Эта маленькая история тоже имеет отношение к ощущению дежа вю из какой-то моей прошлой жизни. И снова в Париже. Прямо какое-то стойкое воспоминание о том, чего со мной теперешним быть не могло, а тем не менее, эпизоды эти настолько реально живут в подсознании, что у меня сложилось убеждение, по которому выходит, что это было на самом деле. Только в другой эпохе, ныне нам неведомой, а в те времена существовавшей для меня совершенно реально. И по какой-то неизвестной причине, в Небесной Канцелярии произошла накладка и маленькие кусочки событий той поры далекой поры не были до конца стерты из моей памяти сегодняшнего периода. Честно скажу, что к такому заключению я пришел не сразу. Просто поначалу, когда такие эпизоды начали проявляться у меня – сперва в виде снов, а позже возникали и сами по себе под воздействием схожих ассоциаций из повседневного бытия (вдруг услышишь музыку, например, которая играла ТОГДА, или встречаешь в толпе лицо, кажущееся тебе когда-то знакомым и потом несколько дней это чувство точит тебя, пока не всплывет конкретный эпизод с ним ОТТУДА, еще какие-то совсем незначительные мелочи: особый жест или фраза, не употребляющиеся ныне, или даже запах случайно долетевший до тебя от прошедшей мимо незнакомки… Ну и все в таком духе. Но одно дело мимолетные и неясные ощущения, и совсем другое – осязаемые, реальные доказательства моего ДЕЖАВЮ. Возможно, большинство людей не стало бы относиться к этому серьезно и просто выбросили бы весь этот мусор из головы, продолжив жить текущими реалиями повседневных дел. Может, это и правильно. Но только не для меня. Я приучен докапываться до сути, какой бы бредовой она не оказалась. Потому что я писатель, как никак, и похоже, что был им (или кем-то похожим – журналистом, например) когда-то в прошлом тоже! Если бы еще удалось вспомнить свое тогдашнее имя – представляете?! Но это уж совсем чересчур – в Канцелярии такого ляпа точно бы не пропустили. А посему – довольствуемся тем, что удалось на-ко-па-ть реально. Итак, история.
Это был мой приезд в Париж, когда мы вместе с женой приехали сюда в отпуск для того, чтобы все увидеть, изучить и запечатлеть. Времени было предостаточно – порядка трех недель, погода стояла замечательная – начало лета, + 27С и торопиться было совершенно некуда. Вдобавок, жили мы на Пляс Пигаль совсем рядом со знаменитым «Мулен Руж», а оттуда рукой подать во все концы города. Пешком или на автобусе до Гранд Опера – 10 минут, до Лувра еще 4 остановки, ну а до Эйфелевой башни если, то минут 20 на метро. В общем, удачное расположение. И мы этим всем конечно не преминули воспользоваться с утра до вечера утюжа этот Великий город вдоль и поперек. Единственное место, куда мы еще не добрались за неделю пребывания в Париже, был легендарный Монмартр. Я там в первое свое посещение тоже не был, кстати. Поэтому один из дней решено было посвятить ему. Вышли из отеля мы утром после завтрака перешли через площадь Бланш и по щербатой брусчатке улицы Лепик на которой прямо с утра продают с лотков только что пойманную рыбу и другие морепродукты, и далее - по рю де Мон-Сени, изгибающейся круто вверх, начали восхождение к вершине холма. Чем выше мы поднимались, тем мне все меньше нравилось то, что открывалось нашему взору. Сначала исчезли почти все магазины – они остались внизу у подножья. Изредка попадались частные лавочки в двухэтажных домиках 18 века, небольшие кафе на десяток столиков, миниатюрные булочные-пекарни с неизменными круассанами (невкусными, кстати – слишком жесткая корка, поэтому они их и размачивают прямо в чашке с утренним кофе!) и багетами в бумажных пакетах – только что из печи. Чем выше поднимались, тем круче становился уклон улиц, идти становилось все труднее – недаром эти места окрестили Горой Мучеников! Почти не встречалось уже автомобилей и велосипедистов, все передвижение: «11-м номером», если помните, это значит – «на своих двоих». Дальше пошли частные виллы и дома известных людей таких, как Далида и Жан Маре. Почти все известные художники: Ван Гог, Матисс, Пикассо, Модильяни и Дега тоже тут, как тут. Жили они, кстати целой толпой на «Вилле Искусств» - в невзрачном деревянном особнячке за глухим дощатым забором, выкрашенном зеленой краской. Еще пару кварталов надо осилить, чтобы попасть на Аллею Туманов, где каждое утро гулял Огюст Ренуар. Ну и все в таком духе. И чем дальше мы шли по знаменитым улицам и кварталам, тем дальше расходились мои впечатления от них с моими прежними представлениями по романам Дюма, Мопассана и Бальзака. Просто все совершенно не то, и не так! Ну не нравится ничего, и все тут… Между тем народу становилось все больше, а улицы все Уже, и стало понятно, что вот-вот мы попадем в самое сердце – площадь Тертр. Говорят, именно там собирается вся парижская богема: художники, ювелиры и антиквары, библиофилы и ремесленники всех мастей - Блошиный Рынок открыт с утра до ночи: «Спешите видеть и обладать!». Да, я не ошибся – за ближайшим поворотом нам открылась именно эта площадь. Но боже мой, как там все было ужасно! Сама площадь небольшая и толпы туристов заполонили абсолютно все – чтобы подойти к лотку торговца или мольберту художника-портретиста, быстро малюющего на ходу портреты и шаржи за 30 евро, требовалось протискиваться, раздвигая потоки людей локтями. Тут же на открытых пространствах дешевых кафе-забегаловок полчища туристов поглощали незамысловатый «луковый суп», итальянские спагетти, свешивающиеся через край глиняных тарелок, так, что прохожие задевали их своими сумками и полами курток и вяленую колбасу «пепперони» жуткого землистого цвета. И повсюду довольно противный запах горелого оливкового масла вперемешку с крепким амбре дешевых сигарет «Житан» (почти как у нас «Дымок» когда-то – гадость страшная!).
Все, с меня хватит! Конечно, в жизни постоянно случаются разочарования и пора уже с этим смириться. Но не такого же масштаба, когда абсолютно все – «мимо кассы!», - как говорил известный киноперсонаж. Жена, как раз, хотела глянуть поближе какие-то ремесленные поделки на лотке у торговца, но ее оттеснили. Я взял ее за руку и решительно вытащил из нескончаемого людского водоворота.
- Время обеда, дорогая, пора поискать какое-нибудь местечко поспокойнее.
Мы двинулись прочь от Блошиного Рынка, свернув в первый попавшийся переулок. Но оказалось, что там ненамного лучше – все тоже самое, только сжато с двух сторон стенами двухэтажных беленых домиков 19 века. Крики уличных торговцев заглушала музыка, рвавшаяся из репродукторов чуть ли не на каждом углу, и все опять на потребу туристам: конечно же Эдит Пиаф, Мирей Метье и Джо Дассен, Ив Монтан и Шарль Азнавур. Мы всех их любим, но по отдельности, а не когда один заглушает другого. На перекрестке мы остановились, чтобы перевести дыхание – жара и духота становились невыносимыми и требовалось хоть немного передохнуть. А подходящего местечка все не было! Разнокалиберных кафешек и дешевых забегаловок, хоть пруд пруди., но это все опять не то. Хотелось чего-то спокойного и эпического, как в романах Андре Мольро и Франсуазы Саган. Ну нет, так нет – похоже, придется возвращаться «несолоно нахлебавши» - я потянул жену в сторону стоянки такси, которых тут тоже было почти не видать. Но вдруг что-то притормозило мой порыв – какое-то мимолетное, боковым зрением зафиксированное видение через улицу наискосок. Инстинктивно я повернул голову в том направлении – ничего особенного, улица, как и десяток таких же рядом, но… Я присмотрелся: сквозь крону раскидистого платана просвечивала вывеска «Le Relais de la Butte». Ни я, ни жена не говорим по-французски, но почему-то название показалось мне чем-то знакомым, и мы направились в сторону раскрытых арочных дверок входа. Едва ступили внутрь, звякнул колокольчик над косяком и тут же появился немногословный официант итальянец, кивком головы пригласивший следовать за ним на второй этаж. Поднявшись по старинной скрипучей лестнице, мы оказались в небольшом квадратном обеденном зале на десяток столиков со стенами, выбеленными известкой и множеством старинных фотографий в темных рамках, повествующих об истории заведения. Да, еще везде, где было хоть немного свободного места разместились предметы старого быта: телефон с раздельными трубками для речи и слуха, столетней давности часы (еще идут!), кухонная утварь на проволочных крючках, спортивные наградные кубки и медали и прочая древняя рухлядь. Но в общем и целом, все было очень просто, светло и спокойно.
Мы выбрали место напротив раскрытого настежь небольшого окна, сквозь которой было видно только голубое небо, кудрявые белые облака и ветку черешни, протянувшуюся к нам из соседнего палисадника. Ну, наконец-то! Какое умиротворение, тишина и покой, смешанной с прохладным сквознячком над головами – лепота! Официант подал нам меню в кожаном футляре – всего пара страниц: без выкрутас, по-домашнему, как у нас говорят. Заказ принесли быстро: молодая спаржа, суп минестроне, мясной рулет фальсомагро, овечий сыр и бутылка сухого «Больгери» - вот и весь наш обеденный репертуар. На типа «дешево и сердито», учитывая стоимость 45 евро, не очень тянет, но вполне все достойно и эпически. Что и требовалось доказать! – как говорила наша математичка в средней школе. Еще у каждого прибора лежали нежно-золотистые молодые ветки флердоранжа – цветков апельсина по-нашему. Почему-то французы их любят за цвет и аромат. И все бы закончилось на этой благостной ноте, и просто не зачем было бы тогда так долго это рассказывать, если бы не странное ощущение, обволакивающее меня какой-то тревожной давней истомой, как бы позабытой давным-давно, а теперь вдруг снова всплывшей и накатившейся из ниоткуда. Мы расплатились и двинулись к выходу. Жена взяла со столика цветок флердоранжа на память и сказала, что хочет взглянуть на сувениры у входа. Она вышла первой, а я чуть замешкался, разглядывая старые фото на стенах в прохладном полумраке вестибюля. Из темных рамок проступили лица давно ушедшей эпохи: мужчины в котелках и канотье, женщины в с выбеленными лицами и бровями «в нитку» в немыслимых шляпках и облегающих длинных платьях, древние автомобили с шоферами в кожаных кепи крагах, бравые жандармы с погонами, как у опереточных генералов, уличный музыкант с аккордеоном с грустными глазами за круглыми стеклами очков в металлической оправе… И опять на меня навалилась эта тоска-не тоска, а что-то до боли знакомое, но давно ушедшее, казалось безвозвратно, а сейчас снова вдруг встреченное. Как будто очень знакомый голос из прошлого тихонько окликнул за спиной: «Эй, камрад»… Просто наваждение, какое-то! Жена в проеме входных дверей о чем-то пыталась расспросить торговку, и я решил, что еще есть пара минут, чтобы зайти в туалет.
Неприметный указатель «WC» со стрелкой «вниз по лестнице» оказался, как раз» рядышком. Едва ступив на металлические ступени, уходящей куда-то вниз винтовой лестницы, я тут же ощутил холодновато-будоражащий приступ «дежа вю». Все, все – и этот изогнутый узкий тоннель с тусклыми лампочками, свисающими со сводчатого потолка, и эта железная лестница с витым арматурным прутом вместо перил – все это было мне знакомо! Причем, с каждым шагом притяжение прошлого усиливалось: вот сейчас с потолка будет капать и под ногами должна быть лужа…
- А, ч-черт! Точно, так и есть – снова едва не поскользнулся на этом месте!
… А сейчас за поворотом, береги руку – там прут арматуры сварен криво с острым выступом…
- О..о-пс! Как раз вовремя! Помнится, как-то я здесь руку раскровянил об этот гребанный выступ…
«Помнится?»… Ну-ка, ну-ка – что тебе еще тут помнится гражданин-товарищ-мусью?!
Я остановился и прикрыл глаза. Что помнится? Сейчас, сейчас… Ну же, как тебя там, тогдашнего-то, друг? Нет, имя не вспомнить, точно – нет. Но какие-то обрывки, мельтешение, как в старой киноленте, когда ее задом-наперед перематывают:
….за столиком справа от окна (ветки черешни там еще не было. А облака были, как и сейчас): пишущая машинка «Ундервуд» - клавиши «L» и «G» западают, пачка белых листов бумаги с карандашными правками поверх печатного текста, недоеденный суп «минестроне» (!) в серой щербатой тарелке… И музыка из медной трубы граммофона - танец шимми «Бэй-Сити, ми 4»: «Ах, мадмуазель, Станцуем шимми, чтобы не считали нас такими, дико старомодными»…
Ступеньки закончились, передо мной туалетная кабина с потемневшими от времени узкими дверцами. Ручек не было. А-ха,ха-а-а… ты еще жива, подруга? Делаю полуоборот на каблуках - входить надо спиной вперед, иначе не получится – там негде повернуться и дверцы просто не закроются. Откуда я это знаю, черт возьми?!! И какой это год, вообще? А-а, вот и подсказка: на бачке со старорежимной цепочкой позеленевшая от времени медная табличка- шильдик с едва различимыми цифрами «1919». О, как! Ладно, хватит, всему есть предел – моей голове тоже, да и жена не говорит по-французски, надо ей помочь. Быстрым шагом поднимаюсь по ступенькам вверх, отсчитывая про себя: «первая, вторая, третья… двадцать четв…»
- А, т-т-твою… Все-таки напоролся на этот чертов прут! – Merde! Правда больно! Твою ж…
Я поднял голову – солнечный свет обрисовал арку туннеля над выходом лучезарным полуденным сиянием. На колокольне Базилики Сакре-Кер ударил колокол. Как и сто лет тому назад. Я перекрестился. Слева направо. По-католически – в два перста. Сбитый указательный палец слегка саднил и я инстинктивно стряхнул с него кровь. Нет, ну что-то здесь все же не так! Перевел взгляд вниз: две капли алой крови замарали светлый верх моих модных гамаш.
Жена с улицы помахала мне рукой: я – тут! Она стояла на солнечной стороне и мне из полутьмы вестибюля было видно ее тело напросвет сквозь тонкое платье.
У самых дверей на верхней полочке конторки консьержа я увидел потрепанную пишущую машинку. Подошел, чтобы рассмотреть поближе – точно: «Ундервуд».
Опасливо оглянувшись, нажал «L». Рычаг послушно клацнул. В голове синхронно щелкнуло эхо: «Точно, все тут не так!» – клавиша не вернулась на место. За моей спиной двое арабов-разнорабочих потащили кадку с громадным фикусом на второй этаж. При каждом шаге оба поминали управляющего отборным французским матом. Откуда-то сверху хозяйка заведения крикнула, чтобы включили граммофон. Скрип иглы о грампластинку сменился быстрой фортепианной увертюрой и приятный мужской баритон проникновенно запел:
«Ах, мадмуазель, станцуем шимми,
Шимми - это самый модный танец,
К нам его завёз американец,
А придумал шимми
Сумасшедший, говорят!»…
Жена все еще что-то пыталась объяснить торговке, мерно покачивая ладонью с зажатой в ней веточкой флердоранжа. Колокол в Сакре-Кер закончил звонить на сто втором ударе.
Мои пересохшие губы шепнули: - Mon Dieu, je suis de retour!
- Боже, я вернулся!..
* * *