Дюма в поисках характеров, или крайне странная глава из «Трёх мушкетёров»
Речь пойдёт о главе второй, точнее, её второй половине.
Напомню, что д’Артаньян впервые прибывает в Париж и попадает в приёмную господина капитана де Тревиля, ожидая приёма.
Первая половина главы также заслуживает детального разбора, но сейчас хочется обсудить вторую половину этой главы. В ней автор впервые знакомит нас с Арамисом и Портосом, и мы кое-что узнаём об их характерах.
Однако, все действия их в последующих главах, а также в двух других книгах трилогии дают нам совершенно другие представления о характерах этих двух мушкетёров. Мы затем уже не возвращаемся к этой главе, поэтому диссонанса не происходит. Но давайте же вернёмся! Вы удивитесь тому, что здесь изложено.
«Центром одной из самых оживленных групп был рослый мушкетер с высокомерным лицом и в необычном костюме, привлекавшем к нему общее внимание.
На нем был не форменный мундир, ношение которого, впрочем, не считалось обязательным в те времена — времена меньшей свободы, но большей независимости, — а светло-голубой, порядочно выцветший и потертый камзол, поверх которого красовалась роскошная перевязь, шитая золотом и сверкавшая, словно солнечные блики на воде в ясный полдень. Длинный плащ алого бархата изящно спадал с его плеч, только спереди позволяя увидеть ослепительную перевязь, на которой висела огромных размеров шпага.
Этот мушкетер только что сменился с караула, жаловался на простуду и нарочно покашливал. Вот поэтому-то ему и пришлось накинуть плащ, как он пояснял, пренебрежительно роняя слова и покручивая ус, тогда как окружающие, и больше всех д'Артаньян, шумно восхищались шитой золотом перевязью.
— Ничего не поделаешь, — говорил мушкетер, — это входит в моду. Это расточительство, я и сам знаю, но модно. Впрочем, надо ведь куда-нибудь девать родительские денежки.
— Ах, Портос, — воскликнул один из присутствующих, — не старайся нас уверить, что этой перевязью ты обязан отцовским щедротам! Не преподнесла ли ее тебе дама под вуалью, с которой я встретил тебя в воскресенье около ворот Сент-Оноре?
— Нет, клянусь честью и даю слово дворянина, что я купил ее на собственные деньги, — ответил тот, кого называли Портосом.
— Да, — заметил один из мушкетеров, — купил точно так, как я — вот этот новый кошелек: на те самые деньги, которые моя возлюбленная положила мне в старый.
— Нет, право же, — возразил Портос, — и я могу засвидетельствовать, что заплатил за нее двенадцать пистолей.
Восторженные возгласы усилились, но сомнение оставалось.
— Разве не правда, Арамис? — спросил Портос, обращаясь к другому мушкетеру».
Итак, пока мало что удивительного, мы узнаём, всё же, что Портосу нравилось быть в центре внимания окружающих. Подтверждается ли это впоследствии действиями Портоса? Отнюдь нет!
Высокомерное лицо никак далее не подтверждается, никаким высокомерием Портос не обладал. Скорее уж высокомерным был Арамис и д’Артаньян! И даже Атос. В наименьшей степени высокомерие характеризует Портоса.
Длинный плащ алого бархата никак не сочетается с указанием, что он был одет по форме. Форма королевских мушкетёров предполагала короткие накидки голубого цвета с серебряными лилиями на них. Алые плащи с крестами носили гвардейцы кардинала. Неужели же Портос мог вырядиться в цвета кардинала? И неужели это можно было бы назвать одеждой по форме?
И каким же попугаем должен был выглядеть Портос в светло-голубом камзоле с длинным плащом алого бархата поверх него? И разве из бархата плащ практичен для военного? Бархат ведь впитывает и удерживает воду! Какой угодно материал был бы лучше. И потом, неужели же Портос мог рассчитывать, что длинный бархатный плащ сподручен для верховой езды, для сражений, для дуэли? Вы, быть может, скажите, что он так вырядился лишь на приём в де Тревилю? Что же он после приёма предполагал переодеться? Если он хотел скрыть ото всех навсегда свою спину, ему надлежало бы выбрать такой плащ, который не надо снимать во время дуэлей или сражений.
Вернёмся к характеру Портоса. Ему хочется быть заметным, чтобы его уважали, он стремится быть богатым и знатным, даже хочет быть бароном, ему это удаётся, он становится богат, знатен, он – барон, но ему мало, он хочет быть герцогом и пэром. Но он при этом остаётся всегда очень скромным в присутствии троих своих друзей, разве вы не заметили? Он легко отказывается от всего личного, и он ни разу не вмешивается в их разговор с глупыми комментариями, не делает необоснованных и явно глупых предложений, и не особо-то стремится получить похвалы за одежду. Иными словами, очерченный вчерне характер в целом не подтверждается, но пока всё то, что о нём сообщалось, не противоречит его последующим действиям. Однако же читаем дальше! А дальше речь идёт об Арамисе.
«Этот мушкетер был прямой противоположностью тому, который к нему обратился, назвав его Арамисом. Это был молодой человек лет двадцати двух или двадцати трех, с простодушным и несколько слащавым выражением лица, с черными глазами и румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком. Тонкие усы безупречно правильной линией оттеняли верхнюю губу. Казалось, он избегал опустить руки из страха, что жилы на них могут вздуться. Время от времени он пощипывал мочки ушей, чтобы сохранить их нежную окраску и прозрачность. Говорил он мало и медленно, часто кланялся, смеялся бесшумно, обнажая красивые зубы, за которыми, как и за всей своей внешностью, по-видимому, тщательно ухаживал. На вопрос своего друга он ответил утвердительным кивком».
Часто кланялся? Боялся опустить руки? Мушкетёр? Простодушное и слащавое выражение лица?
Это ли тот Арамис, про которого мы прочитаем дальше? Тот, который первым решил попросту пристрелить Мордаунта? Без особых на то причин?
Читаем дальше.
«Это подтверждение устранило, по-видимому, все сомнения насчет чудесной перевязи. Ею продолжали любоваться, но говорить о ней перестали, и разговор, постепенно подчиняясь неожиданным ассоциациям, перешел на другую тему.
— Какого вы мнения о том, что рассказывает конюший господина де Шале? — спросил другой мушкетер, не обращаясь ни к кому в отдельности, а ко всем присутствующим одновременно.
— Что же он рассказывает? — с важностью спросил Портос.
— Он рассказывает, что в Брюсселе встретился с Рошфором, этим преданнейшим слугой кардинала. Рошфор был в одеянии капуцина, и, пользуясь таким маскарадом, этот проклятый Рошфор провел господина де Лэга, как последнего болвана.
— Как последнего болвана, — повторил Портос. — Но правда ли это?
— Я слышал об этом от Арамиса, — заявил мушкетер.
— В самом деле?
— Ведь вам это прекрасно известно, Портос, — произнес Арамис. — Я рассказывал вам об этом вчера. Не стоит к этому возвращаться.
— «Не стоит возвращаться»! — воскликнул Портос. — Вы так полагаете? «Не стоит возвращаться»! Черт возьми, как вы быстро решаете!.. Как!.. Кардинал выслеживает дворянина, он с помощью предателя, разбойника, висельника похищает у него письма и, пользуясь все тем же шпионом, на основании этих писем добивается казни Шале под нелепым предлогом, будто бы Шале собирался убить короля и женить герцога Орлеанского на королеве! Никто не мог найти ключа к этой загадке. Вы, к общему удовлетворению, сообщаете нам вчера разгадку тайны и, когда мы еще не успели даже опомниться, объявляете нам сегодня: «Не стоит к этому возвращаться»!
Это ли тот Портос, которого мы знаем по дальнейшему его поведению? Он почти командует Арамисом, он ему дерзит, он требует и настаивает, он желает настойчиво обсудить щекотливую тему государственной измены и казни государственного преступника прямо в приёмной у де Тревиля! Он подставляет всех мушкетёров! А с Арамисом он говорит не как с равным, а как с человеком меньшего достоинства, нежели он сам! Когда далее такое ещё будет? Такого не будет более никогда!
«— Ну что ж, вернемся к этому, раз вы так желаете, — терпеливо согласился Арамис.
— Будь я конюшим господина де Шале, — воскликнул Портос, — я бы проучил этого Рошфора!
— А вас проучил бы Красный Герцог, — спокойно заметил Арамис.
— Красный Герцог… Браво, браво! Красный Герцог!.. — закричал Портос, хлопая в ладоши и одобрительно кивая. — Красный Герцог — это великолепно. Я постараюсь распространить эту остроту, будьте спокойны. Вот так остряк этот Арамис!.. Как жаль, что вы не имели возможности последовать своему призванию, дорогой мой! Какой очаровательный аббат получился бы из вас!»
На минуточку, здесь Портос оскорбляет Арамиса так, как мог себе позволить говорить с ним только де Тревиль, причём почти в тех же самых словах чуть позже. Де Тревилю он должен был это простить, ведь там и причина была для таких слов, а почему же он простил это Портосу? Такая уж нежная дружба? Некая договорённость не ссориться? Если есть такая договорённость, тогда, милый Портос, не начинай таких разговоров, вот что я скажу! А с какой лёгкостью Портос издевается над персоной кардинала Ришельё? Разве впоследствии он себе такое позволяет? Да ещё в присутствии такого количества свидетелей? Ведь это могло бы ему стоить головы!
Читаем дальше.
«— О, это только временная отсрочка, — заметил Арамис. — Когда-нибудь я все же буду аббатом. Вы ведь знаете, Портос, что я в предвидении этого продолжаю изучать богословие.
— Он добьется своего, — сказал Портос. — Рано или поздно, но добьется.
— Скорее рано, — ответил Арамис.
— Он ждет только одного, чтобы снова облачиться в сутану, которая висит у него в шкафу позади одежды мушкетера! — воскликнул один из мушкетеров.
— Чего же он ждет? — спросил другой.
— Он ждет, чтобы королева подарила стране наследника.
— Незачем, господа, шутить по этому поводу, — заметил Портос. — Королева, слава богу, еще в таком возрасте, что это возможно».
Арамис на удивление сдержан, Портос продолжает его провоцировать на ссору. Они оба касаются предельно щекотливых тем. Но и этого мало. Арамис сам наводит далее разговор на совершенно и невероятно щекотливую тему, разве это в его характере?
«— Говорят, что лорд Бекингэм во Франции!.. — воскликнул Арамис с лукавым смешком, который придавал этим как будто невинным словам некий двусмысленный оттенок».
Арамис, вы ли это? Всегда такой скрытный, тут вы превращаетесь в какого-то Ноздрёва – не воздержан, глуп, болтлив!
«— Арамис, друг мой, на этот раз вы не правы, — перебил его Портос, — и любовь к остротам заставляет вас перешагнуть известную границу. Если б господин де Тревиль услышал, вам бы не поздоровилось за такие слова».
Да что он, этот Портос, дуэли что ли он желает с Арамисом?
«— Не собираетесь ли вы учить меня, Портос? — спросил Арамис, в кротком взгляде которого неожиданно сверкнула молния.
— Друг мой, — ответил Портос, — будьте мушкетером или аббатом, но не тем и другим одновременно. Вспомните, Атос на днях сказал вам: вы едите из всех кормушек… Нет-нет, прошу вас, не будем ссориться. Это ни к чему. Вам хорошо известно условие, заключенное между вами, Атосом и мною».
Итак, Портос явным образом сказал столько, что хватило бы на три дуэли, но ту же сказал: «Не будем ссориться»! Не «простите», не «извините», а «не будем ссориться». Всё это совсем не в его характере, а главное – его такое поведение никак не оправдано. Да ещё в приёмной де Тревиля!
«Вы ведь бываете у госпожи д'Эгильон и ухаживаете за ней; вы бываете у госпожи де Буа-Траси, кузины госпожи де Шеврез, и, как говорят, состоите у этой дамы в большой милости. О господа, вам незачем признаваться в своих успехах, никто не требует от вас исповеди — кому не ведома ваша скромность! Но раз уж вы, черт возьми, обладаете даром молчания, не забывайте о нем, когда речь идет о ее величестве. Пусть болтают, что угодно и кто угодно о короле и кардинале, по королева священна, и если уж о ной говорят, то пусть говорят одно хорошее».
Этот абзац выделен в отдельный, что является грамматической ошибкой. По содержанию это – продолжение речи Портоса, так что должно примыкать к предыдущему абзацу. Посмотрите-ка внимательно! Портос перечисляет любовниц Арамиса, и ему всё сходит с рук. Вспомните, что через полчаса или около того Арамис вызовет д’Артаньяна на дуэль только потому, что он подаст ему платок, что даст повод его собеседнику лишь только предположить, что Арамис знаком с госпожой де Бау-Траси ближе, чем кажется. А Портос прямо намекает на то, что Арамис состоит в большой милости у госпожи д’Эгильон. И, между прочим, правильно было бы писать д’Эгийон!
Похоже, что в то время, когда Дюма писал этот эпизод, он не предполагал сделать Арамиса любовником герцогини де Шеврёз, а намечал в сюжетной линии лишь его связь с её кузиной, выдуманной госпожоё де Буа-Траси. Эти следы имеются и в сцене с обронённым платочком.
Впоследствии постепенно Буа-Траси преобразуется в саму герцогиню де Шеврёз.
После этих нападок уже и Арамис переходит к нападкам на Портоса. Читаем.
«— Портос, вы самонадеянны, как Нарцисс, заметьте это, — произнес Арамис. — Вам ведь известно, что я не терплю поучений и готов выслушивать их только от Атоса. Что же касается вас, милейший, то ваша чрезмерно роскошная перевязь не внушает особого доверия к вашим благородным чувствам. Я стану аббатом, если сочту нужным. Пока что я мушкетер и, как таковой, говорю все, что мне вздумается. Сейчас мне вздумалось сказать вам, что ВЫ мне надоели».
Мне кажется, что это фактически вызов на дуэль.
Ситуацию спасает лишь то, что к ним обращаются многие присутствующие, призывающие их к спокойствию. Читаем.
«— Арамис!
— Портос!
— Господа!.. Господа!.. — послышалось со всех сторон».
Так и видится, что после этого Арамис должен прошептать Портосу: «Поговорим после, в другом месте».
Но этого не происходит.
Хорошо, что не происходит. Но ради чего Дюма описал такое поведение, из которого очень трудно понять, что эти два человека – друзья и даже, как дальше сказал Портос, «любой из нас легко даст убить себя ради другого», или что-то в этом роде. И в другом месте: «Если бы дошло до дуэли между нами, то я скорее дал бы себя проткнуть, чем поднял на вас свою шпагу» - цитирую не дословно, по памяти.
Ситуация разрядилась, поскольку к де Тревилю вызвали никому не известного гасконского юношу.
«— Господин де Тревиль ждет господина д'Артаньяна! — перебил их лакей, распахнув дверь кабинета.
Дверь кабинета, пока произносились эти слова, оставалась открытой, и все сразу умолкли. И среди этой тишины молодой гасконец пересек приемную и вошел к капитану мушкетеров, от души радуясь, что так своевременно избежал участия в развязке этой странной ссоры».
Итак, сам Дюма признаёт, что началась странная ссора. Даже малоопытному гасконцу было ясно, что возможна ссора, то есть и дуэль, конечно.
Почему же эти двое потом вызвали на дуэль д’Артаньяна по более пустяковым причинам? У них было больше причин вызвать друг друга!
Мне кажется, что вдумчивый читатель может заподозрить, что у каждого из них остался неудовлетворённый гнев, им хотелось выместить его на ком-то. Никому не известный молодой человек – самая подходящая мишень. Его неуклюжесть следовало бы ему простить, ведь видно, что он неопытный, провинциал и очень молод! И им, кроме того, казалось, что с ним будет очень легко справиться на дуэли! Каждый из них так считал.
Тогда почему они его вызвали?
Неужели каждый из них рассчитывал его легко убить и тем успокоить свои нервы?
Похоже, что именно так! И Атос виновен точно в том же самом!
Вот вам и благородные мушкетёры.