Земля, в рейсе Скай-Сити – Пиренеи-Руссельон
24 декабря 2332 года
... До посадки остаётся максимум час, Грише самое время почитать то, что Барышев написал ему на тему «ты везёшь азадийку на Землю»:
«Итак, Григорий Алексеевич, ты везёшь азадийку на Землю. Пойми главное – если у тебя нет проблем с Законом, и ты скромен в хорошем смысле этого слова, то на Нассам ты можешь прилетать по нескольку раз за год. Некоторые даже сподобились получить там вид на жительство, на как это может выглядеть – совершенно отдельная тема, тянущая на большую диссертацию.
Она ведь твоя коллега, да? Так или не так, она, скорее всего воспримет всё происходящее, как первый и последний раз. Хочет она что-то посмотреть? Пусть посмотрит, и старайся её не торопить. Такие воспоминания пронесутся сквозь столетия.
Несколько слов у кулинарном аспекте, что делать, и что не делать. Однозначно стоит накормить устрицами, кальмарами и всем тем, что у нас называют дарами моря. Потом речные рыбы, от мелких до крупных. Пойми правильно – реки для азадийцев остаются экзотикой, несмотря на то, что они знают о существовании рек уже 50 тысяч лет. Начни с крупных речных сомов, закончи жирной атлантической треской, и твоя коллега будет в полнейшем восторге.
***
Большой Перпиньян, на берегу Средиземного Моря
- …Саяни, знаете, я о чём подумал?
- Конечно же не знаю.
- Да, точно, забыл. Забыл, что вы…говорите всё, как есть. Либо не говорите вообще.
Я подумал о том, как давно люди додумались до открытых ресторанов. Наверное, очень давно. Уже не столь давно додумались до другого – как сделать открытый ресторан работающим круглогодично. Летом, в бешеную жару, и сейчас, когда вокруг совсем не жарко.
Время – едва после полудня, и погоду никак не назовёшь летней. Море…про него так и хочется сказать, «море волнуется раз». Прибой на песчаном пляже очень…злой что ли. Словом такой, что даже самый последний морж не захочет пытаться искупаться в море.
А в этом ресторане тепло, горячий воздух подаётся прямо им под ноги. У Саяни есть вдохновение, чтобы порисовать ещё, а у Кармазина есть «топливо», чтобы ей позировать. С «топливом», точнее, горячительным возникла определённая проблема. На вопрос о вине Гриша сказал официанту два совершенно еретических слова. Первое слово было «белое». Давно и неправда отец говорил Грише примерно так – «Руссельон примерно так же как и Бордо гордится красными сухими винами. По-настоящему гордится выдержанными винами – они пьются легко, и, несмотря на слегка повышенный градус, пьянят очень мягко. Белые вина в тех края выращивают так, по остаточному принципу, но поверь мне – очень многие узнали о приличном шардоне в авиа перелёте, когда им подали «настоящее французское вино». То есть твой первый шаг в мир большого виноделия может состояться именно со знакомства с бутылкой молодого сортового вина, которые вырастили люди, перемежающие свой французский испанскими словечками». Второе слово было куда более еретическим, нежели первое – «сладкое». Реакция была такая, что у официанта задергалась левая скула. Но Гриша не наглел, мягко повторил своё пожелание, и ему всё совместили. И «белое» и «сладкое». Принесли бутылку Сотерна. Именно так, с большой буквы. Принесли красиво, в белой ткани, и спросили – будет ли он платить за старое и ОЧЕНЬ дорогое вино? Гриша сказал, что будет. В самом деле ему стало интересно, что получается, когда французы изменяют своим самым базовым, если не сказать, фундаментальным принципам.
Кармазин в принципе уже понимает, почему люди так уважают Саяни. Ей нашли большую бутыль молодого арманьяка за недорого, и огромную тарель местных устриц. Выращенных, разумеется – Перпиньян и устрица едва ли ни синоним и очень давно. И так, Гриша пьёт довольно крепкое (как оказалось) и очень сладкое вино, закусывая его сырами из сырной тарелки. Смотрит на море и думает, можно ли сравнить средиземноморье в конце декабря с севером Атлантики. Гриша знает, что он может двигаться, пить, кушать и даже чавкать пока его рисуют.
- А вы не такого моря ожидали, да?
- Какого же моря я, по вашему мнению, ожидала? Морской глади, со скользящими по ней римскими триремами?
- О таком великолепии я даже не подумал. Римская трирема… Надо же…
- В любом случае, наверняка вы подумали о воздухе с температурой не менее +30 градусов по Цельсию и штиле?
- Да. Наверное, да.
- Григорий, в моём представлении ровная поверхность воды воспринимается как безжизненная. Вода, как я её понимаю, должна жить и дышать, море без волн я восприниму скорее негативно. Как мёртвое, удушенное, если хотите.
Как рисует Саяни собрался посмотреть весь ресторан. Двое официантов, повар и су-шеф. И шеф-повар подтянулся, как подошёл. Обычно они считали как – художник держит картину или рисунок левой, и рисует правой. Саяни никто не мешает делать фон двумя пальцами левой руки, при этом ей рисунок надёжно зафиксирован, а окружающие удивляются как можно думать о двух вещах сразу. Вот как она может думать и рисовать фигуру Кармазина и в тоже время, совершенно параллельно, делать морской горизонт? Но Гриша этого не видел. Смотря на море, он раз за разом вспоминает времена 13-ти летней давности – их с Тереховым, сидящих на холмах около Торсхавна, смотрящих на гавань, временно ставшей военной бухтой. Гриша в принципе догадывается – Саяни с готовностью разрушит образ «хрупкой» женщины. Она, если понадобится, добуксирует его до номера в отеле, и если нужно, до поезда, если Кармазин уйдёт в самокопание и рефлексию.
***
Швейцария, Монтрё
25 декабря
Как и вчера, они на берегу. Женевское озера кажется морем, на его берегах роскошные виноградники экзотических сортов, а набережная здесь кажется такой, что они где-нибудь в Ницце или Монако.
Гриша смотрит вокруг и думает, какие же разные туристы здесь, рядом с ними. По дорожкам прохаживаются пожилые пары, и рядом с ними туристы в одежде совершенно утилитарного вида, если не сказать, не запачканной. Они шли в долине Роны, совершили рывок перед привалом, и удовлетворённо хвастают, что они «сделали это».
- Саяни, что вы думаете о сочетании пальм рядом с нами и снегов на том берегу?
- Позволите ответить вопросом на вопрос? Если позволите, то что думаете вы?
Что думает Гриша? Саяни довольно настойчиво заметила ему, что пора бы привыкать к вкусу рислинга – альфе и омеге и немецкого виноделия. Рислинг, вроде, также уважают во французском Эльзасе, там нередко вспоминают слова представителя ООН из Африки, который спокойно говорил о том, он привык жить с данными государственными границами. Бутылка с вином абсолютно прозрачна, и вино в ней, кажется, не менее прозрачное. Почти как родниковая вода. Гриша пьёт этот «рислинг с ящеркой» и думает, что бы ему ответить. Что думает он.
- Пальма – воплощение тепла. Снег на скалах – наоборот, воплощение даже не холода, пожалуй, воплощение смерти. Как снег на гималайских скалах, которые сегодня почти никто не штурмует. А те, кто штурмуют – часто видят хорошо сохранившееся трупы других «штурмовиков».
Саяни увлечена, Гриша не без усилий встал подошёл к ней сзади чтобы увидеть очередной её чёрно-белый рисунок.
- Вы – художник, и вы так видите?
- Да, я так вижу.
Первым делом Саяни кладёт на холст перспективу. Перспектива крепко искривлена, примерно как в фантастических фильмах или психологических драмах, живописующих глубокие потрясения. Барышев писал Кармазину о весьма неординарном азадийском зрении, но Грише кажется верхом бестактности спрашивать Саяни как работают её глаза. На её рисунке старинные виноградники западнее Лозанны так, как она видит их отсюда. А видит она их даже за 35 километров, мягко говоря, очень хорошо.
- Григорий, мне кажется, или вы сказали не всё?
- Нет, не кажется. Это озеро перед нами, оно ведь, строго говоря, часть Роны. А Рона начинается в высокогорьях Альп, где, возможно, говорят уже на немецком.
- Так оно и есть.
- Я продолжу. Есть старый афоризм – В тихом омуте черти водятся. Наверняка, у него есть аналоги на других языках.
- Безусловно – «Demons dwells in quiet places». Есть аналоги на немецком, французском и итальянском.
- В общем, смысл вы поняли. Саяни, вот есть парадная и курортная Швейцария. А есть высокогорья, где мужчины пасут овец и коз. И теперь представьте себе – компания пастухов на приличной высоте, они ютятся в плохо отапливаемом домике на высоте двух или больше километров. И кроме блеющей скотины у них ничего и никого нет. Самое главное – никого. Не с кем, как это писалось в старинных книгах, возлечь холодной ночью. У этих пастухов есть легенды о пастушьих куклах – можно слепить на коленке что-то женоподобное. Зенетуччи. Явится им девушка, она даже не будет сильно сопротивляться, когда они захотят её осилить. Но уходя, она отомстит за всё. Перебьёт скотину и…их самих. Можно сказать, оскотиневших. Говорят, на высоте периодически случаются несчастные случаи – то случайный пожар сарай сожжёт, то кто-то абсентом упьётся. А в тавернах будут говорить что у-у-у, нечистая сила, понимаешь.
- Григорий, я понимаю, насколько могу понять и, насколько хочу понять. У вас не было возможностей поговорить с нашими братьями и сёстрами «по-свойски». Мироощущение многих из нас наполнено мистикой, и вы можете обнаружить немало носителей местечковых легенд. Разница лишь в том, что горы в тех легендах поменялись на океанические глубины, а в глубинах, как вы понимаете, счёт времени совсем другой.
Саяни закрыла свой альбом, не дорисовав рисунок, и убрала его. Впрочем, это отнюдь не означает, что рисунок она забросила – у неё в голове уже всё. Композиция рисунка и то, что она всё видит, как художник. Но подобное выглядит необычным, Кармазин видит это в первый раз.
- Григорий, ваши слова о том, что в вашем представлении снег на скалах – воплощение смерти, всколыхнули у меня не самые приятые воспоминания. Завтра мы едем на встречу к вашему бывшему командиру корабля, а там снег сейчас, он будет идти всю ночь и весь завтрашний день. Можно сказать, что там, всего в 250 километрах отсюда, зима станет не календарной, а настоящей. С вашего позволения, я выдавлю из себя ещё немного, что бы внутри себя «отвязать» смерть и снег. Снег и кровь, пролитую на нём.
История, которую я расскажу вам – история поражения. Впрочем, поражения в масштабах Войны незначительного, и не повлёкшего за собой серьёзных последствий. Но военная пресса тогда взорвалась, в публикациях писали о так и неизжитых Адмиралом Грином генералов с шапкозакидательскими настроениями, или просто склонных к неоправданному риску. Впрочем, для нашего батальона это поражение посчитали таким, которое неуместно называть позорным. А для меня оно означало внеочередное звание, после него я пробилась в офицеры, и множество наших братьев и сестёр назвали мою карьеру стремительной.
Впрочем, признаюсь честно, я бы предпочла получить лейтенантские погоны не таким образом, без такого количества крови на снегу.
***
Империя Ракнай, сатрапия Ку-Та-Ра
Экваториальная часть планеты Хумай
27 декабря 2320 года, 12 лет назад
1-я фаза Операции «Бросок гарпуна»
- Госпожа Саяни, что вы шлем не снимете?
- Федаш, сколько сейчас температура?
- -22 по Цельсию, и «ветерок» 14 метров секунду, дует прямо в морду. Неприятно, согласен, вы из-за этого?
Федаш изменился. Он видит, что зам командира а теперь его командир взвода обходится без брани, и, наверное, подумал, что он делает не так? Подумал, что без ругани возможно жить, и многие другие подумали так же.
Она думает, что ему ответить. Федаш и остальные идут в подшлемниках, а её кожа при такой погоде быстро начнёт отмирать и отслаиваться. Физическую боль можно пережить, но так она быстро растеряет часть своего авторитета, и Федашу можно ответить кратко, и сразу же задать другой вопрос.
- Да, ты прав, как ты говоришь, из за этого. Ты как землянин должен знать, что такое гарпун? Или ты только имеешь представление о гарпуне?
- Хорош вопросик… Сам гарпуна я не видел, но древние люди ловили им рыбу. Протыкали её, точнее. Гарпунами покрупнее ловили китов. Как гарпун выглядит, я себе представляю, но в руках не держал.
- У меня другой вопрос – когда человек бросает гарпун, он обязательно попадёт?
- Вопросик ещё лучше. Наверное когда в упор, то тут уж без шансов, а если издалека… Рыба может и уплыть, едва почуяв движение в воде.
- Федаш, ты думаешь, зачем я это спрашиваю?
- Кажется, я понял. Госпожа, в нашем рейде, а это именно рейд…в нем слишком много «если». ЕСЛИ имперский флот не заметит присутствия наших крейсеров, ЕСЛИ имперцы не получат подкрепления. ЕСЛИ бой на поверхности пройдёт как всё красиво напланировали. Вам кажется, что риск уже в самом названии?
- Да, ты можешь считать меня суеверной, мне не нравится само название.
Федаш проникся её пессимизмом, замолк, и пока батальон на марше, она может в тишине подумать о том, что он назвал словом рейд.
Планета богата минералами и для Империи ценна. Здесь расквартирован относительно небольшой гарнизон, совсем не было флотского прикрытия, и ядром обороны являются пусковые установки с тяжелыми противокорабельными ракетами. Разведка показала, что высадку можно произвести нетрадиционно – на челноках крейсеров, при этом операторы системы обороны дважды задумаются, стоит ли вообще тратить ракеты на маневренные цели.
Первоначально суть операции в том, чтобы «пронзить» имперскую оборону тем, чего она не способна отбить, затем разбить их наземные силы, и нейтрализовать пункты управления системой обороны. Потом высадка полноценной группировки, возможно перепрограммирование системы обороны, а затем ввод в систему крупного флотского соединения. Уже третья фаза операции пока ещё понятна только в общих чертах. Империя захочет отбить планету, будет атаковать её флотом с загруженным десантом, и так, возможно, не один раз. Словом, пока всё начинается как рейд, который создаст новую цитадель, о которую империя сломает немало сил…
Но к тому моменту здесь их уже и быть не должно. А сейчас крейсера обстреливают позиции гарнизона, и тот отойдёт под защиту «козырька» из горной породы. Отойдёт в место, где им, как они ожидают, будет удобно обороняться. При этом спецназ даже не будет ввязываться в бой, они планируют просто расстрелять их с безопасного расстояния. Для спецназа адаптирована очередная корпоративная разработка – малое оружие с непривычно высокой для людей дульной энергией. Имперцы погибнут либо не понимая, что происходит вообще, либо пойдут в атаку. Именно тогда может понадобиться их батальон – три роты спецназа и их штурмовой батальон создадут такую плотность огня, что имперцы не подойдут на сколь либо опасное расстояние…
Как более чем уместно описал ситуацию Федаш, в этой сложной комбинации, слишком много «если», слишком много, как он уже научился говорить цензурно, «может пойти не так». Пока всё идёт успешно – челноки высадили спецназ, заканчивают высадку батальона, а ракетный обстрел сгоняет имперские силы с открытых и укреплённых позиций…
- Смотрите!!! Там вверху бой!!! Эти гады всё учуяли...
Она смотрит наверх и видит бой между флотами. Там вверху характерные разрывы противокорабельных ракет, это ярко белые вспышки горячей плазмы, остывая они меняют свой цвет. Очевидно, ситуация изменилась радикально…
- Шаповал!
- Да, госпожа…
- Комбат вызывает меня, на время моего отсутствия назначаю тебя главным. Продолжайте марш, держи связь со мной.
Она не слышит, что сержант Шаповал подтвердил её приказ, но в этом она не сомневается. Она бежит, думая только о том, как меньше пугать людей у неё на пути, пока не добежит до командира батальона во главе колонны. Подполковник Гоцловски уважает её опыт, когда погиб Кемский, обещал произвести в лейтенанты, как он сказал «по возможности быстрее».
Он уже сделал временный командный пункт, выставил охранение, и передал приказ по батальону укрепляться и окапываться…
- Господин подполковник…
- Саяни, умоляю вас, заткнитесь. Заткнитесь и не обращайте внимания, что тут уже двое ротных и скоро будут все остальные. Сначала я обрисую как всё…изменилось.
Расчёт на то, что подавив имперский сигнал о помощи мы отрежем их от подкрепления не оправдался. Вероятно есть что-то в этой планетке – какой-то штаб ждал отсюда стандартного доклада каждый час и восемь минут. Наша высадка затянулась, единственный наш шанс на успех был в том, чтобы выбрать момент, и успеть за эти час и восемь минут всё. Включая как-то продолжать дурить их дальше…
Ничего из этого не получилось. Вероятно на такой случай у них были и есть группы быстрого реагирования, и одна прямо сейчас мочалит наши крейсера. Они уйдут через пять минут, как только последняя партия челноков с нашими парнями вылетит в сторону планеты. Что всё это значит?
Поддержка спецназа уже прекратилась, крейсера борются с пожарами и пробоями. Они уйдут, конечно же предупредят, что нам нужна помощь, но это с их стороны и…всё. А имперцы уже высаживают свой десант. Командир спецназа потребовал от нас, чтобы мы не подходили, готовились к обороне и готовились встретить их. Встретить то, что останется, если останется вообще. Вот такой у нас пречудесный расклад. В нашу пользу только то, что на имперских крейсерах нет ракет для наземной поддержки. Только в теории они могут импровизировать, паля по нам из курсовых орудий, на практике любая инициатива у них наказуема. Их крейсера будут просто «висеть» на орбите пока их оттуда не сгонят или не уничтожат.
Саяни, вы ведь меня хорошо слушаете, и также хорошо и быстро соображаете?
- Так точно….
- Тогда засуньте себе в одно место все ваши страхи, комплексы….не знаю, что у вас там ещё. Мне нужен план обороны от их наступающего десанта. Прямо быстро нужен, понимаете? Вы оборонялись от имперцев, ещё когда мои прадеды пешком под стол ходили, так что вспоминайте и предлагайте. Нате вам поллитру, чтобы быстрее успокоиться.
***
Гоцловски знает о её комплексах. Знает, что ей неудобно выступать при группе людей. К своему взводу она привыкла, взвод привык к ней, и там проблем почти и нет. Здесь вопрос жизни или смерти, возможно даже тот, за сколько именно они продадут свои жизни, пока их всех не перебьют.
- Подполковник, что вы можете сказать о десанте?
- Качество десанта плохое – там сплошные «бздуны». Неважно, как они оказались здесь. Возможно, летели куда-то на очередную миссию и их повернули сюда. Возможно их начальство решило, что территорий и гражданских осталось мало, их же наоборот слишком много. И их, вопреки всем принципам, как уже не нужный балласт бросили на нас…
Это вообще неважно. Понятно дело, что броня «бздунов» – сплошная фикция, а оружие в основном годится для показательных казней, для чего и предназначалось, собственно говоря. Поэтому я и говорю, что качество десанта дерьмовое, но их много. Очень много, как минимум тысяч двадцать. Спецназ уже окружают, они готовятся к прорыву, и ждут, что их ждёт надёжный тыл. А я жду ваших предложений, скажу больше – я уже заждался.
- Хорошо, господин подполковник, один из лидеров…одной из моих ячеек сопротивления использовал принцип «клыки и тетива»…
- Ха-ха, звучит интригующе…
- А ну заткнулись все!!! Саяни, не обращайте внимания и продолжайте. Продолжайте, пожалуйста.
- Я попробую продолжить. В данном случае, суть этого принципа – растянуть батальон шире, чем фронт наступающих имперцев. «Клыки» - это фланги, опирающиеся на природные укрепления, «Тетива» - основная часть батальона.
Суть в том, что «Клыки» не отступают, могут делать вид, что у них что-то происходит, даже прекращать огонь на краткое время, но не отступать. «Тетива» - полная противоположность, по мере развития боя её будут продавливать на всё новые заранее заготовленные позиции, каждая последующая крепче предыдущей. В итоге у противника возникает иллюзия успеха. С их точки зрения мы отступаем, но они не заметят главного – кроме роста потерь они окажутся под перекрёстным огнём «клыков», где каждый выстрел должен быть насмерть.
- Кажется, мысль понял. У них эйфория, что есть какая-то пруха, но мы их выкашиваем, а они этого и не замечают. Хе-хей, наступление развивается, а то, что нас и половины не осталось…
Наверняка этот прекрасный, без шуток, план был рассчитан на ограниченное количество нападающих. А их у нас…ну, раза в 22 больше, чем нас. Как бы многовато… И бесконечное количество линий обороны за полчаса, максимум за час, мы не отроем. Но мысль хороша, не спорю.
Саяни, скажите, «клыки» это сколько?
- Полувзвод, точно не больше взвода. Позволите быть Левым клыком?
- Хорошо, кого предложите в правый?
Она замялась. Она ведь даже не офицер, при этом прямо сейчас ей доверена судьба всего батальона.
- Иван…господин подполковник, я предлагаю лейтенанта Зубкова в правые клыки.
- Айн момент, ты только что сама сказала о взводе.
- Всё верно, тебе придётся отобрать из роты сводный взвод, две трети которого займёт пещеру, в которой вы закрепитесь, а оставшаяся треть закрепится сверху. Иван, времени всё меньше, я успею рассказать тебе о тактике.
- Согласен.
***
И вот теперь она бежит снова. За полминуты она расчертила для подполковника шесть линий обороны, он спросил почему всего шесть, на что она ответила, что предпочтёт плохой дюжине хорошую полудюжину. И, что удивительно, никто из ротных не выдал гневную тираду, что старшина смеет что-то предпочитать.
Люди окапываются в вечной мерзлоте под морозным ветром. Интересно, перед высадкой люди с гневом отнеслись к требованию подполковника взять с собой весь дополнительный инструмент, а теперь металлические штыри с заострёнными и раскалёнными наконечниками оказались кстати. Они легко входят в вечно мерзлую почву, раскрываются там, и качество их оборонительных линий скорее будет зависеть не от снаряжения, а от организованности и мотивации.
Её скала, левая опора батальона совсем рядом. Она специально выбрала её, потому что в правой уже есть сеть пещер, которые несложно расширить плазменными резаками. А её скала это цельный камень. Пока цельный камень. У Зубкова, в прошлом лоцмана на реке Днепр, нет ни малейшего чутья породы. Хорошо, если его пещеры не обвалятся на головы ему и его людям.
- Госпожа, что делать…
- Всем молчать, это раз. Шаповал, я требую, чтобы ты организовал мне два дополнительных канала связи. Один с лейтенантом Зубковым, второй – однонаправленный, его сводный взвод должен слышать всё, что происходит у нас в пещере, не наоборот…
- У нас в пещере… Всё-всё, молчу-молчу!!!
- Тарнавский, второе, что я требую, держать весь взвод от меня не меньше чем в пятнадцати метрах, пока я сделаю вам пещеру. Ещё я требую другое – если я остановила работу и вытянула руку, значит мне требуется новый, как вы его зовёте, «горящий лом». Все вопросы после того, как я закончу.
А она породу чувствует. Чувствует её точки напряжения, чувствует её скрытые полости. Она уже знает и даже видит их будущую пещеру. Горный инженер скажет так, что она вырубила пять шестых породы, при этом скала сохранит подавляющую часть своей прочности и камень останется защищающим их каркасом. Она работает на счёт раз, два, три, раз, два, три. В музыке людей ритм три четверти это ритм вальса – старинного по их меркам красивого танца. И она чтобы забыться вспоминает видеозаписи балов из города Вена и работает на счёт раз, два, три. Раз, это удар, два это сгребание обвалившейся породы, три это отшвыривание её назад. И так снова и снова, раз, два, три, раз, два три…
- Тарнавский, где мой инструмент?!
- Вы его уже…
- Если хочешь жить, ты позже подумаешь, я ещё или уже!
У неё в руках новый «горящий лом», и она продолжает свою работу в прежнем ритме. Раз, два, три, раз, два, три…
***
27 минут спустя
- А-ху-**ь, не встать…
Пожалуй, в этот раз она не будет ругать Федаша за сквернословие. За полчаса она в одиночку вырубила больше двухсот кубических метров породы, удивление человека даже можно понять.
- Федаш, не трогай камень, он остывает прямо сейчас. Теперь слушайте меня, мы делаем следующим образом. Я и ещё два отделения занимаем позиции в пещере. Даже те, оружие которых могут стрелять очередями должны полностью забыть про автоматический огонь. Один выстрел – один труп, и никак иначе.
- Тарнавский?
- Здесь!
- Ты временно командуешь двумя отделениями, вы устраиваетесь сверху маскируетесь так, как только можете. Вас нет до тех пор, пока имперцы твёрдо не вознамерились уничтожить именно нас. Я скажу больше, вас нет до тех пор, пока враг не подошёл достаточно близко, чтобы даже ваши MG-54 и M240 работали по тому же самому принципу. Один выстрел - один труп. Начинайте окапываться и маскироваться.
- Есть.
- Шаповал, дай мне связь с Зубковым.
- Так точно, связь есть.
- Иван, как ты и люди?
- Устраиваемся, всё как ты сказала. На головы нам тут посыпалось кое что, но ничего, жить в ближайшую четверть часа будем.
- Иван, я же говорила, с породой надо быть осторожнее! В ней будут громыхать выстрелы, внутри пещеры будут взрываться ракеты…
- Саяни, я не дурак, но векового опыта в партизанских отрядах у меня нет. Ладно, побазарить в стране вечной охоты мы всегда успеем. Втолкуй, в чём наша суть?
Наша суть в том, что мы – невидимые духи-мстители. Имперцы, как ты знаешь, будут наступать широким фронтом, и мы дадим в этом бою первые залпы. За шесть, может быть за семь километров до имперского строя. Суть ты уже слышал, один выстрел – один труп. Наши первые выстрелы должны посеять панику – эти выстрелы сделают лучшие стрелки, и наступающим имперцам наша точность покажется сверхъестественной. Мы будем продолжать стрелять залпами до тех пор, пока имперцы не сблизятся с нами примерно до двух километров. Они откроят по нам беспорядочный автоматический огонь, мы взорвём у себя по паре взрывпакетов и на некоторое время замолчим.
Мы замолчим до того момента, пока они не пойдут на штурм первой линии обороны, тут мы просыпаемся снова и продолжаем бить залпами по такому же принципу, один выстрел - один труп. Целые наступающие колонны имперцев будут падать замертво, это внесёт в их ряды определённое смятение. Возможно, их наступление захлебнется, едва начавшись, но дальше ты и сам знаешь – в игру вступают экзекуторы, и деморализованные наступающие оказываются в ситуации, котурую вы, люди, называете между молотом и наковальней. Между гарантированной смертью от выстрела в преднамеренно незащищённый затылок от «своих», и призрачным шансом на выживание в атаке. Мы стреляем залпами до тех пор, пока имперский командир не определяет направление стрельбы, и не высылает своих подчинённых подавить нас. В идеале с ними расправятся только те, кто сидят у нас сверху, и уже сейчас пристрелявшие все подходы к нашим позициям. В худшем случае бой превращается в свалку, и каждый стреляет туда куда может. Всё, Иван, конец связи.
Вербицкий, расстояние до противника?
- От 10600 до 10800 метров. Госпожа, спецназ прорывается!
- Пожелаем им удачи. Всем залечь, выставить датчики ветра и начать прицеливание.
- Поняли. «Слонобойщики», всё слышали?!
«Слонобойщики», как называют их люди, именно они сыграют первые ноты в их спектакле. Они уже сейчас разложили сошки своих орудий, вводят в прицелы поправки на расстояние и силу ветра. Первых имперцев они могут сбросить во Тьму прямо сейчас, если воспримут имперский строй как массу и откроют огонь по групповой цели. Но это ничего не даст. Имперцы рассредоточатся и ускорят ход, и потеряют не так много. Нет, слонобойщики выждут ещё четыре километра, когда поражение индивидуальной цели будет абсолютно уверенным.
У неё есть ещё минут десять покоя, чтобы понять своего сегодняшнего противника. Её общность называет таких подразделениями страха, сама Империя – командами террора, а люди, в знак глубочайшего презрения зовут их просто «бздунами». От слова бздеть, бояться оказаться на фронте настолько, что не задумываться о выполнении самых аморальных приказов. «Бздуны» - не воины, Ковалевский говорил о них просто – стрелять в своих сильно проще и приятнее, чем в противника, и «бздуны» привыкли вести себя именно так. Чтобы повысить производительность шахт и плавилен они пытали детей, избивали беременных женщин, с криком проходя среди поставленных на колени подданных императора – «Ну что, ещё недовольные остались?!». Автократии, как говорят люди, проигрывают хотя бы потому, что никогда не способны публично признать собственные ошибки, и военно-идеологическое управление Империи никогда не признавала избыточный террор «бздунов». «Бздуны», как говорят люди, часто входили во вкус, творили насилие ради насилия. В уже рассекреченных рескриптах Империи для имперских судов значилось следующее – «Команды террора защищают Власть, а значит Власть публично никогда не признает ошибки своих защитников. Не существует и не может существовать избыточного террора для сохранения власти Императора». Кроме своей службы «Бздуны» никому не нужны. Увольнение со службы для них смерти подобно, ибо редкие свободные работодатели Империи откажут им в работе, подумав про себя, что бездельники с садистскими наклонностями им не нужны.
Сегодня Империя рушится, и «Бздуны», с одной стороны являясь одной из её последней опорой, с другой стороны также охотно используются как пушечное мясо. Как более чем уместно сказал подполковник - территорий и гражданских, которых можно терроризировать, осталось слишком мало, а самих «бздунов» слишком много. Бросать «бздунов» на фронт с точки зрения имперского права абсолютно незаконно, но имперское же право позволяет бросать на каторгу всех, кто не верит официальной точке зрения, что в сегодняшнем бою, якобы примут участие только регулярные армейские силы и абстрактное народное сопротивление. Обсуждений того, какое может быть народное сопротивление на планете, населённой рабочими с умственной отсталостью и быть не может, так как любое обсуждение недопустимо ставит под сомнение официальное вранье, то есть официальную версию событий…
- Госпожа, расстояние – 6500 метров.
- Поняла. Иван, готовьтесь.
- Готовы.
- «Слонобойщики» - залп!...
***
Примерно три часа спустя
- …Тарнавского надо вытаскивать.
- Давай, Шаповал, дерзай.
Она сказала Шаповалу дерзай всё также смотря в оптический прицел своей М820. Красивое это слово дерзай, как говорят люди, старинное, оптический прицел не менее старинный, она единственная во всём батальоне получила его, чтобы комбинировать увеличение её собственных глаз и асферических линз.
Как она и предполагала, бой превратился в свалку. Имперские экзекуторы растянулись тонкой цепочкой за кучей имперцев и теперь, как уместно заметил Зубков, поддерживают контролируемое кипение. Часть «бздунов» стреляет во все стороны, часть, в отчаянии пытается вырваться из устроенного им огненного мешка, именно с ними идёт ближний бой на четвертой линии обороны. Ближний бой идёт потому, что боеприпасы у «тетивы» почти закончились, а «огненный лом» в умелых руках достаточно эффективен и смертоносен.
- Это…Э…то Гоцловский, как слышно?
- Вас слышно подполковник.
- Пять минут на….шли нам на помощь. Сейчас, подправлю. Во, так. Пять минут назад бригада крейсеров пришла нам на помощь. Они уже мочалят имперцев на орбите, но есть нюанс – ракет для наземной поддержки у них нет, только противокорабельные. Первая партия челноков уже ушла вниз, они снизятся далеко от нашего месилова, на низкой высоте подойдут к госпиталю и эвакуируют его весь. По……..зараза, какая дрянь меня глушит?! Потом начнут забирать всех остальных. Держитесь, недолго уж осталось.
Сверху взорвалось две ракеты с небрежно выставленной задержкой по расстоянию, они наглядно показывают как относительны слова долго и недолго. Если их Левый Клык держится хорошо и практически без потерь, то Зубков уже давно проорал «Идите все сюда, черти драные!!!», чем красноречиво охарактеризовал обстановку на всём правом фланге. Она и её люди так и остались духами мести, а позиция Зубкова для имперцев уже давно известны, и наиболее ожесточённые бои идут именно там.
- Вербицкий, видишь шестерых ракетчиков?
- Вижу.
- Цельтесь! До залпа 3, 2, 1…
Шесть выстрелов грянули синхронно, шесть имперцев с гранатомётами упали в один момент. Они выходили на позицию для атаки роты Зубкова, которая занимает уже полуразрушенную пещеру, ещё, как говорят люди, «галёрку» над ней, и гряду скал чуть левее…
- Это снова Гоцловский, меня слышно лучше?
- Вас слышно превосходно, подполковник.
- Замечательно, хотя замечательного мало. Как говорит командир челноков, то, что они делают, сильно удлиняет рейс туда и обратно. Он убедительно просит, чтобы мы как-то отошли километра на полтора от поля боя, чтобы они не рисковали. Саяни, Зубков, предложения?
- Саяни…я…тут….занят слегка.
- Поняла. Подполковник, нам нужно свернуть свои порядки слева направо, в конечном итоге иставить один очаг сопротивления в районе роты лейтенанта Зубкова. Если нам нужно просто тянуть время, мы почти ничего и никого не потеряем. Там оставим все боеприпасы и будем отступать правее, в зону высадки.
- Тогда начинайте. Выполнять!
- Есть.
Шаповал вернулся только что. Просто удивительно насколько быстро он смог протащить тяжелораненого Тарнавского за всей их линией обороны, ведь батальонный госпиталь находится за правым флангом, вместе со штабом батальона. Теперь они, очевидно, будут оттягиваться ещё правее, и точка высадки и подбора челноков будет именно там.
- Шаповал, Вербицкий, наше дело сделано, мы организованно отступаем.
- Ага. Вы знаете, чё там творится…
- Не знаю, но всё увижу и обязательно всем расскажу. Быстрее, выходим, бежим пригнувшись!
Она уже вышла из пещеры через задний вход и считает выбегающих подчинённых, их должно быть 23.
- Мицкевич, я не просто так сказала пригнувшись!
- Да, простите.
Одним глазом она смотрит за своими людьми, вторым смотрит вверх, и там действительно есть на что посмотреть. В космосе идёт бой, там вспыхивают плазменные шары один за другим, а планетарная система обороны абсолютно безуспешно старается сбить челноки. Массированные ракеты детонируют настолько неточно, что люди, возможно, не просто так называют подобное «пальбой из зенитки по воробьям». Если бы ещё познать слово воробей…
- Я того, последний.
- Побежали. Шаповал, крикни другим, чтобы держали головы ниже.
- Идиоты и идиотушки, бошки вниз!!!
- Сам ты идиотушка…
Ей приходится бежать медленно, чтобы поддерживать темп людей, и она успевает видеть, как то, что осталось от батальона сворачивает оборону, люди расстреливают остатки боекомплекта огнём на подавление, чтобы прикрыть свой отход.
Ещё минут пять и они, можно сказать, у их последней цитадели, здесь обороной командуют наиболее опытные офицеры, наученные опытом блокады Карканы. Они разумно приказывают вести огонь по наступающим имперцам короткими очередями, и использовать плазменные гранаты, которые при прочих условиях оставляют для наступления.
Вот и сам Зубков, сидит в стороне. Его глаза перемотаны эластичным бинтом, он сидит примерно также, как вожди человеческих племён сидели на импровизированных тронах.
- Иван, что с тобой?
- Камешки посекли мои глазки, рожу тоже. Саяни, присядь рядом и меня слушай.
Кто-то должен остаться. Остаться, чтобы прикрыть отход остальных, чтобы вы могли добежать до челноков и никто бы не шёл у вас по пятам. С комбатом я уже всё перетёр, так что у него для вас приказ – всё оружие и боекомплект, кроме пистолетов оставить моей роте, и следовать в точку подбора налегке. Если у тебя есть вопросы, то ты в сто раз ценнее для батальона и Армии, не говоря о том, что крыша у тебя после всего вообще не протекает. Ну всё, давай, терпеть не могу долгих прощаний!
Она чувствует себя убитой. Она воевала с Зубковым четыре года, и теперь должна просто его оставить?! Люди вокруг них бросают оружие, отстёгивают гранаты, магазины и коробы с зарядами, складывают их в кучи и бегут. А она не может даже сдвинуться с места.
- Саяни!!! Ты уходишь!!! Понятно?!!!
- Да, Иван...
Она кладёт руку Зубкову на его искорёженный левый наплечник, и не знает, что ему сказать. «До свидания»?! «Прощай»?! Зубков сам прервал всё это, он сорвал её руку с его плеча и проорал ей в лицо, что времени нет, ибо вторая партия челноков уже заходит на посадку.
И вот она снова бежит, забыв надеть шлем, подшлемник и маску на лицо. Бежит и не замечает жестов пилотов челноков, не слышит их крика, что им нужно быстрее вернуться на крейсера, пока имперский флот не получил подкрепление.
Она пришла в себя примерно через четверть часа, уже после взлёта. Только тогда она заметила, как Шаповал протягивает ей флягу с водкой.
- Госпожа ИО комвзвода, вы знаете, что вы просто волшебница?
- Шаповал, я не в том настроении, чтобы выслушивать комплименты. Наверное, та, кого вы называете волшебницей, смогла бы спасти жизни лейтенанта Зубкова и людей из его роты, которых прямо сейчас добивают имперцы? Как ты сам думаешь?
- Как сам думаю? Думаю, всё это из разряда если бы кабы, то б во рту росли грибы. Я всё понимаю, но из всего взвода убит всего один, может быть доктора смогут и Тарнавского откачать. Вот это я понимаю чудо! Погодьте-ка, что у вас с лицом?! У вас кожа отходит, как чешуя у гадюки во время линьки!
- Моя физиология, Шаповал, другая, чем у тебя. Надеюсь эта картина разрушит образ «волшебницы» в достаточной степени, и больше мы к разговору о «чудесах» никогда не вернёмся…
***
Эльзас, в поезде Лион – Штутгарт
Ночь с 25 на 26 декабря
Саяни оказалась абсолютно права насчёт снега. После минутной остановки в Базеле полотно для поездов выходит на невысокую насыпь, и с неё только и видно, что заснеженные поля, которые засыпает снегом всё больше и больше. Они практически на границе Германского и Романского, этой оси наибольшего европейского благополучия. Сегодня немцы пересекают Рейн, чтобы побродить по знаменитым винным маршрутам, и французы его пересекают тоже, чтобы походить по Шварцвальду и непременно купить себе или кому-то в подарок настоящие часы с кукушкой ручной работы. А они едут в этом дешёвом европейском тихоходе, который, впрочем, абсолютно их устраивает.
- Григорий, тот бой военная пресса почти моментально назвала «Хумайским конфузом». Я нахожу это название уместным, ведь Хумай был захвачен только в мае 2323-го года, почти через два с половиной года после нашей попытки. Тогда кто-то сказал мне, что планета была действительно важна для Империи, если имперский флот держался за неё уже полумёртвыми руками.
В тот день с Хумая нас вывезли всего 250. Ровно четверть тысячи. Из них 28 из спецназа, в подавляющем большинстве тяжелораненых, остальные были из нашего батальона. Всего 222 из развёрнутых 554-х, так как мы не могли высадить авиацию и развернуть авиароту. Тарнавский и ещё четверо раненых погибли в челноках, из-за сильной вибрации внутренние кровотечения многократно усилились, так погибших в моём взводе стало двое. Последнее, что передал Зубков в эфир - «Мы окружены, ведём ближний бой, вызываю огонь на себя!!!». Минута раздумий, командир бригады крейсеров приказал выставить противокорабельным ракетам детонаторы по высоте, и через пять минут на поверхности никого не осталось. Ни Зубкова, ни его людей, ни атакующих.
Их останки извлекли в июне 2323-го года. Родителям Ивана вручили прах, и по их настоянию прах сына был развеян над Днепром, где он водил туристические электроходы. Иван получил и ещё один памятник - в его честь назвали крупнейшую улицу Предгорного района Соколово. Я была там, и, наверное, я скажу так - такого памятника я бы себе не захотела. Следы от драк, заблеванные тротуары и проезжая часть. С другой стороны на той улице я видела множество таких же как Иван - лейтенантов, максимум капитанов с неухоженными седыми волосами и неестественной улыбкой.
А тогда, примерно через сутки, когда ко мне начало возвращаться привычное мне любопытство, я обошла раненых их спецназа, и именно там я встретила Сату. Она была погружена в медикаментозный сон, и мы не смогли поговорить. Но я оставила ей сообщение, и через несколько лет она рассказала мне о том, что пережила. Именно она была в числе тех, кто окончательно захватили Хумай. После захвата планеты возникла необходимость создания службы безопасности, фактически было необходимо направлять жизнь оставшихся там подданных императора. Она прослужила там шесть лет, затем полгода потратила на отдых и путешествия, и в начале 2331-го года вместе со мной начала работать в космопорте Радани…
- …Gare de Strasbourg-Neudorf… (Станция Страсбург-Нойдорф)
Когда Саяни рассказывает, у Гриши возникает ощущение, что у него отключаются все органы чувств. Он полностью проворонил даже не момент, когда вместо полей вокруг появилась городская застройка города-миллионника. А сейчас они выходят из поезда на каменную платформу, и ему кажется, что Саяни всё точно рассчитала. Рассчитала, что остановка прервёт её речь, и об особенностях отношений с дочерью она либо не расскажет вообще, либо расскажет во время их игры в откровенность, место для которого Кармазин уже распланировал, а Саяни по поводу этого места ничего не возразила.
Им даже не нужно выходить из здания вокзала, ведь остановка, или, говоря точнее, станция метротрама, находится прямо под ним. Этот метротрам вырос из возрожденного в 1994-м знаменитого Страсбургского трамвая, который через двадцать лет после своего возрождения, можно сказать, пробил этот барьер между Германским и Романским. Сегодняшний метротрам идёт значительно дальше Кельской ратуши, он идёт на восток ещё десять километров, где туристы или путешествующие могут пересесть на радующую своими роскошными видами «Рейнскую магнитку».
Среднемаршрутная скорость метротрама колеблется в пределах 55-60 километров в час, а максимальная – до 120 на загородных перегонах. Этого достаточно, чтобы любители пересечь рейнскую долину по широтным линиям, или, как говорят здесь, доехать от гор и до гор, не сильно заскучали в дороге. В тоже время это не так много, чтобы для едущего с работы в городе до дома в одно-двухэтажных пригородах дорога не превратилась в неприятное мелькание станций. На станционных часах без пятнадцати два ночи, осталось ровно два состава на восток, после чего входы и выходы на станции будут закрыты для двухчасового технического обслуживания.
Поезда метротрама двухвагонные, этим и не только они отличаются от поездов «настоящего», «большого метро», который шпарит до 180-200 километров в час, имеет более серьёзное оборудование, чтобы тела пассажиров разгон и торможение не ощущали вообще.
- Стасьон и баноф. Точнее…ну мне так кажется, банхоф.
Поезд уже тронулся, он набирает ход, его следующая станция – Станция Кель. По-немецки это будет вроде bahnhof, а стасьон – точно по-французски. Если предположить, что оператор этой системы находится на французском берегу Рейна, то такие, можно сказать, совмещенные названия станций – определённая дань уважения немцам.
- Григорий, вы о чём?
- Я о чём? Немцы презирали и ненавидели французов несколько веков. «Лягушатники», «слабаки», ну и так далее. Французы в долгу не оставались – «бошы», «фрицы», и снова, и так далее. Периодически это прорывалось в войны – семилетняя, вторжение наполеона, первая и вторая мировая. К 1945-му могло показаться, что после всех войн люди с разных берегов Рейна друга НИКОГДА друг друга не поймут и не простят. И тем не менее…Сначала Европейское объединение угля и стали, дальше интеграция больше. И наконец, наступает 2017-й, когда, казалось бы, самую непроницаемую европейскую границу можно было пересечь на самом обычном общественном транспорте.
Саяни, мы, в некотором роде, переезжаем из одного мира в другой, где должны быть совершенно разные люди. Но при этом у них на двоих один Рейн, один Рислинг, может быть их версии «Красавицы и Чудовища» немного разные.
Мост Европы это всего 250 метров, чуть больше 7 секунд движения для машиниста, который только прибавляет ход на прямой.
- Вот я о чём. Хотя что для вас несколько веков?
- Для меня это поучительная история, ведь я не просто услышала, я и сама запомню вид на Рейн на всю жизнь, равно как и то, что казавшуюся вечной вражду можно прекратить. Среди моей общности я такого не видела и не знаю. Вам не говорили, почему мы используем слово общность, а не общество? Общество готово принять каждого в своей разности, а общность будет напоминать уже знакомую вам Фалангу с высоты полёта аэростата. Всё новые и новые и новые трещины, поводы для которых, как вы говорите, можно высосать из пальца.
Они снова нырнули в метротоннель, и высокий тембр голоса Саяни явно говорит о том, что она выведена из равновесия. Она и Арвин, безусловно, разные, но пока получается так, что оба говорят одно и тоже – великое общее дело их расу не объединило.
- Саяни, вам надо успокоится.
- Я согласна. После нашего «Хумайского конфуза» мы оказались на базе флота, где, говоря цинично, одни люди ремонтировали корабли, а другие «ремонтировали» раненых. У некоторых, как говорила Виттория, развивались патологические процессы, и их нужно было эвакуировать в серьёзные госпитали на поверхности. Из Соколово прислали несколько челноков с качественной виброизоляцией, они должны были забрать самых тяжелых в Центральный клинический госпиталь. Сату забрали тоже. Виттория присутствовала при этом моменте, она пила едва разведённый синтетический спирт и говорила «Не боись. На вас всё заживает, как на собаке. В этот момент шло заседание Парламента, часть его была засекречена, и в тот день я узнала новое слово – депутаны. Солдаты только оскорбительно называли депутатов, потому что те спали ночью и бодрствовали днём, получали качественное медицинское обслуживание и их жизни ничего не угрожало. Как считали военные, то, что прозвучало на том заседании, могло деморализовать войска, и гриф «Секретно» был наложен до 1 января 2326-го года. Его сняли досрочно 1 сентября 2324-го года, и теперь мы можем проникнуться атмосферой парламентской дискуссии в полном, не цензурированном варианте.
***
Планета Марид (Аннатьятал), г. Соколово
Правобережный район, Здание Парламента Объединённых Территорий
Зал заседаний
29 декабря 2320 года
Это заседание планировалось предпоследним, но привычной парламентской повестке пришлось подвинуться, так как после произошедшего очень многим хотелось увидеть и услышать нового главнокомандующего. Адмирала Флота Александра Грина после смещения Де’Воро пресса назвала «не желавшим тонуть вместе с кораблём». Впрочем, он не развёл уничтожающую критику предыдущего командования так как понимал простую вещь - Де’Воро это не только человек, это система. Одного человека можно убрать, а, худо- бедно работающую систему командования и планирования прямо в разгар войны «убрать» невозможно. Сегодня Грин убирает из этой системы одни элементы так, чтобы не обвалилось всё остальное, и, совершенно очевидно, что «Хумайский конфуз», как назвала пресса фактический разгром чересчур амбициозного рейда в глубокий имперский тыл, даст ему возможность убрать больше элементов, нежели обычно. Убрать с должностей или вообще отдать под следствие генералов и адмиралов, всё ещё живущих по принципу «Ничего, бабы ещё нарожают».
Пока его не пригласили, Грин сидит где-то позади, сняв с головы даже не фуражку, а пилотку. Это разительный контраст между тем, как выглядела и вела себя Де’Воро в июле, и как ведёт себя её преемник сейчас, после её смещения. Изменения не ограничиваются тем, что Грин ждёт пока его вызовут в практичной повседневной форме.
В конце июля, начале августа депутаты как могли боролись с наследием Де’Воро. Боролись с засильем вранья и бравады, после которого обывателю было совершенно непонятно, почему война ещё не выиграна и для чего нужна новая мобилизация. Для этого сначала Флот и Армию полностью лишили собственной PR службы, даже ежедневную, как правило полуденную сводку, пишут обычные, штатные сотрудники генштаба. Вооруженным силам запретили показывать себя самим, вместо это общество вернуло классическую военную прессу, которая не доводит для слушателя или зрителя чью либо точку зрения, вернули военную прессу, которая с фонарём залезет во все тёмные углы. В переполненные пункты стабилизации, в только что захваченные имперские посёлки, в гарнизоны, которые спиваются от радости, что нет крови и стрельбы. Словом, вернули классический принцип, давно выраженный не менее классическим литератором - «Честь отчизны, мой дорогой Асагава, блюдет не тот, кто покрывает ее преступления, а тот, кто не боится ее от них очистить».
- Адмирал Грин, мы ждём вас у кафедры.
- Да, конечно.
В июле Де’Воро встречало возбуждённое ожидание, Грина же встречает тихое осуждение. Мол, как же так? Неужели ничего не изменилось? Грин довольно низкий, всего метр девяносто пять, коренастый и плотный. Часть англоязычной прессы в момент его назначения пыталась язвить, сравнивая его со стереотипным реднеком или, как говорят некоторые, Хилли Билли. Это, впрочем, не отменяет того факта, что Грин действительно фермерский сын, и в его детских фотографиях можно найти что-то вроде мальчугана в ковбойской шляпе и травинкой в зубах. Ещё полгода назад Грин был штабистом до мозга костей, сейчас он стал лицом, принимающим ключевые решения. Нужно сказать точнее – не принимающим, а утверждающим. К достоинствам нового главкома относят умение окружить себя грамотными людьми и отсутствием желания всенепременно продавить свою точку зрения. Некоторые даже упирают на его нерешительность, но в ситуации, когда противника нужно нейтрализовать с наименьшими потерями, это можно считать своего рода преимуществом.
Грин встал к микрофону, положил у него фуражку, и медленно заговорил.
- Господа депутаты, я бы хотел предложить минуту молчания.
Я бы хотел предложить минуту молчания не только по погибшим в результате «Хумайского конфуза». Когда японская империя истекала кровью, имперские генералы не щадили людей, они поднимали их, полуголодных, в последнюю самоубийственную атаку с криками банзай. Гнилая сущность империй не меняется, иерархи погибающих «держав» не желают понимать, что после поражения на их землях ещё будет какое-то потом. Кому-то придётся восстанавливать разрушенное и воспитывать детей. И они не жалеют никого. Ни своих, ни наших. Подобные атаки банзай-стайл мы переживаем каждый день, и каждый день мы хороним наших братьев. И сестёр, к нашей величайшей боли, и к нашему стыду, тоже.
И это не всё. Подобно японской империи, построивших три суперлинкора, Империя Ракнай не только желает, но начинает постройку кораблей сверхтяжелого класса. В генштабе их называют словом дредноут. Силы специального назначения рискуют каждый день, они перебивают логистические цепочки, устраивают диверсии на имперских верфях, чтобы их корабль переросток не попортил нам ещё больше крови. Спецназ бьётся с лучшими из «центурионов», конечно, мы не можем обойтись без потерь.
Лицо Грина красное, его боль либо искренняя, либо ОЧЕНЬ качественно сыгранная. В любом случае военная прокуратура, если будет проверять Грина на преступную халатность, не сможет этого забыть.
- Наверное, у вас есть ко мне вопросы?
- Конечно же, господин адмирал. Какие меры вы приняли после неудачного рейда на Хумай?
- Во-первых я скажу о мерах, которые мы приняли для тех, кто ещё дышит. 25 человек и 12 азадийцев из сил специального назначения были доставлены в Центральный клинический госпиталь 12 минут назад, предварительные клинические прогнозы благоприятны. Нам пришлось комиссовать 24 бойца после произошедшего, я представлю вам на утверждение резолюцию, которой мы гарантируем их достойное материальное положение после окончания реабилитации.
Во-вторых, были приняты организационные меры. От должностей отстранены три контр-адмирала сил специального назначения, в отношении контр-адмирала Моралеса проводится проверка Главной военной прокуратуры. Дальнейшие вопросы о его судьбе с вашей стороны уместнее задавать военному следствию.
- Адмирал, подобные слова звучат почти как предвыборная программа. Примерно в этой же плоскости можно прокомментировать отсутствие новых призывов на военную службу. Прокомментируете, будьте так любезны?
- Прокомментирую. Завершающая фаза войны – фраза набившая оскомину. Поэтому я скажу просто о другой фазе. Наши боевые операции на поверхностях планет стали значительно меньше по масштабам, подчас это силы не больше бригады или даже полка. Но у нас усложняется логистика, и обеспечение имперских территорий, которые нам придётся аннексировать. В военных сортировочных центрах тоже нужны люди в погонах, равно как и в пунктах раздачи гумпомощи. Мы привлекаем азадийцев, благо они понимают, что у них есть перед нами должок. У нас есть возможность перебрасывать бойцов с передовой в тыловые гарнизоны, потому что гарнизоны тоже должны быть.
- Господин адмирал, может быть рано или поздно мы услышим уже позабытое слово демобилизация?
- Если вам так хочется, то вы услышите его прямо сейчас. Масштабы психических расстройств в войсках это масштабы библейской катастрофы. Прямо в данный момент десятки миллионов необходимо комиссовать, но их негде принять для дальнейшего лечения. Вы можете закидывать меня тухлыми овощами, но нам нужна, не побоюсь этого слова, огромная индустрия психологической реабилитации. У наших многоуважаемых реабилитологов нет ни нужного количества людей, ни помещений, но по мере того, как они появляются, мы хотя бы списываем тех, кто прямо сейчас готовы выстрелить в кого угодно. У некоторых психика поражена настолько сильно, что они едва ли не каждую секунду думают, что они могут натворить буквально за мгновенье – прыгнуть с обрыва, броситься под военный транспорт или в воздухозаборники машин армейской авиации, или попросту вонзить боевой нож в спину однополчанина. Из наиболее больных наши психиатры выделяют наиболее опасных и, можно сказать, мы демобилизуем десятки тысяч каждый день.
В зале заседаний почти гробовая тишина. Восемь лет назад азадийцев воспринимали как шибко прытких врагов, год назад как шибко прытких союзников. Теперь их воспринимают ещё и как шибко башковитых – их учёные предложили сотни научных разработок, том числе дорогостоящие лекарства, способные успокоить даже самую бурлящую галлюцинациями человеческую психику, и поэтому даже самые экзальтированные депутаты вроде того же Рудницкого могут проводить едва ли не половину заседания в сладостном сне. Гробовая тишина возникла от того, что прямо здесь и сейчас Грин не только разверз бездну перед депутатами, он ещё дал каждому лупу, чтобы ужаснуться её масштабам. И случилась удивительная штука – депутатам нечего сказать.
- Господа депутаты, я хотел бы вспомнить о том, что послезавтра наши люди, кто как сможет, соберутся у праздничного новогоднего стола. В новом году я бы хотел пожелать как можно меньше потерь, чтобы как можно больше наших защитников смогли вернуться к семьям. Чтобы в наши семьи вернулась спокойная уверенность в нашем завтра, вернулась радость, вернулся детский смех. Честь имею, господа депутаты!
***
Где-то в западных отрогах Шварцвальда
Утро 26 декабря 2332 года
Наши дни
Капитан Штольц ушёл в отставку буквально месяцем позже Кармазина, сегодня ему 76. Его родители ещё живы, им хорошо за сто, и они бросают свой вызов человеческой генетике и физиологии вместе, в одном из приморских домов престарелых. Можно сказать, что они уехали умирать к морю, можно сказать и так, что оставили уже отнюдь немолодому сыну их родовой дом. Время – восемь утра, и двое мужчин, можно сказать, налегают на едва копчёный каселлер с картошкой. А запивают пока что самым обычным едва крепким чайком.
Можно сказать, мужчины отдельно, женщины отдельно. Супруга Штольца – в прошлом су-шеф лучшего французского ресторана Штутгарта. Когда-то она не без предубеждений пересекла французскую границу, убедилась, что её не «сожрали», и в старинном Реймсе она без малых восемь лет постигала французскую кухню от деревенской до высокой, и в Штутгарт она приехала уже мастером с большой буквы. А также задёрганной, циничной и фригидной. Бывший командир Кармазина встретился с ней, когда ему было уже 40, ей – 38, и у обоих где-то сосало и мечталось уснуть на плече у любимого человека.
После этого жена Штольца превратилась в его верную Пенелопу. Она читала его письма, отвечала на них, ждала его, в конце концов. Дождалась отставки мужа, когда наступает тот прозаический момент, что чувства выдерживаются не разлукой, а наоборот совместной житухой каждый день…
Подробностей Гриша не знает, подробности ему не положены, разве кроме тех, что жена Штольца восприняла приезд Саяни как вызов. Шутка ли, инопланетное существо, принадлежащее древней цивилизации, которой миллион лет?! И это по своему интересно, чем они угощаются и о чём шушукаются. Учитывая то, как Саяни владеет французским, для супруги Штольца это может превратиться в путешествие в прошлое.
- Кармазин? Халло?
- Да, капитан?
- Всё ещё капитан? Ты как, не спишь после бессонной ночи?
- После такой-то ночи! Сначала…кое-кто засунул меня в самое пекло боя, потом…я даже не знаю, как и описать эту ночь.
- Понятно, у тебя синяки под глазами, не замечал?
- Нет, капитан, не замечал. Вы посмотрите вот это, возможно будет кое-что понятно.
Гриша отдал бывшему командиру планшет, а там ведь сотни фото. Кимра, Монтежара, Фаланга, Сартара, Удьяна, Хавель. Это ведь не просто разные планеты, это действительно разные миры, в которых даже воздух и тот пах по-разному.
- Интересно, ничего не скажешь. Надо будет показать Марте всё это, может получиться разжечь её любопытство.
Кармазин, даже не подумай, что я жалуюсь. Мы с ней циркулируем целый год. Здесь как раз под новый год бываем, здесь снег хоть относительно настоящий. А так Цюрих, Женева, Лион, Генуя, Венеция, Давос, Брегенц. Марта умеет находить место на каждый месяц и на каждую погоду. Ты, получается, в большой мир попал?
- В слишком большой мир, Капитан. Он слишком велик для меня, а Саяни она…ведь слышит меня. Она действительно Мамочка. Её гигантского крыла на всех хватает.
- Это мне Марта ночью расскажет. Терехов уже не приедет, так что настало время главного угощения.
Они ждали Терехова сегодня. У того выходной сегодня и завтра, ему сюда ехать на поезде четыре часа. Флот его сгубил, хоть об этом Штольц вслух и не скажет.
Главное угощение это национальная немецкая гордость – ледяное вино из ботритизированного рислинга. Такое вино бывает не каждый год, и оно просто не может быть в каждом доме. В высокой изящной бутылке чистое золото, переливающееся янтарным блеском. Плотное, сладкое, крепенькое и немного маслянистое. К нему закусочка из молодого сыра и свежего гусиного паштета, который Штольц намажет на сегодняшний страсбургский багет. Эта гордость не унижает кого-то ещё, она даже не запрещает другим иметь другую гордость, наподобие. Французам – их Сотерн и выдержанные бордосские красные вина. Итальянцам – их «мускатики», а также в меру крепенькие полусухие. А раз если Терехов не может, точнее не хочет, и решил для себя, что ему всё это не нужно, то двое мужчин и двое женщин разных возрастов, судеб и происхождений немного выпьют, покушают и помолчат. Особенно помолчат, когда снег всё также продолжит засыпать долину, где спокойно и размеренно течёт Батюшка Рейн.
***
Центральное Полесье
В ночном экспрессе Париж – Киев
Раннее утро 27 декабря
Смотря на информационное табло этого вагона туристического класса и вихляющуюся на нём скорость около 630-635 километров в час, Гриша подумал, что если уж Терехов не приехал к нему, значит, Кармазин приедет к нему сам. Интересно же увидеться через одиннадцать то с половиной лет? По правде говоря, у Гриши то и выбора особенно не было – Саяни нравится на берегу моря, и для их игры в откровенность, которая начнётся ещё до обеда, Кармазин выбрал то море, которое ещё не видел никогда. А учитывая современную европейскую транспортную сеть, объехать Киев можно лишь поставив себе именно такую цель. Сегодня главный вокзал Киева – крупнейшей пассажирский хаб во всей Европе, а клиентоориентированный подход, или как его ещё называют попроще, уютно-домашний, делает киевскому космопорту славу наиболее гостеприимного и едва ли не самого популярно у пассажира. Последнее несмотря на то, что оттуда не выполняются наиболее быстрые четырехчасовые рейсы до Скай-сити, а санитарно-громыхающая зона находится в дикой полесской глуши, где когда-то на весь мир «расцвела» трава-чернобыль.
Время – начала седьмого утра, а вокруг их темнота. Лишь иногда эту темноту прерывают огни секторальной подсветки полотна, и огни поездов, идущих куда-нибудь в Бордо. И это не удивительно, с учётом того, что на дворе – декабрь, а они далеко не на экваторе.
- Саяни, мне интересно, вы что-нибудь видите?
- Григорий, полагаю, я вижу леса. Как и приличествует данной области.
- Логично…. А деревья там какие? Или на скорости ни черта не различишь?
- Проблема не в скорости, а в том, что это другие деревья, вчера и позавчера я таких ещё не видела. Григорий, за пределами Солнечной системы земные деревья можно увидеть ровно в двух местах – в городском парке Соколово и учебном ботаническом саду Обители биохимических наук на планете Нассам. Я не считала нужным умозрительно изучать голосеменные и цветковые растения, поэтому на данный момент я не могу отличить широколиственный лес от хвойного или смешанного.
- Умозрительно изучать… Я всё думаю о вашем подходе. Получается так, что выражение, мы зачисляем дубов и выпускаем липу, вам вообще ни о чём не скажет. А людям не нужно досконально знать, как выглядит липа, потому что слово липа может употребляться в переносном смысле, как и слово дуб. От которого, кстати, происходит слово дуболом. Я полагаю, что уж вас то дуболомом никогда не называли?
- Меня – никогда, командира моей учебной части – неоднократно.
- Мда, как это знакомо…
Светящаяся точка на карте в конце вагона неумолимо приближается к конечной точке маршрута. Скорость падает, это и не удивительно, ведь тут пути используются и товарняками, а из за путевого развития длина блок-участков значительно меньше, и машинисту проверять работу искусственного идиота (в смысле интеллекта) намного труднее. Скорость упала до четырех с половиной сотен, и сейчас вокруг сплошное движение. Вокруг десятки утренних электричек казатинского, житомирского и коростенского направлений, из оборотного депо лениво выползают пассажирские поезда, которые скоро пойдут на юг и на восток. А к северо-востоку от них просыпается Город, с населением чуть больше четырех миллионов человек. Всё вокруг кажется ритмичным, как учащённое сердцебиение, и Киев представляется Кармазину гигантской кузней, воздух в которую наддувают прямо сейчас.
***
Киев, Жулянский (Желянский) район
Станция «Киев – Главный»
- ….ша-ша-ша-ша-но-но-но-но-вни-вни-вни-вни…
Вокзал Киева не просто огромен. Это 92 пути в три яруса, верхний из которых международный, средний – междугородний, а нижний – пригородный. Человек, который только пересаживается здесь, и никогда не выходил в город думает, что он находится в космическом портале, типичненьком таком цилиндре. Типичном для фантастики прошлого и позапрошлого века. Скучная реальность века этого быстро засунула всевозможные порталы фантастам в одно место, от чего они несказанно обиделись… И снова
- ….ша-ша-ша-ша-но-но-но-но-вни-вни-вни-вни…
Главная, впрочем, и единственная проблема этого вокзала – безобразная реализация голосовых объявлений. Что, впрочем, совершенно неудивительно, учитывая безумную инженерную сложность этого «космического вокзала». Пути, перроны, пилоны, переходы, эскалаторы, автоматы с сувенирами, едой и напитками, в конце то концов. Здесь столько отражающих поверхностей, что, кажется, абсолютно никто не сможет рассчитать пути распространения звука, не говоря о том, что грибнику, ждущего свою электричку до Иванкова или Бородянки, будет не слишком интересно, какое время в пути экспресса, следующего до Лиссабона. Были годы упорных боёв с акустикой, миллионы, потраченные на звукопоглощающие материалы…и в итоге инженеры с их начальством сказали, мол и чёрт бы с ним. С информативностью органодиодных инфопанелей всё в порядке, так что переливающиеся по всему вокзалу эти ша-ша-ша-ша-но-но-но-но-вни-вни-вни-вни, со временем стали даже местной достопримечательностью.
Пассажиру, стоящему на одном из десятков перронов кажется, что поезда отсюда прибывают и убывают только на восток и на запад, и никак иначе. Ограниченность людского мышления, что с ней поделать? На самом деле только с запада примыкают минимум три магистральных направления, а к востоку от второго вокзала города, Дарницы, отходят как минимум четыре.
У Саяни невероятное чутьё, она как знала, что Терехов на эту встречу опоздает! Неизвестно каким местом она это чувствовала, и ещё вчера советовала брать билеты не на Берлин-Тегеран, который уже подают на посадку, а на именной экспресс Грузинских магнито-электрических дорог «Дакмареба», до которого ещё минут сорок.
В десяти метрах от места, где стоят Кармазин и Саяни, стоит автомат по продаже согревающих напитков, но брать там нечего. Чай? «Братья и сёстры» пьют ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО цельнолистовой чай, предпочитают чай высоких ценовых категорий, а английский афоризм Far too great for ordinary people, который применим к чаю категории Finest Tippy Golden Flowery Orange Pekoe, они воспринимают не как насмешку, а как «соответствующий статус». А в этих автоматах разливают только пакетиковый чай, который продаётся на чайных торговых площадка как Dust или Fine dust. Мозги у азадийцев соображучие, и на предложение угоститься подобным чаем они скажут, что даже самая изысканная Dрянь им не нужна.
Этот вокзал находится на правом берегу Днепра, Дарница – на левом, и тут наверняка стоит вспомнить, что это значит для города. Город был основан на правом берегу реки больше полутора тысяч лет назад, и по сравнению с началом развития левобережной части в середине XX века правый берег до сих пор мнит себя находящимся в совершенно другой весовой, а на самом деле, ценовой категории. На левом берегу нет Софийского собора и Золотых врат, словом, жители правобережья могут утверждать, что у левобережья нет истории. Но история появляется рано или поздно, и сейчас между берегами идёт не всегда культурное соперничество. Переехать на правый берег – не просто жизненный этап, это почти ритуал, когда на пол квартиры в старом доме спускают уже двадцатилетнего кота, который отныне будет вкушать, что называется, корма от кутюр. На эту тему написано бесчисленное множество публикаций, вроде «Сегодня ты стал совсем другим», с намёком на то, что «совсем другому человеку» было бы неплохо раскошелиться на домашнюю аудиосистему совсем другого уровня. С указанием адресов салонов, где улыбчивые девушки с этим помогут, разумеется.
Терехов живёт на левобережье, Русановке, он купил квартиру там, как только отмучился от флота пять лет назад. Он, можно сказать, пинком открыл дверь в агентство недвижимости, персонально выделенный ему агент (симпатичная девчушка, естественно) с полдня возила его по городу, после чего он сказал ХАЧУ. И одномоментно расстался с двумя третями накопленного за двенадцать лет службы. Юра вернулся на гражданку в 36 лет, и женщины смотря в глаза такому думают одно и то же – с таким кашу не сваришь. Очень быстро в «хате» Терехова образовался настоящий холостяцкий срач, срач в такой степени, что дрон-уборщик жалуется «Хозяин, обнаружены крупные неперемещаемые объекты», и уборка в Юриной квартире получается хорошо, если раз в полгода. Сам Терехов называет свою квартиру конурой, и там насколько тоскливо, что он не решается пригласить туда какую-нибудь симпатичную задёрганную деваху, работающую оператором зарядного комплекса где-нибудь на Большой объездной. Ну вот и он, что называется, не прошло и полугода…
- Всем привет, всем кофе! Вам тоже, госпожа.
- Благодарю вас, Юрий. Григорий, я осмотрюсь.
Саяни взяла стаканчик кофе примерно так, как берут какашку, не меньше. Взяла она этот стаканчик, развернулась, и отошла примерно метров на пятнадцать.
- Кармазин, что за…
- Тише. Тише. У неё прекрасный слух.
Небритый Терехов, с жирными волосами как у старого рокера конца XX-го – начала XXI-го века, стал говорить шёпотом.
- Я слышал…
- Ещё тише, Юра, понял?
- Понял. Слышал я, но тут и без нас полно всего гремит. Слышал я, что они мышь скребущуюся в километре почуют. Чего это она, я ведь только попялиться хотел…
- Юра, она как раз и поняла, что ты хотел попялиться. Не нравится им, когда пялятся, вот она и ушла.
- Не опять, а снова. Столько парней азадиек начали привозить ещё в начале 20-х. И всем не нравится, когда пялятся. Живьём же интересней, чем на фото?
- Ну чё я могу сказать, смотрины придётся отменить.
Гришеньке будет скоро 41, он уж то повидал людей и мир, и понимает, что вместо того, чтобы вчера рвануть к ним, на встречу с Штольцем, Терехов наклюкался в своей хате в одиночку. На первый взгляд, за день он «оприходовал» может быть пару бутылок полусухого, и сейчас единственное что его радует, это очень сладкий и очень крепкий кофе, после которого ему скоро захочется пи-пи. Кроме этого у Терехова есть работа. Очень нужная работа, если он работает в городской службе спасения на воде, и ежегодно с полтора десятка раздолбаев обязаны ему своей жизнью.
- Что, Юра, как жизня?
- Кармазин, жизня моя занятная. Как ты думаешь, сколько здесь любителей подлёдного лова? И сколько из них изучают ледовую обстановку перед тем, как выловить леща своей мечты? Первых много, вторых мало, поэтому в отпуск меня отпустят только где-то в феврале, когда врежет здесь здоровый киевский двадцатничек и лёд будет какой надо.
Вот и поезд ваш, я с вами до Дарницы доеду. И дама твоя никуда не денется. Ути-пути…
- Юра, хорош, а? Она не «моя дама», есть у неё один, который писал ей хрен знает сколько лет из реабилитационных центров, из пустых квартир и полицейских участков после возлияний с мордобитием. А я…просто рядом. Она рассказывает и выговаривается, у нас симбиоз, можно сказать. И ещё она офицер настоящих, а не потешных войск, так не надо никаких «ути-пути», боюсь, до таких как она ты ещё не дорос. Ровно, как и я.
***
Черноморское побережье Кавказа
Новороссийск, Мыс Хако
Два с половиной часа спустя
Поезд, который привёз их сюда, ушуршал дальше, в немного, но более тёплую Грузию. В последний час поездка на нём напоминала вчерашнюю поездку на метротраме. Вот остановка в Джанкое, чтобы вышли все любители посворачивать себе шеи в крымских горах. Стремительный спринт по Степному Крыму, затем Керченско-Таманский тоннель, и снова остановка, следующая в Анапе. Здесь вообще остановка с изменением направления движения поезда, дальше поезд будет мчаться в каменных тоннелях, которые прорубили до самой Хосты где-то в 2150-х.
На море практически шторм, и зимнее кафе при слегка эпатажной винодельне находится за стеклом и с отоплением. Они уже не первый век делают интересные, неординарные вина по не самым традиционными рецептам, и продажи вин портят подчас слишком смелые, если не сказать идиотские названия. Вроде «чёрного букета», сразу навевающего определённые, мягко не самые радостные мысли.
Саяни сказала сразу – перед их игрой им нужна весьма серьёзная, тасазать, артподготовка. Перед ней поставили три бутылки полусухого, перед Кармазиным – две. Чтобы было нескучно, ещё маслины в пиале и большую-пребольшую сырную тарелку.
- Зачем так сразу вино?
- Григорий, нам нужна «сыворотка правды». Вопросы должны задаваться без смущения, равно как и даваться ответы на них.
- Ладно, я готов. Кто начинает?
- Вы.
- Значит, мой вопрос. Как мне писал Арвин…вобщем…
- Нет, Григорий, вы ещё не готовы, я уверена.
Конечно, Гриша не готов. Он хотел спросить об отношениях Сату и Саяни, его потянуло на длинные предисловия. Он действительно смущается, так что Кармазин взял и опрокинул целый бокал довольно ядрёного вина..
- Во теперь готов. Саяни, мой первый вопрос о Вас и Сату. Ваши отношения такие какие должно быть, или у вас что-то не так?
- Да, пожалуй, теперь вы готовы. Григорий, я отвечу на ваш вопрос.
В 1929-м году меня изнасиловали. Григорий, это было куда более длительное насилие, чем вы можете представить, когда мужчина на минуту осиливает женщину и быстро оплодотворяет её. Меня заставили отдаться добровольно, заставили понести, заставили родить ребёнка, только тогда процесс насилия можно было считать завершённым. Сату была зачата во время насилия, она это знает, что у неё отсутствует официальный отец, и она, когда стала полнолетней, не могла выбрать, чьё родовое имя ей взять. Она помнит своё детство, помнит моё поведение, когда я ездила из одной мастерской в другую, была пьяна настолько, что небрежно садилась на кресло и больно прижимала её к спинке кресла в её детской сумке. Её скелет выдержал подобные издевательства, но воспоминания, как бы вы сказали, остались. Она росла, я работала, и я боялась взглянуть ей в глаза. Когда она стала полнолетней, окончила общественную школу, я предложила ей два миллиона данов, чтобы свободно обучаться в любой обители наук, самой выбрать интересное направление и ни в чём не нуждаться. Даже самой угощать подружек. Она сказала, что с такой матерью как я она проклята от рождения и мои порченные деньги ей не нужны. Она убежала, отдавалась страже, в конечном итоге мои взятки не помогли мне её найти.
Мы не виделись с 2008-го по конец декабря 2320-го года. С того момента, как Сату пришла в себя после «Хумайского конфуза», она начала преследовать меня. Если в 2008-м году она смогла скрыться, то начиная с 2321-го года, она начала писать мне письма, постоянно подначивая меня. Она постоянно знала, где я нахожусь, в начале 2331-го года она заявила примерно так, что теперь мой грех в её лице будет всё время передо мной. Периодически она делает словесные выпады в мой адрес, я стараюсь не реагировать. Мой ответ Вас устроил?
- Конечно.
- Тогда я задаю свой вопрос. Сату сказала, что Анна была вам безразлична. Что вы скажете об этом?
- Она была права, именно поэтому я так и злился на неё. Сначала въехал ей в нос, потом на полном серьёзе хотел прибить Сату своим креслом…
Она была абсолютно права, я разучился любить. Вы же видели Терехова? Ему бы только на вас попялиться, настоящие отношения ему, по сути, не нужны. Не знает от, что это такое, в нём всё живое и нормальное атрофировалось за 12 лет службы. Мы с ним можем только анекдоты рассказывать, что каждый вечер нужно заводить одну и ту же девушку, а не каждый раз новую. На самом деле ничего такого мы не можем, разучились. Вот такой мой ответ. Устраивает?
- Да, Григорий, вы задаёте следующий вопрос.
- Саяни, я так больше не могу. Эта игра как дуэль, ну-у где-то XIX-го века, когда стреляли по очереди. Давайте закончим? У меня есть один вопрос, точнее даже два, но я не буду задавать его как на дуэли. Мой выпад, потом ваш. Вы отвечаете так как хотите или не отвечаете вообще, договорились?
- Договорились. Что вы хотели спросить?
- Почему Сату так…простите, липнет ко мне? Ну что я, мёдом намазан, что ли? Тем более, что она и сама видит, что я чёрствый, как чурбан.
- Сату считает себя порченной. Её происхождение – тайна для окружающих, но она наверняка уже проболталась, возможно, не один раз. Она считает, что только человек, не понимающий предрассудков нашей общности примет её такой, какая она есть.
Второй вопрос незначительно сложнее первого. Она увидела вас и Анну, увидела, что стерпится-слюбится – больше чем просто слова. Она уверена, и я склонна с ней согласиться, что она бы растопила ваше сердце, и вы бы ощутили себя с ней малым ребёнком буквально через несколько дней. Вместе с этим и она бы оставила свой абсолютно неуместный цинизм.
- Но я так не могу, понимаете?! Что мне делать то?
- Григорий, в доме Герра Штольца я в достаточно степени познала слово порог. Вы вновь встретитесь с Сату примерно через две недели, и прямо с порога вы можете ей сказать, что так вы не можете. Она хочет отдавать и помогать, поэтому вы можете попросить её помощи с вашим расследованием смерти Анны и она, смею вас заверить, вам не откажет. Сначала искреннее «нет», затем искреннее «помоги». Рано или поздно вам придётся «отпустить» Анну, будет лучше, если к тому моменту Сату будет вашей союзницей, а не хищницей, которую вам придётся постоянно отгонять факелом да вилами.