Неукоснительно следуя своей многолетней привычке, каждый день заглядывать в самодельный почтовый ящик, что к воротчикам ограды был прибит, Павел Петрович на сей раз в нём газет и журналов не обнаружил. Хотел, уж было, назад возвращаться, как вдруг его уши старческие услышали звуки непонятные с внешней стороны забора. Сразу и не разобрать никак, то ли всхлипывания это, а может и хрюканье поросячье. Ведь в лопухах, обильно разросшихся вдоль забора, не разглядишь, или там свинья с поросятками своими от жары прячется, а может, какого бедолагу силенки покинули, идти далее не может, прилег отдохнуть. Бывали, чего там греха таить, и такие недоразумения.
Просунув голову за штакетник, на этот раз Павел Петрович ни свиней, ни лежащего в лопухах мужика, не обнаружил. Зато чуть поодаль, за лопухами, увидел, сидящего на скамеечке, своего годка, соседа, Сидора Трофимовича. Сидит сосед, глаза закрыты, раскачивается из стороны в сторону, и разговор ведет сам с собой. Даже не разговор! Жалобный монолог, подвыпившего старичка, который собрал в одну кучу все свои обиды на весь белый свет.
- Ведь я же тебе, Ваньша, как талдычил! Посюда езжай, а ты лохмы свои распустил и потуда попёрся. А уже ведь потёмки на дворе. Здоровенный амбал вымахал, а умишка – всего то, на грош ломаный. Вот и пришлось побулькаться полночи в речке, чтобы кое-как тележонку с конем на берег вытащить. Одним словом, вертоголовый ты ишшо парень, ох, и вертоголовый. Мы в молодости совсем не такими были. А вся беда от этой, прости господи, шалавы Нюрки. Это мыслимое ли дело, так умудриться втюриться в эту бесстыдницу. А у той только и одно на уме, как бы кого половчее обмишурить, да постыдными делами своими заняться.
Не стал прерывать Павел Петрович соседа своего. Облокотился на забор, слушает, что дальше скажет Сидор. Почитай, всю жизнь рядом прожили эти два деревенских старика. Вместе четырехлетку деревенскую кончили, в колхозе парнями вкалывали денно и нощно, за палочки вместо трудодней. Весной вспахивали на лошадях местные косогоры, зимой сено возили на ферму коровам. Женились в один год, а война пришла, в один день ушли на фронт. Повезло мужикам, почти в одно время в деревню родную вернулись. Снова в колхоз, потом в совхоз, что из колхоза придумали изладить, и вот подкатило времечко, когда и жизнь твоя уже на излёте. Подкатилось, не запылилось. А вроде и не жили вовсе, не успели насладиться всласть ею. Всё некогда было. Эх, время, времечко досталось мужикам, совсем уж не сладкое.
А меж тем Сидор Трофимович продолжал свой жалобный монолог, обращаясь ни весть к кому. Да ему и не нужен собеседник совсем, ему высказать боль свою надобно.
- Ведь я так Ванюша мыслю, что эта пройда твоя, Нюрка, поперва захочет влезть в дом наш через тебя, апосля, заграбастать всё, что можно. А нас всех до кучи, под жопу мешалкой, чтоб не путались под ногами. Меня, так в первую голову.
Не стал до конца слушать Павел Петрович излияния пьяненького соседа. Скинув крючок с воротчиков, покандылял к фронтовому товарищу. Успокоить, а может помощь предложить, совет дать, или сочувствие выразить своё. Усевшись рядышком на лавочку, толкнул плечом, всё еще продолжавшего причитать, старика.
- Эй, суседушка! Открой глазоньки свои. Ты чего это, хрыч старый, распричитался. Негоже нам, старым воякам, нюни свои распускать. Рассказывай, что случилось. Давай вместях, и покумекаем, чем внучку твоему подсобить сможем.
- А, это ты, Паша. ЗдорОво живешь, коли не шутишь. Вишь, Петрович, дело то какое. Охомутала эта пройда нашего телка Ванюшу, связала по рукам и ногам, змеюка подколодная. Продыхнуть парню не даёт. Непременное условие поставила внучку – к осени должен жениться на ней! И баста! А ты что, рази не знаешь эту шалаву? Да она, считай, уже перепробовала всех парнишек в деревне. Сейчас вот до Ваньки доколупалась. А он от нее уже и не знает куда спрятаться. На сеновале уже стал ночевать. Так она, кажись, и туда дорожку проторила.
Долго сидели на лавочке два старичка-соседушки. То громко, то шепотом разговоры вели. То руками размахивали, то в уши свои полуглухие, что-то друг другу заговорщиски нашептывали. Дед Трофимыч, так тот, аж на глазах враз весь трезвёхоньким стал. Посидели, вдоволь наговорившись, пока солнце припекать нещадно не начало. Попрощались, да и в тенёк, каждый в свой, разбрелись. Как пошутил Павел Петрович, что на седало не мешало бы старикам.
... Ох, и тёмные же ночи алтайские в летнюю пору. Пара электрических фонарей, что на столбах в центре села качаются, не достают своим светом до усадеб наших стариков. Только показавшаяся из-за туч луна, да крупные, яркие звезды на небе, позволяют разглядеть кое-что на земле.
Дед Петрович, что с утра своего соседа Трофимыча, успокаивал, как только мог, залёг к ночи в засаду, откуда хорошо был виден соседский сеновал. Предупредил, на всякий случай, свою ненаглядную Харитину Мефодьевну, чтоб не теряла, если что, муженька своего. Потому, как у него сегодня намечено задание. Секретной важности, к тому же. Посему – молчок. А из избы – ни единого шага ногой!
Немного погодя тень прошмыгнула к сеновалу. Вот и лестница заскрипела, что вверх на сеновал вела. Сено зашуршало и стихло всё вскоре. Даже собаки и те притихли в своих будках. Ага, теперь надо подождать второго посетителя, что гостем нежданным зовётся. А если не придет? Тогда придется устраивать засады такие до победного конца. На войне, да еще в лютые морозы и не такое терпели. А сейчас то, сплошная благодать. Только бы не заснуть ненароком.
- Так, так, гвардии ефрейтор, Павел Петрович, кажись, начинается. Пора и мне подключаться, - промолвил старик, увидев, как вторая тень полезла по лестнице вверх на сеновал.
Быстренько прошмыгнув к сеновалу, бывший ефрейтор аккуратно стащил лестницу вниз. Оттащил ее за угол. Так, на всякий случай, мало ли чего в дальнейшем может случиться. Присел, тут же под стогом, стал ожидать дальнейших событий.
А наверху тишина, если не считать нежного Нюркиного мурлыканья. Петрович уж стал сомневаться, а всё ли правильно они с соседом рассчитали, как раздался истошный женский крик, затем удар сверху. Что-то хрястнуло в организме у Петровича. И полная тишина в голове.
Очнулся Петрович от громких причитаний своего соседа. Сначала невдомёк было, по ком же убивается так сильно Сидор Трофимович.
- Что, Сидор, неуж Нюрка, чучундра эта, напрочь разбилась? Так тут высота то, всего ничего.
- Какая, в головушку и в крестики мать, Нюрка. Профура эта так сквозанула, что собаки вслед ей тявкнуть даже не успели. Она же на тебя сумилась свалиться сверху, пока ты внизу в засаде притаился. И вырубила тебя напрочь. Когда я слез вниз, смотрю, а ты лежишь без полного сознания, как тогда под Воронежем лежал. Ну, думаю, невезуха полная! Тогда я вытащил тебя, а теперича кирдык полный тебе пришел. И от кого? Не от фашиста проклятого, а от этой, прости господи… Вот и не удержался, всплакнул малость.
- Ну, это ты брось, друг мой фронтовой, Сидор Трофимович! Не время нам еще на тот покой, что вечным зовётся. Ты вот мне лучше расскажи, интересно мне очень, чем ты мог так напугать эту пройду прожженую? Неуж-то сначильничать хотел, заместо внука Ваньки своего? А она отдаться задарма не схотела. Так, ли чо ли?
- Скалиться зачал, значит ожил окончательно мой соседушка. Без всяких последствий для дряхлого организма своего. Хотя, какой он дряхлый, коли такую бабищу с трехметровой высоты выдержать смог. Молчи, молчи! Не ндравится вишь, ему, а мне так любо-дорого, значица, твою болтовню было слушать.
- Ну, так слушай, что было то. Это же кино и немцы в придачу. Я всё сделал, как мы с тобой и порешали. Даже рубаху Ванькину напялил на себя, его то я к тетке отправил, чтобы ненароком нам карты не спутал. Лежу на другой стороне от прохода, отвернувшись. Лопатиной какой-то прикрылся, чтобы сразу-то признать не смогла.
- А она сходу так, наощупь, прыг ко мне за спину и давай сразу нашептывать мне на ухо всякие слова развратные. Это я еще мог стерпеть, но когда она ручонкой своей бесстыжей хотела ухватиться за моё хозяйство. А могёт и ухватилась даже. Знать, запамятовал я момент энтот. Нежданно-волнительный. При этом съехидничала, что то, мол, сегодня, Ванюша, у тебя агрегат какой-то вяленький, совсем к бою не готовый. Тут ужо я не стерпел. Повернулся и будто невзначай прижался личиной своей бородатой-усатой к ее личику похотливому.
- Так-так! А она? Интересуюсь очень! Она то, чем ответила тебе на это?
- А она как завизжит и вниз кубарем. А внизу еще раз взвизгнет тошней того, это она когда на тебя, бедолагу-засадника, приземление произвела. А потом и я слез, тебя отпевать принялся. А ее самой сразу след простыл, будто и не являлась вовсе.
Посидели, покурили два фронтовика, обсуждая детали последней своей операции. В целом порешили, что провели ее довольно таки неплохо. Но… есть, конечно, некоторые нюансы. Трофимыч, тот вдруг засомневался, может, не надо было так быстро поворачиваться к ночной распутнице. Подождать, может еще что, давно позабытое, вспомнил бы. Ну, а Петрович, тот потирая болевшую шею, всё сокрушался, что угораздило же его сесть, куда не следовало.
- Как думаешь, сосед. Отстанет теперь эта Нюрка от внука моего?
- Не знаю. А если что, так будем повторять. Только, чур. Я тогда буду на сеновале, а ты лестницу внизу сторожить.
Заблестели глаза у фронтовиков, засмеялись. Ну и то, какой-никакой, а всё радостный момент в их стариковской жизни произошел. А юмор и смех, люди умные говорят, что жизнь продлевают. Так что всё правильно делаете, живите дольше, старички наши.