Планета по имени рай черновик

(прошу прошения ткнувшего мышью или перстом в этот текст - я использую сайт для редактирования некоторых текстов - он в этом смысле удобен)

фантастическая повесть
Андрей Севбо

(черновик) 
       
«Не  попадёт  в рай  тот,  кого  не  искушали»
Св. Антоний Великий (251 - 356 гг.)

Посвящаю моим друзьям.
Читающие эти строки, привет вам!
И да сократит сие легкомысленное творение
изящной словесности дорожную скуку вашу!


***


Сон, привидевшийся Фемистоклу Афелису
в ночь на 24 марта 3157 года от РХ
на 33-й день  его рождения.
(вместо увертюры)

   Лучи невидимого светила золотыми стрелами пронизали  вечнозелёные кроны гранатовых деревьев, груш, яблонь, смокв и олив, стерегущих заповедный луг*,
разбежались по цветочной поляне стайками  солнечных зайчиков  эдемского назначения.  Белая козочка чуть скосила брошку янтарного глаза с дефисом зрачка внутри.
Вздрагивая чуткими коленками,  не дать ни взять Бонапарт перед Ватерлоо,
мягкими губами она снимает  с куста жимолости  свежие глянцевые листочки.

   Из тенистых кущ, зевая во всю клыкастую пасть, словно на приёме у храбреца-стоматолога из ордена францисканцев,  выходит тигрица  и, поигрывая стальными мускулами под желто-полосатой шкурой, мягко ступает по елисейским лугам.
Не дойдя пяти шагов до завтракающей козочки,  падает в шелковую траву-мураву
и засыпает, уронив тяжелую полосатую голову на лапу в белом носочке. 
Козочка, не теряя ни аппетита, ни оптимизма, едва ведет чутким ухом.

=======================
* " есть у вас Пять Дерев в Раю, которые недвижны и летом и зимой,
и Их листья не опадают. Тот, кто познает Их, не вкусит смерти".
(Евангелие от Фомы, Фм. 22).
Эти Пять Деревьев по преданиям:
Гранат - Древо Любви,
Груша - Древо Надежды,
Яблоня - Древо Веры,
Смоковница - Древо Познания,
Олива - Древо Жизни.

   Из-за спины тигрицы выглянул интеллигентного  вида сурикат. Ему-де не хватает только золотой оправы, чтобы он стал вылитый учитель химии по прозвищу Барий Стронциевич. Следом  на поляну  выскакивает дружная семейка сородичей с такими же черными очками-подглазьями.  Они забираются на холмик и растерянно крутят рыльцами во все стороны,  как оркестранты симфонического оркестра, потерявшие свои скрипки, флейты,  ноты, сон, покой и самого дирижера.

  Тигрица дернула полосатым хвостом, но только самым кончиком. Никого не съела
и даже не обнюхала. Идиллической пейзаж, словно ожившее полотно Яна Брейгеля Бархатного,  дополнили две обнаженные фигуры,  женщины и мужчины, не сразу приметные в тени раскидистых олив.  Вот они, во дни райского блаженства, не таясь
ни людей, ни Бога, лакомятся вино-красной ягодой, срывая с куста спелые грозди.
 
Сок брызжет на щею и грудь женщине. Её губы, щеки, как кровью, забрызганы соком ягод. Но это всего лишь сладчайший  сок!  До убийства № 1 ещё далеко,  как и до первого крика выскочившего из её утробы мальчишки.

    Библейского склада мужчина, загорелый до бронзового лоска, нежно слизывает с её щеки алые капли, что хоть и напоминает поцелуй, но такой невинный, такой безгрешный, что женщина, обратя взор вглубь себя, отчетливо видит образ трехлитровой банки и крышки для консервирования. Ибо варенье из этих ягод, случись что, навсегда будет
у них раем с чаем.
 
   Но тут атмосфера Эдема резко сникает: черная туча с рваным краем бросает на поляну сырую тень и в воздухе затосковало чем-то немилостивым, как прикосновенье вековечной тьмы к живой ключице бытия.

   В луже тени закопошилось существо, похожее на ящерицу о двух ногах, то ли иное творение, одетое в зелёный плащ с капюшоном,  ростом примерно с 3-х летнего ребенка
с небольшой изящной головкой, напоминающей змеиную и, одновременно,  голову римского проконсула Гая Сципиона Африканского.

  Молния, гневной ломаной линией пронзает идиллический пейзаж. Вослед разряду, вместо тяжких вздохов и громовых бочек, слышится исполненная меланхолии  мелодия дверного звонка, позаимствованная  из старинной роковой баллады.

   Молния три раза разрывает старинное полотно,  прежде чем картина рая по линиям разрыва  не рассыпалась на кружево пикселей и песок элементарных частиц. Сквозь осколки «рая», как сквозь метеоритный рой,  мы видим лицо спящего, «пронзённое» лучом света из-за неплотно задернутой шторы. Обжигающий луч и набирающая хард роковую силу мелодия легендарного  трека пробудят и Лазаря, не то что Афелиса Фемистокла.  Друзья зовут его Фемис. По экрану внутреннего кинотеатра  Фемиса
с бешеной скоростью проносятся «титры»  его прерванного  сна.
 



 
ЧАСТЬ I

«Рай исполком»

   Луч солнца, не один миллион лет томившийся в адской топке звезды, вырвался на волю и восемь прохладных минут мчал чрез океан пустоты, сверкающим лезвием пронзил голубые воздухи планеты, точно вор-домушник нырнул в узкую щель меж  оконных штор, рассёк надвое комнату и замер на сомкнутом веке. Так уж случилось, что предназначено ему было умереть на моём сонном веке.

   Сновидение с левой стороны тотчас окрасилось нежно-алым,  а со стороны правого глаза, впавшего в глубокую тень, отброшенную греческим носом - тёмным пурпуром,  deep purple,  как было написано на любимом диске старинной музыкальной группы.

Трель дверного звонка - два коротких, один длинный – ворвался в библейскую премудрость сновидения начальными  тактами композиции группы Deep Purple 
"Child In Time" – «Дитя во времени»  –  взяла разбег на перкуссии, набрала дыхание на мощном фальцете  Йена Гиллана,  чтобы обрушиться  водопадом  гитарных каскадов Ричи Блэкмора.  Отчего сон стал не то чтобы сон, а как бы лента древнего кинематографа 
(если кому знакомо это слово), где реальность иллюзорна,  где  вещество света играет
и шутит с нашим доверчивым сознанием,  а звуковая дорожка добавляет к высокой иллюзии светотени - страстей человеческих .
 
   Рассыльный, что вручил мне телеграмму, никак не напоминал члена сборной по баскетболу. Я обнаружил его в нескольких  сантиметрах от кафельного пола парадной, среди мчащихся титров моего прерванного сна. Он путался в полах зелёного дождевика с капюшоном. Лужа, натекшая со складок плаща, никак не объясняла яркого солнца в окне,
кем и почему перепутаны эти кадры.

   Разносчик телеграмм*, являющийся, на самом деле пленпотентаром,  может принимать сколь угодно причудливый облик – это его полномочное право и отличный шанс выжить среди хищных нассаполомов,  захвативших его планету еще в эпоху de Rock de l'epoque.

Этот же экземпляр был примечателен не столько малым ростом, сколько сходством
с ящерицей и сурикатом.

   Как известно, телеграмма никогда не предвещает ничего хорошего. Телеграм вновь вошел в моду всего лишь пару лет назад,  компания Tess-mess дико разбогатела, играя в игры с древностью  тысяча двухсотлетней давности. Многие воскрешали обычаи забытой старины, когда бумаге придавался статус поверенного в делах житейских. Скупой на подарки родственник извещает тебя телеграммой о дне твоего же рождения, чем он свидетельствует о том, что дни твои  сочтены и подсчитаны, что даже вызывало у многих искренний,  жизнерадостный смех.

 В наши дни, когда состариться и умереть можно только добровольно отказавшись от услуг участкового врача-иммортолога,  это имело смысл шутки. Впрочем, что такое шутка, тоже не сразу растолкуешь. В N-кипедии говорится,  что это это род гимнастики для мозга и мимических мышц лица.

===============
*Телеграмма – старинный способ коммуникаций, сочетающий примитивную письменность и электрический провод. Использовался в XX в. для передачи коротких мыслей на расстоянии.
** Пленпотентар - разновидность chameleon lizard ceres, может принимать любой удобный облик и дышать любой газовой смесью.

   Вот текст, криво наклеенный на серый бланк:
= ПРИГЛАШАЕТЕСЬ ПОСТАНОВКУ ПЛАНЕТУ PARADISE-11
= ВЫЛЕТ 24.03.2299  = РЕЙС 306 – 1603 SK =            
= ДИРЕКТОР РАЙСКИЙ=

     Я расписался  в корешке бланка одолженным лилипутом химическим карандашом. След карандаша был слабо различим на серой казенной бумаге.  Рассыльный, откинув капюшон, послюнил огрызок карандаша.
Мне не удалось толком разглядеть его лицо,
но чем-то он напомнил Гая Сципиона из моего сна. И в голове родился бессмысленный мотивчик:  «сципион  – африканский  слон».  Сам же рассыльный без труда смог бы поместиться в картонном посылочном ящике. И он исчез без видимых усилий.

Как? Я не смог понять, и стоял  в трусах и мятой футболке. Посыльный, возможно, вылетел в окно, возможно, распался на нейтрино прямо в воздухе, оставив мне зеленоватый конверт и фиолетовое пятно от химического карандаша  на седьмом пальце правой руки.

   Странностей было уже предостаточно, чтобы я не дал себе труд догадаться, как такой гном без посторонней помощи смог дотянулся до кнопки дверного звонка.
И лужа на полу при ясной погоде. 

В конверт был вложен билет на полет в космическом челноке на следующую пятницу, с вклеенной голограммой, на которой радужно переливалась улыбкой то ли девушка, то ли ящерка.
               
          ***      

   Бетонные плиты  древнего космопорта  Ла Фениче,  без сомнения,  ещё древнеримской постройки,  третьи сутки мочит дождь. Каждые 24 часа такого дождя стоят, по меньшей мере, годового бюджета  той планетки, куда я собрался лететь.  Похоже, местная служба погоды забыла выставить таймер дождя прежде чем всем составам укатила в трансгалактический тур.

Придавленный низкой облачностью
 космический челнок, казался припавшей к земле башней - одной из четырех  башен ансамбля Саграда Фамилия  Антонио Гауди - и подталкиваемый неодолимыми обстоятельствами,  закатившейся  на лётное поле космопорта Ла Фениче.  Вокруг башни-челнока  со следами красоты и остатками ливреи компании «Гончий Пес», сновали  божьи коровки автопогрузчиков, оттеняя масштаб космического гиганта.
 
   Наш герой собственной персоной выбирается из хорошо укреплённого подземного гейта на пустынный перрон. В летней ветровке, походкой Первого Космонавта Земли,  он шагает в сторону космического челнока.  Торжественность момента была смыта дождевыми струями с низких небес.  Не пройдя, таким образом, и десятка метров, герой натягивает ветровку на голову и оставшуюся сотню метров петляет и перепрыгивает через лужи. Под коротким крылом у массивной ноги-опоры он останавливается  и задирает голову. В лицо и за воротник залетает водяная морось. Смоченная дождём облицовка челнока напоминает  холостяцкую,  многие лета не чищеную, сковородку.  Керамотитановая облицовка повидала  перепады от точки замерзания жидкого азота до температуры кипения звездной плазмы.  Не обнаруживалось ни входного люка, ни приставного трапа, ни улыбающихся космических красоток в форменных юбочках и это было даже обидно, ну совсем не похоже на известную  рекламу космических перелётов, столь модных сто лет тому назад.

   Но тут к космическому путешественнику подкатил беспилотный красный автопогрузчик и опустил наземь свою стальную ладонь. И, как показалось нашему герою Фемису-ясну соколу, присел перед ним в глубоком книксене. Поколебавшись, герой храбро шагнул навстречу приключениям и широко, шире чем надо, расставил ноги на резиновом покрытии, мёртво вцепившись в поручни платформы. Рука судьбы медленно вознесла героя к его звездной славе, к небесам, к низкой, мокрой туче.

Привычка воспринимать себя несколько отстраненно и говорить о себе в возвышенных тонах и в третьем лице осталась у Фемистокла с детства, с той поры, как его лечил от бессонницы старичок-профессор гипнотических наук. Он повторял на каждом сеансе свою скрипучую мантру (и маленький Фемис запомнил это на всю  жизнь):
"Посмотри на своего друга Фемиса со стороны и скажи ему: Фемис, дружок, сегодня у тебя всё получится!  Спи теперь сто лец и ты будешь молодец!»  -  как ворона с балкона каркал чёрный профессор из своего высокого чёрного кресла, высокопарно нависая над мальчиком, играющем на полу с гигантским пушистым котом Гамлетом.
Это «лец» всегда было для меня чем-то в роде свиста рака на горе.
Пока я не вырос и не уяснил, что гипнотизер упростил себе задачу по подбору рифмы
к слову «молодец» и это скорее всего муха, залетевшая из 19 века: «лет-с», как раньше «извольте-с, да-с, нет-с», словоерс.

С этой диковинной  аффирмацией я и прожил много детских лет, пока не стал засыпать на ходу. Стоя, сидя, за едой, в туалете, в тёмном театральном зале на репетициях. Актеры подловили режиссёра на этой особенности и принимались безнаказанно нести на репетиции всякое непотребство. Однако они не подозревали ещё одно свойства моего гипнотического сна: я мог припомнить все сразу по пробуждении. И жестоко лишал особенно ретивых шалунов своей ласки и их премии. Однако,  стоило лишь моему уху коснуться подушки,  как сон становился старой вороной на балконе и принимался каркать: «Фемис, не спи, не засыпай, не спи сто лец,  а то станешь как мертвец!»
Я тут же всплывал из моря сна и до самого рассвета  трепыхался на его поверхности,
не имя возможности уйти на глубину, или погрузиться хотя бы на четверть дюйма в сладостные воды сна. И я пристрастился к чтению.  Чтение книг заменило мне сон.
Но превратило меня в своего рода  изгоя нынешнего времени и бродягу по временам отошедшим. Мне они представлялись не феноменом времени, а больше свойством пространства. Мне казалось, стоит перейти улицу и свернуть за угол дома, и попадешь в сутолоку века 20-го. А стоит дойти до пустынного парка, так сразу нырнёшь под сень века 19-го.
   
   Рука автопогрузчика замерла ровно против открывшегося овального отверстия в борту. Герой поспешно сходит на борт челнока.  И здесь во всей красе его встречают голографические девушки в форменных юбочках. Они улыбаются ему, как долгожданному жениху и указывает на проход, ведущий прямиком в желудок космического кита. Фемис радостно улыбается той, что ласковей всех улыбается ему, позабыв, что голографические девушки к реальности имеют отношение не большее,
чем полярная звезда к мишке на севере. Или не сервере? Те, кто в нас кидают улыбчивые взоры, обещают счастье, готовы разделить с тобой все твои глупости и умности,
и скорее всего, тебе просто кажутся.

   Согласно билету, я направлялся в провинцию Трилистника – галактическую Тмутаракань. Челноки летали туда от случая к случаю, регулярных рейсов не было.
Борт 306-1603 SK был зафрахтован космолинией «Гончий Пес» и в общем расписании  полётов не значился.  Хотя, регулярные рейсы зачастую были чисто ритуальными, если можно так выразиться. Живьём уж сто лет как старались не летать.  Разве что понежиться в переменных лучах пульсирующего светила Бетельгейзе. Пользуясь услугами 
alfa-fax-com каждый желающий мог отправиться в путешествие, практически
не покидая своей планеты.

   Индивидуальные капсулы пассажиров больше похожи на небольшие кабриолеты,  расположенные внутри челнока ёлочкой и в шашечном порядке. Голографическая девушка своей лучезарной улыбкой подсветила мне моё законное место, и я продвигался по трубе челнока, внутренность которого казался мне избыточно просторной, будто рассчитанной на перевозку существ изрядно больших размеров. Впечатление усиливалось тем, что стены мерещились прозрачными за счет встроенных мониторов, но смотреть, пожалуй, было не на что – за бортом челнока сочилось дождём всё то же сутулое  небо, всё те же бетонные поля, по которым бесцельно и деловито сновали  букашки автопогрузчиков.

   Пристроившись в кресле своего "кабриолета", я вполне оценил его парасимпатические удобства. Кресло подо мной вдруг зашевелилось и дружески обхватило туловище, обняло ноги и голову, предложив занять такое положение, какое моё тело с благодарностью оценило как наилучшее. Кресло воспринималось как существо, обладающее высшим разумом и зачатками материнства. Над нами стремительно и вместе с тем осторожно взлетела прозрачная крышка «рыбьего пузыря». Чуть помедлив, она захлопнулась на нашем кабриолете, отрезав от звуков и треволнений нынешнего века и всего суетного мира. На прозрачном куполе выдавлено слово «SLEEP» и рядом «DREAM» и отдельное спасибо за кнопку «OPEN». Рука потянулась к кнопке sleep.

   И тотчас "кабриолет" сотряс удар чего-то жесткого и тяжкого, словно удар чужой судьбы. "Бомба? Метеорит? Бейсбольная бита? Ведь мы ещё на земле!" - пронеслось
в голове, - «покой нам только снится», - пришлась на память строчка, застрявшая в памяти, и так к месту выпавшая из неё, и я решил повернуться набок,
подозревая рваную дыру в борту космического Титаника.

   Действительность предстала в виде доисторического дорожного баула или чемодана цвета ржавой атомной бомбы, Между капсулами-кабриолетами едва угадывался пассажир в чёрном пальто и с лицом серийного убийцы. Им обоим пытается противостоять хрупкий юноша стюард в униформе компании. Стюард что-то страстно внушает пассажиру и его чемодану. За толстым стеклом рыбьего пузыря эта сцена похожа на объяснение папы и сына о правах наследства, которое заключено в этом самом чемодане.  Будто папа не хочет делиться богатством с сыночком, а все имущество несет в дар своей молодой и нахпльной любовнице. Силы не равны. Метр за метром папаша продвигает чемодан через проход.  Молодой стюард ретируется и вызывает по рации подмогу. Ещё двое из экипажа появляются в салоне. Втроем они смогли одолеть буйного папашу, отобрать чемодан и затолкать пассажира на место, в предназначенную его билетом капсулу. Прозрачная крышка спешно накрывает буяна.

   Я прикрываю глаза. Вспомнив про волшебные кнопки, протягиваю руку к кнопке «SLEEP» на прозрачной панели, но в этот миг челнок резко вздрагивает, и палец героя утыкается в «DREAM». Корабль вибрирует всеми запчастями от работы маршевых двигателей. Провалиться в сон от такого грохота, даже и не слышного, но ощущаемого сквозь пузырь и мягкость разумного кресла не удаётся. И из глубины сознания выплывает древний страх древесной обезьяны перед прыжком в бездну, пусть прыгать приходится не вниз, а вверх.

                ***

Гораздо проще посылать себя по @льфа-факсу. Даже если связь не очень надежна и при пересылке возможно повреждение персонального кода, твой @льфа-двойник получит необходимое количество органов,  необходимых для проживания в принимающем регионе. И удивляться тут нечему, даже если на планете X ты будешь разгуливать
в виде окруженного  фальшивой роднёй жука навозника, просветлённого бодхисатвы
или  рассекать фтористые волны самцом шустрой реактивной креветки, шевеля усиками
в направлении миловидных членистоногих самочек. 

Может показаться, что никто в здравом уме и твердой памяти не выберет этот морально устаревший род путешествия. В то же время, путешественника  во плоти и крови  можно понять. Твой @льфа-фантом теоретически может взбунтоваться и заявить своё право носителя персонального кода. Тогда хлопот с ним не оберешься.
Был случай на заре @льфа-факсовых  коммуникаций, когда юная  супруга одного модного стоматолога в качестве его же ассистентки вылетела  со своим стоматологом в соседнюю галактику. В качестве бета-дублерши успешно ему ассистировала. При этом оба они, и стоматолог и его юная ассистентка,  имели с земной точки зрения особо экзотическую внешность. Оба были  сродни тем стозубым осьминогам, которых они успешно лечили в густой метановой атмосфере планеты 8880888 (у них нет букв, одни только цифры).
Надо пролагать, успешность доктору и его ассистентке обеспечивалось фактическим многообразием конечностей, которыми оба они обзавелись, выпрыгнув из @льфа-транслятора. Не исключено, что восьмирукость и ловкость в обращении со всеми руками (они же и ноги - по первому требованию) удовлетворяла  не только профессиональным запросам, но и, в некоторой степени, душевным.
Когда  миссия была завершена и стоматолог вернулся на землю, предварительно продав на тамошнем аукционе своего восьминого фантома, юная осьминожка села в особый космический вагон и через 200 световых лет, сжатых до 7 часов полётного  времени, оказалась на земле во плоти всех своих восьми ног. И пришла на этих восьми ногах в дом к стоматологу, чтобы с ним жить-поживать со своим благоверным.
Но стоматолог добра наживал  в прежнем составе, с супругой, имеющей так же и штатное количество ног и зубов – две и тридцать два, и вопрос встал ребром: кого теперь считать двойником а кого оригиналом, если по паспорту они обе законные? 
Разгорелся нешуточный скандал, и дело попало в орбитальный суд.
В результате сложных разбирательств, суд постановил:
а)  стоматологу за свой счёт вернуть восьминогий вариант своей жены туда,
откуда он её взял, на планету 8880888,
б)  а если она станет сопротивляться, то оставить себе и восьминогий вариант,  и содержать в дальнейшем как домашнего питомца, выписав предварительно для нее семь тонн корма из галактики 888000888.
Стоматолог не долго думая, выбрал вариант б) и прогнал двуногую.
Все таки восемь ног заметно больше, чем две. Тем более, что ноги – они же и руки,
а в каждой – по маленькому мозгу. С тех пор так и повелось.  Все живут как попало, с кем попало и где попало, предпочитая пользоваться маленьким мозгом.

Театр в этом полном противоречий мире, как  ни парадоксально,  не отбросил коньков,
не склеил ласт, не приказал долго жить  как то же кино кино, литература или музыка.
В известном смысле, именно театр позволил сохранить то, что раньше лилось полноводными реками культуры, морями музыки, заповедными лесами литературы,  терра инкогнито изобразительных искусств.  Помогал живым существам разобраться в самих себе и в других, себе подобных и себе не подобных. В нашем усталом от самого себя и собственных причуд мире, потребность удивлять и удивляться осталась, что само по себе тоже предмет удивления. Этот нехитрый рудимент человеческой психики - представляться и представлять, как и 3000 лет назад  говорить человеку про него же самого в обстоятельствах привычных или необычных – выплеснулся  на сцену. 
Луч света, подмостки, прописанные кем-то роли, искусство воплощений и перевоплощений – люди остались верны своей многовековой забаве, и театр в нашем тридцать первом столетии оказался так же нужен, как и эллинам и римлянам.
Основную  трудность профессии театрального  режиссера составило то, что чаще всего приходилось заново открывать людям тайну их чувств, переживаний и сопереживаний.

И вот вопрос, который теперь стоял передо мной: зачем планете P-SE-11 вдруг понадобился театральный режиссер – то есть покорный вам слуга.
Кого и чем я должен удивлять?
Ведь там, куда я летел своей собственной персоной, посасывая одиннадцатую или сто одиннадцатую коньячную тянучку, народу-то было всего ничего, не больше чем в двух-трех  деревнях после дачного сезона.

                ***

В корабельный буфет я заглянул от зверской неудовлетворенности в животе от коньячных тянучек. Вскоре после того как замки капсулы щелкнули и купол «рыбьего пузыря», чуть задумавшись, раскрылся, я вынужден был признаться сам себе, что не умею спать в незнакомых местах. Тем более на спине, тем более в объятиях чернокожего раба, готового исполнить любую телесную фантазию, кроме одной – повернуться на правый бок. Как впрочем, и на левый.

Чувствуя себя созревшей заморской жемчужиной, я выбрался из складок умного кресла и, не чувствуя ног под собой – тяжесть в пассажирском салоне была снижена – отправился вдоль спальных капсул по направлению к загоревшейся табличке на семи языках инопланетных языках «закуски от шеф-пилота и вы на «Седьмом небе»» - ну что-то в этом роде.

«Бесплатный ланч из трех блюд входит в стоимость бизнес-класса» - я вспомнил страстный  призыв на обороте билета. То, что у меня именно бизнес, я знал наверное, так как ещё при регистрации на борту доплатил представителю компании сущие копейки за  бизнес. И мне отвели капсулу со всеми удобствами и двумя кнопками над умным ложем из ласкового абиссинского кожезама.

В чёрном иллюминаторе ресторана «Седьмое небо» отражалась бледная рожа ещё одного любителя персональных перелетов. Не перевелись ещё  чудики, которые по-прежнему не доверяют @-факсу. К немалому ужасу я тотчас узнал этого буяна с чемоданищем-крокодилищем. Он осмотрел меня с бесцеремонностью и хмыкнул. Посмотрел одновременно и оценивающе и будто бы плотоядно - как росянка на мотылька - подоспела метафора – вынудил кивнуть в ответ. В тесноте и пустоте буфета глаза девать было решительно некуда – ну некуда!

Я втиснулся за соседний столик и отдернул свою шторку. Положение отчасти спас стюард в форме солдата наполеоновской армии – ну что-то бело-синее с золотыми пуговицами - и он взял заказ, стандартный ланч и коньяк. Коньяку я взалкал особенно.

Теперь и моя физиономия зеленоватой медузой нависла над незнакомыми созвездиями. Солнечную систему с крошечной звездой посередине я искать не стал. Весь основной звездный атлас в виде светящегося цветного миража был отпечатан на столике. Под левым локтем оказалась Кассиопея.
Заказанную рюмку коньяка, стюард поставил на Плеяд.
- Мы здесь, - пояснил он и тут же передвинул рюмку на сантиметр. – А теперь - здесь. Сорок астрономических узлов в секунду.
Я отпил жгучий  глоток и поставил рюмку на место. По столику-планетарию тихо ползла оранжевая  лазерная букашка – очевидно, это и был наш «Гончий Пес Флаерс-306» и в нём корабельный буфет-ресторан «Седьмое Небо» на четыре столика и двух пассажиров  нём, про которых можно с некоторой долей уверенности сказать:  "на колу мочало начинай сначала".

Стюард принес заказанную тарелку дымящихся самонаматывающихся маккогонов и шлепнул сверху саморазогревающуюся католетту. Через минуту католетта зашипела, набухла и из пор её коричневой корочки золотистыми струйками потекло в маккогоны растопленное масло. Вакхическая картина! С учетом того, что рюмка была автопополняемой,  а обед входил в стоимость билета, я решил, что путешествие в целом удалось.

Второй посетитель корабельного буфета-планетария казался таким же, как я командировочным. Он жевал морских клоунов, бесплатно плавающих в вазочке для возбуждения аппетита, запивая их слегка опресненной морской водой из пластикового стакана. В тоске неземной и в космическом одиночестве.

- Летите? – мрачно подморгнув глазом, он разжевал и проглотил кусочек клоуна. О чём ещё может спросить одна дикая утка другую, когда они обе летят в одном косяке из Месопотамии во Владивосток.
- Лечу, - мой ответ был полон простоты и искренности, как и моя рюмка-самоналивайка полна коньяка,  - на P-SE-11, Пэродайз одиннадцать. Вы не бывали в тех краях, случаем? – я накрыл рюмкой красную букашку, которая тут же из-под нее выскочила.

- Скоро буду.
- Коньяку не желаете?
- Давай! – Он пересел за мой столик-планетарий и подставил стакан, из которого предварительно выплеснул морскую воду в вазочку к одинокой бледной орхидее. Возможно – пластиковой. Я отлил из своей самонаполняемой рюмки половину.
Выждали, пока уровень жидкости в ней восстановится.

- Астров, - представился он, - Саша.
- Фемистокл, – мы чокнулись.
Челнок вздрогнул.
- Скоро все мы там будем.
- Пардон?
- Слушай сюда, Хуанито.
- Я не Хуанито. Я - Фемистоклюс.
- Слушай меня, Родригес. Слушай меня как теперь папу римского.

Челнок снова вздрогнул, на этот раз даже нервно моргнул всеми лампами.

- Слушаю, - я понял, что сопротивление бесполезно и имена собственные и дальше будут сыпаться в соответствии с лингвистическими предпочтениями г-на чудака.
Или сбежавшего из дурки сумасшедшего?

- Все мы будем на Пи-Се, - промолвил Астров Саша трагически, хорошо поставленным шепотом и вытащил из кармана настоящую курительную трубку. И вдруг заржал каким-то не натуральным театральным смехом, который можно включить одной кнопкой сразу на всю мощь.

Я отметил про себя, что парень слегка смахивает на одного актера, известного по старым фильмам второй трети XX столетия, а именно Соломона Бонавентуру. Именно его бледное чело теперь маячило в черном иллюминаторе среди тихо плывущих созвездий.

- Ты-то зачем туда спешишь? - фальшивый Бонаветура сощурился с деланным сочувствием. Он пригнул голову и зашептал ещё плотояднее:
- Секс туризм?
Вместо ответа я выловил из кармана куртки мятую бумажку - телеграмму Райского.
Едва взглянув, Саша Астров, ухмыльнулся и достал из точно такую же, и там где лаконично значилось:

= ГОСПОДИНУ АСТРОВУ А.А. =
ПРИГЛАШАЕТЕСЬ ПОСТАНОВКУ ПЛАНЕТУ PARADISE-11
= ВЫЛЕТ 24.03.2299  =РЕЙС 306 – 1603 SK =
= ДИРЕКТОР РАЙСКИЙ=

- Актер? – спросил я Сашу. Какой фильм я прежде видел с участием Бонавентуры?
- Кудесник, чародей, он же инструктор по чёрной магии и главный по спецэффектам. Драматург я, дра-мо-дел, - оттрубил Саша с нажимом на твёрдую «р», -  и важно  засопел погасшей трубкой, как бы приглашая к ответному confession.

- Я - режиссер. Театр. Драма. Массовые зрелища. Изучал кинематограф.
- А-а-а, - протянул драматург, он же по спецэффектам, - представитель реликтовых профессий!
- Вроде того.
- Да-а-а-а-а-а,  -  драматург состроил из своей физиономии спецэффект, который можно подавать как отдельное блюдо, - вы-ми-ра-ем!  А что, есть работа? – поинтересовался А.А.Астров, ловко плеснув коньяк из моей самоналивайки в свой стакан.

- Да, как сказать … , - я машинально уставился на свою рюмку, в которой медленно поднимался уровень напитка.
- Так и сказать: ни хрена! Иначе, брат Хуан, с какого, панталыку ты бы полетел в это отхожее место, планету пи-си си-си.
- Ни хрена, - сознался я, покоренный могучей лексикой Саши Бонавентуры, - днём ни хрена. А вот ночью … .
Саша сощурил левый глаз и как алмазным буром просверлил мой череп в районе третьего глаза.

- А ты, поди, всё по ночным клубам (ударение на «а»)  шалишь? Угадал, а?
Номера имставишь? Девачки-припевачки в чём маь родила трясут всем, чем природа наградила! – и драматург утробно загугукал, раздувая щёки и жеманно сложив губы «гузкой», будто ему щекотали пятки, а в рот натолкали леденцов.

- Я служу в театре.
- Скажи мне, друг Хуанито, - драматург будто рубильником выключил свой внутриутробный смех, - вот скажи мне, как папе римскому на духу: ты любишь театр?
- Нет, - наморщив чело, я тщился вспомнить нынешнего главу Ватикана, -
в данную минуту  просто ненавижу. Терпеть не могу.
- И я.
Драматург торжествующе откинулся на спинку диванчика и колупнул вилкой морского клоуна и прицелился на мою католетту.

- А что, это надо? – я осторожно отвел столовым ножем его вилку от своей католетты.
- Чего надо?
- Ну, чтобы делать дело, нужно его любить?
- А сам как думаешь? – драматург ожесточённо вонзил вилку в жабру клоуну и отправил в рот.
- Думаю, да, особенно поначалу.  Иначе все пойдёт наперекосяк. Чтоб потом, всю жизнь блевать не тянуло, своё дело надо любить. По возможности страстно и безоглядно.

- Хорошо! Отлично сказано! – Саша проглотил клоуна, приблизился со своим стаканом приблизился и отлил себе коньяка из моей самоналивайки.
-  Это как с женщиной. Если выбирать себе  женщину - умом никогда не выберешь. Ни за что! Поверь мне, Феофил! У той задница как дирижабль, у этой глаза бесстыжие и сиськи торчат, у той сдулись, у четвертой их вообще нет или вся она целиком тебе не нравится, и папаша её набитый дурак, а мать её срёт тебе в душу ежедневно, - будто блуждая внутренним взором по кандидатурам в невесты, но не останавливаясь ни на одной, драматург выдохнул:
-  А вот влюбишься, женишься и будешь ты как распоследнее чмо! Будешь как миленький терпеть, да приговаривать: лезьте, лезьте ко мне в душу прямо в грязных ботинках!
Любовь, она …  всё стерпит!

Драматург выдержал щелочную паузу ровно столько, сколько понадобилось челноку, чтобы слизнуть изъеденным носом двести световых лет, и подытожил с деланной задумчивостью:
- В Африке-то, сейчас, наверное, жарища! Ну, будем! - он протянул свой до середины  наполненный стакан, - увидим и мы небо в алмазах!
Выпивая, Саша оттопыривал мизинец в сторону, крючком, что выдавало его желание нравиться.

Стюард попросил нас занять свои капсулы.
Я прихватил с собой самоналивайку.
Знал, что обман, но не стал себя удерживать.
- Папа Климент 32-й,  главный по католикам,  - вспомнил я, доверчиво отдаваясь  объятиям умного чернокожего космического кресла.
               
                ***

Тормозил челнок жестко. Похоже, даже пару раз промазал мимо P-SE-11. Но потом,
как ни в чем не бывало, нахально завывая плазменной турбиной, поставленной на реверс, прокатился по обожженной посадочной полосе и встал против бронированного терминала.  Нас с Сашей снял с борта транспортер и затащил вместе с Сашиными чемоданами на крытую пассажирскую платформу. Кто сейчас возит с собой чемоданы
с носками, трусами и рубашками?  Чудак был этот драматург. Сквозь решетчатый пол сквозило холодом,  вокзальной бесприютностью. После несколько старомодной предупредительности экипажа «Гончего Пса»,  планета P-SE-11 всем своим видом говорила - вам здесь абсолютно  не рады! Более того, к вашему сведению, здесь в принципе нечему радоваться!

 В холле космопорта, выкрашенным синей краской и заляпанной грубо нарисованными  пионерскими звездами, нас встретил  некто в белой панаме, оказавшийся самим директором  Райским. Скрипучим голосом он отрапортовал , что решил самолично нас встретить и сопроводить. Всё что говорил директор, шныряя сладкими косенькими глазками мимо предметов и лиц, совсем не туда, куда был направлен сам Борис Райский, казалось фальшивой дипломатией пойманного с поличным мелкого плутишки.

И ещё Райский  был похож на старого мопса, которым он, вероятнее всего, сделался уже в 3 года и в таком состоянии готов пребывать  еще лет триста. С нами Райский вёл себя так, что сразу стало ясно, он сожалеет, что вынужден тратить на нас своё время и радушие, но раз уж мы здесь, то он  не станет очаровывать хотя бы деланной улыбочкой. Ни по-протоколу,  ни – без. Вместо этого он без умолку восхвалял сам себя и, похоже, этого искреннего восхищения собой ему было вполне достаточно.

Тем временем, дорога шла пустырями, через редкие поселения,  из которых, похоже,  давно  вытекла, испарилась всякая жизнь. По пути нам попадались  одиноко стоящие домики и горели костры, просто во чистом поле. У огня грелись привставшие на задние лапки аборигены- ящерицы. Издалека они слегка напоминали солдатов наполеоновской армии в длиннополых фраках. Они поворачивали в нашу сторону свои изящные головки и Райский с деланной жизнерадостностью  приветствовал их – чистый Наполеончик – из открытого окна своего полувоенного джипа, которым он лично управлял и управлял довольно ловко.

Полчаса тряски и джип доставил нас в штаб-квартиру райской  армии,  место, которое он пафосно  именовал «наш театр». Если судить по архаичной архитектуре,  штаб райского размещался в здании клуба местных адвентистов седьмого дня и по совместительству музее роковых ошибок человечества.  Второй этаж был обеспечен балкончиком, опирающимся на две витые колонны. На балкон, как выяснилось,  входили окна его кабинета. С противоположной стороны  «театр» подпирала обширная терраса, по всей видимости, служащая открытой сценой для местной самодеятельности.

Кабинет «верховного»  представлялся свалкой разнокалиберной оргтехники. Объединяло её немаловажное обстоятельство: вся она безнадежно устарела 500 лет тому назад. Однако не прекращала удивлять тем, что все эти древние электрические артефакты  по факту исправно  работали. Например, антикварный факс-аппарат сам собой включился, зашипел и выжег на термобумаге  жирной кириллицей:
«СЛАВА  ГЕРОЯМ – ПОКОРИТЕЛЯМ  КОСМИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА!»
В конце подпись с расшифровкой: «Н.С. Хрущев».
На всем лежал ровный слой белесой пыли. Райский достал граненые стаканы толстого стекла и чайник. Такой, знаете, сосуд из тусклого металла, похожий на раздутую голову самого Райского с задранным носиком. Голову дыроносика  хозяин установил  на паукообразный прибор, явно притыренный Райским из музея исчезнувших цивилизаций или научных ошибок. Железный паук исторг из себя цветок голубого пламени.

Не скажу, чтобы это не произвело никакого впечатления на драматурга, он же по спецэффектам, Абалакова Сашу. Он воззрился на пламя, и взгляд его сравнялся по температуре с горящей под чайником плазмой. Было не вполне ясно, кто из них скорее закипит и каков будет эффект.
- Пейте чай. Ешьте бисквит, - уговаривал Райский,  любуясь булькающей желтой струёй, плещущей в стаканы, сопровождая дежурное гостеприимство фарисейской улыбочкой.
Я осторожно попробовал. Это действительно был чай, с тепловатым  привкусом мумии воблы. Точка кипения воды на этой планете была сильно ниже 100 С из-за разреженной атмосферы. Мой рот оценил её в 60 градусов по Цельсию.

Абалаков саркастически игнорировал  чай и сомнительное угощение. Припудренный вековой пылью ноздреватый ломоть дремал на фарфоровом блюдце, надо полагать, уже не первую  сотню лет, и представлял скорее геологический интерес,  чем еду. Само по себе ритуальное чаепитие призвано было символизировать  хлебосольство Райского и положить начало нашему плодотворному  сотрудничеству. Символ символом,  я же взалкал не на шутку, и вознамерился вкусить от ноздревато-дрожжевого ломтя.
Бисквит распался на элементарные частицы за секунду до того, как я поднес продукт полураспада к устам. Охнув, я отряхнув прах бисквита от чресел своих, я оглянулся на будущего партнёра, будто призывая драматурга в свидетели моего гастрономического казуса. Абалаков в ответ молча пожевал губами. Как будто слова, которые он мог бы произнести, не стоили даже этих усилий. Вероятно, на многих такая уловка произвела бы сильнейшее впечатление. Только не на директора «театра» на планете P-SE.
                ***
По дороге в нашу гостиницу,  ловко лавируя между ямами и кочками, Райский произвел краткий обзор дел на планете PS-11. Заострил внимание на том, что население, оторванное от метрополии испытывает сильнейший культурный голод, и наша задача (то есть Саши и моя) утолить этот голод рядом выдающихся мероприятий, как-то: театральными постановками, организацией и проведением празднеств и международных фестивалей, а так же образованием местного населения в плане достижений мировой культуры, и он надеется, что мы сможем из отсталой в культурном смысле провинции превратить планету P-SE-11 в столицу межпланетной культурной инициативы. Такой беспардонной абры-кадабры я не слышал никогда!

У дверей невзрачного одноэтажного строения с полопавшейся штукатуркой - на вид сарая или коровника  - Райский неожиданно  резко встал.
- Ваш отель. Располагайтесь, - он вынул Сашины чемоданы из багажника и, прыгнув 
за руль, умчался по пыльной дороге, ведущей в центр. Надо думать, по самым неотложным делам!
   Дверь в «отель» оказалась незапертой. А сам он - заброшенной местной школой с комнатами – классами. Кое-где остались даже грифельные доски. Не было только парт.
У стены горкой сложены комплекты постельного белья и чистых полотенец.
Обстановку довершала пара застеленных лёгкими покрывалами лежанок.
- Да, блин, - молвил Саша свою первую фразу на этой планете, где никто, похоже, особо за порядком не следил.

Рюмка-самоналивайка, украденная из челнока, исправно проработала весь вечер.
В конце-концов сработал лимит, установленный то ли на время действия, то ли на количество напитка. Последняя порция уже не была такой душистой и крепкой.
Брошка автозаполнения почернела и стала похожа на потерянную пуговицу.    Спустившаяся на окна чернота принесла зверский холод. Саша опрокинулся на лежанку, оказавшуюся скрипучей алюминиевой раскладушкой, затянутую цветастым покрывалом.
- За-завтра, прямо  с  утра иду к этому з-засранцу, этому ссукину к-коту, потребую аванс
и … сматываюсь к такой-то матери! Что это за жи-жизнь? Где он нас пос-селил! Мы ему кто?!!
- С-с-аша, вместе сва-сваливаем.  Су-существовать в таком ду-дубаке и я не-не мо-могу.
- А это что, пе-печка?
- Пе-печка, ка-кажется.
- Ну, б-блин, пещщ-щера. – Саша вынул и чемодана кое-какое шмотьё и завернулся в него с головой.

У меня не было чемодана.
Я вышел из-под нашего гостеприимного крова на улицу и, спотыкаясь о разбросанные всюду сухие коряги, прошелся вдоль лачуг. Некоторые дома не имели даже дверей. Насквозь продувались и просматривались до самой последней комнаты, где в отблесках огня коченели фигурки местных жителей. Я собрал немного коряг покрупнее и вернулся в «отель».

Огонь разгорелся быстро. Железная печь за пару минут дочиста обглодала те несколько веток, что я принес. Меня удивило, что массивный дрын, крытый корой, едва тронь, рассыпался в прах, в труху, оставался лишь тоненький сучок.
Тепла он давал немного. И я сходил на улицу еще несколько раз.
Драматург, он же по спецэффектам, храпел на своей раскладушке.
Я тоже прилег. На полу, крытая пылью, валялась глянцевая обложка.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
НА ПЛАНЕТУ
ПО ИМЕНИ "РАЙ"
СПРОСИТЕ БЫВАЛОГО КОСМИЧЕСКОГО ВОЛКА
ИЛИ ПРОСТОГО ПИЛОТА ЗВЁЗДНОГО ЧЕЛНОКА
ГДЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО ВО ВСЕЛЕННОЙ?
ОН ОТВЕТИТ: В "РАЮ"
И ВОТ ВЫ ЗДЕСЬ!
В НАШЕМ РАЮ ХВАТИТ МЕСТА ДЛЯ ВСЕХ!
ИМЕННО В "РАЮ" ВЫ НАЙДЕТЕ СВОЙ
СОБСТВЕННЫЙ   Р А Й
«Рай – сарай», - такая изящная рифма родилась в моей голове. Посветив спичками,
я нашел великое множество подобных брошюр, цветных, глянцевых, под слоем серебристой пыли. В желтом свете спички  густо искрились пылинки, образуя завихрения и воронки в нескольких сантиметрах от пола. Чуть повыше воздух был чище.
А в полуметре и вовсе стерилен. Я вдохнул его. Холодный, сухой, бедный на запахи -  воздух планеты по имени «Рай». Заснуть в незнакомом месте, на незнакомой планете мне удалась только к рассвету.

«Да, блин» - услышали мы утром следующего дня. В свете двух солнц, на пороге стоял местный житель и во всю улыбался - во все признаки своей инопланетной природы.
Хотя, постой, брат Фемис, кто тут инопланетянин? Уж не сам ли?
Если и когда и приспичит прикинуться инопланетянином, то это час настал.
Я – инопланетянин. И тут нет двух мнений.

- Да, блин, - повторил местный планетянин, как можно радушнее, непрерывно кланяясь, будто самурай перед императором. Льстило ли это землянину? Отнюдь. Мы, земляне, привыкли относиться к поклонам и прочим  признакам раболепства крайне настороженно. Ростом старик-планетянин был чуть не с крупного зайца, ставшего на задние лапы. Только хвост и небольшие,  но ловкие верхние конечности,  выдавал в нем возможного потомка игуанодона.  Почему-то я был уверен, что он старик. Подвижное, улыбчивое личико его было похоже на сушеный мандарин – в тех пределах, в каких может быть подвижным лицо морской черепахи.
-Да, блин! – ответил я мандарину, полагая, что на местном наречии это звучит, как что-то вполне миролюбивое и позитивное.

В руках абориген держал поднос с чем-то, напоминающем бритвенные принадлежности. За сушеным мандарином просвечивали две зеленоволосые  аборигенки, судя по универсальным цивилизационным признакам – молодые  акселератки. По крайней мере,
в сравнении со стариком мандарином, они были выше, больше, чем на голову и, на мой, земной, взгляд, выглядели весьма миловидно,  хоть и держались настороженно.
- Да блин, гоблин! – продрал глаза драматург, - твою ж мать!
Одна из них звонко повторила,  практически без акцента
- Да блин гоблин твойу жмать!
 Драматург, пришел в себя и уставился на аборигенку.
- Ты кто? – спросил он ту, что оказалась ближе и смелее.
- Хто ти, - мгновенно нашлась зеленовласка .
Далее последовал ритуал приветствия , который не изменился со времен открытия Колумбом Америки. Драматург сделал галантную попытку встать со своего ложа, но аборигенка Хтоти  (она радостно отзывалась на Хтоти) запротестовала. И Саша остался лежать. Меня старик тоже уложил. И в ход пошли горячие влажные и сухие полотенца, раскалённые до температуры счастья ноздреватые камни, и ещё какие-то листики, травки и ароматические мази.

                ***
Райский встретил нас во всеоружии фальшивых улыбок, на которые он оказался неожиданно щедр в это утро. Возможно, что настроение по утрам ему так же поднимали умелые пальчики зеленовласок,  Некоторые из его улыбок казались вполне искренними, и готовые вырваться из гортани, слететь с языка слова праведного гнева стали как-то неуместны, как колючая поволока  посреди заповедного цветущего сада.

Идти до «театра» оказалась чистая ерунда.
Путь пролегал как раз мимо той деревни, где жили мандарин и обе его внучки.
Про себя мы решили, что пышнокудрые ящерки это внучки старика игуана - так казалось ветхозаветнее. На краю деревни росло весьма примечательное дерево, всё украшенное цветными лоскутками.  На дереве росли плоды, похожие на чёрно-фиолетовые луковицы. Местные, что сопровождали нас, показали, что используют эти луковицы как карманные часы.  Каждые пятнадцать минут луковицы выстреливают чёрным зернышком, коих внутри плода прятались сотни, если не тысячи крошечных дробинок. Раздаётся хлопок – значит прошла минута. Так аборигены  отмеряют местное время. Действительно, зачем изобретать механические, электронные да хоть бы и атомные часы, если их можно запросто сорвать с ветки.
А в случае нужды - съесть.
Вы ели часы?
А они на вкус – чистая смоква.
Местные назвали это чудо-дерево Хронояма.
Мне оно показалось помесью смоковницы, магнолии и оливы.
Хотя откуда на P-Se может взяться магнолия? А олива?
Разве, первые колонисты были романтиками.
Или греческими садоводами-любителями.


- Отдохнули? – похоже, что его вопрос и не предполагал ответа, - прекрасно, друзья, перейдем к делу. Райский с удовольствием вдохнул разреженный воздух планеты 
P-SE-11 и выдохнул следующее:
- Пер аспера ад астра! * - и повернул своего мопса тем профилем, каким он хотел бы, чтобы его отчеканили на монетах местного хождения, налегая на «ад».
- Нон ест ад аспера молиссе террисвиа! **– возразил драматург сквозь стиснутые губы, посмотрел на меня и добавил, -  молися, молися! Ад блиско!
Мопс вернул профиль из медального в нейтральное положение .
- А вы, батенька, знаток! Я в вас не ошибся!  Да-с! Именно-с, именно знание древних языков, древней мифологии ох, как пригодится!
Но по-порядку!  Как говорится, вэни, види, вици!***
Эта планета по праву считалась самым не тронутым цивилизациями  уголком космоса! Заповедником, райским уголочком, климатическим феноменом!  Два солнца,  две луны, всегда лето - не планета, а милые мои, один большой пятизвёздочный курорт.
________________________________________________________
* Per aspera ad astra (лат) - через тернии к звёздам
** Non est ad astra mollis e terris via (лат) – не гладок путь от земли к звездам (полное латинское изречение, приписываемое Гесиоду, возможно по ошибке)
*** V;ni. Vidi. Vici. (лат)  - Пришел. Увидел. Победил (изречение приписывается Юлию Цезарю)
И в это процветание совсем не нужно было вкладывать безумных денег. Только договориться с местными. И не портить девственные ландшафты этими модными архитектурными штучками. Экодеревни и шалаши со всеми удобствами – вот и все расходы. Местные  сначала дичились, а потом стали оказывать даже кое-какие
услуги по сервису.
 Мы с драматургом переглянулись. Саша, похоже, вспомнил в эту секунду что-то
милое и смешное, такое, что и он потер верхней губой кончик носа. Райский, словно почувствовав неслимые аплодисменты зала, склонил голову и продолжил с некоторым придыханием, что выдавало в нем опытного оратора.

- Двести лет планета исправно приносила прибыль.
Это был золотой век P-SE-11.
Главный доход планеты составлял туристический бизнес.
Здесь было модно отдыхать. В одиночку, корпоративно, с любовницами, любовниками и целыми  семьями. Да, да. И их интересы не пересекались. Здесь одновременно могли отдыхать муж со своей юной любовницей,  жена с любовником,  их дочь со своим бой-френдом и их стёжки, их дорожки ни разу не пересекались. Для этого планета была поделена на первый, второй третий уровни, на уровень люкс, супер люкс и даже одну деревеньку в особой климатической зоне под названием «Рай», где в, сущности, было всё то же самое, но имелось и существенное отличие.
- Любопытно, - пробубнил драматург, - что за секретное отличие? Сгораю от любопытства.
- Ничего особенного, уверяю вас. Просто там можно было всё. Без ограничений. Абсолютно всё.
- Кроме одного?.
- А! Вы про плоды познания добра и зла? Рад, что  имею дело с просвещенными мужами.  Ограничения  -  пожалуй, это было бы спасением. Но увы, никаких ограничений.
И билет в эту деревню стоил … ммм … не всякий мог позволить.
- А как насчёт не убий?
- Как вам сказать? Мы старались, чтобы такие желания не закрадывались в голову клиенту. Но если бы он этого захотел … . Но, уверяю вас, это далеко не главное. 

И Райский  отвлекся на факс аппарат, который в этот момент включился, зашипел и выдал длинную депешу на термобумаге.
- Как жаль. Истинно жаль, - произнес Райский трагическим голосом. – Умер Моцарт. Тридцать пять лет от роду, умер в Вене. Есть подозрение о насильственной смерти, в коей подозревается его ученик Людвиг Бетговен. Впрочем,  следствие пока ведется.
Само собой, пока факс шел, об этом уже давно всем стало известно. Жаль, как всегда, жаль гения. Сейчас бы его выходили в районной поликлинике. Но продолжим.

Всему виной, как ни банально, элементарная бухгалтерия. Вся поверхность планеты была покрыта неувядающими садами и незамерзающими морями. Морями – вот тут мы подходим к главному. Моря, как всем известно, состоят, в основном из воды. А, вода, как мы все помним из учебника химии, состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода. Всего этого здесь плескалось в избытке.
До поры до времени. Но потом поссорились Иван Иваныч с Иван Никифоровичем,  фигурально говоря и мягко выражаясь, очень мягко.
- А если не мягко? - в паузу речи докладчика, как птичка в форточку,  а сказать точнее -
чёрным вороном прокаркал драматург, - не стесняетесь, все свои. Девочек нет.
- А если не мягко, то настал настоящий, как это сказать, ад!  Да, ад.
- Звездец, - подытожил драматург.
- Да, самый что ни на есть звездец! Главный гидролог планеты, некто господин Штейн, кое-что  не поделил с главным управляющим планеты, неким господином Эйном.
Понятно, что делили они не кур на лис, а простую воду. Воды морей и доходы от неё.
Штейн был самолюбив и, к сожалению, гениален. Ему удалось поссорить водород с кислородом, да так, что воды на планете буквально закипели. Через неделю цветущий Эдем превратился в Сахару. Избыток водорода быстро улетучился из атмосферы,
а кислород, как более тяжелый газ, упал вниз и превратил все сущее на планете в его бесполезный  окисел. Деревья окислились, люди, бактерии. И бухгалтерия.
Улетучился  и господин Штейн, окислился господин Эйн,  который  по сей день отбывает свой срок в межгалактической тюрьме на Церере. Для него всё закончилось, так сказать, не наилучшим образом. То, что мы с вами сейчас имеем честь вдыхать, это, так сказать, атмосфера резерва. Как запасное колесо автомобиля. Худое и ненадежное. Только бы добраться до сервиса. А сервис, господа, это мы с вами. Фигурально, конечно, выражаясь.

Райский самодовольно улыбался. Вопросы,  конечно же, ожидались от аудитории.
Саша молчал. Жевал губами.
- И какого черта? –  вымолвил он наконец.
- Да, – включился я в оживленную дискуссию, - причем здесь мы? Мы не химики и не финансисты. И вообще, с нами ещё никто не обсуждал вопрос … гонорара!
Райский вскочил и с довольным видом оглядел аудиторию.
- Все беды в прошлом! – произнес он с пафосом. И как фокусник отдернул штору.
 У стены стоял унылый железный шкаф на двух велосипедных  колёсах, похожий на тот,
в котором  в старину развозили  по улицам мороженое. Райский открыл крышку и вынул из дымящегося нутра предмет, в самом деле похожий на шарик шоколадного мороженого. Райский быстро перекинул его с ладони на ладонь,  вынул из кармана платок и взял шарик через платок – по всей видимости, шарик был в самом деле крепко заморожен.
- Вот что восстановит водный баланс планеты! – выкинув он руку с платком вперед – ну просто,  хайльгитлер в фильмах про фашистов ХХ века – так убедительно, что захотелось выстрелить в него какой-нибудь шрапнелью.
- Вот что вернет любовь водорода к кислороду.
И вернет любовь народа к этой самой P-SE.
Все моря, безусловно, восстановить не удастся, но это и к лучшему.
Эти моря – от них столько хлопот! Достаточно будет и нескольких десятков крупных озер.
А главное – сады!
Только сейчас я заметил крошечного человечка, который сидел поджав ножки в низком кресле под факс-аппаратом. Это был он! Маленький Почтальон! Гном, с химическим карандашом!  Саша бросил взгляд в сторону человечка, но остался неколебим в своём отстранении от реалий.
Райский проследил направление моего застывшего взгляда.
- Ах, вот, извольте познакомиться, сам садовник, господин Зиновкен.
Кстати, это не я, это он выбирал вас. Так что, коллеги, полагаю, вы уже знакомы.
- Я ничего не понимаю в рассаде, - сообщил Саша хмуро. - Я драматург. Могу расставлять слова в том или ином порядке. И не иначе, как за деньги! – Саша швырнул на стол Райскому измятую телеграмму. - Оплатите мне командировочные расходы и … можете не провожать!
- Вы меня не дослушали, - остановил Райский Сашу уже в дверях. – Как раз вы и будете создавать этот рай вместе с господином Фемистоклюсом. Я – только автор идеи.
Да что там я, – директор скорчил умильное лицо пупсика, - есть автор посолидней.
Не угодно ли, господа, взяться за дело! Кому-кому, но вам-то оно по-плечу!
Пер аспера ад астра!

Райский встал, намереваясь хлопнуть кого-либо из нас по плечу.
Я встал и отвернулся.
Гном встал
Саша занес ногу через порог и был вне зоны.
И Райский, согнувшись, не аккуратно толкнул гнома в плечо.
Гном  посмотрел на Райского лицом Сципиона Африканского, покачнулся, крякнул и снова сел в кресло.
- Моцарт благоприятствует  успешному росту растений, - сказал гном с сильным хусперианским акцентом,  -  особенно Венский период.  Баобаб неплохо растёт под
Cos; fan tutte*.  А от Бетховена плоды неофигнии немного горчат.

* «Так поступают все» - опера Вольфганга Амадея Моцарти. Первая постановка 26 января 1790 года в Вене, в Бургтеатре. Особого успеха не имела.

                ЧАСТЬ II
                «Пер аспера ад астра»
Сказать, что работа закипела, было бы натяжкой. Целыми днями мы сидели, точнее, пропадали на вознесшейся над местностью террасе. Под нами клубился туман.
По черному горизонту черепахой ползла красная, с оспинами кратеров, луна. Спустя пол-неба, как Эвридика за Орфеем, плелась другая, голубая луна с печальными глазами панды. Раз в год, по преданиям, обе луны на одну ночь соединялись в двойную луну. Их орбиты, разумеется, были различны. Но с «земли» это выглядело именно так. Ночь Слияния Двух Лун считалась на планете P-SE-11священной и сама планета в эту ночь излучала некую особую звуковую частоту 432, открытую Кеплером,  как Всекосмическая Гармония.
В эту ночь заключались браки. В эту ночь рождались лучшие мысли, стихи, музыкальные творения и гениальные дети. Но уже несколько лет этот феномен не повторялся. Луны расходились, не успев встретиться. Местные пророки (с одним из них мы впоследствии познакомились и довольно корото) предрекают приближения конца мира. Впрочем, конец мира - процесс не бесспорный и весьма длительный.
- Не стоит отчаиваться, - предупредил пророк, - когда-нибудь и он наступит, если ему не мешать.
Терраса косилась набок, и под столик драматурга приходилось постоянно подкладывать пачку бумаги, чтобы  он стоял ровнее. Безводный климат планеты. Наши изверившиеся души. Потерянная навеки частота 432.
"Что есть рай?" - Саша добавил к своему вопросу риторическую паузу такой длины, что из неё можно было бы связать тёплый свитер. Опрокинутое во времени зарево его вопроса отливало багрецом, но освещало лишь кучку пепла в раковине, приспособленной под пепельницу. Этот пепел и был ответом. Саша Абалаков был ретроград и оригинал. Он курил трубку. Не признавал вейпов, ни иных электронных подделок. Вообще никакой электроники. Выруби во всей Вселенной свет, он бы этого просто не заметил. Спички, трубка, перо, чернильница и жирные кляксы по  бумажному листу. Первым делом, драматург отчерчивал на листе вертикальное красную черту огрызком карандаша.
Это было поле для правок и заметок к основному тексту. Почерк у него был настолько отвратительный, что порой сам драматург не мог верно интерпретировать свою полу иероглифическую, полу кириллическую письменность. В этом случае пригождалась помощь садовника Зиновкена, который безошибочно расшифровывал любую Сашину каракулю. Сказывалось его хусперианское прошлое.
"Аз есмь", - изрекал драматург и ставил жирную кляксу в конце предложения. - "А кто не согласный - тот пусть утрётся!"
"Кручу-верчу, в рай не хочу", - пел с утра драматург. "Кручу-верчу, по бабам хочу! эх! жизнь ты распрекрасная, жисть моя напрасная!" - не упускал он случая жаловаться на жизнь, и делал это каждый раз при каждом случае и без случая, ибо это было как раз то, в чём он был силён, что он действительно любил, делал талантливо, так, будто именно для этого родился и жил.
«Попадись мне, кто все тут придумал – я бы сам его здесь придушил», - завывал он драматически. Или с пафосом: «Скажи, Фемистоклюс, ну почему я должен хлебать это дерьмо один! Я никому, ничего не должен! Кстати, как звали бога у древних немцев? - Один!* (ударение, разумеется на "о") Трудно, когда  ты один Один!».
Иногда, чтобы создать видимость беседы, я отвечал ему в тон:
«Саша, у тебя древнее русское имя. Похожее на спящую тучу. Я читал, что русские берегли свое счастье в утке, а утка в яйце. Вот ты и спроси … свою славянскую душу!»
На что Саша зверски мял листы рукописи, комкал их как снежки и в сердцах бомбил ими режиссера.
- Изыди, бес коварный, искуситель бесстыжий! За что мне эти муки?
Я подбирал бумажные снежки, раскиданные по всей террасе, расправлял и складывал в пухлую папку черновиков.
- Саша, тебе пора прерваться. Иди поешь, ужин стынет.
- Жрите сами свою баланду. Пусть я сволочь! Пусть я хам - но такова плата за гениальность!
- Насчет баланды ты жестоко не прав. А насчёт гениальности - так и вовсе на себя наговариваешь. А в остальном соглашусь.
- От пидора слышу, - примирительно бурчал гений пера.
* Один, или Вотан - верховный бог в германо-скандинавской мифологии.
Завершая десять страниц – свой ежедневный урок – он смычно хрустел суставами и декламировал: «Тяжкий день моих трудов - сольётся семь с меня потов».
«Прелестно!» - подавал голос садовник Зиновкен, пролистывая очередную заляпанную чернилами рукопись. Он раздобыл себе панаму и кресло-качалку и стал немного похож на подмосковного дачника. Только очень маленького.
«А ты, урод, молчи! Молчи, ты, урод !!! Я, буквально, путаю сраные буквы.Бля–конопля!».
Садовник не обижался. Или делал вид, что не обижается. И шел разогревать ужин. Он был превосходным садовником, дешифровальщиком и коком.
                ***
Шли дни.  Все было задумано просто и конкретно. Для каждого отдельного человека должно придумать его отдельный рай. Собственно, ничего особо отдельного требовалось.  Главное заключалось в том, чтобы разработать способы внушить клиенту, что это и есть тот самый рай, о которых он всю жизнь мечтал, даже и не подозревая об этом.
Ничего особо конфессионального не предусматривалось.  Круглосуточное пение херувимов, возможность напрямую общаться с «создателем»  и получать от него персональные пирожные и кофе со сливками -  это, так скажем, было только в опции «ортодокс солюшн» и могло быть реализовано через управляемые сны. 
Про сны Райский упоминал не раз. И даже показал нам образец подушки, в которую был вшит бесшумный генератор счастливых сновидений. Кроме того, нам поручено было разработать такой план, чтобы персональный рай каждого вливался в общий райский котел наслаждений. Это могли быть массовые мероприятия, вроде празднеств и карнавалов,  где перемешивались бы все краски, запахи и кухни.
И весь этот «рай» должен был  происходить на отдельно взятой одноименной планете.
На которую Райский закачает необходимое количество во всех отношениях приятного климата. Местное население возьмет на себя обслуживание туристов. Способности аборигенов мы оценили в первый же день, когда … ну да об этом не сейчас.
Во всяком случае, им известны древние, ныне забытые рецепты утешения  души и плоти.
На мой вопрос, не дурно ли это? Ведь аборигены ведь,  в некотором смысле, тоже люди.
- Дурно? Да вы, батенька, ксёнз! Вы фарисей! Вы лицемер! И это по-вашему дурно?  Да где вы видели людей с такими потрясающими хвостами, растущими из такой роскоши, - Райский привлёк к себе зелёноногую ящерку с изящной головкой Цирцеи* и мощным чешуйчатым хвостом.
- Я не дурна, - без труда выговорила Цирцея и повела глазищами по всем канонам искусства обольщения - в угол, на нос на объект - сделав это с той серьёзностью, что оставалось только обольститься и пригласить барышню на менуэт.
* Богиня волшебства Кирка или Цирцея жила на острове Эея. Гомер описывает Цирцею как "богиню с прекрасными волосами и человеческой речью". В эпоху Ренессанса, Цирцея была взята за архетип хищной самки. В более поздних трактовках Цирцея трактовался как образ сексуально свободной женщины.

Впрочем,  девушку-ящерицу  Райского мы уже знали, можно сказать, в лицо и могли бы отличить от других аборигенок.  Она носила на шее и в крошечных ушах подаренные Райским бусы и серёжки  из хусперианского жемчуга.
Да, всё та же тема: меняем бусы на планету - натуральный обмен.
Девушки-ящерки на P-SE обладали несомненными талантами в том числе языкам, а так же и к другим наукам.
 - Хорошо всё это или нет - не нам решать, - сердито заявил директор планеты,  - судьи кто?
- Судьи - ты судья, - он толкнула он Райского в плечо,  - Бой-рысс!
- Ты моя умница! – чмокнул Борис свою хвостатую богиню в волосы.
- Хорошо всё, что хорошо оплачено! – это уже было адресовано ко мне.

Мои предложения по ландшафту были незатейливы. Я старался не «глушить рыбу динамитом» - по выражению драматурга, то есть по мере сил, пытался уйти от просроченных стереотипов туроператоров.

На севере – алтайские мотивы и ирландские дубравы, цветочные поляны, сосны, ели и прохладные ручьи. По югу раскидать джунглей и саванн для любителей воздушных и наземных сафари. Тропики, пальмы, пляжи – это повсеместно. Вышел из тайги, где служебные комары выдрессированы овевать прохладой путника а звенеть только в терцию, и сразу пляж пальмы, пинии, лагуна. За морем сразу – тундра, тайга.
Помнил я про оазисы в пустыне. Посреди барханов горячего керамического песочку - только чтобы допить последний теплый глоток из фляги и - о чудо! венчики зелёных пальм, кудряшки рощь, шатёр из шелка и колодезь! Дева юная в костюме из прохладных блёсток зачерпывает и подает тебе стакан студёной, искристой, сельтерской воды.

Было принято и моё дерзкое предложение рассечь условно-непроходимую тайгу умеренно не преодолимой горной грядой, теряющейся в подчеркнуто безбрежных водах синих морей, в которых смачно дымились бы вулканические острова и торжественно белели бы, подобно сахарным головам, два-три айсберга. И всюду водились бы быки, орлы и носороги, с характером ручных белок. В водоемах киты и белуги перекидываются отрывками из Верди, Амадеуса и всякое прочее бельканто с другими водоплавающими хордовыми и беспозвоночными, а серебристые ихтиандрихи плещутся тут и там, помахивая русалочьими хвостами и дразня сирен синхронным видом плаванья.

Я листал N-циклопедию. Виды животных и птиц, существовавшие уже только на её страницах, немного смущали меня. Кошку от собаки я, конечно, отличу, но орлана белохвостого от подорлика, гнездящегося в районах лесостепи – никогда!
- Это то, что надо! Что и требуется доказать, ребята! – старый мопс Райский сильно не вникал в подробности моего  красочного проекта. Он смотрел последнюю страницу сметы.

– Не жмитесь. Давайте больше, больше! Чтоб всё крутилось, всё чтоб вертелось …
- и хрюкало …, - язвил драматург, хмуро и бесцеремонно разглядывая пышнокудрую девицу из местных, кудри и хвост которой составляли главную часть её гардероба.
- Недостачу взыщу! – директора  уже несколько дней повсюду сопровождала наша знакомая Цирцея - прелестная зелененькая аборигенка - юркая ящерка с ножками немыслимой стройности, с пористым, упругим, свивающимся в колечки хвостом.
В ответ она состроили глазки драматургу, и побежала вслед за Райским.
Днем Саша с мрачностью поглядывал на аборигенок. Называл их за глаза лягушками.
Но,  не исключено, что время от времени он не пренебрегал их искусством целительства тела и души. Первый раз мы оценили  способности аборигенок в то самое утро,  когда  двое командировочных проснулись продрогшие на своих раскладушках в бунгало, наскоро переделанного из 7 «б» класса с грифельной доской, на которой розовым мелком было накарябана формула этанола Ch3Ch2Oh.  Когда на пороге прямиком из детских страшилок возник старый ящер с бритвенными принадлежностями на подносе, а из-за его плеча вынырнули две полу-змейки полу-ящерки – так же фантазмы душного сна пубертата.

У промерзшего до костного мозга  мужчины земного происхождения они не будили теплых чувств. Известно - рептилии хладнокровные. Шкурка колючая. Хвостищи, опять же, волосищи … . Однако ящерки знали своё дело. В печи вновь затрещал огонь – старик игуан подбросил к тлеющим уголькам несколько коряжек. Открыл канистру с солярой и щедро влил в жерло буржуйки целый литр. Через мгновенье жар растекся по всей конуре.

Ящерки тем временем растерли нас обжигающими полотенцами. Обложили горячими камнями, смазали остро, пряно и не земно пахнущими травяными составами. Их профессиональные навыки чувствовались в тех молниеносных, но осторожных  и не суетливых манипуляциях с распростертыми пред ними падшими мужскими телами инопланетного происхождения. Что, несомненно, выдавало опытность в своём деле.
Мы подверглись горячему обтиранию, массажу, бритью щетин. Но спросонья мне показалось, и я думал, что только мне это показалось, будто они совершили и нечто большее, чем массаж и обтирание. Ну, скажем, что-то в роде подзарядки севших
батареек. Сделав своё дело они ушли, помахивая хвостиками, хихикая и
переглядываясь, как обычные девчонки.

Распаренные, мы сели друг напротив друга. Оба в одинаковых хрустящих голубых сорочках и в мягких пижамных штанах.
- Выпить чего-нибудь осталось? – Саша вращал красными, будто от слез, глазами.
- Посмотрю в холодильнике, - я встал. Чувство было, как после урока физкультуры:
все мышцы мелко вибрируют, ноги подкашиваются. Ну откуда здесь холодильник?
Я потыкался по углам и вернулся на раскладушку.
Саша, внимательно разглядывал свои штаны.

- Фемистокл! – тут он встал во весь рост, раскладушка рухнула, подчеркнув тем самым важность момента, - я воскрес! Гляди! Я восстал из мёртвых!
- Саша, ты о чём?
- А ты не понял?
- Поясни.
- Они же не приснились мне одному? Тебе они тоже приснились? Ты тоже воскрес!
- Извини, но я и не думал помирать.
- А я был мёртв. Вот так, как это сухое полено.
- И теперь тебя побрили, протёрли мокрой тряпочкой – и ты снова молодец!
- Ты меня не понял, жалкий ты пидор. Я женщину хочу! Понял? Уж сто лет как ничего не хотел. Не то, что женщину, а жрать и срать даже не хотел. Как дух бесплодный, беспризорный.

- Саша, будь добр, застегни штаны.
Саша без предупреждения ласково-пренебрежительно схватил меня за горло и мягко, но при этом очень больно - за грудную клетку, и я воткнулся своим взмокшим лбом в в его медный лоб.
"Вот ты какая, смерть на чужбине", - подумал режиссер, следя, как в оранжевый туман уплывает его последняя мысль. Но тут из тумана, словно Дон Кихано на худом Росинанте, вынырнул печальный учитель физкультуры.  По его совету, коленом, из последних сил, несколько хореографично, я ударил драматурга в единственно правильно  место, чем сразу обездвижил замысел драматурга о кульминации сюжета, связанным с моей преждевременной кончиной.

Абалаков сидел на полу. Я сидел рядом.
- Я подумал, что ты, сука, с ним заодно, - стонал драматург, корчась от боли.
- Заодно  с кем, кретин? – хрипел ему в ответ режиссёр.
- Заодно с этим … Райским. Ты - подозрительный тип. Я сразу тебя раскусил!
- Ну, ты – козел! Ведь ты меня чуть не задушил.
- Извини, но ты – пидор и сука подсадная, провокатор, ты меня детей лишил срамным коленом!
- Я реализовал своё законное право на самозащиту.
- Интеллигент сраный!
- За интеллигента – ответишь.
...  и так далее, строго по тексту.
Вот и весь разговор режиссера с драматургом.
А кто записал?
Книппер-Чехова?
Согласен, шутка неудачная.               
               
                ***
«Под звуки цимбал вакханки в неистовом танце кружились» - прочитал я из-за плеча драматурга и побрел прочь с палубы тонущего Титаника (такое не банальное впечатление рождала покосившаяся терраса) репетировать в местном клубе сцену пленения амазонками героев Эллады.  Саша работал как одержимый. По заданию Райского, он переписывая известные сюжеты сказок и мифов, приделывая всем историям счастливые концы, перекладывал их для исполнения силами местной самодеятельности.

Количеством всего триста штук. Заезд первой фокус группы ожидался в конце месяца.
В основном, это будут, как водится, эксперты по авторским правам, журналисты и парочка инвесторов, соблазненных Райским на растряску своих тугих мошон.
В числе почетных гостей ожидался маститый знаток всего на свете, в прошлой профессии театральный и балетный критик, некто господин  Одаевский.
                ***
Сидя в библиотеке, я мирно листал книжки мифов и легенд древней Греции. Больше всего меня интересовали картинки . Сам Абалаков тоже переместился с террасы в библиотеку, где было относительно спокойно и пахло отсыревшей бумагой. Он прятался как зуав за баррикадами из разнокалиберных книг и оттуда пыхтел трубкой над очередным эпосом. Это продолжалось уже вторую неделю.

Из школы нас переселили в помещение «театра», где у каждого из нас образовалось по личной комнате. Кроме того, при «театре» имелась библиотека . Состоящая, скорее всего, из собранных по всей планете книжек, после того как её покинули прежние отдыхающие. 

Я периодически приставал к драматургу с мелкими расспросами.  Не для того, что ущемить его эрудицию, сколько для того, чтобы самому расширить несколько горизонты.

На что Саша неизменно бурчал: «Грамотный – сам прочти. А не грамотный пропадай во тьме!». Или просто сопел трубкой.
- Александр. Я думал, ты всегда первым начинаешь драку.
А оказывается Райский драчун еще похлеще тебя.
Представь, он вчера на меня напал! Чуть не избил, скотина.
Саша с любопытством выглянул из-за букинистической баррикады.
- Было за что?
-  Да ни за что. Он был со своей дамой, лягушкой, с этой, местной, в заведении.
Я же заглянул в трактир проглотить парочку  мокриц … .
- … ага! и пропустить рюмочку!
- Александр, мокриц невозможно рассматривать как самостоятельное блюдо, только как закуску.
- и к чему?
- Райский делает вид, что меня не видит. Ладно, думаю, так даже лучше.
А сам вытащил фотоаппарат и просматриваю прошлый кастинг. И так, между делом, щелкнул сладкую парочку. Только вспышку забыл отключить.
Райский, представляешь, вскочил, схватил меня за микитки, трясет как буря ясень, и давай орать на весь кабак, что я шпионю за ним, что он давно меня вычислил, что я за всеми тут шпионю и докладываю куда надо. Точно, как ты!
- И я так считаю. Сам тебе врезал, да руки заняты. И что? Навалял? Он т ебе – навалял?
- Вот ты скотина. С тобой нельзя по-человечески и поговорить.
- Ладно. Виноват. Погорячился. То есть – ты ему вломил?
- Я стараюсь говорить спокойно,  извини, говорю, случайно вспыхнуло. Мол всё уже стёр. Нет, сволочь, собирается меня прямо на месте меня прикончить. Хорошо, его Цирцея меня спасла. Кажется, она в меня тайно влюблена.

Из-за стопки книжек Саша моргнул на меня воспаленными глазками.
- Стер?
- не стер.
 - Покажи!
Я вытащил из кармана фотоаппарат, нашел картинку. Изображение Райского двоилось и как будто немного дымилось.
- Вот! – торжественно объявил Абалаков. – Я всегда подозревал, что он не человек!
- Не человек? А кто же?
- Кидалово!
- Что-то не догоняю. Это просто смазанный снимок.
- Да нет. Лягушка-то получилась, и всё остальное - в резкости. Ты понял? Райский – дух! Проекция.
- Какая там проекция, на что?
- На воздух! На наши с тобой мозги!
- Ты что, Саша, друг, что ты говоришь! Я же видел, как он ел и пил. Проекция не может есть твердую пищу. И потом, он ведь вцепился в меня железной хваткой. Вот, синяк остался. Кстати, ты же сам … того, дрался с ним. Или соврал? Если ты бил, то кого ты бил, проекцию? воздух?
- Ты, грамотей, я бил что-то, что только кажется Райским. А на самом деле … ну ка покажи ещё фотку.

Мы пристально изучили снимок. Слили в компьютер, меняли гистограмму, спектр, и увидели: похоже, что Райский действительно не совсем человек.
- Он кролёк! – сделал недвусмысленный вывод Саша. – Кролёк  с Альфы Титона.
- Не знаю такой планеты.
- А я знаю. Планеты действительно уже нет. Она погибла.  Несколько миллионов лет назад её разорвало в клочья, на дерьмо, в мелкие дребезги. А население Альфы Титона, редкие мерзавцы, скажем так, загодя перебралось на другие планеты. Они как кукушки. Своего дома нет, плодятся в чужих гнездах. За многие миллионы лет они чудовищно расплодились по чужим планетам и насобачились притираться к любым условиям. Вот так-то милейший!

- И что из этого следует, господин учёный?
- Из этого следует то, что все затеи Райского не более, чем способ захватить планету
PS-E- 11 для своих соплеменников.
-  А чего её захватывать – приезжай, да живи.
- Не знаю. Пока  не знаю. Такие дела.
                ***

Концепция понемногу вырисовывалась, проклёвывалась и вытанцовывалась.
 ;-®оект или Проект (назовем это межгалактическое недоразумение загадочным старинным словом) из писчебумажного шаг за шагом, а временами и семимильно, благодаря дерзновенному энтузиазму Райского, райскому энтузиазму, воплощался 
в «натуре».  N-технологии, ;-передатчики,  ;-принтеры,  ;-проекторы и прочие  материализаторы позволяли сказку сделать былью за считанные дни, иногда даже за часы. 

Со сносным качеством и приличным сроком годности.
Никаких семизвездочных отелей  ;-®оектом не предусматривалось. Только  старый космопорт оставался последней урбанистической постройкой, которую не превратили в плантацию танцующих  баобабов,  которых гений селекции садовник Зиновкен  в огромных количествах выращивал  в наногоршках из ростков полузасохшего денежного дерева, спасенного им с подоконника местной забегаловки. Где, кстати, ещё с незапамятных времен хранился  запас коллекционных вин. То, что хранилось в бочонках,  местные  изрядно пощипали,  но позеленевшие бутылки не тронули, так как вина предпочитали молодые. Ром, виски и прочий  крепкий алкоголь они считали  чем-то вроде приправы или дезинфицирующего средства. И разливали для местной продажи по крошечным бутылочкам по 20 мл.

Зиновкен, строго говоря, был из местных. С детства он работал на PE-Sе почтовым служащим. Пока однажды по незнанию или детскому любопытству, не отправил себя по @-факсовой связи в центр растениеводства на планете Хуспери, где к нему отнеслись как растению неизвестного вида и довольно долго подбирали соответствующее удобрение.

Зиновкен вспоминать об этом не любит. Он выжил благодаря лаборантке из центра, которая взяла его к себе домой в качестве комнатного растения и, когда он заговорил с ней на языке хусперианцев, прониклась к нему большим уважением и через некоторое время они поженились.
Свою жену хусперианку Зиновкен, по непонятной для всех причине, очень любил. Возможно из благодарности за то, что она первая разглядела в нем мыслящее существо, а затем помогла устроиться в центр внештатным удобрителем. То ли потому, что он знал процесс изнутри, так как сам долгое время числился растением, то ли просто потому, что PE-S-цы  вообще были способны к наукам, но Зиновкен добился в краткий срок невероятного успеха и был признан одним из крупнейших учёных  растениеводов и имел очень высокую научную степень.

Его благоверная  хусперианка никак не казалась подходящей ему парой. Она была долговяза, бесцветна и, что действительно привлекало в ней больше всего, была практически невидимой. Есть подозрение, что Зиновкен находил свою подругу по запаху – хусперианки источали характерный запах выброшенных на берег ламинарий, который усиливался к ночи.

Ландшафт понемногу складывался. Во всяком случае, горы были возведены в кратчайшие сроки и теперь гордо топорщились среди карликовых баобабов алюминиевыми складками. Вода по морям разлита. Остро встал вопрос: солить – не солить.
Соль была выписана с Земли из солончаковых степей, но в полотняных мешках вместо соли оказался порошок абсолютно не растворяемый ни в воде, ни в какой-либо из известных жидкостей. Не имеющий цвета, вкуса, запаха и на химическом детекторе не проявившего себя элементом таблицы Менделеева. Им решено было посыпать дорожки аквапарка. Он издавал такой невообразимый хруст при ходьбе, что даже в протопленную местным солнцем погоду - просто мороз по коже. Райский радовался, что из-за этого аквапарк не будет активно посещаться, так как отстроен лишь наполовину. 

По настоянию Райского, в этот недостроенный аквапарк мы всей компанией и временно переселились. Сам Борис Райский занимал, на правах директора, самые комфортабельные апартаменты. Саше досталась комната с выходом на террасу, где денно-нощно трудился  драматург. У него, кстати, обнаружилась аллергия на местный здоровый климат.

Которые был на самом деле был не совсем местным и, вероятнее всего, не слишком здоровым. От него мгновенно плесневели одноразовые майки, а закат часто становился цвета прокисшего  супа. Райский купил его где-то по дешевке выдал за высокогорный альпийский.  А у Саши от него сохли глаза. То есть – наоборот, всегда слезились.
И стали красными, как у крола.
Не все благополучно было и с продуктами питания. Обычные N-холодильники здесь не работали. Давно закончились запасы наноконцентратов. За продуктами приходилось ходить в местные лавки. А аборигены ели в основном коктейли из насекомых, которых они выращивали на местных насекомоводческих фермах. Не все виды местной фауны казались пригодными в пищу. Особенное подозрение вызывали карликовые лангусты.
Их употребляли только живыми, так как  умерщвлённый лангуст протухал раньше,
чем его можно успеть донести до рта.

А в основном местная природа была щедра на червяков бубликообразной формы, таких безвкусных и твердых, что они действительно напоминали обыкновенную черствую сушку, пролежавшую несколько лет в щели между кухонным столом и старым веником; да еще в изобилии встречались многолапые граммофончики – что-то вроде грибов.
Но на самом деле это оказались небольшие зверюшки с удивительным характером, напоминающим повадки наших комнатных собачек. Если купить их пачку и высыпать на тарелку, через пару минут они уже расползаются по комнате, бегают по пятам и звонко тявкают. Есть грамофончиков ни у кого рука не поднималась. Даже Райский, уж на что бессердечный старый пупс, и то спокойно не мог смотреть, как его пышнокудрая ящерка-аборигенка уплетает за обе щеки этих незлобивых и страшно занятных граммофончиков.

Рассчитывать приходилось либо на редкие нано-посылки, или ждать, что приготовит Зиновкен. Он немного поднаторел в кулинарии, ещё когда был аспирантом на планете Хуспери. А поскольку жил вместе с нами в недостроенном аквапарке, то иногда баловал нас жареной картошкой из огорода. Собственно, это была не картошка, а земляные крабы, но по вкусу они ничем от картошки не отличались. Разумеется, если не приглядываться и не  рассматривать близко этих жутковатых брюхоголовых. Даже и пахли сырой землёй.

Да и с погодой наблюдались неполадки. Атмосферу сносило то на одну сторону, то на другую, что для рая не характерно. Лохматые черные тучи то сбивались в одну большую кучу-малу на юге и тогда весь юг сотрясался от гроз. Стихийные бедствия обрушивались на южан и оттуда на север и запад вытекали потоки мучнистой жижи. В которой, как большие переспелые огурцы, ныряли стволы танцующих баобабов, смытых с южных плантаций Зинковена. На другой день небо обнаруживалось в другом месте.
Планета с одной стороны блистала серебристым воздушным пузырем, в то время как с другой стороны зиял черный провал и редкая птица, погнавшись за легкой добычей,
сдуру вылетев из атмоферного мешка, тот час же падала на землю, лишенная опоры для крыльев.

Одно Борис Райский был невозмутим. Он объяснял все эти атмосферные явления неправильным вращением планеты вокруг своей оси. Он брал земляного краба (картошку) и толчком заставлял вращаться по столу, показывая как планета кувыркается в безвоздушном пространстве. Показывая, что беда заключалась  как раз в том, что единой оси как раз и не было. Планета PS-E 11 крутилась как теннисный мячик, пущенный с лихой закруткой.

- Вот так она у меня завертится, - Райский брал длинную шпильку из прически своей подруги протыкал краба насквозь. Подруга неизменно отвечала на этот жест звонким смехом. Её кудри изумрудной волной рассыпались по чешуйчатым плечам. В то время как нанизанный на шпильку земляной краб, горестно вытаращив все глаза, вращался  на шпильке с видом Джордано Бруно.

- Вот как она у меня будет вертеться! Вот как! -  и Райский с хрустом откусывал  изрядный кусок головоногого, - придет время и бури утихнут. И будет все, как положено… в раю!
- Интересно, - отзывался Саша, моргая воспаленными от аллергии глазами на этот хитрый гастрономический фокус. – Только когда?
-  Подождите, придет время - увидите.
-  И вообще! – драматург навел на Райского свой измазанный чернилами указательный палец с мозолью на фаланге, - я не обязан торчать тут … до Ноева потопа. Так? До Великого переселения народов на эту P-SE! Ясно? Значит, за весь этот античный бедлам отвечать будете вы лично, Райский!

- Отвечу. Вам лично и всем остальным.
- Нет уж! Без меня. Я подписался на триста сюжетов. Сейчас я пишу уже …, - Саша тяжело вздохнул и убрал палец, - семьдесят вторую историю. Так что уж скоро мы с этим покомчим! Раз и навсегда.
- И очень скоро! Еще до того, как первый турист ступит на землю обетованную!
И сделаю я это с вашей драгоценной помощью!
- Вот скажите вы, Райский. Что есть рай лично для вас? Не по-книжному, а лично? Ответьте мне.

 Редкий разговор, в котором ребром ставился этот сакраментальный вопрос, заканчивался мирно. В далеком прошло выпускник цирковой школы, Саша Абалаков физически был еще очень силен и мог невзначай ткнуть так, что человек несколько суток кряхтел и охал.

Климат не ладился. Планета крутилась безо всякого понятия о законах астрофизики. Средства, добытые Райским на благоустройство планеты, подходили к концу. Близился час расплаты -  прибытие первых клиентов. Иначе говоря, все предчувствовали банкротство райской конторы. Планета имела весьма строптивый, непредсказуемый характер, несмотря на все усилия, направленные на то, чтобы придать ей внешнюю привлекательность и миловидность.

Когда в очередной раз все небо над планетой съехало в один бок, при этом закрутив такие вихри и смерчи, что половина баобабов повалилась, а вторая была просто унесена диким по силе ураганом в неизвестном направлении, Райский объявил, что вскоре он займётся этим и будет выравнивать ось.
Саша в этот момент, едва удерживая рукопись двумя локтями, переписывал миф о лжеце и хвастуне по фамилии Мюнхгаузен. Историю о знаменитом бароне, которому удаётся безнаказанно врать о невероятных подвигах и о своих сверхестественных способностях, к коим относится вытаскивание себя из болота за косу вместе с лошадью и ботфортами. Короче, Саша бурчал нечто несвязное и самым членораздельным в его речи было то, что он обозвал Райского Мюнхгаузеном хреноболовым и предложил самого себя тянуть за волосы из своего же дерьма, но, соответственно, без него, драматурга, гения внезапных озарений и горних высей. В таком вот пулитцеровском духе.

Райский, старый жучара, прожженный старый мопс, от этого невинного прозвища внезапно остолбенел,  как громом пораженный,  застыл посередь террасы с открытым ртом. И простоял так не меньше четверти часа.  Потом внезапно просиял, надел начальническую форменною фуражку задом на перед и в припрыжку умчался на местный телецентр.

Через день население всей планеты по его призыву собралось на центральную площадь перед телецентром.  А кто не поместился на центральной, собрались кучками в  других общественных местах. Райский обратился к планетянам с пламенной  речью.
Его выступление транслировалось по всем теле и радиосетям планеты.
Он кратко оценил климатическую обстановку на планете PS-E-11 и призвал всех до единого принять участие в акции по исправлению вращения планеты. Все как один жители должны были в положенный час, и минуту и секунду … подпрыгнуть в одну и ту же сторону. У кого есть автомобиль или другое транспортное средство, должен был резко дать газ в ту же самую сторону. И этот день и час был объявлен.
И вот он настал. Каждые четверть часа по городской трансляции повторялись условия и объявлялась сверка часов. Те, у кого их не имелось, должны были ориентироваться на звуковой сигнал, который будет подан в нужное время по всей планете.
В этот день жители оделись торжественно. Все вышли на улицы. Их лица раззеленелись счастливым румянцем. Все поверили в эту очередную глупость своего правителя.

Чтобы прыжок получился удачным, многие спозаранку тренировались. Автомобилисты жгли сцепление и резину, отрабатывая приемы резкого старта.
Сам Райский выехал на площадь на своем полувоенном джипе и присоединился к тренировкам. На машине Райского, украшенной цветными флажками и воздушными шарами, были установлены видеокамеры, микрофоны, метроном  и хронометр.
Как раз накануне я перекупил у местного продавца всякого древнего хлама практически новую машину, невесть как попавшую на P-SE-11. Возможно, завезенную вместо бус и стекляшек ещё в пору бартерных обменов. Машина позиционировала себя японкой и носила не радиаторе гордое имя «Тэнгу». Завелась она сразу, как только механик игуан поставил под капот новый аккумулятор. Работала она на любом горючем.

Но я дополнительно выторговал у механика три канистры высокооктанового  газолина.
Саша Абалаков, с кривой ухмылкой наблюдавший за этими приготовлениями, отозвал меня в сторону от моей новенькой малолитражки, сильно просевшей под тяжестью камней, которыми по собственной инициативе, я завалил по её самую крышу. По моему примеру, многие жители грузили на свои видавшие виды в автосредства  мешки с песком и тяжелые камни, чтобы толчок был посолиднее.

- Ты что, веришь в этот марксизм для бедных?
- Нет, - ответил я честно. - Не капли верю.
- Слушай. Я не совсем идиот, или за кого он там держит местное население.
К тому же я посчитал на калькуляторе примерный вес всего населения и всех их авто и сравнил с теоретической массой планеты.
- Показывал Райскому?
- Да. - кривая ухмылка Саши Абалакова подсказала мне, откуда мог взяться густо загримированный фингал на  младенческом личике Райского. – Чтобы дать ускорение PS-E хотя бы на один миллиметр в секунду, требуется четыре триллиона КГС. Килограмм-сил, ты въезжаешь? А все мы все вместе взятые весим 20 миллионов тонн.
Вместе с автотранспортом пусть 100, пусть 200 с камнями под крышу.
Ты-то хоть понимаешь разницу?
Я потер лицо, но быстро отдернул руку – синяк у Райского располагался точно в этом месте, и быстро сообщил:
- Прекрасно понимаю, Саша, прекрасно!
-  Чего машину гробишь булыжниками, как пидор? Угодить хочешь хозяину?
Это вторая щекотливая тема разговора – про хозяина и кто на него крячится больше, которая запросто может привести к потасовке.
Не отвечая, я сел за руль и завел двигатель. Дизель этого поколения обычно работает бесшумно. Но вчера, добиваясь увеличения мощности, я снял с машины глушитель.

Я добавил газу и отпустил сцепление. Японец мощно рванул назад. – задняя передача у него более-менее.  Когда пыль немного улеглась, в боковое зеркальце я увидел, как Саша Абалаков, зажав руками уши, поднимается к своей террасе.
- Действительно, - подумал я, - зачем?
ДАЙТЕ МНЕ ЗЕМЛЮ, А НА РЫЧАГ Я И САМ НАЖМУ
Замысел Райского во всей своей полноте раскрылся только в 12.00 местного времени, когда прозвучал торжественный старт.
Его расчет, конечно же, строился не на одном - единственном толчке.
Сверхчувствительный сейсмометр, который он выписал перед этим с Цереры, показал период колебания планеты, вызванный этим ничтожно-слабым толчком.
И стало возможным высчитать периодичность, с какой нужно было раскачивать планету, чтобы она вошла в резонанс и раскрутилась бы как положено. Резонанс! И всё! Расчеты периода заняли всего один час. И следующий толчок был произведен в строгом соответствии с расчетным временем. Обратный отсчет и новый сигнал. И снова. Резонансный период был равен примерно  1 минуте 32 секундам. И все прыгали. 

Все скакали как сумасшедшие. Звучал обратный отчет, сигнал, и по сигналу все прыгали. А потом снова. И снова. Раз в полторы минуты. До самой глубокой ночи.
Стемнело. Горела резина покрышек. Лица планетян были сосредоточены. Небо просыпалось звездными россыпями. Не включая света, чтобы издалека видеть трансляцию на огромных экранах, передающую по всей планете потную, торжественную физиономию Райского, прыгающие при свете звезд  аборигены казались не свихнувшимися ящерицами, а служителями какого-то таинственного вселенского религиозного культа. А их верховный жрец Райский с подбитым глазом и хронометром в руке командовал: «Внимание, приготовились, мотор!» И резким движением выбрасывал вперед флажок, на котором было всего три буквы кириллицы «Р», «А» и «Й».

Саша Абалаков за ужином, который состоялся под самое утро, хмуро принес извинение Райскому за фингал. Он выглядел взъерошенным, в мокрой насквозь рубашке. Вышел к столу он только после того, как я трижды сходил за ним.

И, судя по разгрому, произведенному в его комнате, он тоже прыгал по команде Райского. Только запершись в своей комнате. В полной темноте. Гордый.
Планета PS-E-11 теперь обрела нужную для установления райского климата скорость вращения, равную примерно 33 трем часам в сутки. Таким образом, PS-E-шные сутки длились теперь 33 часам и 32 минутам. Но скоро все об этом забыли, так как по заказу Райского часовой завод на Церере изготовил часы, один час которых равнялся 82,5 минуты, но делился на те же 60 PS-E-кских минут. Каждый планетянин получил по этому поводу именные часы. Но все продолжали пользоваться луковицами, сорванными с Хроноямы.

Когда на PS-E-11 стали прибывать гости, их ожидал своеобразный ритуал посвящения: стоя у трапа космического челнока, зеленоволосые аборигенки просили гостей снять наручные часы. После чего часы отбирались под предлогом проверки на точность.
Но вместо этого все часы надевались на ветки вечноцветущей магнолии – Хроноямы.
Так  Хронояма подтвердила своё культовое значение. Как и прежде вокруг дерева совершались главные обряды на планете. А тиканье бесчисленного количества часиков слились в единый шорох, слышимый издалека. Один ученый из числа гостей подсчитал, что один раз в тысячу лет все часики на магнолии–хронояме должны тикнуть разом. И это миг мгновение может настать в любую минуту. А потом наступит миг тишины, после чего время во всей Вселенной потечет в вспять, то есть обратно к сотворению мира.

Многие стали приходить к магнолии и часами, а то и сутками напролет просиживали у священного дерева, прислушиваясь к шепоту времени, чтобы не пропустить это великий миг. Вздох Вечности. Приходили с корзинками с едой, вином и бесконечными беспечными разговорами о том и о сём.

Небо растеклось по всей планете, и распределилась по сторонам света равномерно. Как и положено в раю. В тот знаменательный вечер, которое было на самом деле утром, между Райским и Абалаковым было заключено что-то вроде негласного соглашения о ненападении.
Планета стала выказывать удивительные свойства. В частности, после  манипуляций по выравниванию оси, многих первое время стал охватывать неодолимый сон.  Поскольку с самого детства сон для меня  имел значение сакральное,  я решил устраивать средь бела дня небольшой сонный перекус, тихий сонный час, так как все одно, уснешь сидя, стоя, даже на и ходу, пока не упрешься и не обнимешь что-нибудь недвижное – ствол дерева или, к примеру, такого же сморенного сном прохожего,  или просто рухнешь.

В мою комнату залетел свифтовских размеров шмель и принялся кружить и биться о стены то ли в поисках форточки, через которую лежал путь на волю, то ли в поисках сладкой плоти, в которую он жаждал вонзить в неё своё хищное жало и попить теплой крови. Я пытался привстать со своего спартанского ложа, пытался нашарить у изголовья ружьё, чтобы насмерть поразить врага. И в эту секунду шмель затихал или делал вид, что он убрался восвояси, то ли превратился в пластмассовую игрушку за рубль тридцать.
Но стоило системе ПВО обольститься тишиной, как шмель вновь поднимался в воздух в такой опасной близости от моего уха, что я вскочил и передернул затвор.

Шмеля в комнате не было. Шмель гудел и огрызался где-то снаружи. Я выбрался на террасу. За столом спал драматург. Перед террасой по бюрюзовому газону, сидя верхом пылесосе «ракета» или на чем-то очень напоминающем ракету, разъёзжал Зиновкен в синей бейсболке  и в синем комбинезоне. Ракета было красной. И именно она играла на моих нервах оркестровую интермедию полёт шмеля, вгрызаясь в изумруд травы.
 
Где, кстати, кроме травы, полно было всяких полевых цветиков-самоцветиков, преимущественно белого и голубого цветов. Пахло свежестью и жизнью.
Умирая, скошенная трава отдает в воздух лучшее, что у неё есть – аромат жизни.

В моих руках в самом деле было охотничье ружьё.
Зиновкен увидел меня и выключил травокосилку.
Шмель замолчал. Садовник сорвал несколько цветков и поднялся на террасу.
 - Разбудил? И вы захотели меня пристрелить? – смеясь спросил великий садовед, засовывая стебельки в вазочку.
- Зачем вы косите такую замечательную траву? С таким же успехом можно состричь девственнице её косы. Вы же с таким трудом выписали семена с Хуспери? Да ещё и поливали. По ночам. Из лейки.
- Честно говоря, я бы и не думал косить траву, но завтра прибывает первая партия  гостей. Стриженый газон – для них знак бессмертия и признак добродетели, не так ли?
- Вы истинный мудрец, садовник!
- Да,- засмеялся Зиновкен, - посидите с моё в цветочном горшке ... - Где ваше ружьё, Фемистоклюс!  - закричал зловещим шепотом садовник.- Вон оно!
- Приготовьте его. Смотрите, сейчас вон из-за того куста вылетит антоновка! Снимите её одним выстрелом?
- Антоновка? – я пристроил тяжелое антикварное ружьё, которое досталось мне практически бесплатно, так как я нашел его в багажнике своего Тэнгу, когда полез за домкратом и запасным колесом.

- Да, да по вашему это так звучит. Но приготовьтесь подстрелить что-то вроде тетерева. Такой здоровый летающий петух.
- откуда здесь тетерева? Антоновские? Это чья фантазия?
- не спрашивайте! как взлетит - бейте!
Зиновкен подошел к столу, за которым спал Абалаков, вытащил из кипы листов один и прочитал: «Вскинешь бывало кверху тяжелую, как железный лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе». Хорошо написано! Полагаю, что это ...
- Бунин, - Абалаков тёр глаза и тянул  носом пропитанный травными испарениями воздух. И смачно чихнул. От его, похожего на выстрел  чиха, из-за куста в самом деле, с хлопаньем, с каким выбивают ковры, вылетело нечто большое и пёстрое.
- Дай! – Абалаков выхватил у меня из руки ружьё и почти не целясь, выстрелил.
тица кувыркнулась в небе и тряпкой пала в некошеную половину луга.
– Иван Алексеевич Бунин написал, - и драматург он отдал мне винтовку, - я подбил, а ты неси добычу.  Садовник нам приготовит на ужин свежатинку, дичь. Так, что ли, садовник?
- Их выписал Боррис, - сказал Зиновкен, когда сбегал и принёс трофей. - В числе гостей ожидаются  привередливые охотники.
- Птицы хоть и синтетические, - бормотал он, держа птицу за крылья и поворачивая на разные стороны, - но белковые, вполне съедобные. Скажу вам ещё, они ещё и несут яйца. Сегодня на завтрак, например, вы … .
- а я все думал, чего в этой яичнице не достает! -
-  всего достает. Это вы вредничаете. Яйца антоновки  больше куриных и в них больше протеинов.
- ах, Зиновкен,  мал да могуч! Почитаю за особую честь разделить с тобой  за ужином эту протеиновую курицу! А ты Фемис, убери подальше свою берданку, иначе мне хочется тебя из нее застрелить! И ты не попадёшь на званый ужин. Сегодня я добрый, щедрый и меткий.
И драматург включил  хохот из набора сам шучу – сам хохочу.
- Найдите мне самого честного парня, и через пять минут, я найду, за что его застрелить.**
** А.Абалаков перефразировал фразу Кардинала Ришелье, которая полностью звучит так: "Дайте мне шесть строк, написанных рукой самого честного человека, и я найду, за что его можно отправить на виселицу".               




                ЧАСТЬ III
                «Гости дорогие»
Сменим место действия и безо всякой робости, переместимся на орбиту PS-E-11.
Гостей предполагалось высаживать на одну из пересадочных платформ, которые кружили на геостационарных орбитах  на высотах примерно 40 тысяч метров. С поверхностью планеты платформы связывали скоростные лифты, похожие на капли ртути. Челнок прибыл с трёхчасовым опозданием, что в масштабах Вселенной было сущим пустяком, секундой.

- Не пгавда ли, Гавочка? Мы пгибыли пгактически минута в минуту, - пожилой джентльмен плавно, осторожно, ощупью вытекал из круглого «прохода» на залитую двумя солнцами платформу, обернулся, протянул  руку скрывающей серьёзные лета даме, которую он  буквально вытянул за руку из трубы телетрапа и оба они, колеблясь и смешно суетясь ногами, опустились на решетку, которая должна производить впечатление горизонтального пола под прозрачным куполом перевалочной станции.

И даму и её спутника слегка прижимал к решетке ток воздуха, без которого они оба порхали бы бабочками в тесном пространстве орбитальной станции.  Сквозь дымчато-прозрачный защитный купол станции они вполне безопасно могли насладиться блеском двух солнц, не боясь получить ожог роговицы или дозу жесткого излучения. Однако дама тотчас нацепила огромные солнцезащитные стёкла в благородной оправе и недовольно отвернулась. Пожилой джентльмен напротив, восторженно озирал «достопримечательности» - алмазные россыпи чужих звёзд и оба светила и не уставал восхищаться «видами». До тех пор, пока нежный гонг не возвестил прибытие  космического лифта, который распахнул перед путешественниками выпуклые зеркальные врата.

- Чистый ми-бемоль, Гавочка!
- Ты ничего не забыл, Рустик?
- Ох, да!
Джентльмен ловко подпрыгнул и снова оказался в трубе перехода.
- Любезный, - крикнул он неожиданно зычно, адресуясь к кому-то невидимому, - пегедайте, будьте любезны нашу собачку!
Из трубы раздались визг и лай, а вскоре в руках джентльмена забилась небольшая чи-хуа-хуа, растаращивая  глаза и вывалив язык, с которого во все стороны, как стеклянные шарики, разлетались капли слюны.
- Матильда! – вскричала дама, срывая очки, - деточка моя, иди к мамочке!  Дай мне её Рустик! Ты её задушишь.

За джентльменом, за его супругой и за её собачкой мелодично-хрустально задвинулась сферическая дверь и серебряная капля, постепенно набирая скорость, понеслась вниз, прямиком в "рай". Принято считать что рай наверху? Как бы не так! Рай всегда там, где нас нет. Или, по крайней мере, пока нет. Путь в сорок километров к планете PS-E-11 на скоростном лифте занимал всего четверть часа с небольшим.  И далее клиентов ждал уже местный экипаж.

Давайте и мы займем свободную кабинку лифта. Снаружи стенки этой капсулы абсолютно непроницаемы и зеркальны. А изнутри – все прозрачно! Вы будто парите эти пятнадцать минут над планетой без всяких там парашютов, моторов, пропеллеров и крыльев. Свободное падение ртутной капли кабины происходит строго по двум паутинкам наноканатов, натянутых между орбитальной станцией и наземной подножкой. 
Вам открываются  удивительные виды всего того, что удалось сотворить из безвидной и пустой планеты. И вид этот великолепен! А мы старались! Мы творили! Не досыпали ночей, Творческая группа во главе со своим директором Райским приветствует вас, милые мои, на планете обетованной, планете великолепной! Вам обещали рай - мы вам его сделали! Оставь тревогу и заботу всяк сюда входящий! Вам остается только любить своих ближних, как мы любим вас!
Ну и так далее - по тексту рекламного проспекта.
                ***
Но первыми на «землю» Рая ступила нога эксперта по делам космического туризма. Господин Одаевский, бывший балетный критик, писал отчеты и очерки, положительные или разгромные, в зависимости от качества приема лично его. Райский был об этом предупрежден. Одаевского сопровождали два  неопределенного пола господинчика, Паша и Шура, в прошлом, очевидно, балетные танцовщики. Карнавал был устроен в их честь. Темой была древнегреческая мифология. Одаевский слыл крупным специалистом в этой области, и мы подготовились соответственно.

Золоченые колесницы, запряженные ослами и тиграми, небольшой табун кентавров, боги и полубоги, герои с развитой мускулатурой, с развевающимися султанами конских хвостов на сверкающих шлемах. Был выписан большой оркестр с Земли. Планету разогрели до климата древней Эллады. Подлили в моря немного синьки. Двенадцать крупных галер неплохо дополняли пейзаж, основной доминантой которого  стала украшенная всевозможными цветами гора Олимп. Внутри алюминиевой горы ходили скоростные лифты. Вознесение на самую вершину полукилометровой горы занимало ровно тридцать секунд. По сути, это был спектакль a plain air.  Особо дорогих гостей предполагалось переносить на паланкинах от одного места действия к другому. Когда действие происходило на море, дорогих гостей с паланкинов пересаживали на галеры, где они становились зрителями и своеобразными  участниками водной баталии. Во всяком случае, от их доброй или не доброй  воли часто зависел исход сражения.
 
                ***

Готовится к отплытию ЛАДЬЯ,  больше похожая  на отшлифованную тысячелетиями причуду археолога или театральную бутафорию, изображающую карася, раскормленного  до размеров кашалота  с насмерть перепуганными глазами,  с развёрстой, как на приеме у дантиста пастью, с двумя дюжинами мускулиных  гребцов, спрятанных в гребне её спины,  вместо плавников ощетинившейся  иглами  весел. Судя по античному выражению рыбьей морды, не  расположенная  к сантиментам и имеющая известный опыт глотания библейских пророков,  чудище приготовилось полакомиться и дорогими гостями.
Для чего в её чрево был проброшен деревянный мост с цветочными боскетами – порождение  цветочных лжепророчеств садовника Зеновкена.
 
По дорожке, присыпанной хрустящим, как первый снег песком,  вереница эбеновых красавцев  -  по четверо на одни носилки, кто в пестрых шортах, кто в тазобедренной повязке - несут портшезы и паланкины с гостями. Носильщики ставят паланкин с дамой у самого причала.
- Здесь похоже на Экс-Ан Прованс, ты не находишь, Рустик? – кричит из паланкина дама, думая, что её слышат.
К причалу подносят ещё один портшез. Улыбающийся распорядитель причала в белых перчатках и белом воротничке на голом теле, предупредительно открывает дверь портшеза. Из носилок выбирается слегка помятый Рустик в панаме:
- Гавочка, не сочти за тгут, распганись с шофегом. У меня только кгедитка.
  Ещё не известно, что нас тут ждёт.
- Рустик, откуда мне знать, какая здесь валюта.
- Гавочка, душенька, ну так дай ему доллах. Доллах он и на Песе доллах.
- Рустик,  я хочу сойти,  держи Матильду! Мотя, иди к папочке, дай мне руку, Рустик!
Рустик  принимает из рук дамы собачку. В ту же минуту распорядитель подаёт ей руку
в белой перчатке.
- Сдается мне, что тут можно недугно погыбачить! Если эта гыбка не пготив конкуэнции! - балагурит пожилой, подвижный джентльмен в белой панаме.


Гавочка застыла, сверкая оправой солнцезащитных стекол, в ту сторону, откуда хрустом подкатил белый лимузин и из него выпрыгнул герр с лысой головой и хитрыми глазками то ли гинеколога, то ли фининспектора, то ли исполнителя блатных песен..
«Эх, замерз, как сволочь! Окна не открыть. Кандишн жарит на всю конфорку. За два часа из аэропорта я промерз как хер моржовый. Всем привет!»

Гавочка прячется во тьму черного лимузина.
«Ну почему я такая дура! Это же он! Зачем я только согласилась…»

Попадает на руки Шварцреттиха, лижет ему загорелую лысую голову. Он целует ее крошечное личико. Собачонка тянется к Капустовичу и лижет и его бледную лысину. Потом снова Шварцреттиха. Кажется, её сейчас разорвет от любви на части.

Подкатывает на красном «жучке» и спрыгивает на камни пристани маленький человечек в широких коротких штанах. С абсолютно лысым костистым черепом. «Медам э месье!»

«Гавочка» простужена. Громко сморкается в надушенный платочек. «Возьми себя в руки, в конце концов» - бурчит она то ли себе, то ли увлекшемуся встречей Капустовичу.

Собачонка мгновенно оказывается на руках вновь прибывшего. Страсть лизать головы лысых мужчин, очевидно, сконцентрировалась в одном животном.
«Вот животное лучше любых других» - де Брокколи улыбается всегда немного растеряно. Может быть потому, что носит вместо очков линзы от морского бинокля и видит, мир перевернутым, как младенец? 
«Что сегодня дают на обед? Если будет компот из сухофруктов – мне два стакана»

Двое лысых мужчины целуют и обнимают третьего.

«Гавочка», не выходя из лимузина, закапывает поочередно в каждую ноздрю по 2 капли белой жидкости из пузырька. Достает из сумочки бумажник и протягивает Чарли банкноту в сто долларов.

Чарли возражает по-английски. С сильным американским акцентом.
Он говорит: «Извините мэм. Я очень хорошо зарабатываю. У меня большое ранчо. Отсюда не видно. Я вижу, это у вас последняя купюра. Мэм, оставьте её себе». И улыбается, улыбается глазами, прекрасными белыми зубами, улыбается всей свой прекрасной душой, скромно, снисходительно, радостно, как слуга и как господин слитые в одной прекрасной улыбке.

«Гавочка» быстро захлопнула кошелек и бегом кинулась к сходням, ведущим в рыбу.
Аманда, захлебываясь от визга, черной мушкой мчится за ней.
Волочащийся поводок застревает в щели дощатых сходней. Аманду пронесло по дуге, и вот она уже повисла над водой. А это, между прочим, воды не какой-нибудь там речушки или озерца – это волны седой Атлантики. И Аманда была уже там (поводок освободился), в океанской волне.

Свесившийся с ограждения Капустович: «Алекс, она вон там – умоляю!»
Мощными гребками лакированная океанской волной голова герра Шварцреттиха сблизилась с серьезным личиком Аманды, скрыто и судорожно работающей лапками.

С лазури неба соскочила стрекоза с дутыми ногами.
Стрекоза казалась очумелой и кинулась к пристани, по пути превратившись
в небольшой гидроплан.
Самолет низко пронесся над пристанью и сел в океан.
Не глуша мотора, летчик подогнал самолет к выдающемуся в океан пирсу.
Винт провернулся и стал.
К самолету подбежал один из эбонитовых мальчиков в шелковых цветастых трусах и, продев канат через обе ноги с поплавками, закрепил на причальном кнехте.
Из кабины спрыгнул молодцеватый пилот.
Эбонитовый мальчик метнулся к своему рюкзачку и через секунду с пластиковым диском в руке уже подпрыгивал рядом с шагающем по пирсу пилотом.
На мальчишку было невозможно смотреть. То есть, по существу, только на его физиономию и можно было в этот момент смотреть. А все что вокруг блестело, и било в глаз рекламным журнальным глянцем, сразу потускнело и опало. Только этот примороженный к кумиру взгляд, только эти раздутые, как у высокогорного мула ноздри. «Мистер …ми.. мистер Джеггер!»
Мсье Рокамболь замедлил шаг. «Ноу, малыш, ты обознался. Я – Микки Рурк» 
«Но, но, мистер Джеггер, ноу, мистер … Джеггер! Я … вы.. мой кумир! Вы такой человек!»
«Джеггер» останавливается и секунду смотрит на пацана. Берет у него диск  фломастер… и пускает солнечный зайчик в лицо молодого красавца. «Отгадай загадку: что будет, если… человека вывернуть наизнанку?»
«О, мистер Джеггер! О!

«Я – не Джеггер, я - Рокамболь, малыш». Юноша, не уворачивая взгляд от лучика, пожирает полными слёз глазами буквально сияющее божество. «Это будет, будет… - негритос улыбается немного растеряно, - ужас что будет, вот что!» – «Когда найдешь разгадку - позвони» - кумир чиркает на диске со своим портретом с дырочкой несколько цифр и подымается по трапу на галеру.
Легко, пузырем вздувшаяся рубашка на спине, как гелиостат подняла его и унесла в небо.

 «Я позвоню вам, мистер Джеггер! Сразу как догадаюсь позвоню!»

«Надеюсь, не раньше. Запомни: я синьор  – Рокамболь.»
Рыба, с сидящими на скамейках по бокам эбеновыми гребцами, взмахнула полусотней весел и сразу скользнула в диапазон океанской волны, пустоту между водой и небом.

На пирсе, задрав голову к солнцу, черный юноша в цветных трусах и наушниках, и диском, за шнурок подвешенным на шею, пьёт кока-колу из бутылки, двигаясь так, будто играет на трубе соул. Его кроссовки. В одном нет шнурка.

Много тени. Остров, похожий на вырезанный из Павловского сада дайджест,
с каскадами, горсткой склеенных валунов, делающих «мостик» над кокетливо-мшистым ручейком; с треснувшими кентаврами, кувшинами, то там то сям гибнущими детьми Ниобеи, бронзово-голыми, в чем-то виноватыми перед листиком на детородном органе меткострелого Аполлона (я бы понавтыкал во все окрестные липы и ели хотя бы по одной бронзовой стреле: не все же он бил без промаха!)
Это мы с оператором  трепались, пока бродили по пригорку, а теперь спустились пониже, к берегу. В неизменно черном, на берегу Мэтр.
В очках Мэтра, искривленная диоптриями РЫБА-ЛАДЬЯ .

                ***
Карнавал закончился уже глубокой ночью при свете факелов и масляных светильников, источающих благовонную копоть.
Для Одаевского, Паши и Шуры Райский отвел  тот самый жилой комплекс аквапарка, с выходом на большую каменную террасу (её удалось почти идеально выровнять домкратами. Под скошенную сторону мы подоткнули несколько бревен и замаскироали искусственным плющем). Сами мы ютились в плавучих хижинах. Мне досталась небольшая железная баржа, переделанная в двухместный полулюкс.

Завтрак на террасе выглядел умопомрачительно.
Розовый туман прикрывал  кое-какие технические огрехи пейзажа. Тумана мы не жалели.
В целом картинка нравилась даже нам самим.

- Здесь шикарно, - промямлил Паша, размазавшись по шезлонгу. Ящерка  держала над ним зонтик точно оперное опохало, и поднос с напитками.
Шура подтвердил его мнение покачиванием волосатой ноги в шлепанце.
Одаевский щурился. Он щурился с большой буквы, как и все что он делал. Он весь был с большой буквы. На его паланкин пришлось отрядить полдюжины мускулистых носильщиков.
Тогда как на среднего человека вполне хватало четырех.
- Удостойте честью, господа, поведайте же нам, кто тут  у вас на ком женат? - Одаевский весь светился в контражурах медлительного местного светила – сам воплощенный мировой светоч.
Абалаков поперхнулся кофе, закашлялся, из красных глазок его брызнули слёзы.
Я решил его выручить – что есть силы вломил между лопаток - храня на лице переменчивую тень светской улыбки.
- У нас – полигамия, - отозвался Райский, – и полная гетеросексуальность.
- Вы меня не так поняли, - Одаевский подбил ногой шлепанец Шуры, - греческая мифология - баба коварная! Ох, как непросто в ней разобраться.
Шлепанец сделал в воздухе бочку и спланировал Райскому на колени.
- Все эти Гебы, Ганимеды, Гермесы, Дианы, Нереиды … - Одаевский милостиво улыбнулся
Райский залился хохотом со шлепанцем в руках. Паша и Шура смеялись с подвизгиванием. Шура подкинул второй шлепанец и сам же его поймал.
- Но вот вопрос, - Одаевский милостиво подставил свою светящуюся на солнце чашечку за новой порцией кофе и сливок, - Арес, Аид, он же Гадес? Где они, силы темного царства? Нельзя оставлять Свет без Тьмы, это как две стороны одной медали, не так ли?
Саша наконец прокашлялся.
- Битва богов и титанов, такой проект тоже имеется.
- Любопытно будет взглянуть.
- В следующем сезоне у нас будут отображены и темные силы. Но сейчас, – Райский сморщил личико, - у нас исключительно рай. А в раю нет место злу.
- А как же Змей?
- Змей?
- Змий!
- Ах, ну да! Ха-ха, у нас, изволите ли видеть, кое-какие свои змейки водятся, - Райский взял за руку свою подругу – зеленоволосую ящерку и поцеловал её в ладонь где, как известно, у ящерок располагается двадцать третий половой орган, ну что-то вроде.
Дева – ящерка вздрогнула, вся изогнулась и тихо засвистела.

Одаевский дал нашему туробъекту самую высокую категорию «F».
Он был искренне доволен и выглядел именинником. Он хлопал меня по плечу.
- Все уже забыли, дружочек, что мир должен выглядеть КРАСИВО. Что он вообще должен ВЫГЛЯДЕТЬ.

 И он был прав, в какой-то мере.
Благодаря N-технологиям, все что угодно могло выглядеть как угодно. В своё время этому даже нашлось слэнговое название: «обказаться». Стало важно не быть, а выглядеть, даже, скорее, казаться.
Все бросились играть в «обказалки». Мир взорвался формами и красками, он перекраивался, перешивался, перекрашивался до полной неузнаваемости. Профессия нано-дизайнера стала самой востребованной. Все воплощались и перевоплощались. Старухи стали молоденькими девочками, мужики-пожиляки превратились в атлетов. Идентифицировать личность стало возможно только по набору признаков, куда входил тест на ДНК и прочие хитрости. Это оформилось в понятие: «персональный код».
Персональный код присваивался не только людям, но и всему сущему. Животные имели свой персональный код, растения и даже предметы.
Но через сотню лет и эта игра зашла в тупик.
И видимость тоже потерпела фиаско.
Потеряло смысл радоваться чему-то новому, так как
в большинстве случаев, это была только видимость,
и случалась уже не раз.
И мир застрял где-то на полпути между полной гармонией и таким же абсолютным хаосом.
На внешнюю сторону плюнули и забыли.
Некоторое время это даже было стильно.
В моде была запущенность и полное пренебрежение
к форме и заодно, ко всему .
Но потом и от этого устали. То, что происходило в настоящий момент, определить было уже невозможно, так как появилась проблема настоящего момента.
С появлением S-факса исчезло понятие пространства которое нужно преодолеть за какое-то время. Далеко, близко – не имело значения. Так же как восприятие времени утратило свою линейность, устремленность от начала к концу.

***
Гости улетели тем же рейсом, на котором прибыли и первые плановые туристы.
Челнок мы больше не сажали на PS-E, чтобы не загрязнять атмосферу. Он оставался  на близкой орбите, где у нас висел гостевой пересадочный пункт.
С поверхностью планеты его связывали лифты, летающие вверх и вниз по невидимым шелковым канатам.

Наше бунгало в аквапарке с выходом на террасу заняли гости. Потом и люксовые плавучие домики были отданы в угоду коммерции.
Опустевшее здание местной школы вновь стало местом наших ночлегов.
Организация досуга гостей отнимала все время и остатки сил. Лишь укладываясь на скрипучие раскладушки, мы могли перекинуться парой слов.
Однако и это делали редко. Мысли были параллельны, и каждый мог без труда докончить фразу, начатую другим.
- Ты заметил? - как-то раз спросил Шура облупившийся потолок над собой.
- Да, уже давно, - ответил я некрупной курице, которую поджаривал в буржуйке на самодельном вертеле.
- Мы в жопе, - оценил Саша рисунок трещин над собой.
- Эта жопа раем зовется, - не отрывал я взгляда от волдыря, растущего на шипящим от жара и жира курином бедре.
Пузырь лопнул.
- А ведь они  все живые! Въезжаешь? Настоящие!
- А как же иначе. Кто же пошлет получать удовольствие свой S-фантом? Это не логично.
- Да, они точно - люди. Я проверял. – Саша повернулся на бок и оценил мои манипуляции с курицей через очки, которые недавно завел себе по причине сильной рези в глазах. - Отсюда нет обратной дороги.
- Не слепой, заметил.
- Лифты работают только на спуск. Вверх они поднимаются порожняком.

Устройство центробежных лифтов на шелковых нитях было нехитрым, как объяснил нам Райский. Как если бы мы привязали веревкой утюг и раскручивали его над головой.
Но почему-то это недорогое устройство не могло поднять сверхлёгкую пассажирскую кабину с грузом обратно на орбиту.
Как-то жена одного из именитых гостей решила прокатиться наверх. Забралась в пустую, только что прибывшую с группой гостей кабинку и нажала кнопку со стрелочкой вверх.
 Моторчик включился и стал наматывать на серебристый барабан сверхпрочный шелковый канат, однако сама кабинка не двинулась с места. Через полчаса лифт втянул почти половину длины троса и рядом на «землю» с воем  рухнула погрузочная площадка, к которой канат был привязан. Никто не пострадал.
Однако, с тех пор её опыт больше никто не повторял.
Связь с внешним миром оказалась односторонней.
- Ради экономии?
- Это ловушка. – Саша сел на раскладушку, и она сложилась под его весом. - Запендня!
- Ты хотел сказать «западня»?
Саша сел со мной рядом на корточки и прошептал огню в печи:
- Одного я не пойму – зачем?!!
Вместо ответа я перевернул курицу.
Это была черная пятница. Черная птица пятница.
И курица подгорела.
***
В самом деле, отдыхать народ прилетал живьём,
в одиночку, парами и семьями.
Автоматическая орбитальная станция, оснащенная посадочным причалом для космических челноков, принимала до трех кораблей в день.
Там же был установлены передатчики системы связи. Круглосуточно они посылали в галактический эфир рекламные ролики с координатами планеты P-SE, с ценами на «райский отдых» от самых умеренных до запредельных.
Но мода отдыхать в «раю» мгновенно захватила всех как эпидемия.
Ролики мы сочиняли втроем. Райский был неистощим на выдумки. Эти маленькие, на 12-20 секунд истории о том, как весело живется в нашем самодельном «Эдеме» были бесхитростны и трогательны.
Главным в них было то, что в них не было
ни слова правды.









ЧАСТЬ II

КАТАРСИС

Население планеты увеличивалось ежедневно, ежечасно. Космические лифты работали бесперебойно, бесшумно доставляя на  P-se-11  все новых «блякурортников» - как называл их Саша.
Планете по имени Рай грозило перенаселение.
Это было очевидно для Саши и для меня, но никак не беспокоило директора планеты Бориса Райского.
Как-то раз, ранним утром Райский с таинственным видом повез нас на окраину наших искусственных рощ («райских кущ», как называл их Саша)
Он вылез из электрокара и торжественно подвел
к огромному стальному шкафу, доставленному на днях грузовым лифтом.
На наши вопросительные взгляды он ответил паузой.
Через пару минут многозначительного молчания со стороны дороги раздался шум мотора. Это прикатил крузовичок-мусоровоз. Водитель из местных, не сходя с места, подал сигнал брелком, и в серой стене образовалась квадратное отверстие. Грузовичок  бодро подрулил к дыре и втиснулся в нее кузовом, доверху заваленным всяческим мусором. Раздался вой вытяжного насоса. И через секунду грузовичок покатил обратно порожняком.
- Ну и …!  -  в голосе Абалакова прозвучала  ирония пополам с  угрозой. – И что?
- Да ничего! Это преобразователь. Энергия сжигаемого мусора возвращается в экосистему в виде … но не виде тепла, а в … форме блаженства.
- Бля … жон … ства, - профессионально проструктурировал Саша и повернулся к Райскому за разъяснениями.
- Это что, секс-машина? – я пригляделся к наклейке на стальной крышке лючка, где была изображена симпатичная блондинка, завернутая, будто в золотую фольгу.
- В некотором роде, - Райский захихикал, потирая руки. Потирая ручки. Потирая ручонки. Всё потирая и потирая свои пухлые ладошки. До тех пор, пока и мы не усмотрели в этом особый знак и не насторожились.
- Этот шкаф печатает деньги? – я заглянул в застеклённое оконце.
- Этот шкаф выделяет наркотик!  - Абалаков направился к Райскому с тем, чтобы в следующую секунду придушить его, как питон кролика.
- Наркотик, это грубая, косная подделка счастья, - Борис отпрянул на к кустам, и оттуда быстро затараторил:
- наркотик воздействует на химию тела с тем, чтобы в мозгу произошла реакция и выделилось некоторое количество … э-э-э … эйфории, иными словами провоцирует кратковременный отрыв от реальности. Этот сжигатель, а точнее преобразователь мусора вырабатывает чистое блаженство. Ну, скажем то, что получает человек вкушая пищу, а так же в момент близости с … с представителем противоположного пола. А так же в любой миг исполнения желания тоже ... что характерен … э-э …. Короче, это эксклюзивная разработка, спецзаказ. На Церере был создан единственный экземпляр. Опытный, если можно так выразиться, образец.

Саша закрыл глаза и потянул ноздрями запах озона, едва улавливаемый в утреннем воздухе нашей развеселой планетки. Я прочистил нос и тоже принюхался.
Похоже, Райского это забеспокоило.
Он подошел поближе к аппарату и заглянул в торчащий сбоку прибор со стрелкой.
- Все в порядке, - бодро объявил он. - Никакой утечки. Все под контролем. Блаженство - есть конечный продукт. Ради блаженства, собственно все и затевалось, - Райский повернул рычажок. Из едва заметной щели вылез простой бумажный пакетик. Райский распечатал его и высыпал на ладонь несколько мелких белых шариков. – Концентрат, -пояснил он, и вынул из кармана пузырек, на треть наполненный такими же шариками, отвинтил пробку и аккуратно пересыпал шарики с ладони в бутылочку.
-  Значит, в наших услугах вы больше не нуждаетесь?  Мусора на этой планете хватает.
- Ну что вы, что вы! Клиенты очень довольны. Вы помогаете им чувствовать себя окруженными, так сказать, креативным вниманием. А это,  - Райский встряхнул пилюли, - так, пищевая добавка, – он захихикал.  - Вы нужны им, мальчики!
- с пальчики! - Абалаков протянул руку и вырвал пузырек. Высыпал на ладонь один шарик.
- Вы что! Что вы делаете! Это же концентрат! Одной пилюли в пять миллиграмм хватит на то, чтобы …
- ну, и что со мной будет?
- это нужно развести примерно один к ста тысячам.
- В воде?
- Да нет же.
- На спирту?
- Ну что вы!
- И как же это попадает сюда? – Саша Абалаков постучал себя по голове.
- Через катарсис.
- Это что, по-вашему, орган такой что ли?
- А, что, орган! Катарсис – это высшее, самое чистое наслаждение.  То, что вы у меня умыкнули – концентрат. Катарсис мы испытываем источая слезы, блаженно вдыхая воздух, в котором только что бушевала трагедия, кипели страсти. Мы испытываем освобождение от всего того, что так терзало и мучило нас. Так устроена человеческая природа. Короче, эта пилюля растворяется в слезах пережитой трагедии.
- Слушай, пошел ты! Со своими мерзкими луковыми пилюльками.
- Я выразился фигурально, - Райский улыбался ласково и умильно, как будто Саша был ребенком, выговорившим своё первое понятное уху слово.
– Фи-гу-ра  ре-чи! О реальных слезах нет и ре-чи!
- Слушай, что ты нас паришь! Ну купил мусоросжигатель, ну и жги на здоровье своё говно.
- Райский, вы должны ответить нам на ряд вопросов.
- С удовольствием. С превеликим преудовольствием. Но только не в эту минуту.
- А в какую?
- В специальную минуту и даже час, отведенный на вопросы и ответы. Я отвечу на все ваши и даже не только ваши вопросы. Я теперь буду доступен, так сказать, всенародно. Это будет пресс-конференция и состоится она ровно через три дня в аквапарке.

Райский осторожно забрал у Абалакова его пилюлю и пузырек, прыгнул в свой электромобильчик и был таков.
***
Она была одной из тех, кто прилетел среди первых «поселенцев».
Одна, без спутника, что, впрочем, не редкость.
Мы познакомились на берегу недавно обустроенной речки, которая была в то время больше похожа на канаву, потому что её только что выкопали,
и в ландшафт она ещё не утрамбовалась.
В белой кофточке и голубых брючках она сидела на зеленой травке и казалась прелестным видением.
В тот день Саша, буйствовал. Гневными словами, как  фугасами, он громил все вокруг не оставляя камня на камне. Больше всего доставалось, как всегда, Райскому. Впрочем, мы шли из заведения, где подавалась местная водка, прозываемая аборигенами «секретная роса»,
в крошечных графинчиках.
Сколько мы пропустили этих графинчиков – не счесть. Они были совсем крошечными, местные обычаи не позволяли к алкоголю относится как к напитку.
Из графинчика брызгали на насекомых, которых они употребляли в пищу, чтобы те, захмелев, не выделяли яд.
Два подвыпивших гуляки, мы приставали к зеленохвостым аборигенкам. Но они, со смехом разбегались, прячась в изумрудной траве. Мы были
в некотором роде знаменитостями среди местного населения. Два больших белых человека,  которые прилетели на их планету первыми. Их отношение к нам было уважительно-ироничным. Вот и сейчас, не позволяя приблизиться к себе, девушки-ящерки бросали в нас цветки, которыми они украшали свои пышные зеленые кудри и сразу же отбегали на приличное расстояние.

Устав гоняться за ящерками, мы повалились на траву.  Изучая медленное истечение воды в реке, я вдруг заметил белую кофточку в сотне шагов от нас.
И указал на неё Саше. Он поднял голову. В глазах его сон бродил стадами. К щеке пристала травинка.
- Позови её сюда, - молвил он и, поймав в фокус девушку-кофточку, чмокнул губами,
- у ты, моя сладкая,  - после чего сразу же уснул.
И я к нему присоединился.
Солнце село. Сразу стало сыро. Борясь с легким ознобом, я привстал. И вновь увидел её – девушку в белой кофточке.  В той же позе она сидела на берегу и была похожа на сестрицу Аленушку, у которой братец Иванушка утоп на водопое.
- Саша, глянь, какая картина. Кажется, она вся дрожит.
Абалаков вынул себя из сна.
- Кажется, и я задубел.
И мы вынули по маленькому графинчику, и мы согрелись. И стали добрее. И стали любить ближнего как самого себя. И чтобы ближнее стало ещё ближе, мы поднялись с места и побрели к девушке. Белая кофточка не убежала, не исчезла в траве, не стала даже бросать в нас цветками. Она мелко сотрясалась.
Она выглядела несчастной, потерявшей веру в спасение.
И мы, два больших белых человека, были её спасением.
Она этого не знала, и когда мы по-отечески спросили её о её несчастье, она затряслась еще сильнее.
- Я выхожу замуж, - прошептала она едва слышно.
- И что с того? Не за людоеда же? - спросил Саша, хмурясь.
- За … еще не знаю …, - задрожала она так, что мы обняли её за плечи и предложили испить из наших графинчиков. Мы были так добры, что подняли её и повели к себе в бунгало, чтобы обогреть и приласкать.
Но по дороге зашли в заведение и взяли еще немного графинчиков.
Потом мы её потеряли. Уже сидя на своих раскладушках в «бунгале», мы обнаружили пропажу.
И заспорили промеж себя: а была ли девушка?

А спустя месяц, я обнаружил её в кабинете Райского, куда зашел по какому-то делу. Райский представил меня ей:
- Раиса, - сказал он, - знакомься, это Фемистокл.
Это Раиса. Моя жена.
- Мы знакомы, - прошептала Раиса. И задрожала. На ней была та же белая кофточка и те же голубые брючки.
- Я отлучусь на пару минут, Раечка, поддержи разговор с нашим э… специалистом, - Райский вышел.
Мы остались с Раисой наедине.
И я увидел, кого мы тогда потеряли. Голубые глаза её были такой огромности и кротости, что казалось, разговор с ней возможен только при помощи облаков проплывающих в бездне неба и параллельно – тенью,
в её глазах-озерах.

- Ты что, - спросил я наконец, - значит ты - за Райского?
- Да, я замуж вышла.
- Замужество!  Поразительно. Я тогда думал - шутишь. Впрочем,  замужество - отличная вещь. И слово какое, заешь, как орден: «за мужество»! Поздравляю!
- Спасибо, поздравлять, никогда не поздно.
- Значит, теперь тебе знакома эта ПРЕКРАСНАЯ страна, вся в долинах и холмах?
- Я не совсем поняла, про какие холмы идет речь ... но, видимо, тебе знакома, раз ты говоришь об этом в таком ключе.
-  Эта же цитата из романа! Холмы зеленые. там еще про долины райские … и  вообще, Голубые Глаза, замужество многому к чему обязывает. Например, фамилия. Вот ты Раиса, Рая. Значит, ты теперь стала Рая Райская из планеты по имени Рай.
Каждому индейцу ясно, что это значит. Это значит, что …
- Я романы не читаю. Думаю, будет правильно сказать, что я вообще не читаю.
- Я, собственно, тоже. Больше пишу. Так, к слову вспомнилось. Ну а это … как?
- Что ты хочешь спросить?
- Знаешь, когда я женился в первый раз в 19 лет, больше всего меня угнетало исполнение
супружеского долга.
- А, ты про это …
- Хотя, вроде, ради этого все и затевалось ... я выстраивал себе такую цепочку:  вот когда это наконец закончится, я закурю сигарету, сделаю кофе и поставлю любимую пластинку, и станет мне хорошо. Так удавалось обмануть организм на какое-то время,
а за неделю до свадьбы мне ужасно расхотелось жениться, но я взял себя в руки и подумал:  женюсь, стану несчастным и у меня будут получаться хорошие стихи.
- Не беспокойся за меня. – Голубые Глаза улыбалась.
В её глазах плыли овечки-облака. И мне показалось, что мы знакомы уже так много лет, что говорить об этом неприлично.
***
На пресс-конференции Райский восседал в кресле, похожим на парикмахерское.
В холле аквапарка, где вольно разгуливали сквозняки. Среди весело шелестящих березок в кадках.
Райский ответил на все вопросы.
Всех, кто собрался в зале по этому случаю.
И с беспечным видом удалился. На этот раз его сопровождали Голубые Глаза.
Все сидели тихо.  Как под наркозом. Было странно. Райский был разоблачен. Он был страшной фигурой, монстром. Он был откровенен и циничен. Зловещ.
Он не скрыл ничего.
Только все, кто сидел в зале не вскочили, не разорвали его на куски, не истолкли останки и не развеяли их по ветру. Все сидели тихо и так же тихо плакали.
И сотрясались их плечи. И по лицам их текли слезы.
И светились глаза их необъяснимым счастьем.
И были глаза их бездонны и свет их глаз был чист,
и свет этот был КАТАРСИС, и все поняли, что они гибнут, что все как один они погибнут неминуемо – так устроена планета по имени Рай, так устроил ее начальник, начальник планеты по имени рай.
И от этого страх сковал людей, и страх этот сменился тихим блаженством, ровно так, как утренняя заря сменяет ночь, с её кошмаром.
Неизъяснимо-блаженный покой разлился в холле аквапарка.
И все разошлись, славя друг друга, себя, Райского и весь этот рай.
По территории сновали грузовички- мусоровозы.


Мусор – это пустая кожура удовольствия.
Мир превращается в мусор.
Мир – это мусор наоборот.
Что же было вначале?
Удовольствие?

Чары понемногу отходили. Абалаков сидел в одних трусах в своей любимой позе на раскладушке – колени на высоте плеч.
Лицо его освещалось огонём из печи.
В печке горели рукописи – он не признавал  никакой электроники, писал сценарии только от руки и на бумаге. Стопки исписанных листов формата А-4 понемногу исчезали в огне.
Эта мирная картина напомнила мне наш первый с ним вечер в этой школе, наспех переделанной в гостиницу.
Рукописи прекрасно горят и дают достаточно тепла, чтобы избавиться от лишней одежды.
И от лишних слов.

У меня все-таки оставалось ощущение легкой эйфории – мы угнали у Райского жену, и теперь мы вместе с Голубыми Глазами стояли на пороге хижины и глядели в черноту райской ночи.  Слабо светились паутинки космических лифтов, по которым ползли серебристые пузырьки кабинок. Некоторые вверх – порожняком, некоторые вниз – с пассажирами. Саша шевелил палкой огонь у нас за спиной.

Голубые Глаза явились сами. Продрогшая, в белой кофточке, в тот самый момент, когда я и Саша сидели на одной раскладушке и рыдали друг у друга на плече счастливыми слезами идиотов, а огонь дожирал первые 10 Сашиных  сюжетов.
Она вошла и тихо села с нами. Мы говорили обо всем, смеялись и шутили. Так легко нам было втроем.
Мы знали истину, и она нас не пугала. Наоборот. Неотвратимость истины делала нас дружней, мудрей и легкомысленней. Псевдо рай через совсем небольшое время станет настоящим адом. И кабинки, снующие по серебряным нитям вниз и вверх в ночном небе – верное тому подтверждение.
- Их надо перерезать, - Саша щурился от дыма,  – эти тросы. Райского скрутить и живьем засунуть в его гавеную райскую машину.
- Мальчики, - мы почему-то вздрогнули от её тихого голоса. – Мальчики, я его убила.
- Что? – отозвался Саша первым. – Кого ты убила?
- Мужа.
- Райского?!!
- Бориса. Я дала ему три шарика вот этого, - Голубые Глаза показала пузырек с пилюлями.
- Как?!!
- Как дают лекарство собакам: закатывают в фарш.
- Ты дала ему фарш?
- Нет, - лицо Голубых Глаз было серьезным, – я слепила шоколадку. Он их очень любит. Какао, масло, истолкла печенье, немного молока, все перемешать. Я часто сама делаю шоколад.
- И он проглотил … пилюлю?
- Он съел весь шоколад. И в нем три зернышка.
- Ты шутишь?
- Потом я вышла из дома. Я не знала куда мне идти. Долго  ходила вокруг дома. Кругом счастливые люди. Праздник как будто. Потом я пришла к вам. Я знала, что вы меня не прогоните.
- Откуда ты узнала про пилюли?
- Боря сам мне рассказал, что одного зернышка хватит, чтобы сто тысяч человек стали счастливыми. Но одного человека оно убъет.
- И ты перестраховалась, дала ему тройную дозу?
- Нет, я положила по зернышку в каждую шоколадную конфету. А он съел все три.
- А что Райский? Отбросил коньки?
- Что ты говоришь, я не поняла?
- Дуба врезал?
- Умер? Да, кажется, он умер.
- Кажется? То есть, он выжил? Корчится там от счастья?
- Нет, он просто заснул. Наверное, он умер.
- Слушай, дурочка. Он просто заснул и все. Пилюли не действуют, пока человек не заплачет, ты что, не поняла ничего? А Райский не заплачет, хоть ты тут … что хочешь делай. Он такой, сука, оптимист. Иди домой.
Уже поздно. Иди. Мы тут еще подумаем.

Саша вытолкал её за плечи и запер дверь. Ушли Голубые Глаза. Мне стало невыразимо тошно. До слез. Я сказал:
- Чепуха это все с пилюлями. От счастья еще никто не подыхал.
- Да, счастья много не бывает, - высказался сказал сквозь зубы Абалаков, и беззвучно заплакал,  – а я не верю никому. Ни единой душе на этой планете. Ни ей, ни тебе. Ни, даже, ему. Одно я знаю: я выберусь отсюда, чего бы это мне не стоило. Мне никто не сможет помешать. Даже эти пилюли счастья.
- Выбирайся ради Бога. Только как? И куда? Если разобраться, везде одно и то же.
- Нет, не одно и то же. Я хочу быть самим собой. Здесь я – полный кретин. Здесь я – супергавно. Что я тут делаю?
- Я все равно не могу понять – зачем он это делает.
- Зачем? Ты что, до сих пор не понял? – глаза Саши Абалакова налились слезами.
- Нет.
- Так слушай же. Райский создал Рай. Такой Рай, каким он, по его сраному мнению, должен быть. Сюда собираются все те, кто когда-то от кого-то слышал, что есть рай. Или прочитал. Или еще как.
-Христиане?
- Да нет, при чем тут христиане. Рай есть во всех вероучениях. Только по-разному называется. Ты понял теперь?
- И теперь не понял.
- Ну, мотылек летит на огонь. На свет он летит.
В рай он летит. В свой мотыльковый, светлый, развеселый такой. И счастлив он безмерно, что летит на свет, к счастью. Плачет, ему больно, горячо,
а он летит и плачет и он имеет это свое счастье - злосчастье. Рай. И зажаривается в огненном раю.
- Ну?
- Что ну? Про мотыльков ты тоже не понял?
- Да понял я про мотыльков. Не ори.
- Что же тебе тогда не ясно, дружище Фемистоклюс? Не надо лететь туда. Не рай - ад там!
- Да это ежику понятно, Саша. Все равно ты не понимаешь …
- Все я знаю, вся я понял! Я все знаю. Всё!!!
- Тогда скажи, зачем это надо Борису.
Саша задохнулся. Лоб его покрылся испариной. Он сел на раскладушку. Из глаз его вытекла слеза.
- Зачем это нужно Борису? Зачем? Затем что любит он нас так. Любит странною любовью.
И ты меня люби, брат Фемистокл. И я тебя люблю.
И этих всех,  - он кивнул на черное, без занавесок, окно – я тоже люблю. Но я все равно отсюда выберусь.
Саша плакал и повторял: «я все равно, все равно выберусь».
Звонко лопнула струна, и о поверхность планеты
с хлопком разбился серебристый шарик.



ЧАСТЬ III

«УМНИК ГОРА НЕ ИДЕТ»

    О чем переговаривались два земляных краба, встретившись на дорожке ведущей в преисподнюю?
    О чем молчали мы с Сашей, вцепившись в баранки своих изрядно потрепанных автомобилей? Да о чем угодно, только не о том, что в действительности нам предстояло.

    Желтый  легковой универсал неизвестной марки и тихоходный грузовичок на полторы тонны мы приобрели (или взяли во временное пользование?)
в местном гараже по сходной цене - 150 тысяч «денег».
    На самом деле в раю, как известно, денег быть не может, но местные жители для своих взаиморасчетов пользовались листочками серебристой фольги. Вероятнее всего они подбирали обертки от шоколадок. Подрезали и выдавливали знаки достоинства в форме новорожденной луны. Сто лун – значит на листике фольги был выдавлен узор из сотни полумесяцев.
Мы «копили деньги» целый месяц. Рылись по помойкам. Подстерегали грузовичок-мусоровоз непосредственно перед мусоросжигателем. Надеюсь, что наши фальшивки не нанесли удар экономике планеты. В конце концов, это был даже вклад в дело деньгопечатанья. Потому что мы оставили им в дар саму печатную машинку -  Сашину гордость. Он сочинил ее из остатков офисной техники, которую Райский выбросил на помойку.
После приобретения транспортных средств, у нас еще оставалась целая обувная коробка денег из фольги.
И они в последствии нам очень пригодилось.

Все началось, помню, с помойки у театра. Как-то вечером бродя без особой цели, я обнаружил весь арсенал оргтехники Райского, небрежно сваленный в углу хоздвора. Припоминая, что некоторые образцы этого антиквариата были еще вполне дееспособны, я заставил себя внимательнее приглядеться к куче мусора. И разглядел треснувший корпус @-факсового аппарата. Такие в старину использовались для посылки дорогих сердцу небольших предметов, к примеру букетика незабудок для любимой, находящейся за несколько миллионов световых лет.
    Угнав из оранжереи садовую тележку Зиновкена,
я погрузил на неё этого монстра, а заодно и портативную  галатрансферную станцию образца позапрошлого века, созданную, возможно главным электриком и по-совместительству изобретателем радио профессором  Поповым.

   Распахнув ногой дверь, я вкатил тележку в наше бунгало. И обнаружил на раскладушке храпящего молодожена. От грохота Саша проснулся. Он пробормотал несколько ласковых проклятий в мой адрес.

   Молодоженом он стал совсем недавно, а теперь почему-то ушел от своей местной жены, с которой прожил меньше недели. И вот его чемодан вместе с владельцем вернулись в наше холостяцкое бунгало. Кстати, я так и не добился вразумительного ответа на вопрос, почему же он расстался со своей Марусей (так он называл свою молодую жену – ящерку).
   На мой взгляд, они отлично подходили друг к другу. Я хорошо запомнил, как на вечере, посвященном годовщине «климатической реформы», (объявленного теперь общепланетным праздником), он танцевал с Машуткой, или Марусей на центральной площади, превращенной по этому случаю в огромный банкетный зал под открытым небом.
Ящерка положила свою изящную головку Саше на плечо и они медленно вальсировали среди тявкающих граммафончиков, старательно обходя их своими подошвами.
С Сашей что-то происходило, но что именно, я понять не мог. Над ними кружили птицы, названья которых я не знал. А что я вообще знаю?
   В тот вечер он сказал: «Она – сущий ангел».
Я же не сразу догадался, о ком идет речь, пока не посмотрел на Ящерку, которая плотно прижалась к Сашиной спине, обвив его руками. Они была практически одного с ним роста. Она перебросила свои легкие, пышные, с изумрудным отливом кудри Саше на голову. И он стоял, в парике из её волос, улыбаясь незнакомой мне улыбкой.

  И вскоре они поженились. По местным обычаям это значило, что он пришел к ее папе – нашему старому знакомому игуану с пучком вьющихся растений. «Папа» - игуан связал Сашины запястья лозой, смочил в горшке с водой остальные прутья и огрел ими «жениха» по спине этими розгами. После чего все родственники, сначала со стороны невесты, затем и со стороны жениха, должны подойти и повторить процедуру. Делалось это совершенно беззлобно.
Сам ритуал носил название «посвящение в дети».  Саша кряхтел после каждого удара и, согласно обычаю, кланялся, как бы благодаря за урок.
    Со стороны жениха был только я один. По этой причине я позволил себе целых три ритуальных удара. На что Саша тихо выругался, но все же отвесил три поклона и добавил сверх протокола что-то в роде: «ты ещё попляшешь, карась!» И все подхватили : «Как разь! Как разь!», воспринимая изобретенное Сашей ругательство как заверение в любви и дружбе.

    Однажды Саша пришел ко мне в гости с Марусей. Она уже знала порядочно слов и могла поддержать беседу не только помахиванием хвоста, но и разнообразными, вполне  членораздельными высказываниями, которым научил ее муж.
С порога она радостно приветствовала меня: «Привет, алкаш!» - и часто потом, иногда весьма к месту, вставляла в разговор замечания вроде: «вот придурки безголовые», или «полный мрак, сливай соляру», или «квакнем, и в тину!». Голосок у неё был звонкий, чистый, а произношение в точности повторяло Сашину интонацию.
Это было очень смешно. Саша с удовольствием ржал, всякий раз повторяя: «эх, Маруся, нам ли быть в печали!». Но тут же мрачнел. С ним вообще творилось что-то непонятное. Маруся гладила его по голове и прибавляла: «милый, не тереби свой скепсис». Временами она давала ему что-то съедобное из пакетика, приговаривая при этом: «на, жри, козел бородатый».
   Саша в самом деле отпустил бороду, усы и готовился пройти обряд инициации. По местным обычаям, мужем по-настоящему он станет лишь после прохождения этого таинственного обряда.

План побега оформился сам собой. Хотя назвать это планом было известной натяжкой.
Да и вряд ли можно сравнить с побегом. Выхода с этой планеты не было. Только вход.
Старик игуан по семейному поведал Саше о некой мифической горе, на которой неизвестные древние зодчие возвели железную башню.
Люди с неба были этими неизвестными строителями. Эту легенду Саша сначала пропустил мимо ушей.
Но однажды он сказал мне:
- Фемистоклюс, а ты знаешь, Башня из железа – это не что иное, как космический корабль инопланетян.
Я посмотрел на облагороженную бородой физиономию Абалакова и заметил ему:
- А ты-то кто? Посмотри на себя. Типичный инопланетянин!
Игнорируя мое тонкое, ироническое замечание, Саша продолжил:
- Это у них страшная тайна. Старик рассказал мне про башню на горе только потому, что ему поручено подготовить меня к инициации как будущего члена их племени. Подробности этой легенды я должен узнать сам во время обряда.
- ???
- Мне дадут выпить или съесть что-то галлюциногенное – я так понимаю смысл обряда – и мне откроется их тайное знание.
- И ты согласился?
- Разумеется.
- Саша, ради того, чтобы увидеть парочку бредовых видений, ты согласен рискнуть жизнью? Нажраться какой-то дряни? А ВДРУГ ОНА ПАЛЕНАЯ!

   Саша нервно шагал из угла в угол, от печки до двери и обратно, наступая на развязавшийся шнурок.
Я валялся на раскладушке и пытался прочитать инструкцию к старинному @-факсу, которую обнаружил приклеенной скотчем к донышку аппарата.
- Фемистокл, - Саша склонился надо мной как атлант над мышкой и, дотронувшись пальцем до моего лба, добился, чтобы я сфокусировал зрение на его напряженно бегающих зрачках, после чего он удовлетворенно разогнулся и снова заметался по комнате. - Надо понимать, какова в этом случае цена вопроса. Жизнь в данной ситуации, как ты понимаешь,  не великое счастье. «И живые будут завидовать мертвым», - процитировал Саша апокалипсис.
- Птицы перестанут петь, а звезды исчезнут с небосвода, - продолжил я по-памяти.
Возникла Великая Пауза.
В эту пустоту стали просачиваться кое-какие звуки. Среди них можно было различить резкие крики птиц неизвестной породы, населявших «райские кущи».
С очень большой натяжкой их можно отождествить с птичьим пением.
- Допустим, - ответил Саша на свою невысказанную, но вполне очевидную мысль, - допустим, что это может быть просто гора с выходом никелевой руды, или даже золота. Но для нас это один шанс из ста тысяч выбраться отсюда. И я намерен им воспользоваться.
- Серьезно? Ты в самом деле считаешь, что можно улететь на списанном, древнем звездолете, построенном неизвестно когда, неизвестно кем? Может у тебя есть к нему инструкция?
- Скоро будет. Я на это надеюсь. Они говорят, что мне откроется что-то очень для меня важное. А мне важно знать, где находится эта гора и как она устроена.

   Так и началась подготовка к побегу. Началась как раз с приобретения грузовичка, а потом и легковушки. Чтобы не вызывать подозрений, мы держали свой автопарк в местном гараже, где силами механика, молчаливого метиса, готовили его к дальней дороге.

        День инициации Саши Абалакова определился. Накануне старик игуан пришел в наше бунгало со своей дочерью – ящеркой.  Выяснилось, что ящерка Маруся должна была до этого торжественного дня проживать в отчем доме и вязать для будущего мужа одеяние из листьев довольно редкого дикорастущего растения. Именно это оказалось причиной Сашиного возвращения в наше холостяцкое жилище.
Зеленовласая выложила перед Сашей свое произведение. Он хотел примерить его, но Маруся запротестовала. «Завтра», - произнесла она довольно внятно. Обняла его и поцеловала. Старик игуан произнес речь на местном языке. И ящерка перевела. Завтра в полдень Саша должен быть готов к обряду.
И они повели его в поселок.
Я увязался следом.
В центре селения мы увидели шалаш из прутьев, покрытый теми же  загадочными, остро пахнущими, листьями. По очереди заглянули внутрь шалаша и увидели посередине циновку, сплетенную из листьев того же растения и чашу ...

Вечером я изложил Саше свой план. Он возник еще тогда, когда я наткнулся на свалку оргтехники.
План был блестящим. Я был уверен в нем и с оттенком плохо скрываемого превосходства в голосе,  как учитель двоечнику, раскрыл его суть. Перед бородатым человеком, которого в глубине сердца давно признал своим другом. Но внешне это проявлялось без душевных изъявлений и слезливых признаний.
- Таким образом, - заканчивал я научно-популярную лекцию, - один из нас, кто именно - пусть решит жребий – отправит своего S-двойника на Землю и попросит помощи.

Саша молчал. Я тоже снисходительно замолк, давая возможность переварить информацию человеку с умственными способностями, отличными от моих.
- Ты что, - он наконец заговорил, - хочешь, чтобы этому уроду кто-то на Земле поверил? Что ты собираешься отсылать? Какую именно часть себя?
- Лучшую, уверяю, тебя.
Саша ухмыльнулся. Это значило, что он не уверен, что лучшая моя часть это именно голова.
Но я продумал и этот момент.
S-факс действительно маловат, для того, чтобы отправить человека целиком. Это дремучий несовершенный экземпляр, предназначенный для того, чтобы переправить с одного края вселенной на другой всего лишь небольшую посылку. В камеру можно было запихнуть батон хлеба, или, допустим, небольшую зверюшку. Белочку, кошку, попугая …
Мой изворотливый ум нашел ответ и на этот вопрос.
Действительно, в камеру, после того, как я немного расширил ее, удалив кое-какие ненужные, на мой взгляд, мелочи, легко можно засунуть голову и даже ладонь, прижав её к щеке. Это я и продемонстрировал под бурное ржание Абалакова.
Пересылка части человека на Землю будет воспринята современным принимающим аппаратом как поврежденная, но сохранившая персональный код, трансляция. Автоматически будет произведена подмена отсутствующих фрагментов на стандартные.
То есть, посылаем только голову и, допустим, руку,
а на Земле появится та же голова, но с абстрактным,  стандартным телом. Естественно, что такое существо сразу же попадает в поле зрения контролирующих органов. Голова сделает официальное заявление, изложит проблему и попросит помощи. Одной головы для этого вполне достаточно.
Для уверенности, можно добавить и руку.
Лучше правую.
    Саша задумчиво изучал свое лицо при помощи карманного зеркальца.
Я прочитал в этом добрый знак. Саша, - обрадовался
я, – уже видит себя, точнее свою голову, на трибуне Конгресса Наций. И готовит соответствующее случаю выражение лица.
Чтобы не испортить достигнутого впечатления,
я понизил голос и проникновенно добавил
к сказанному:
- Тебе нет нужды пить эту, как бы сказать, дрянь.
Наше земное правительство снарядит экспедицию и наведет тут порядок в два счета. И вызволит нас отсюда.
- Глубоко копнул! – Саша взялся за бритву. Он укрепил зеркало на подоконнике и стал мазать бороду мылом, превращаясь в пенного Деда мороза. - Туши свет, сливай соляру! – добавил он, выскребая из пены половину своего несколько уже подзабытого портрета.

Уже месяц как мы жили без электричества. Сначала отсутствие тока в розетках раздражало, но впоследствии все притерпелись к этому новому обстоятедьству и даже перестали машинально щелкать выключателем, когда выходили из туалета.

Согласен, в моем дерзком проекте был один несущественный изъян. S-аппарат этой конструкции работал исключительно от розетки. А в розетке не имелось в данный момент электричества.
И теперь вряд ли когда-либо появится.

- Вот блин! Дай-ка водки! – Саша стер пену
с физиономии. По щеке, из крошечной ранки сочилась кровь. Смочив в водке кончик полотенца, он приложил его к щеке, останавливая кровь. – Вот что. Мы возьмем его с собой, этот S-аппарат. А пока надо сделать так, чтобы он работал от генератора. Есть же в машине генератор?
- Ну да. 12 вольт выдает.
- На войне все средства хороши. – Саша посмотрел на пузырек с водкой, понюхал. Закрыл крышкой.  – Завтра, а скорее всего послезавтра, я узнаю что это за Железная гора и с чем её едят. И тогда …

Что будет «и тогда» я, вероятнее всего, долго еще не узнаю. Ибо Александр умолк, как Шехеразада,  погрузившись в сосредоточенное молчание на своей раскладушке, перешедшее вскоре в увереннный храп.

***
    Грузовичок перестраивался в небольшой танкер. Собственно, он и нужен был для того, чтобы вести запас горючего для обеих машин.
    Проводив Сашу в поселок на обряд инициации,
я заглянул в гараж. От нечего делать.
И еще потому, что немного волновался за него -  моего бесстрашного товарища. Его, как жертвенного агнца, отделили от толпы провожающих и сочувствующих – от меня в данном случае -  и повели в шалаш. Я остался снаружи и сел на циновку, брошенную на … «землю».
Маруся, зная несколько слов и с успехом на них изъясняющаяся, составила мне компанию.
- Что с ним сейчас делают? – спросил я её. Жестами Маруся показала, что сейчас на Сашу одевают рубище из листьев цауапы (название травы я нашел в
N-циклопедии, там же я почерпнул, что растение обладает свойством вызывать сильнейшие галлюцинации, которые способствуют в некоторых племенах религиозному экстазу). Из шалаша вышли несколько ящериц, и они стали ритмично раскачиваться и издавать щелкающие звуки, напоминающие стук кастаньет. При этом они хихикали и переглядывались друг с другом.
- Что сейчас происходит там,  в шалаше? - спустя какое-то время снова задал я вопрос Марусе. Она показала, что Саша ест свежие листья цауапы. Показала на свой живот и произвела звук, очень похожий на громкое бурчание.
Я засмеялся. Маруся тоже захихикала.
И стала показывать, что у нее заболел живот, потом голова, потом горло, потом согнулась в три погибели и изобразила, что её рвет.
Тут я понял, зачем рядом с циновкой в шалаше стояла пустая чаша. Рвотный тазик. Вот так.
- Он не умрет? – встревожено спросил я девушку-ящерку. Она сделала жест, который можно истолковать двояко: «поздно хватился!» или же так:
«на все воля Аллаха!»

Через минуту я действительно услышал характерные звуки, доносящиеся из шалаша.  Поднялся и отправился на край поселка, где располагался гараж. Осматривать наши транспортные средства.
Желтый универсал приобретал новые свойства. Механик-метис переставлял его на другое шасси, большего размера, предназначенное для бездорожья.
Я попросил ключи от грузовичка, завел его и покатил. Куда? А так, никуда. Подальше.

Грузовичок был довольно тихоходным, но вполне достойно справлялся с подъёмами и спусками, а также был довольно устойчив при сильном боковом крене.
Вскоре я пересек несколько густо поросших высокой травой косогоров и, оставляя позади себя просеку, выехал на дорогу, ведущую к поселкам «дачников».

Здесь жили люди. Виллы тесно лепились друг к другу. Фасады сверкали стеклом. Но боковые и задние стены могли быть из чего угодно. Прутья, обмазанные глиной, кое-где фрагменты кирпичной кладки. Некоторые дома выглядели как маленькие дворцы, окруженные золоченой решеткой.  Однако людей почти не было видно. Оно и понятно.
Не затем стремятся в «рай», чтобы ютиться в этих, вполне заурядных домишках.
Проехав немного дальше, я нашел поляну среди рощ. Поляна была густо обитаема. Каждый квадратный метр. Похоже на какой-то суперпикник. И в то же время на театр под открытым небом. Или на митинг.
На возвышении посреди поляны стоял человек.
Он выкрикивал что-то, что тут же подхватывала толпа.
И повторяла, как заклинание. Затем на возвышение поднялся другой человек. Отсюда я смог разглядеть, что это была довольно полная женщина. Она тоже стала что-то выкрикивать. И толпа вторила ей.
У края поляны сбилась группка людей, скорее всего вновь прибывших. Они молча, без улыбки, наблюдали за действиями толпы. В их позах явственно проступала растерянность.
Навстречу бегом, с плаксивой улыбкой на сморщенном личике пупса, пробирался Борис Райский. Приобняв за плечи того, кто был одного с ним роста, Райский повел их к центру поляны.
Вскоре они уже были на возвышении.
Райский размахивал руками, кланялся.
Он представлял толпе новых членов братства. Окончания истории я не стал дожидаться. По широкой дуге обогнув поляну, я поехал вдоль небольшой речушки, то и дело рискуя опрокинуться в воду.

 В этот вечер Саша не вернулся в бунгало.
Не пришел он и на следующий день.
Я отправился в поселок. Хижина-шалаш была пуста. Постояв минут сорок в одиночестве, я отправился на поиски пропавшего товарища. Следы множества ног и хвостов привели меня к заросшему чем-то в роде гигантского камыша озерца. Посередине лежало бездыханное, как мне показалось, тело моего товарища. Рубище из растений цауапы плавало рядом. Голову Саши поддерживала связка пустых пластиковых бутылок из-под воды. Все племя собралось по топкому берегу озерца плотным  кольцом и продолжало ритмично щелкать. Оттолкнув тех, кто был ближе ко мне, я бросился в воду. Глаза Саши были открыты.
И это напугало меня сильнее всего.
- Саша, друг, не умирай, - что-то в этом роде я кричал, вытаскивая обездвиженное тело Абалакова на берег. Члены племени расступились и дали мне вынести его на берег.
Сами при этом не делая никаких движений.
Они продолжали щелкать,
и я понял, что скорее всего, они пребывают в глубоком трансе, не следя, собственно за реальностью.
Я стал давить, бить грудную клетку, - не помню,
но кажется, влепил, как положено, пару звонких пощечин. Голова Абалакова безвольно перекатывалась на исхудавшей шее.
- Сашка! Очнись! Не умирай, слышишь. Сейчас же оживи! – И я стал осыпать его страшными словами. Самыми грозными, какие знал. И то и дело бросался сокрушать его грудную клетку, словно стремясь переломать к свиньям собачим все ребра, достать сердце, оживить его своими руками, и снова вложить
в посинелое тело …
Саша сел.
- Я не умер, - произнес он глухо, - я притворялся. - И он закашлялся.
- Ну, ты гад, - только и мог выдавить я, задыхаясь и оттирая пот, заливавший глаза.
- Ну - гад. Дай же что-нибудь согреться.
На секунду у меня мелькнула мысль, что он требует выпивку, но я тут же понял нелепость этого предположения. Его трясло. Я скинул рубашку и набросил ему на плечи. Идти самостоятельно Саша
не мог. Я тащил его на себе к поселку. Потом затащил
в кабину грузовика и отвез в бунгало.
Сутки Саша проспал. Он не храпел, как прежде.
Ночью я по нескольку раз подходил к нему, чтобы удостовериться, точно ли он жив. Дыханье его было тихо и неровно.
Днем я разбудил его и дал испить куриного бульона. Настоящего, между прочим, куриного. Куриц мы стали разводить еще раньше, выписав с Земли контрабандой несушку и петушка.

Рассказ Саши был краток и притом весьма маловразумителен.
Да его, собственно, трудно назвать рассказом.
Маруся приходила каждый день. Она с интересом наблюдала за моими  попытками поставить больного на ноги. Однажды она принесла пучок сушеной травы и жестами показала, что её надо бросить в бульон.
- Ну, уж, нет! Хватит экспериментов, - наорал я на неё. Но, будто и не слыша моего гневного окрика, Маруся снова показала, как траву следует растереть и бросить
в кипящий куриный бульон.
Саша приподнял главу и мутно оглядел нас.
Издав радостное восклицание, она бросилась к мужу. Саша слабой рукой провел по ее волосам.
И пробормотал, адресуясь ко мне:
- Сделай, как она говорит.
- Ни за что! Хочешь окончательно сдохнуть?
- Не сдохну. Раз до сих пор жив. Сыпь!
Делать нечего. Я попробовал разжевать травинку. Горчило. И напомнило какую-то пряность.
Я поломал несколько веточек и кинул в суп.
Однако Маруся запротестовала и на этот раз. Пришлось раскрошить и всыпать весь пучок.
- Испортил такой бульончик. На, жри!
Саша съел насколько ложек – кормила его Маруся как малого ребенка. Потом он сел. Взял миску и в несколько взмахов ложки опустошил её.
Потребовал добавки.
Маруся радостно верещала. Саша встал. Прошелся по бунгало.
- Как машины,– был требовательный вопрос, - готовы?
- Дня через два будут готовы.
Саша запротестовал.
- Завтра! Мы отправляемся к Железной горе завтра.
На третий день. А на одиннадцатый день мы будем у цели. Это решено.
Я  не стал возражать и отправился в гараж.

***
- Может, расскажешь, что ты ТАМ увидел?
- Да ничего. Нет ТАМ ничего особенного. Я просто побывал в своем будущем. Ровно на одиннадцать дней вперед. Но, главное, я был в прошлом. Я, оказывается, помню все. Можешь себе представить? Даже то, что я считал окончательно забытым, то есть … -  он стал подбирать слова, - то есть то, что мне не хочется вспоминать …, даже не так: то, что было грешно, даже не зло, а … ошибка, даже не ошибка, а несовершение чего-то, что надо было совершить, - Саша посмотрел на меня, - ну ты понимаешь?
- Нет, если честно.
- Ну да. Короче говоря, я видел себя вот с таких лет … и даже еще раньше … . Я думал, что я хороший, иногда просто замечательный человек… Ну хотя бы просто не злой. Понимаешь? Вот теперь слушай: это не так! Это мне так хочется, хочется себе казаться, что я хороший, честный парень, а на самом деле, это только мне так кажется, что я кажусь себе хорошим, ты понял? Монтаж моих сохраненных воспоминаний склеивается в такую ленту, где я – хороший, где вся моя жизнь – это моя биография, в которой я, как мне казалось, прекрасно разобрался и что я все про себя знаю.
А на самом деле, это только склеено так.
А можно и по другому. И получится другой фильм. Другой будет человек с таким же именем и фамилией. А как много не вошло в эту ленту! Как много в корзине! А мы думаем, корзина пуста. Так нет же. Там такая же лента, только совсем про другого тебя. И даже более того. Это та же самая лента. И ничего оттуда не выброшено. Просто
эти куски проскакивают с такой скоростью, что ничего не успеваешь заметить. А смотришь то, что тебе нравится.
Саша устало посмотрел в окно.
- Я знаю теперь, как туда ехать. И только. Будто я уже побывал там. Но тайна мне не открылась. И ОНИ это знают. Может, теперь ты попробуешь? – Абалаков криво ухмыльнулся, и тут же прибавил, - шутка!  -  И совсем уже другим тоном: - Трос надо взять. Машины будут застревать.
 
   







   На завтра мы тронулись в путь. Это произошло на рассвете. Маленький караван, состоящий из грузовичка, наполненного баками с горючим, и желтой легковушки, одетой на непомерно большие колеса и от того похожей на месячного щенка.
Саша с Ящеркой сели в легковушку. Я пристроился за баранку грузовичка. И первое время, пока дорога была относительно ровной, я с трудом поспевал за более резвым желтым автомобильчиком.
Так мы миновали поселки, объехали кругом столицу планеты с аквапарком вместо кремля, и углубились
в восточные области. Повсюду были заметны следы нашей ландшафтной деятельности. Мы наблюдали
с изнанки то, что издали казалось лесом или горами. Вблизи это больше напоминало декорации для фильма. Чтобы не быть случайно обнаруженными, мы старались проскочить эти места поскорей. Грузовичок рычал и подвывал на подъёмах. Я боялся упустить из виду своего поводыря.
Саша уверенно направлял машину в сторону непроходимой с виду чащи. Но, приблизившись вплотную, открывалась не приметная до той поры просека или пролом в скале, в который с трудом протискивался наш маленький караван.
Так, обдирая борта сучьями и острыми выступами камней, к вечеру мы добрались до подножия скалистого плато.

Не было сил выбирать место для ночлега.
Сзади  чернел лес. Мы его не видели. Мы чувствовали его непроницаемость, как  ломоту в спине. Спереди была вода – то ли речка с болотистыми берегами, то ли болотце, похожее на речку. Ничего общего с земным пейзажем, ничего общего с теми уютными  мыслями, которые подобный пейзаж на Земле рождал бы в головах и сердцах двух немолодых мужчин и одной юной красавицы неземного происхождения.
Мысли путались. Головы гудели, словно в них еще продолжали работать поршни моторов наших машин.
Насобирали коряг, разожгли костер. Теперь между нами и этой, так и не присвоенной нами планетой, взметнулся огонь, лёгкими искрами возносясь к звездам.
Наши припасы были скудны. Но, воображая пир,
мы радовались парочке запеченных в углях земляных крабов. День пути к свободе заканчивался в целом благополучно. Никто нас не преследовал. Путь, который мы проделали одним махом, утверждал в мысли, что он верен и приведет к задуманной цели. Даже если цель была эфемерной и не имела четких очертаний, разве что в Сашиной голове в виде наркотического бреда, навеянного  жгучим соком цауапы.

  Дважды мы натыкались на селения  «курортников». Это были неблагополучные, запущенные поселения. Население ютилось в полуразвалившихся лачугах.
Без продовольствия и каких-либо признаков обслуживания. Единственно чем, по всей видимости, их снабжали регулярно, были шарики «счастья».
Одичавшие «дачники» бросались на наши машины, прыгали на капот, и только чудо спасло нас и их от беды.
И оказалось, что и это чудо было предусмотрено Сашей. Он запасся  баллончиком слезоточивого газа. Где он его взял?
Еще прежде, перед выездом, Саша проследил, чтобы все щели в кабинах обеих машин были плотно заделаны. Вентиляционные ходы были заткнуты тряпьем, смоченном в машинном масле. Свои действия он объяснил лаконично: от комаров. А их, между прочим, на P-Se не было отродясь.
«Дачники» окружили нас плотной толпой. Выбраться не представлялось возможным. Не давить же их,
в самом деле! Саша, высунувшись из верхнего люка, крикнул мне, чтобы я закрыл окно кабины. И я увидел
в его руке баллончик. Я стал о чем-то догадываться.
Он нырнул вглубь машины, выставив сверху руку
с баллончиком. Маруся обернула его руку шерстяным свитером и прикрыла люк так, чтобы щель была только для руки, подоткнув свитером щель.
Саша пустил струю в воздух. Подождал и пустил вторую струю в противоположную сторону и тут же быстро захлопнул люк.
Прошла минута. «Дачники» бродили по улицам поселка, натыкаясь друг на друга, на стены лачуг, на наши машины. От нестерпимой рези в глазах многие катались по земле.
Эффект «катарсиса» без промедления вступил в силу.
Толпу «потащило». Плача и хохоча одновременно, они разбрелись по поселку. Еще через пять минут путь был свободен. Осторожно объехав тех, кто лежал на земле, размазывая грязь и слезы по счастливым лицам (как актеры грим после триумфального спектакля),
мы покинули поселок.
Второй такой поселок был в нескольких минутах езды от первого.
Имея опыт, мы заранее задраили окна и, не прекращая движения, повторили фокус со слезоточивым газом.

Сидя у костра, мы старались не вспоминать события минувшего дня, но они, как кадры из фильма ужасов, стояли у каждого перед глазами. Где–то по краям зрения, в запекшихся чернотой сгустках зарослей, в искрах от лопающейся головешки, в сполохах красного жара в тлеющих угольях.

- Знаешь, откуда этот баллончик с газом? -  спросил Саша, палочкой выкатывая из костра запеченного земляного краба, осторожно разломил пополам и, протянув мне одну половинку, сам себе ответил:
- у Райки конфисковал. Она же собралась Райского им потравить. Представляешь? - Саша подул на свою половинку. - Может зря отнял?  - он откусил кусочек и, с полным ртом, добавил: – Вот я и подумал: ну убьет она его. Что изменится? - кинул в рот (вдогонку) щепотку соли, причмокнул и заключил: - Колесико крутится, и ничем его уже не остановишь!
- Не исключено, что он бессмертен, - вставил я своё замечание. Краб так напоминал по вкусу печеную в золе картошку, что зловещие видения понемногу отступили, дав место некоторому легкомыслию.
- В самом деле, - усмехнулся Саша. И спросил у ящерки: - ты тоже так думаешь,  а, Маруся? – Саша выкатил из углей еще одного краба, разломил, посыпал солью.
- Вы придурки и алкаши, а он – царь. Царя нельзя убивать. Он не умирает,  -  раздался звонкий Марусин голосок.
- С поправкой на лексику, ответ в целом принят, - произнес Саша и положил в ротик своей красавице – ящерке половинку печеного краба.
Как верная боевая подруга, Маруся постелила нам всем циновки и набросала сверху одеял.

    Звезды кололи глаза даже сквозь закрытые веки и мешали уснуть. Или мешали мысли? Мысли жалили мозг изнутри. Под утро, окоченев, я перебрался в кабину грузовика. И тут, вдыхая аромат нежных испарений машиного масла, только тут я и смог заснуть. И сразу же, как показалось без всякой паузы, луч рассветного солнца со снайперской точностью влепился в моё сомкнутое веко, окрасив нежно алым «райскую» пустоту сновидения.

    Весь следующий день мы штурмовали плато.
И когда нам это удалось с помощью шелкового космического троса, мы увидели в центре плато гору. Вершина её отливала в закатных лучах тусклым металлом. Это была она, «Железная» гора,  или неведомый звездолет, по фантазии Саши Абалакова.
С тем мы и расположились на второй ночлег между двух, уже изрядно потрепанных авто.

    На следующее утро выяснилось, что легковушка дальше не пойдет. Едва приметное масляное пятно, темнеющее на грунте, показало причину, из-за которой она вышла из строя: у нее был прибит маслопровод.
   Перебросив вещи в кузов грузовичка, откуда предварительно были выброшены пустые баки из-под горючего, втроем мы втиснулись в кабину и медленно тронулись.
   Гора, как казалось, не приближалась, а только отдалялась от нас. Прошел не один час. Преодолев ещё сотню километров, мы будто кружились на месте.
Покинутый нами край плато давно стал линией горизонта и этот оптический фокус со стоящей на месте горой был произведен, вероятнее всего разреженным, лишенным паров воздухом.
   Саша напряженно всматривался в одномерный, черно-белый, плоский, как будто подгоревший и вслед за тем подвергшийся глубокой заморозке пейзаж, который зло хрустел под колесами грузовика.
Может, он боялся преследований? Может он чего-то знал, о чем не хотел или не мог сказать? Может, он внезапно потерял дар речи?
Колеса шуршали по камешкам. Абалаков молчал.
Хоть бы ругался. Что ли …

    Ящерка внезапно пошевелилась и сказала: «Умник гора не пойдет».
Я даже бросил педаль от неожиданности. Все-таки, удивительно способный народ!
Вчера Саша случайно обронил эту фразу, когда мы штурмовали крутой подъем на плато, втягивая лебедкой желтый универсал. И Маруся запомнила.
Саша заржал, будто кто-то включил его кнопкой. Ящерка Маруся тоже засмеялась.
И продолжила: «Гора не ходит Магомет. Магомет ходит гора».
Тут уж и я не выдержал.
    Маруся сидела, стиснутая нами с боков. Временами мы даже забывали о ней. Вспоминали только, когда ветер раздувал её волосы по кабине. Заметив это, Маруся подвязала пышные кудри шнурком. Их племя, практически, не знало одежды. Когда было холодно, они ходили, завернувшись в одеяло. Но Маруся была модницей. На тело, отливающее изумрудом, она натягивала Сашины вещи в самом нелепом сочетании.
И всегда  получалось нечто очень смелое. Иногда Саша ворчал, заметив свою рубашку в красный горошек и с дыркой для хвоста на Марусиных бедрах в качестве юбки миди.

   Каменистое плато, лишенное растительности, не представляло серьезного препятствия для нашего грузовичка. Поэтому дорогу, почти ничем не примечательную среди прочего пейзажа, я заметил и оценил не сразу. Просто стало легче двигаться именно по этой траектории, пусть не всегда прямолинейной.
- Саша, а ведь мы попали на шоссе, - заметил я. Маруся немедленно отозвалась: «Шла Саша по шоссе и сосала сушку». В ее исполнении это звучало примерно как: «сла шаша по соше и шосала шушку».
 
Шоссе, не шоссе, но кто-то здесь то ли ходил строем в две шеренги, то ли ездил в каретах на носорогах.
Была отчетливо заметна древняя колея как от колес римских колесниц на аппиевой дороге.  Кто они, эти
P-S-е-шние римляне и греки?
Маруся сказала: «вон там!» и показала рукой.
Впереди, согласно ее указанию, выросло приземистое строение, смахивающее издали на большой валун.
Мы приблизились к группе валунов, которая довольно неожиданно стала поселком. Ведь мы давно наблюдали ничем не примечательную россыпь больших камней на плато. За первым валуном потянулись другие дома-валуны, и вот мы уже катили по улице странного селения.

    Центр поселка занимал самый большой валун.
Как позже выяснилось, это был магазин. Он же сельсовет, изба-читальня, изба-курильня,
политический клуб и паб в одном огромном валуне.
Мы сделали остановку. Как водится на этой планете, вход был открыт – игуаны не знали дверей. Предприняв все меры предосторожности – то есть запустив Марусю первой – мы заглянули в «дом». Казалось, что внутренние помещения были высверлены, выскоблены внутри серо-зеленого камня.
   Наша ящерка что-то мяукнула неподвижно сидящими на циновках мужчинами-игуанами.
Они не ответили, но Марусю это не смутило.
Она оглянулась на Сашу, и Саша понял ее.
Он подошел к старшему игуану и протянул ему свою честную руку.
Старейшина пожал протянутую ему руку. Саша обошел по очереди всех и каждый, оживая на краткий миг, пожимал Сашину руку и снова каменел.
Затем наступила моя очередь.
Конечности мужчин-игуан были холодными и сухими на ощупь.
    Разместившись на циновках чуть поодаль,
мы решили перекусить. Маруся, взяв хрустящих «денег» из обувной коробки, скрылась в соседнем помещении. Саша посмотрел ей вослед, затем повернулся ко мне.
- Знаешь, как  странно все время жить с чувством де жа вю? Ведь я уже побывал здесь!
Затем он хмыкнул. – Ладно, забудем о грустном. Давай о бабах. Тебе нравится Маруся?
Я пожал плечами.
- Не смотри на меня так. Это значит, что ты думаешь, вот старый хрен решил жениться на молоденькой.
- С тобой скучно, Александр, - печально заметил я, - ты читаешь мысли и все-то знаешь наперёд.
- А вот и нет! Я совершенно не в курсе, что мы сейчас возьмем у этих аксакалов пузырь водки и нажремся с тобой в хлам.
- Квакнем – и в тину.
- А хоть бы и так. А закуску Маруся сейчас сочинит мировую. У этих горных ящеров есть традиция охотиться на диких уток.
И в съестной лавке у них полно дичи.
- Скажи Кассандра, как же далеко простираются твои познания будущего?
- На одиннадцать дней. Но я не хочу об этом говорить за не накрытым столом.
Я изобразил задумчивость. Саша хмыкнул.
- Давай подумаем вместе. Выходит, что половина из этих одиннадцати дней уже произошла. Так?
- Сегодня  шестой день, как ты очухался.
- Вот я и говорю, половина. Эти ребята, - Саша указал на неподвижно сидящих игуанов, - наш следующий этап. Они охраняют гору. Не знаю как, но они нас не пропустят, если мы с ними не договоримся.
- Скажи, Кассандра, на кой ляд мы сюда приволоклись! У меня было предложение объехать деревню стороной. К вечеру, уверяю тебя, мы были бы у цели.
Саша откинулся на циновку, свернутую валиком.
- Наша цель, друг Фемистокл, не известна даже нам
с тобой.
- Как же звездолет, или как его там? Отменяется?
- Нет, - ответил Саша дружелюбно, - не отменяется.
Но сегодня …
Маруся вернулась. У неё в руках был поднос
с дымящимися кусочками дичи и кувшином вина.
Саша помог ей: снял с подноса кувшин, открыл крышку и понюхал.
- А сегодня нам предстоит пьянка вот с этими мужиками, - Саша едва приметно кивнул в сторону игуанов. - Посмотрим, что принесет нам этот день,
и эта ночь. И ты должна нам в этом помочь, - обратился он к Марусе с самодельной рифмой.
  Ящерка кивнула, будто слышала всю речь своего мужа от начала и до конца.
Саша встал, подошел к аксакалам и пантомимой, понятной любому и на любой планете, пригласил
их за наш «стол».

    Ключ от горы. Вот, как выяснилось,
в чем была причина нашей задержки.
Не совсем понятно, как ключом можно открыть гору, но в этом вопросе можно довериться специалистам-провидцам. Кроме того, мы услышали от аксакалов более-менее связную легенду о происхождении Железной горы.

ЛАРЕЦ ПАНДОРЫ

    Некогда планету населяли рептилии многих видов. Все они были травоядными. Пищи на планете было в изобилии. Все жили в мире и никакое живое существо не посягало ради пропитания на жизнь другого.
Так продолжалось долго, так было бы и по сей день.
Но однажды с неба прилетели другие существа.
Они ходили на двух ногах. Они стали охотится на рептилий и поедали их. Они были разумны,
а ящерицы были не разумны. Разумное поедало неразумное. Пришельцы стали распространяться по планете.
Ящериц становилось все меньше, и скоро их стало совсем мало. Все рептилии, что остались, собрались
на совет.
На совет был приглашен один из двуногих, который сочувствовал рептилиям.
Было понятно, что на планете выживет сильнейший. Сила двуногих была в их разуме. К тому же они были теплокровными и быстро размножались. Ящерицы были обречены. Но тут слово взял двуногий. Разум, сказал он, это не преимущество, разум двуногих – это их наказание.
Разум гонит их с планеты на планету и всюду,
куда бы ни ступала их нога, воцаряется смерть и разрушение. Он, двуногий, против этого. И он очень хочет с помощью рептилий остановить победоносное
и разрушительное шествие разума.
Поэтому он предлагает союз.
Он готов украсть разум у двуногих  передать его рептилиям. Но, чтобы ящерицы сами не заразились
и не стали подобны разумным двуногим, разум следует надежно спрятать, и строго охранять. Самым надежным местом был звездный дом двуногих,
на котором они сюда прилетели.
    Совет рептилий одобрил план двуногого. Было решено денно и нощно охранять звездный дом, когда он спрячет в нем отнятый у остальных двуногих разум.
Двуногий отнял разум у своих собратьев. А сам, вместе с  отнятым разумом спрятался в звездном доме. Который плотной стеной окружили рептилии и близко не подпускали ни одно живое существо. Двуногие без разума стали слабы и беспомощны.
А ящерицы, что стерегли отнятый разум, постепенно сами становились разумными.
Некоторые из двуногих стали поедать друг друга. Некоторые стали травоядными. Однако в любом случае, они перестали представлять угрозу для жизни рептилий. И они вернулись к мирной жизни. Но за это время многое изменилось. Главным образом – сами рептилии. Они приспособились ходить на двух ногах. И они научились пользоваться разумом. Но в «разумных» пределах. Например, для охоты на диких уток. А разум двуногих существ по-прежнему заперт в самом надежном месте – в Звездном доме на Железной горе. Ключ от него они охраняют как зеницу ока.

- Ящик Пандоры, - вымолвил задумчиво Саша. - Эта гора охраняется и по сей день. И там сидит разум белого человека. Тебе интересно на него взглянуть? - спросил Саша меня.
- Мне своего хватает, - буркнул я.
- Правильно, ты можешь случайно выпустить его на свободу и – пиши пропало.
Саша разлил вино.
- Давай, за то, чтобы разум навсегда покинул эту планету. Вместе с нами! Нам-то он не страшен, мы и сами, как верно заметил мой коллега, с усами.
Мы выпили. Вино не веселило, оно … лишало разума.
- Во всяком случае, нас они не считают опасными для себя. И это уже внушает надежду.
Мы – умеренно разумные существа.
- И умерено пьющие.
- Алкаши, - подала голос Маруся.
Саша осмотрел её так, будто видит впервые.
– Маруся, -  произнес он со значением, но заплетающимся языком, - Маша! Машутка ты моя!
Он снова налил. Выпьем за мою Машу!
- Мне уже хватит. И тебе тоже.
- Нет, ты не так меня понял. Мы пьем, мы гуляем, выпиваем, до тех пор, пока не лишимся этого самого … разума … совсем! Понял?
- А на фига?
- А так надо! Иначе ключ не дадут.
- Ты-то откуда знаешь? Тогда приснилось, что ли?
- А хоть бы и приснилось! Тебе, например, чего снится? По ночам?
- Мне снится … снится: такой зеленый сад на горе, а в этом саду мы с тобой сидим, свесив ножки вниз. Сидим, улыбаемся, как два, я извиняюсь, придурка, и болтаем ножками.
- Вот видишь! А ты говорил!
- Что я говорил? Позволь, ничего ТАКОГО я не говорил.
- А кто обзывал меня Косой Сандрой?
- Александр … прости. Но мне будущее не снится, как некоторым … наркоманам.
- Не снится? А знаешь ли ты, умник, трезвенник, что это и есть наше будущее. Давай, за наше будущее!
- За будущее не пью.
- Тогда выпьем за … настоящее. За все настоящее!
Ты – настоящий?
- В этом нет и доли сомнения!
- А я?
- Ты – не просто настоящий. Ты действительный …. Тайный Советник.
- Согласен. А она - настоящая?
- Маруся?
- Маруся.
- Только чуть-чуть зеленая. А в целом и в частности – настоящая.
- За нас!
Переговоры с игуанами затянулись. Мы уговаривали отдать нам ключ, что бы мы могли войти в звездолет
и улететь на нем. Таким образом, опасность выпустить «разум» на волю навсегда исчезла бы с их планеты.
Аксакалы  кивали головами, но тайну ключа не выдавали.
Пытаясь банально споить их, Саша все подливал
и подливал в их кубки местного вина.
Произносил здравницы, просил Марусю переводить, чокался с каждым. Наконец старейшина поднялся со своего места и, пошатываясь, поманил нас за собой.
Мы потянулись вслед, думая, что вот, наконец, получим набор ключей от семи печатей.
 
   Холодный воздух горного плато слегка освежил голову. Игуан пошатываясь плелся вдоль домов-валунов, пока мы не достигли последнего валуна.  Старый игуан заполз в дом и втянул хвост.
Не дожидаясь приглашения, мы последовали за ним.
Неожиданно нам открылась довольно обширная пещера – видимо часть валуна ушла под землю.
Приглядевшись, я увидел в углу смутно черневший силуэт еще одного игуана.
Он сидел неподвижно и вначале я принял его за статую. К нему подошел наш знакомый старейшина и стал что-то шептать на их щелкающем языке.
Статуя пошевелилась. Я протер глаза. И увидел, что сидящий на циновке был даже не старым игуаном, как старейшина, он был ДРЕВНЕЙ РЕПТИЛИЕЙ, ящером -петикантропом, если так можно сказать о пресмыкающемся.

Клювообразный костяной нос свисал над ороговевшей нижней губой, придавая «лицу» ящера брезгливо-непроницаемое выражение.
Выслушав старейшину, древнейший качнул клювом и защелкал ответное слово. Маруся прошептала чуть слышно: «Я ничего не понимаю».

Старейшина обернулся к нам и доложил. В переводе Маруси это звучало примерно так:
«Древнейший житель планеты приветствует вас
в своем жилище и считает вас своими гостями»
- Передай, что мы очень рады. Что мы желаем ему железного здоровья и сто лет жизни.
Маруся стала было переводить, но запнулась: «сто лет, - тихо прошептала она, - это для него как один большой день. Я скажу – сто дней».
- Валяй, родная. Нам для него ничего не жалко!

Так непринужденно текла беседа, с легкостью преодолевая процедуру двойного перевода.
Древнейший оказался словоохотлив. Да и кувшин
с вином, который я не забыл в трактире, сослужил свою службу.

- Спроси теперь, где древнейший держит ключи
от железной горы. И что мы не смеем его дольше задерживать.
Древнейший надолго задумался. Голова его склонилась под тяжестью массивного черепашьего клюва. Мы даже забеспокоились, не умер ли он.
Саша подошел и слегка тронул его за плечо. Древнейший приоткрыл глаза и защелкал:
«Я знал, что придут другие двуногие и что они захотят попасть в звездный дом. Я знал, что один из них прошел инициацию и что он взял в жены девушку из племени, поклоняющемуся растению цауапа». Древнейший снова замер. Саша снова деликатно подтолкнул его. И даже поднес кубок с остатками вина. Древнейший от вина не отказался.
Через несколько минут он продолжил:
- Я стар, - вымолвил он. - Возможно, скоро умру. Нам нужен новый вождь. Ключ может получить только вождь. Тот, кто прошел инициацию – знает истину.
Кто знает истину – достоин стать вождем.
- Вот так неожиданный поворот, - озадаченно произнес Саша. – Как я понял - если я не прав, ты поправь меня, Фемистоклюс - то есть, поступило предложение по моему трудоустройству.
- Да, мой друг. Вместе с ключом тебе предлагается почетная должность вождя всея планеты. Такое и тебе не снилось!
- Представь, снилось. Но совсем, правда, не то. Вот что. Пожалуй … - Саша вздохнул, - я согласен. Переводи.
Я согласен. Но прежде я хочу осмотреть гору. Имеется в виду Железную гору. Осмотреть замки, проверить ключ. То, сё.
Тут я вздохнул с облегчением.

Древнейший защелкал ответ в темпе скорострельного пулемета – очень обрадовался старик, засиделся, видать, в вождях, захотелось на заслуженный отдых, внуков понянчить.

Маруся перевела:
« Не вопрос!»

На следующий день была назначена экспедиция к Железной горе.

На улицу были выгружены лишние баки с горючим.
На их место были водружены носилки с «древнейшим».
Остальные игуаны разместились в кузове нашего видавшего виды грузовика.
Мы продолжили путь к Горе, стараясь объезжать ухабы, чтобы не растрясти «древнейшего» и прочих старейшин.
Немного ломило виски то ли от высоты и разреженного воздуха, то ли от вчерашнего.
Саша сидел за рулем. Маруся, растерянная и, как казалось, подавленная, по-прежнему занимала место между нами.
Как ни странно, заколдованная гора приближалась.
И довольно скоро мы уже были у её подножья.

Вблизи  контуры горы выглядели не столь отчетливо, как это виделось на расстоянии.
Причина этого раскрылась, когда наша пешая экспедиция  (грузовик пришлось бросить, он не брал такой угол подъёма) подошла к горе вплотную.
Это было гигантское искусственное сооружение правильной конической формы. Ввысь уходили переплетения металлических ферм.
При нашем приближении туча из миллиона, или миллиарда птиц вдруг сорвались с места и взметнулись в небо. Плотной волной птицы кружили вокруг башни, то по спирали завинчиваясь в небо, то, внезапно рассыпались, и как черный снег, обрушивались вниз.
Шум из крыльев совершенно заглушил наши голоса. Конец света я представлял себе приблизительно так.
Скалистое основание башни было плотно завалено птичьим пометом и сплошь усеяно трупами этих странных птиц.

   Мы вошли в основание башни. Опоры отстояли одна от другой не меньше, как на сто метров. Посередине, на уже знакомом нам, почти невидимом тросе, раскачивалась кабинка лифта.
   Мы с Сашей переглянулись. Пользоваться лифтом, мы, кажется, умели.

В кабину поместились три игуана, включая древнейшего и старейшего, и нас трое.
Две клавиши. Одна со стрелкой вверх, другая со стрелкой вниз.
Прозрачные стенки кабины. Преображенный высотой пейзаж планеты.
И вот мы на самом верху, где на круглой решетчатой площадке стоял на космический корабль неизвестных нам двуногих.
   А в нем, как гласит предание, томится в заточении их мятежный «разум»
Древнейший снял с шеи предмет, который мы считали амулетом. С виду он напоминал наконечник бронзового  копья на серебряной цепочке. Древнейший осторожно сошел с носилок. Ветер чуть не сбил его с ног, но мы разом бросились его поддержать.
Древнейший отстранил нас и, опершись на старейшего, сделал несколько шагов к  загаженному птицами космическому аппарату.
На такой высоте башня заметно раскачивалась под порывам ветра.
Перекрикивая шум птиц, древнейший стал что-то выщелкивать клювом. Мы подошли ближе.
Маруся перевела. Древний ящер сказал, что он не видит причины откладывать передачу ключа и просил Сашу подтвердить свое желание стать верховным правителем планеты.
Саша кивнул.
Древнейший надел ему на шею амулет. Поклонился ему. За ним по очереди подошли двое остальных и тоже поклонились. И отошли в сторону. Маруся подошла и тоже поклонилась ему.
Я не был гражданином этой планеты. Я подошел и … ударил Верховного дружески по плечу. Он меня.
Древнейший со старейшим пошли к звездолету.
Мы потянулись за ними. Космический аппарат  стоял на прочных, слегка искривленных опорах над круглым отверстием в центре площадки.
Древнейший подошел к краю и мы не успели глазом моргнуть, как он уже летел вниз  серо-зеленым комочком …

Двое игуан и ящерка-Маруся стояли на коленях у самого края, провожая своего правителя в последний путь.

Вот так, без торжественных речей и стенаний.

Саша бросился к Марусе и оттащил её подальше от дыры. Он оглядел стенки аппарата в поисках отверстия, в которое вошел бы ключ. Отверстие было прямо над головой. Саша снял с шеи ключ-амулет, вставил в отверстие. Оглянувшись, мы увидели, как два игуана пятятся к лифту. Они махали руками, как бы предупреждая нас, чтобы мы этого ни в коем случае не делали.
Саша подождал, когда они скроются в лифте,
и повернул ключ.

Часть стены космического аппарата стала прозрачной.
Внутри зажегся свет, и мы увидели … Райского собственной персоной.
Держась за поручень, второй рукой он радостно приветствовал нас.
Из-под днища аппарата выдвинулась металлическая ступенька. Машинально мы стали на нее и медленно вознеслись внутрь корабля.

- Приветствую вас, мои дорогие. Как разумные люди, вы должны были здесь оказаться, в этом я не сомневался. Разрешите теперь предложить вам маленькую экскурсию.

Ошеломленные всем происшедшим и в особенности этой встречей, мы молча ходили за директором.
Он показал нам устройство корабля. Собственно, оно было не сложным. Кнопка вверх, кнопка вниз и карта вселенной. В любую точку можно ткнуть пальцем, подержать немножко, пока корабль сам вычислит курс и нажать на стрелочку.
- А  вот с этим, - Райский указал на контейнер из серебристого металла с массивными застежками, - будет посложнее.
- Вы что, хотите сказать, что все это правда? Насчет ящика Пандоры?
В ответ Райский захихикал: - Чистейшая правда, господа! Ах, как вы метафорически! Ценю. Что значит образованность, начитанность! И по этой самой причине, как вы понимаете, я не могу оставить вас здесь. И сам должен покинуть это уютное гнездышко – память, так сказать, предков. Да, позвольте вас поздравить, Александр! Теперь Верховный жрец этой планеты - вы! В каком-то смысле мы теперь на равных. И это, признаться, большая честь для меня.
Пожалуйте сюда, друзья. Это отделяемая капсула. За считанные минуты она доставит нас домой. Здесь скамеечки, располагайтесь. Только вот ключик вам придется с шеи-то снять. С этим шутить нельзя. Давайте-ка его мне. Так-то оно будет вернее и мне спокойнее. Не ровен час – удерете!

Саша медленно снял с шеи ключ и протянул его Райскому. Райский  подскочил к нему и уже выхватил было ключ, но Саша молниеносным движением поднял ключ над головой. Райский машинально потянулся за ним и уже открыл рот, чтобы издать какое-то восклицание. Например: «Вот хулиган!»,
или: «ну и шутник вы, батенька!» или какое-то другое. Мы теперь никогда этого не узнаем.
Потому что Саша другой рукой навел на его глаза баллончик со слезоточивым газом и коротко прыснул.

Из глаз Бориса Райского ручьём потекли слезы.
Короткое мгновенье он еще держался на ногах.
Но потом осел, заплаканные глаза его закатились. Шарики, растворенные в его крови, кажется, сработали.

- Спасибо, Рая, - глухо, сквозь зубы, процедил Абалаков.  –  Помоги мне, Фемистокл.
Мы вытащили тело Райкого из корабля, подтащили к шахте лифта. Но лифт остался внизу, у подножия башни и мы не нашли кнопки вызова или чего-нибудь похожего.
- Он живой или нагнулся? – Маруся с трудом перекрикивала вой ветра, который немилосердно трепал ее длинные изумрудные косы.
Саша схватил Марусю и оттащил к самому кораблю. Там мы стояли и пережидали, когда ветер немного поутихнет.  Маруся снова выкрикнула: «Что делать этот жмурик?»
Вместо ответа Саша подтолкнул Марусю ко мне и показал жестом, чтобы я держал её крепко, а сам двинул в сторону Райского.
 Я понял его намерения. Но под ураганными порывами ветра ему вряд ли удалось бы осуществить свой план. Во всяком случае, он мог бы случайно составить компанию директору планеты.
Что было бы крайне не желательно. Это поняла и Маруся.
Я обхватил её одной рукой, а второй, цепляясь за решетку настила, мы вместе подползли ближе к шахте.
Присоединившись к новоиспеченному Верховному, мы втроем подтащили тело к краю площадки и столкнули вниз.
- Пусть земля ему будет пухом, - прокричал Саша вслед. И добавил, - или как её там: планета, по имени рай. Номер одиннадцать.
Мы посмотрели друг на друга. Оглянулись по сторонам. С этой высоты было видно, что планета хмурилась. Жить на ней не хотелось. По разным причинам.
- Ну что, Маруся, полетели? - окликнул Саша свою подругу. – Ты что, Марунька?
Девушка-ящерка отрицательно покачала головой.
- Там, - она показала на небо, - твоя другая женщина. Она похожа на тебя. Ты меня бросишь.
- Саша, не хочет лететь, путь остаётся.
- Ты что, ты соображаешь, что говоришь? Как я её тут оставлю? Её из-за меня растерзают: жена изменника планеты. И потом …
- Ну что ещё? Ну что потом?
- Потом, вот какое дело … Дело в том, что … что я её люблю.
- Ящерицу?
- Марусю.
- Слушай, поговорим об этом по дороге.
Я схватил Марусю и, как она не упиралась, затащил внутрь аппарата.
Саша шел за нами.
- Ну, дружок мне попался! Вот как он чужих жен тискает.
Я затолкал Марусю в корабль и, пригрозив ей кулаком, снова вышел на площадку.
Мы обошли космический корабль кругом на предмет его исправности.
В одном месте заметили веревку, привязанную к одной из опор.
Отвязали.
Оглядели еще раз панораму.
- Пошли, чего ждать, - проорал Саша сквозь ветер.
- Поехали!

Внутри было тихо. Саша снял с шеи ключ и вставил в квадратное отверстие сбоку от экрана монитора.
Внутри корабля что-то будто вздохнуло. Монитор замерцал, и карта Вселенной явилась  пред наши очи. Вид её мало чем отличалась от той, что все изучают в школе.
И чем-то она ещё напоминала столик- планетарий в буфете челнока.
Я ткнул в знакомое созвездие и задержал палец.
Экран на мгновение погас и снова засветился.
Маршрут был выбран.
В центре нарисовалась круглая кнопка со стрелкой.
Я потянулся к кнопке со стрелкой.
- Стой! – заорал Абалаков, - а жрать-то мы что будем?
- Тут недалеко, потерпим.
- Ладно, уговорил. Жми!

  Я нажал.