31 октября 1517 года произошло событие, которое считают началом Реформации – движения, радикально изменившего судьбу Европы. Мартин Лютер, католический священник и монах, член влиятельного монашеского ордена августинцев-каноников, прибил к дверям Замковой церкви Всех Святых листовку, на которой были напечатаны 95 тезисов против продажи индульгенций. Это событие произошло накануне храмового праздника – дня Всех Святых, отмечаемого на Западе 1 ноября. Конференция в Православном Свято-Тихоновском Гуманитарном университете, состоявшаяся 31 октября 2017 года, была призвана отметить 500-летие этого знакового события.
Мартин Лютер, по-видимому, полагал, что он, как и его идейные предшественники, а именно Джон Виклеф, Ян Гус и Джироламо Савонарола, призван реформировать Церковь, очистить ее от заблуждений и злоупотреблений. Он вдохновлялся примером еврейских пророков и реформаторов: Исайи, Ездры и др. Однако Католическая Церковь сочла его еретиком и подвергла отлучению (см. буллу Папы Льва Х Exsurge Domine от 15 июня 1520 года). В результате параллельно с Католической Церковью образовалась Лютеранская Церковь, организованная Лютером и его последователями. Лютер получил политическую поддержку от ряда князей Священной Римской империи, подписавших в 1529 году т.н. «Шпайерскую протестацию» (поэтому последователей Лютера стали называть протестантами: это название распространилось и на последователей других реформаторов, действовавших независимо от Лютера). Английский король Генрих VIII, выступивший поначалу против Лютера и написавший сочинение «В защиту семи таинств», впоследствии также поддержал Реформацию. Прежде единая Европа раскололась на две части.
Католическая Церковь сохранила свои позиции в государствах Италии, в Испании, в части княжеств Священной Римской империи, в Португалии, Польше и Венгрии. Папа Павел III в 1545 году созвал церковный собор, получивший название Тридентского по месту проведения (город Тридент, ныне Тренто). На Тридентском соборе были также осуждены богословские взгляды протестантов. Отсюда идут истоки многовековой полемики католических философов и богословов с протестантизмом и, в частности, с Лютером.
Наш доклад посвящен одному из эпизодов истории этой полемики, а именно, книге французского философа-неотомиста Жака Маритена «Три реформатора: Лютер, Декарт, Руссо», опубликованной в Париже в 1927 году. По мнению Маритена, облик современной Европы сформировался под влиянием этих трех «реформаторов», которые породили современную религию, философию и социологию. К моменту выхода вышеупомянутой книги уже было опубликовано эпохальное исследование Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», указавшее на роль протестантизма в формировании либеральной рыночной экономики, ставшей основным признаком современного мира. Другими «китами», на которых стоит современный мир, являются естествознание и математика (основные методы которых сформулировал Декарт) и демократическое правление (философские основы которого сформулировал Руссо в «Общественном договоре»). Отношение Маритена, в то время (середина 1920-х годов) находившегося под влиянием идеолога консервативного политико-религиозного движения «Французское действие» Шарля Морраса (1868-1952), к основоположникам либерализма, т.е. к Лютеру, Декарту и Руссо, было резко отрицательное. Это отразилось и на композиции книги «Три реформатора...». Каждому из вынесенных в заглавие персонажей было поставлено в соответствие одно из искушений Христа: книга разбита на три части, и каждой из частей предпослан эпиграф, представляющий собой латинскую формулировку соответствующего искушения из 4 главы Евангелия от Матфея согласно Вульгате. Лютеру (с которого начинается книга) достался эпиграф со вторым искушением: «Si filius Dei es, mitte te deorsum» («Если ты сын Божий, бросься вниз») (Мф 4, 6). Части, посвященной Руссо, предпослан эпиграф с первым искушением: «Dic ut lapides isti panes fiant» (Скажи, чтобы камни сии сделались хлебами») (Мф 4, 3). Части, посвященной Декарту (она идет после Лютера), предпослан эпиграф с третьим искушением: «Haec omnia tibi dabo» («Всё сие дам тебе») (Мф 4, 9).
Какой смысл вкладывает Маритен в эти эпиграфы? Почему он считает, что доктрина Руссо соответствует первому искушению Христа, доктрина Лютера – второму, доктрина Декарта – третьему? Вероятно, это связано с тем, что главной заботой Руссо было дать земное счастье людям, переустроить общество так, чтобы все были сыты и счастливы. Руссо – прежде всего социальный реформатор, об этом свидетельствуют такие его труды, как «Общественный договор» и «О происхождении неравенства». Декарт озабочен созданием универсального научного метода, который даст ему знание и определенную власть над стихиями, но для этого он должен сделаться «чистым интеллектом», т.е. уподобиться ангелу («падшему ангелу», как считает Маритен). Главный стержень доктрины Лютера – подвиг слепой веры, противопоставление веры схоластическому разуму. Впоследствии, развивая тезис Лютера о спасении «только верой», датский лютеранский философ и богослов Кьеркегор сформулирует идею веры как «прыжка» в неизвестность, подобного прыжку вниз с крыла Иерусалимского храма, предлагаемого Христу Сатаной.
К чему сводятся основные упреки Маритена в адрес Лютера? Мы не случайно вспомнили об эпиграфах, потому что «бросься вниз» действительно задает тон основному упреку Маритена в адрес Лютера, а именно упреку в безрассудстве, т.е. в антиинтеллектуализме. Известно, что Лютер в риторическом пылу называл разум «проклятой потаскухой» (verfluchte Hure). Маритен перечисляет упреки Лютера в адрес Аристотеля, Фомы Аквинского и средневековой схоластики в целом. Многозначительным в этой связи может показаться тот факт, что Лютер рекомендовал заменить лекции по томистской логике в Виттенбергском университете изучением «Метаморфоз» Овидия. Любопытно привести здесь отрывок из письма Лютера к Георгу Спалатину (капеллану саксонского курфюста Фридриха III Мудрого) от 9 декабря 1518 года: «Представляется, что было бы хорошо не только упразднить курс томистской физики [...], но и упразднить курс томистской логики, которую сейчас преподает магистр Премсель из Торгау. Вместо этого тот же магистр пусть читает лекции по «Метаморфозам» Овидия, поскольку он хорошо подготовлен к преподаванию классической литературы» [5, S. 190].
Маритен приводит конкретные примеры выпадов Лютера против Аристотеля и Фомы Аквинского. Например, такое высказывание Лютера об Аристотеле: «Аристотель – нечестивое убежище папистов. В богословии он то же, что мрак среди света» [9, p. 462]. Или такое высказывание о Фоме Аквинском: «Он так и не понял ни одной главы ни из Евангелия, ни из Аристотеля» [9, p. 462]. Но Маритен напрасно делает из этого вывод, что Лютер был противником интеллекта и превозносил волю и что превознесение воли над интеллектом есть характерная черта протестантизма. Возможно совершенно иная интерпретация феномена Лютера. Лютера можно рассматривать как типичного представителя эпохи гуманизма: тогда становится понятным, почему он предпочитает Овидия Фоме Аквинскому. Конечно, гуманизм Лютера – это особый, «северный» гуманизм. Макиавелли или Пико делла Мирандола, к примеру, никогда не подписались бы под такой фразой Лютера: «Si enim vel Cicero vel Socrates sanguinem sudasset, tamen propterea non placeret Deo» (Даже если бы Цицерон или Сократ страдали до кровавого пота, они все равно этим не угодили бы Богу) [7, p. 213]. В ушах Макиавелли, одевавшего нарядную одежду перед тем как спуститься в библиотеку, чтобы «пообщаться с великими» (а Цицерон и Сократ – священные имена для всех итальянских гуманистов), такая фраза звучала бы кощунством.
Странно, что Маритен не заметил эту гуманистическую составляющую Лютера, позволившую ему, в частности, вести на равных полемику с Эразмом Роттердамским о свободе воли и иметь в числе своих ближайших друзей и соратников такого интеллектуала и эрудита, как Филиппа Меланхтона, превосходного знатока греческого языка и греческой литературы (а ведь возвращение к греческому языку – это один из главных лозунгов гуманизма). Маритен вместо этого переключает внимание читателя на психологические проблемы Лютера: его страхи и неврозы. Никто не отрицает, что Лютер был неуравновешенным человеком: не кто иной, как Чезаре Ломброзо приводит его в качестве примера, подтверждающего тезис о связи гениальности и помешательства. Однако Маритен видит здесь не только психологические особенности, присущие лично Лютеру, но «пришествие я» (av;nement du moi). Согласно немецкому культурологу Освальду Шпенглеру, пробуждение «я» - это характерная черта эпохи барокко, сменившей эпоху готики. Пробуждение самосознания Шпенглер совершенно справедливо усматривает не только в деятелях Реформации, но в не меньшей, а, быть может, и в большей степени в деятелях Контрреформации, таких как основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола. Можно вспомнить в этой связи известные слова Шпенглера о построенной в стиле барокко главной церкви иезуитов в Риме: «Vignolas Fassade von Il Ges; ist steingewordner Wille» («Фасад церкви Иль Джезу – это воля, воплощенная в камне) [2, S. 404].
Поклонники Лютера любят говорить о его «героизме». Английский писатель и публицист Томас Карлейль в своей книге «Герои, поклонение героям и героическое в истории» уделяет Лютеру отдельную главу, ставя его в один ряд с Мухаммедом, Кромвелем и Наполеоном. Никто не будет отрицать, что Лютеру действительно присущи героические черты. Обычно вспоминают в качестве иллюстрации слова, произнесенные им на Вормсском рейхстаге в апреле 1521 года: «Если мне не приведут свидетельств из Писания или ясных разумных доводов, ибо я не верю только папам и соборам, так как доказано, что они часто ошибались и сами себе противоречили, то я буду в моей совести связан теми местами из Священного Писания, которые я привел, и пленен Словом Божиим. Поэтому я не могу и не хочу брать свои слова обратно, ибо поступать против совести не безопасно и не спасительно. Да поможет мне Бог. Аминь» [1, S. 66]. Для самого Лютера прибытие на рейхстаг в Вормс было связано с определенным риском: перед его мысленным взором была трагическая судьба Яна Гуса, прибывшего на Констанцский собор и, несмотря на гарантии личной безопасности, сожженного на костре по обвинению в ереси. Жак Маритен приводит знаменитые слова Лютера: «Я поеду в Вормс, даже если там будет столько чертей, сколько черепиц на крышах», - и снабдил эти слова следующим комментарием: «Если Лютер на что-то решился, то ничто уже не могло его остановить» [9, p. 460].
За этой героической позой Маритен видит неуверенного в себе человека, страдающего от духовной мнительности, нуждающегося в эмоциональном религиозном опыте (ощутить себя помилованным). Эта особая эмоциональность Лютера нашла отражение в известном фрагменте его толкований на книгу пророка Исайи: «Требуется величайший труд, чтобы смочь так верой принять и уповать, чтобы ты мог сказать: "Согрешил и не согрешил", - и чтобы таким образом была побеждена совесть - эта могущественнейшая владычица, которая часто толкает людей к отчаянию, мечу и петле» [8, p. 142].
Кстати, это лютеровское «peccavi et non peccavi» (согрешил и не согрешил), равно как и его же определение христианина: «Одновременно праведник и грешник, друг и враг Бога» (homo christianus simul justus et peccator, amicus et hostis Dei est) [6, p. 335] противоречит формальной аристотелевской логике и чем-то напоминает гегелевскую диалектику (то, что Энгельс называл «первым законом [гегелевской] диалектики»). Как отмечают исследователи, Лютер здесь не оригинален, т.к. уже у Августина можно найти нечто подобное: «отчасти праведник, отчасти грешник» (ex quadam parte justus, ex quadam parte peccator) [3, p. 371]. Но это не повод упрекать Лютера в антиинтеллектуализме, как это делает Маритен.
В чем Маритен, безусловно, прав – это в подчеркивании индивидуализма Лютера. Маритен пишет: «Неспособный победить самого себя, он [Лютер] преобразует свои нужды в богословские истины и свой собственный реальный случай – в универсальный закон» [9, p. 442]. Правоту Маритена подтверждают следующие слова Лютера, которые, кстати, с одобрением цитирует Фихте, еще один апологет индивидуализма: «Соблазн здесь, соблазн там! Нужда дробит железо и не думает о соблазне. Мой долг щадить немощные совести, пока это может делаться без опасности для моей души. В противном случае, я должен спасать свою душу, хотя бы полмира или весь мир соблазнились бы из-за этого» [4, S. 245]. Знаменательно, что Фихте цитирует эти слова Лютера, оправдываясь от обвинений в атеизме. Не случайно также, что в качестве еще одного эпиграфа к главе о Лютере в книге «Три реформатора...» Маритен берет именно слова Фихте: «[Лютер] - прототип современной эпохи» [9, p. 435].
Отдельные штрихи портрета Лютера, нарисованного Маритеном, можно признать психологически верными и талантливо описанными. Но попытку «подогнать» Лютера под второе искушение Христа в целом можно признать неудачной. С современной точки зрения Лютер пример «успешного деятеля». Продуктивнее было бы рассматривать Лютера как представителя эпохи гуманизма в ее «северном» варианте, как продолжателя традиций Николая Кузанского, Фомы Кемпийского и других немецких гуманистов.
Список литературы:
1. M;hlen K.-H. Reformation und Gegenreformation. Goettingen, 1999. T. 1, 161 S.
2. Spengler O. Der Untergang des Abendlandes: Gestalt und Wirklichkeit. Muenchen, 1923. 557 S. (далее идут источники)
3. Aurelius Augustinus. Opera omnia. Paris, 1837. Vol. 20, 525 p.
4. Fichte J.G. Saemmtliche Werke. Berlin, 1845. Bd. 5, 580 S.
5. Luther M. Briefe, Sendschreiben und Bedenken. Berlin, 1825. Bd. 1, 605 S.
6. Luther M. Commentarium in Epistolam S. Pauli ad Galatas. Erlangen, 1843. T. 1, 389 p.
7. Luther M. Exegetica opera latina. Erlangen, 1831. Vol. 7, 354 p.
8. Luther M. Exegetica opera latina. Erlangen, 1861. Vol. 23, 536 p.
9. J. Maritain. Oeuvres completes. Fribourg-Paris, 1985. V. 3, 1465 p.