Маруся, я знаю тебя больше, чем человек, которого ты глупо любила. Потому что он знал тебя. А я ласковую боль его по тебе видел. Давай всё по порядку. Я пью. Сильно. И я, как догадываешься, регулярно в рюмочных. Туда каждый день заходит Сёма. Да, девочка, он. Каждый день… То есть, - заходил. Когда бы я не заглянул туда, утром ли, вечером – он там. Небритый, грустный. Пыльный и пьяный. Был у меня как-то очередной страшный бодун. Страшный, моя незнакомая девочка. Когда пацаны, имён которых ты толком и не помнишь, помогают влить в тебя сто грамм, потому что руки не слушаются. Да. Такое бывает, девчонка. Прохладный стакан танцует в руках. Ты не можешь донести его до рта. Тебя похмеляют с рук. Унизительное спасение. Утро. Я такой, как тебе описал, незнакомая моя Маруся.
Завсегдатаи, люди многоопытные, заливают мне непослушный и спасительный стакан в рот. Это натощак. Трясучка проходит почти мигом. Бутербродом закусываю сам. А рядом трясутся тонкие руки Сеньки. Ох, Сеня! Ты же в курсе, незнакомая, что он мог заведовать кафедрой? Филолог наш. Не брит неделю, наверное. И его насмешливый глубокий взгляд, который ты не хуже меня знаешь… Ирония эта ласковая. Знаешь. Знаешь, как никто!
Он сегодня мудрый и умирающий. А я готов слушать его. А он был весь о тебе, Маруся. Давясь, да, давясь он даже не выпил – сьел, Марусенька свои дежурные сто граммов в гранулечке. Маруська, незнакомая мне, он их жевал. ****ь, он жевал! Знаешь, как ему больно было говорить? Но его понесло, Марусечка.
«Рассказать, как я любил навсегда?» - он оглушил меня вопросом. И тут же жалко зашаркал к стойке. Воздух запах им. Нестиранным, нелюбимым, одиноким до воя волчьего. Я вижу это сейчас: он берёт соточку и бутербродик с дешёвой, слегка заветренной колбасой. Мне бы уйти, но я не предам его историю.
«Ты послушаешь?». Конечно. Его запах - он же такой, как и мой.
Мне сейчас лень ставить кавычки. Пусть будет без кавычек.
Коленька! – и пьяное объятие в плечо. Я когда-то решил бросить всё. Мою сталинку и тесный центр города. Знаешь, снял крошечный, затерявшийся среди окраинной зелени домик в частном секторе. Я, ****ь, шашлыки жарил! Ты представляешь? Мне писалось, как никогда не писалось. Я Маруську в Контакте нашёл. Мария, конечно… Но так ей, почему-то больше нравилось. Нервно красивая, родная такая с первого взгляда на фото, понимаешь? Боль в ней была. Месяц просто игриво переписывались. Она то соглашалась встретиться, то вдруг отступала… А через месяц, представляешь? Просто спросила адрес и сразу приехала. Стою я неподалёку от своего милого домика, жду под зонтиком, под тёплым дождиком. И вот – она!... Маленькие ножки намокли в ручейках. Я, хоть и мало времени было – как смог подготовился. Из ничего сотворил ужин. Но она до утра не прикоснулась к еде. Нервничала, солнышко моё. Курила одну за другой. А я всё, что надумал, нафантазировал за время нашего полузнакомства, к чёрту послал. Просто держал ее за руки. Они у нее были натруженные. С мозольками. Как-то совсем не в тон стройности и нежности всего другого. Потом осмелился поцеловать. Знаешь, она мне сказала то, что никто никогда не говорил. «Не бойся обидеть меня. Делай, что хочешь.». Колька, она так трогательно прижималась ко мне, когда ей было хорошо! Утром она голенькая с аппетитом позавтракала остывшим ужином. И убежала. Она всегда убегала. Каждый раз. Волшебство моё!... Вечером, запыхавшаяся, потненькая и мокрая – она со мной, нежно и тепло со мной. А утром, или среди ночи исчезает. Сколько раз просил ее остаться. Но она всё ссылалась на работу. А ладошки с мозольками подтверждали, что это правда. И каждый раз влажный поцелуй на прощание… Братишка *****! Ты целовал хоть раз цветок? Я целовал. Маруська…
Померк Сёма. В глазах потеря. Сёмка как у гроба. А я молчу. Нельзя говорить. Он шаркает за очередной соткой. Спотыкается. Плох. Плох.
- Колька, потом вдруг пропала. Совсем. Ни звоночка. Два года. И трубку не берет. А за два года многое меняется. Вернулся я в свою сталинку. Я опять городской алкаш. И вот… Вечер. Я пьян. Мило так и легко пьян. Звоночек с почти забытого номера. Она. Маруська. Она вышла замуж за идиота. И ей прямо сейчас надо спрятаться. У меня, конечно. Марусечка… Приезжай! За окном вкусно вечеряет. Вижу, как она в коротком пальтишке ножечками своими волшебными переходит улицу. Выхожу. Сразу - ни слова. На руки. Она такая лёгкая – сладкая и невесомая. Каким-то чудом одной рукой открываю дверь, а в другой она. Невесомочка… Гладит мою щёку. Ладошки нежными стали. Работа, похоже, теперь другая.
Сёма поперхнулся сам собой. Долго тошнился и кашлял.
- Она жадно выпила водки. В двух словах о муже. Татуировщик. А я и так догадался. На ее белоснежности чудной появились акварельной нежности татуировки. Вся расписана. И красива безумно. Мокрая, нежная… Мы молча любим друг друга, Колька, кипяточно!
Часы. Рассвет. Ты остаешься? Она опять не останется. Но теперь то, чего никогда не было. Она обняла меня так, как обнимают в последний раз. Навсегда. И она, наконец, рассказывает о себе.
- Ты мой маленький принц. Из сказки. О тебе знает вся моя родня. Именно это. Ты мой маленький принц, выкорчёвывающий баобабы.
Дальше я узнал всё. Она десять лет тому пошла на ограбление с убийством, просто потому что на него пошёл ее мальчик. За компанию, по любви. И села на восемь лет. Она кается, а я в восторге. Нельзя не любить после этой истории. Нельзя! Я с головы до ножек целую эту историю, эту жизнь, эти татуировки на белоснежности. Эту головку, что сейчас прижималась ко мне, нежно, как никто на свете, эти ладошки. Останься! Останься!
- Мой маленький принц. Я сейчас уйду. Меня будут бить, но это муж. Я не испорчу тебе жизнь. Бандитка… Ты пойми, бандитка!
-Мне неважно.
-Мне важно. Я не испорчу тебе жизнь, маленький принц.
- Испорть, пожалуйста!
- Я тебя спасаю.
Сёма сьёжился. Поник Сёма. Я набрался смелости.
- Спасла?
Он молча потопал к стойке, высчитал жалкую карманную мелочь. Вернулся, еле волоча ноги. Подавился водкой. Ироничная улыбка. Спасла! А то не видно?
Сёма через неделю умер, девочка.