да и у неё гостей не появлялось... На все расспросы она отвечала уклончиво, отмахивалась. А позже стала уж совсем нагло врать, что у неё такое едва ли не каждый год происходит: сбои гормональные, вот и полнеет. А потом, дескать, похудеет. Хотя я за всю свою жизнь по соседству с ней ни разу не наблюдала таких сбоев. В общем, через девять месяцев она поехала в город "подлечиться", а вернулась уже через неделю, похудевшая в три раза. Не лечение, а просто волшебство какое-то!
Ясное дело, что она ездила рожать, а ребёночка оставила в роддоме, но остался вопрос — кто же отец? Это явно кто-то из наших, а значит, семейных мужчин. Вся деревня наполнилась подозрениями и гудела, как разозлённый улей. Женщины косились на соседских мужиков — своего подозревать ни одна не желала, хотя страх и недоверие поселились в каждом женском сердце.
К Ираиде много раз подступали с расспросами, но она упорно хранила молчание. А когда к ней приехала дочь в гости, одна из соседок, Алла, сразу донесла ей о приключении матери.
Шокированная девушка тоже попыталась выяснить подробности, но и ей Ираида сказала то же самое: не было ничего. Приболела, мол, подлечилась, теперь — всё хорошо. Со временем разговоры стали утихать. Никто из мужчин в измене не сознался, из семьи не намылился, всё спокойно. Но та самая Алла никак не могла успокоиться. Сначала она всё подначивала Иру, продолжала распускать сплетни, хотя её уже никто не хотел слушать, шутила про детдом и возмущённо восклицала что-нибудь про "кукушку, скачущую по чужим мужикам". Мол, "вот этой-то всё с рук сходит, кабы другая, так был бы скандал, а тут — спокойнёхонька, как так и надо!"
Ровно через год она подарила Ире набор из ползунков и чепчика, с днём рождения ребёнка поздравила. Вот тут даже у равнодушных соседей ёкнуло в груди, но Ираида только хмыкнула, выбросив подарок в компост. А позже со стороны Аллы началось откровенное вредительство. Она и осот раскидывала Ирке по огороду, и соль по грядкам рассыпала. Даже пыталась кур потравить. Люди наблюдали за озлобленной осадой с любопытством. Кто-то Аллу осуждал, кто-то поддерживал, но никто не вмешивался. Все ждали, чем же ответит Ира, но та молчала. Не то, что мести, а даже ругани с её стороны не было. Алла, кажется, из-за этого бесилась ещё больше. Односельчане махнули на неё рукой — надоест же когда-нибудь.
Через год к нам переехала городская семья, муж с женой. Супруга, молодая, худая, с серым лицом, с красивым именем Вероника, страдала от ужасной аллергии на всё синтетическое и кое-что натуральное. Жизнь в городе для неё превратилась в ад: она не переносит многие запахи — парфюм, освежители воздуха, ароматизаторы, от различных пищевых добавок у неё развивается отёк и одышка, от искуственных тканей — сыпь и почесуха. Её муж, Рустам, сбился с ног в поисках хороших врачей и дорогих лекарств, но супруга мучительно таяла изо дня в день. В итоге было принято решение о переезде в экологически чистое место. Рустам старше жены лет на десять, был состоятельным: продал квартиру, гараж, ещё что-то, купил здесь землю, домишко. Привёз большое количество стройматериалов и разного инструмента. От зари до потёмок мужчина работал, не покладая рук: ремонтировал дом, ставил сараи, возделывал землю... Со мной договорился о покупке молока козьего, сыра, творога домашнего. У Пелагеи Андреевны — зелень и картошку покупал. Хороший парень. Из кожи лезет, чтобы обеспечить молодой супруге хороший уход. У нас в деревне таких мужиков за всю историю было, может, штук шесть. Чтобы вот так вот, не просто на руках носить и луну с неба обещать, а впрячься и делать, не жалея себя. Любо-дорого посмотреть на такие отношения!
Кое-кто из наших завидовал, конечно. Алла в гости всё напрашивалась, всё пыталась ягодками угостить, да её любезно послали от ворот: аллергия у Вероники на ягодки. Тогда Алла припугнула молодую, намекнула, мол, есть тут у нас — уведёт твоего благоверного... Но та даже бровью не повела — уверена в своём супруге. Да и куда соваться в их семью изработавшейся женщине "сорок плюс"? Здесь никто не ровня Веронике.
По осени снимали урожай. Не ахти, но ведь сажали поздно, и в первый раз. Со временем всё придёт. Зиму перезимовали спокойно. Рустам ездил на работу в город, жена его, не обременённая хозяйством, гуляла по деревне, смотрела телевизор... Сил набиралась. Подругами она не обзавелась, что и не мудрено — дачники разъехались, старики ей не интересны, а кто помоложе, те в делах. Либо так же в город ездят, либо с ребёнками водятся. А молодёжи у нас как-то и нет почти. В общем, пришлась она не к месту, так и бродила одна. Зато к весне округлилась, порозовела, стала как человек, а не призрак.
Рустам был на седьмом небе от счастья — не зря старался. Ведь он всю прежнюю жизнь разрушил, чтобы совершить этот переезд, освоить новый уклад... Должность у него теперь простенькая, да и с инструментом он раньше столько не работал.
И вот, в самый разгар весны, никому не сказав ни слова, поехала молодая чета в город, в дом ребёнка, и привезла оттуда девочку лет трёх. Пополнение у них, значит. И всё бы хорошо, да девчонка эта — копия старшей Ираидиной дочери. Она на Ираиду не так похожа, как на ту девушку, просто копия, просто один в один. Происхождение девочки было столь очевидным, что потрясло всех. Но кроме того, девчонка рыжая как огонь, а у нас таких рыжих — один Славик и его мать. Отец у него чёрный как цыган. Но дело в том, что Славке едва минул двадцатый год, то есть на момент зачатия, ему было семнадцать лет. Вся деревня ахнула, но промолчала. Дела давно минувших дней. У Славика уже и невеста обозначилась, из города девушка, учатся они вместе. Кто станет парнишке жизнь ломать, если уж сама мать ребёнка не стала? Парень срочно уехал в город, как девочка у нас объявилась, родители его ходили — глаза долу. Это ж надо, с сорокалетней бабой связался, да умолчал такое дело... А она-то, она куда глядела? Ведь совратила мальчишку под старую юбку... Алла злорадно молчала.
Девочка отставала в развитии, как и многие детдомовские малыши. Вероника по образованию педагог, и, конечно, окружила воспитанницу заботой и различными развивашками, так что крошка быстро начала навёрстывать упущенное. Уже через месяц девчонка начала говорить слова, перестала прятаться, полюбила игры во дворе их дома. Назвали детку Ксюшей, и все вокруг согласились, что ей очень подходит это имя. Ираида вела себя как обычно, словно происходящее её не касается. Хотя, по сути, так оно и было.
Но однажды, когда Ксюшенька играла у крыльца, Алла выждала момент и подошла:
— Привет, крошка! — окликнула она ребёнка. Ксюша заулыбалась, подошла поближе. Они "поболтали" о том, о сём, а потом Алла, словно между делом, спросила — где твоя мама?
— Мама! — весело воскликнула девочка, показывая пальчиком на открытое окно кухни.
— А вот и нет, — улыбалась Алла, — там — тётя. Тётя учительница. А мама твоя — вон идёт. Вон там, видишь? Вот это — мама.
Ксения растерянно хлопала своими большими красивыми глазами, в которых скоро показались слёзы. Она побежала в дом, а соседка, ухмыляясь, пошла прочь.
Вероника едва успокоила девочку, которая вряд ли поняла что-то конкретное, но явно испугалась. Из невнятного лепета она поняла, какую удочку закинула соседка.
"Мама," — растерянно показывала Ксюша за окно, где по дороге шла, ничего не подозревающая Ира. Уложив дочку на тихий час, Вероника пошла к Алле, а от разговорчивой соседки — к Ираиде. Как уж они там общались, осталось "за кадром", но Ирка про отца не созналась, а вот свою связь с ребёнком признала полностью. Озвучила рост и вес при рождении девочки, назвала особую примету — родимое пятно на шее, под самыми волосами...
Муж, вернувшийся с работы, застал жену в воротах. Она металась разъярённой кошкой: вся деревня говорит! Какое позорище!...
Он не сразу разобрался в ситуации, а поняв, в чём дело, спросил прямо:
— И что ты теперь предлагаешь?
— Я не знаю! Но я не собираюсь растить девочку, в присутствии этих извращенцев!
— Этих? Отцовства никто не признал, это просто слухи.
— Все знают! Все разговаривают об этом за нашей спиной! Всем известно — кто её родители, и они прямо здесь!
— Но ты же понимала, что девочка кем-то рождена, верно? И раз уж от неё отказались, то у родителей явно не всё гладко. То, что они встретились — безумие, но от того, что она будет знать свою мать, ничего не изменится. Ире дочь не нужна, это — очевидно... Сама же говорила: не те, кто родили, а те, кто воспитывают...
— Но не при них!
— Твои предложения?
— Давай уедем! Срочно! Сегодня же!
— Куда?!
— Да куда угодно!
— Прекрати! Это невозможно! Я два года горбачусь на этой земле, затеял капитальный ремонт дома, который, фактически, поднимаю с нуля! У нас нет никаких средств, не осталось сбережений... Мы не можем уехать с голым задом!...
— Тогда давай сдадим её обратно.
— Что?
— Сдадим Ксюшу обратно и возьмём другую девочку.
— Ты с ума сошла?! Даже котёнка через столько времени обратно не несут, а это — человек! Она признала нас родителями, оттаяла, говорить начала, а ты её сдать хочешь?! Ты вообще в своём уме?!
— Да! Да, я в своём уме! А как ты предлагаешь жить с ней, среди этих мерзких сплетен?!
— Заткнув уши!!!
Предложение отказаться от девочки выбило Рустама из калеи больше всего. Ничто из этой ситуации не зацепило его так сильно, как предательство супруги. Он полюбил малышку всем сердцем, и даже предположить не мог, что жена способна на такую жестокость. С этого разговора он вёл себя по отношению к Веронике очень настороженно. Все их попытки поговорить приводили к новому скандалу. Вероника начала игнорировать девочку, а когда Ксюша потянулась к ней однажды, оттолкнула, едва не уронив. Рустам вскипел. Он схватил плачущую малышку — "Мама!" — и пошёл к Ираиде.
Ира собирала вещи. Она понимала, каким камнем преткновения стала для молодой семьи. Не зная, как помочь, она решила не мешать: уехать в город, снять комнатушку, устроиться на работу... Первое время дочь поможет, а там видно будет.
Когда распахнулась дверь, она вздрогнула всем телом: растрёпанный и злой Рустам поставил перед ней девочку:
— Вот твоя мама!
Ксюша сделала робкий шажок в сторону испуганной женщины:
— Мама?
Ира опустилась на колени, обняла ребёнка, и только повторяла сквозь слёзы:
— Прости меня, маленькая... Прости меня, глупую...
Рустам просидел у неё до рассвета. Всю ночь она держала на руках спящую Ксюшу и рассказывала о своей жизни.
Родившись в деревне, Ира не была избалована родительским вниманием. Мать с отцом работали, бабушки были довольно молодыми, тоже трудились, не покладая рук. Маленькая Ириночка бегала с ребятами на улице, сторожила цыплят от коршуна, ходила в магазин за хлебом. Но по мере того, как она подрасталала, отношение окружающих к ней портилось. Ребята дразнили её. Всегда находили повод. Но она интуитивно чувствовала, что "босая обезьяна" или "рыба-губошлёп" — не первопричина их насмешек. А что было причиной — она не знала. Взрослые тоже насмехались или равнодушно проходили мимо. Старухи в очереди в магазин, или у колодца, или у дороги, в ожидании мусоровоза, частенько останавливали девочку, расспрашивая о чём-нибудь, а потом высказывали её слова её же маме. Мама за такое больно щипала Ирочку за руки. Всё говорила, что нечего болтать с кем попало, нечего сор из избы выносить. Тогда Ира начала сторониться старух, а они, почему-то, обозлились, и всё шипели ей в спину: несносный выродок. Она спросила маму, что значит это слово. Мать выронила блюдо, вздрогнув, и хлестнула дочери по губам тыльной стороной ладони.
Скоро это слово обрело громкость. Оно преследовало Ириночку. Ей уже не только шипели в спину, но и говорили вслух, а потом и ребята начали дразниться: выродок идёт! Она не понимала, чем провинилась. Горькое недоумение копилось в её маленьком сердце и не находило ни выхода, ни объяснения.
Весной, когда ей шёл шестой год, река разлилась больше, чем обычно. Вода перекрыла дорогу, унесла два курятника и сарай, и подбиралась всё ближе к самым домам. Ирина смотрела на эту воду и думала: "Вода всё скрывает, всё прячет. Вот всю жизнь росли кусты, а теперь их спрятала река, и как будто их не было. Одна вода кругом. Если я пойду туда, река и меня спрячет. Будут люди искать выродка, чтобы посмеяться, а выродка-то и нет — одна вода кругом. И тогда меня никто не найдёт, и никто меня больше не обидит, никто не сможет дразнить меня и щипать, и дёргать за волосы. Потому что я спрячусь. Река спрячет меня. И никто не найдёт."
И она пошла в реку. Оделась. Причесалась. И вышла на улицу.
Небо было серым, а ветер холодным. И он катил рябь по воде. А вода была равнодушной. Ей всё равно, она никого не обидит. И всех спрячет. Ириночка пошла вперёд. Вода залилась в сапожки, подняла штанины пузырями, ледянила пальцы опущенных рук... Но девочка не боялась холода. Сейчас, вспоминая об этом, Ирина говорит, что и не чувствовала его почти. Ей было больше пусто и грустно, чем холодно и сыро. И она ушла в реку. Последнее, что помнит — это как вода заливалась в нос, захотелось закашлять, она вдохнула...
Как потом оказалось, вытащила её мать. Вроде, откачали не сразу, потом менингит был или что-то похожее... Она долго болела, всё лето и почти всю осень. А потом была скучная и длинная зима.
А весной одна старуха ей сказала:
— Знаешь ли отца-то своего?
— Конечно. Он в поле работает. Мой папочка!
— Ооой, "папочка"... — старуха засмеялась, — вон твой папочка, — она ткнула пальцем в председателя колхоза, который приехал к ним в деревню по делам. Ириночка растерянно смотрела на седого толстого мужика с портфелем.
— Нет же, — робко возразила она, — мой папочка в поле...
— Отчим он тебе, — отрезала собеседница, — отчим. Чужой мужик, который к мамке твоей притёрся. А это — отец. Да только не нужна ты ему.
Мужик уже садился в чёрную блестящую машину. Ирина, запыхавшись, добежала до него, встала перед автомобилем, не решаясь тронуть дверцу.
— А это — правда? — спросила она, глядя в пустые серые глаза, — правда? Что ты мне — папа?
Мужчина смерил её равнодушным взглядом:
— Много вас таких... Денег не дам.
— Ты мне скажи — правда?!
— Правда, — спокойно ответил он и захлопнул дверь машины, которая сразу тронулась с места.
Ирина прибежала домой, не помня себя. Отчим был во дворе. Он сразу почуял неладное:
— Дочка, что с тобой?
— Не ври! Вы все врёте! А ты... Ты — чужой мужик, который к мамке притёрся!
Куда бежала, она не помнила. Помнила, что ловили её несколько взрослых людей, но узнала она только бабушку. Когда Иру скрутили, бабушка утащила её к себе. Ночью девочка слышала встревоженный голос отчима, шёпот бабушки и спокойную речь матери:
— Успокойтесь вы, что с ней будет. Перебесится.
Дразнить Иру не перестали. Называть отчима отцом она больше не смогла, шарахалась от него, хоть он и из кожи лез, чтобы быть ей другом. К его родителям она больше не ходила.
Она поняла, что значит слово "выродок". Но не знала, как жить человеку, с таким определением. Её обижали, даже били порой, и она безропотно сносила все издёвки, ведь она — выродок, кто дал ей право голоса? Верно это, или нет, но она именно так поняла своё положение в обществе.
В четырнадцать лет пережила насилие взрослого постороннего человека и не смогла рассказать об этом. Ведь это — её судьба, она родилась против правил, никто не станет заступаться за такую как она. Общество правильное и делает то, что считает нужным. И никто их не осудит за это. А она — неправильная. И всем это известно. И что бы она не сделала — всё будет порицаться этим обществом. Она сама виновата. Во всём. Даже в том, что не умерла при своём позорном рождении.
Над ней глумились до самого окончания школы. Получив аттестат, Ирина уехала в город. Она пыталась начать жизнь с чистого листа, и начала со смены имени. Поменяв Ирину на Ираиду, девушка убедила себя в том, что меняет свою судьбу.
Выучилась на среднюю специальность, работая уборщицей по вечерам, а две ночи в неделю, по вторникам и субботам, мыла посуду в столовой. На внимание мальчиков била в глаз, сразу, без разговоров. Её считали ненормальной, но ей было наплевать.
Потом пошла работать по специальности. И уже там, на первом серьёзном рабочем месте, встретила того, кто стал её мужем. Спокойный, добрый, он никогда не спрашивал её о прошлом, не интересовался, живы ли её родители, почему они не общаются. Он делал всё, что она просила, ежемесячно отдавал ей сумму, равнозначную её зарплате, и сам пополнял запасы круп, рожков, сахара... Всего, что закупается мелким оптом.
Когда она ушла в декрет, ничего не изменилось. Он так же работал, обеспечивал, и с удовольствием все выходные проводил с ребёнком: играл, купал, спать укладывал. Она могла полноценно отдохнуть.Тихое семейное счастье закончилось его тихой смертью во сне: диабет. Муж не знал, что болен. Ирина больше ни с кем не заводила отношений, ушла в работу, а когда дочь выросла, оставила ей квартиру в городе, а сама перебралась сюда. При покупке домишко был неплох, но со временем всё больше нуждался в ремонте, а сил и сноровки у Ирины не хватало.
Как она связалась с мальчишкой, сама не поняла. Это был короткий бурный роман, закончившийся, едва только она поняла, что беременна. Женщина сразу вспомнила своё детство. Обесчестить ребёнка, родив его от кого попало, она не могла. Но и аборт был для неё сущим преступлением. Так и пришло решение сдать приплод. Детдомовских детей много, они не знают истории своего происхождения, это их объединяет. Там девочка не будет страдать от безграничного одиночества, у неё будет шанс на семью, на нормальное отношение, образование. У неё будет хоть какая-то защита. А что может дать ребёнку Ираида? Без работы, сидя на одной картошке, с дырявой крышей в покосившемся домике? К тому же, девочка будет всегда на виду у всей деревни, под прицелом тонны насмешек. Как, когда-то, её мать.
Вероника вошла без стука. Ксения уже проснулась, все трое — Рустам, Ира и ребёнок — пили чай.
— Значит, так? — спросила гостья.
Рустам смотрел на неё и не понимал, зачем он отдал ей столько сил, времени и заботы, ведь она же ни разу, ничем не пыталась помочь себе сама. Ничего сама, совершенно. И никогда не помогла ему в том, чтобы ему было легче о ней заботиться: не искала докторов, забывала о лекарствах, и винтла его, что не дал вовремя таблетку, не положил ейс собой ингалятор... Она только принимала плоды его стараний, иногда с недовольным лицом, а иногда — с радостным. Но чаще — с равнодушным. Как должное. И ему казалось это нормальным.
Он перевёл взгляд на Ксюшу. Вот бесконечно благодарное существо, дарящее новые эмоции постоянно. На днях он водил её на речку, и они лепили куличики. Он так и не вспомнил, как сам это делал. Делал же. Все дети лепят куличики, и он лепил. Но вспомнить не смог. А почему-то хотелось. А потом он рисовал пальцем на песке разные рожицы, а Ксюша стирала их и ждала новых рисунков. И встречала смехом и радостью каждую, изображённую им, эмоцию. Он сопровождал их соответствующей мимикой, звуками, словами, и Ксюша повторяла за ним, интерпретируя по-своему. Это было безумно весело. А потом пришла Вероника и сказала, что их поросячий визг слышен на всю реку, так что, слава богам, что они в деревне, а не в городе. Потому что такого ребячества она не ожидала от сорокалетнего мужика. Ещё тогда у Рустама мелькнула мысль, что Вероника не вписалась. Нет, она хорошая мама, но какая-то правильная. Всё у неё педагогически верно, по учебнику. Без фантазии, души... Без понимания. Но он гнал эти мысли. Теперь же, когда она стояла в дверях, он ощушал всем своим существом — она чужая.
— Как? — переспросил он.
— Ты променял меня на эту старую нимфоманку?
— Мы с Ксюшей пришли в гости. И засиделись. А ты куда-то собралась?
— Я возвращаюсь домой. Мне надоели эти игры в ферму. Хочешь — развлекайся.
— Но нас привела сюда твоя аллергия...
— А уведёт — она! — обозлённая Вероника вскинула подбородок в сторону хозяйки дома.
— И это убьёт тебя.
— Думаешь, ей будет жалко?
— При чём здесь она вообще? При чём тут "жалко" и весь этот скептицизм? Если ты приняла решение уехать, так и скажи. Это твоё решение.
— А ты, значит, принял решение остаться...
— Мы уже говорили об этом. Я принял решение переехать сюда два года назад. И ничего не изменилось. Естественно, я остаюсь.
— Под её жирным тёплым бочком?
— Не хами, пожалуйста.
Вероника сделала два шага вперёд, схватила стакан молока со стола и плеснула содержимое в лицо молчавшей Ираиды.
Женщина даже не вздрогнула, Рустам не успел среагировать, но Ксения закричала, обнимая Иру:
— Нельзя! Нельзя! Это моя мама!
Такого поворота Вероника не ожидала. Она выскочила прочь, хлопнув дверью, а Ксюша заплакала.
Рустам с женой развёлся дистанционно, но ещё три месяца тянулись суды, и звонили родственники Вероники, с высказываниями о его подлости и тупости, о предательстве и "продажных яицах", о мерзости его избранницы, пока мужчина не отключил телефон совсем. Ксения осталась с биологической мамой по решению суда.
Спустя месяц Ираида переехала в дом хозяйственного Рустама. Вероника была не права, попрекая её "жирным бочком" — получив поддержку мужчины, близость его надёжного плеча, она преобразилась. Словно впервые выдохнула, расправила плечи. Она стала выглядеть гораздо лучше, чем раньше, стала одеваться хорошо, начала следить за собой. У неё ведь была хорошая одежда по фигуре, но она носила что попало — "кому меня в огороде разглядывать?" А теперь, когда она распрямилась, принарядилась и начала свободно улыбаться — стало очевидно, что телом эта женщина ничуть не хуже, чем лицом. Отношений они с Рустамом не строили долгих полгода, хоть и жили под одной крышей. Ираида всё никак не могла поверить, что это — действительность, что мужчина на самом деле к ней не равнодушен.
Славик каждое лето приезжает в деревню со своей семьёй. Рустам сам сказал Ксюше — от этого парня твоя мама тебя родила, но он полюбил другую женщину и теперь у него другие дети. А тебя — я люблю. Я буду твоим самым лучшим папой. По мере роста девочка задавала какие-то вопросы, но ответ получала тот же: ты похожа на него, потому что от него родилась, и в этом нет ничего плохого. Но он выбрал другую семью, а мы выбрали нас, и главное — все счастливы.
Когда Алла созрела для того, чтобы "открыть девочке глаза", она уже никого не смогла удивить. Взяв за руку шестилетнюю Ксюшу, она привела её к дому Славиных родителей, где вся его семья собралась у калитки — на реку пошли всем гуртом. Увидев идущих, все замолчали и смотрели с интересом. В полной тишине Алла поставила Ксюшу перед калиткой и подтолкнула в спину:
— Вот твой папа! Признает ли он тебя? — и она торжествующе обвела взглядом присутствуюших.
— Привет, бать, — звонко сказала Ксюша.
— Здорово, дочурка... — улыбнулся Славик, — мы на речку собрались. Пойдёшь с нами?
— Не, мы с папой в обед пойдём, когда он с работы приедет.
— Он сегодня пораньше?
— Ага. Обещал!
— Ну раз он обещал, значит, так оно и есть, — все улыбались, глядя на довольную рыжую девчонку, излучающую здоровье и счастье.
— А вы приходите к нам после речки, — позвал из-за калитки старший мальчик, — это же вечер уже будет? — он повернулся к матери.
— Да. У нас пироги будут, — согласно кивнула та.
— Праздник?
— Нет, просто так. Но если вы придёте, будет праздник, — все засмеялись.
— Хорошо, мы придём! — Ксюша резво развернулась на пятках и побежала домой.
Славик с детьми, супругой и отцом вышли из калитки и потихоньку пошли к реке. Его мать проводила семейство, помахав им ручкой, и пошла в дом: река её не прельщала, она решила остаться.
Алла, на которую никто даже не посмотрел, осталась на дороге одна, в полном недоумении и бессильной злобе. *