Глава 128
Королеве Анне было непросто. Средства заканчивались, взять их было неоткуда, поскольку парламент заупрямился и не желал утверждать новые налоги, что было, вероятно, необходимо в условиях ведения войны. Или же следовало вводить режим жесточайшей экономии, чему противилась знать. Королева внесла на рассмотрение указ, запрещающий использовать позолоту в оформлении карет, на что не получила согласия. Пренебрегали своими обязанностями и откупщики, которые перекупали у государства право собирать налоги. Сами-то они, безусловно выжимали из народа всё до последнего су, и даже больше, чем следовало, ведь надо было им с чего-то наживаться! Но при этом они делали вид, что средства поступают медленней, чем полагалось, поэтому задерживали расчёт с казной. Вероятно, они надеялись, что, быть может, скоро власть изменится, а новая власть не будет знать о долгах прежней регентше, так что под шумок можно будет присвоить собранные суммы себе. Вот что происходит, когда подданные начинают чувствовать, что власть стала более либеральной, более лояльной, чем прежде.
Парламент начал свою борьбу за постепенное повышение собственного значения и, следовательно, за ущемление власти Королевы-регентши и первого министра. Королева, наблюдающая за тем, что происходило в Англии, смертельно боялась, что нечто подобное разразится и во Франции. Её целью было сохранить престол для своего сына, во всех проявлениях непокорности парламента или принцев она видела попытки помешать ей в этом. Принимая президентов Гайана и Барийона, она не сдержалась и велела им умолкнуть и убираться. Барийон был сослан в Пиньероль, где, к несчастью умер, что дало повод подозревать Королеву в том, что она велела его отравить. Несмотря на то, что врачи произвели вскрытие и своим консилиумом заключили, что он умер по естественным причинам, народ не верил этому, так как Королева смирила гнев на милость и распорядилась его освободить тогда, когда он уже умер, хотя она об этом ещё не знала. Нашлись недоброжелатели, которые объявили, что Королева лишь потому помиловала Барийона, что знала, что он уже мёртв. Масла в огонь подлила случившаяся почти в то же самое время смерть Гайана, и никто не подумал о том, что этот старик в весьма почтенном возрасте мог умереть просто потому, что уже отжил своё.
Откупщики, напуганные недовольством их действиями со стороны парламента, предпочли менее активно исполнять свои обязанности и по возможности скрыться, так что в казну на некоторое время вовсе перестали поступать налоги, из-за чего деньги уже не просто «начали заканчиваться», но даже и «закончили начинаться». Королеве даже пришлось продавать собственные драгоценности, а также воспользоваться помощью со стороны госпожи д’Эгийон и семейства Конде, поскольку денег не хватало уже даже на то, чтобы Король ежедневно имел мясное блюдо.
Пришлось Королеве и Мазарини призадуматься о целесообразности продажи новых придворных должностей. На первый взгляд, такие сделки приносили прямую прибыль, но это множило число придворных, которым приходилось платить жалованье, а к тому же придворные освобождались от налогов. Поэтому все желали стать придворными, желали купить себе эти должности, так как гораздо проще заплатить один раз, после чего получать прибыли и льготы, нежели платить регулярные налоги, не имея доходов из казны.
А ведь ещё многие должности просто передавались по наследству!
Мазарини вызывал недовольство нации за то, что был иностранцем. При этом его ненавидели и за то, что пытается походить на француза, а также за то, что отличается от француза. Если француз за любое оскорбление готов был вызвать на дуэль, то Мазарини предпочитал делать вид, что не замечает распространяющихся про него памфлетов, не догадывается о том, кто их авторы, не понимает презрительной или ироничной интонации, колких двусмысленностей, а то и прямых выпадов против него. Он предпочитал спокойно отшучиваться, или же делать вид, что ничего не произошло, хотя в душе, по-видимому, отмечал всех недовольных, запоминал и придумывал способ наказать дерзких, преодолеть неповиновение и добиться своего. Хитрый итальянец не раз объяснял Королеве, что важнейшая благодетель монарха – невозмутимость и скрытность, с чем Анна соглашалась, но чего не могла в себе выработать. Иногда ей, правда, удавалось удачно скрывать свои чувства и намерения, но порой она не могла сдержаться, так что устраивала разнос членам парламента и его руководителям, министрам и принцам. Иногда доставалось и самому Мазарини, который в таком случае смиренно просил наказать его и отправить в отставку, что действовало на Королеву отрезвляющее, она моментально успокаивалась и уверяла кардинала, что довольна им на посту первого министра и не помышляет о его замене.
При всей государственной мудрости, сам Мазарини также имел некоторые разорительные пристрастия, например, он содержал Марион Делорм, которая обходилась очень дорого, но не ему, конечно, а казне.
Когда герцогиня де Шеврёз сообщила мне сумму, в которую эта содержанка обходится Франции в год, я немедленно заделался врагом Мазарини и фрондёром. Думаю, что и на Атоса эта информация оказала соответствующее воздействие, хотя, преимущественно, его взгляды основывались на предельно высоких и мало кому понятных высших помыслах и устремлениях. Милый Атос! Его романтическая преданность Королям всех мастей так часто подвергалась столь жестоким испытаниям, что только столь сильная и вместе с тем упрямая натура, как его, могла пройти через них, сохранив почти божественный трепет перед королевским званием, причём, надо отметить, Атос никогда не трепетал ни перед каким Королём конкретно, мог вести себя с любым Королём или даже императором как с равным, не имея, строго говоря, на то никаких оснований.
Не стоило, право, так уж сильно боготворить Королевскую честь и Королевское достоинство, и не следовало бы столь высокомерно общаться с Людовиком XIV и с Королевой Анной, как это себе несколько раз совершенно неразумно позволил себе наш благородный Атос, граф же Ла Фер. Ему бы с этим патетическим подходом к понятиям честь, долг и королевское достоинство, надлежало родиться где-то во времена чуть раньше Троянской войны, он вполне заменил бы кентавра Хирона, обучая благородству и военному искусству Ахилла, Ясона, Кастора и Полидевка! Его понятия о благородстве времён Гомера сильно не соответствовали веку, воспитанному на Борджиа, Медичи и Макиавелли!
Итак, я уже был фрондёром тогда, когда и самой фронды ещё не существовало.
И Атос также.
Королеве было нелегко. Старичьё в парламенте старалось удержать её от нововведений, молодёжь, как обычно, торопила вводить демократические свободы, о которых толком ничего не знала, а лишь понаслышке полагала, что это как раз то самое, что даст им всё, чего они пожелают, без каких-либо усилий, затрат и риска. Все они были наслышаны о событиях в Англии, и судили о них лишь по романтическим фантазиям, рождённым от недалёкого ума, а вовсе не по вдумчивому анализу событий, которые не принесли никому никакого облегчения, но зато унесли десятки тысяч жителей, поставили Британскую Империю на грань разорения и довели до того, что нормальной власти в стране не только не существовало, но и не предвиделось на ближайшие несколько лет.
Правду говорят, как бы ни было плохо там, где нас нет, нам кажется, что там лучше, чем там, где мы есть. Они хотели британских свобод, толком не понимая, что это – свобода умирать по причинам, которые тебе забыли объяснить, в смертельной схватке с такими же бедолагами, которые волею судьбы оказались по другую сторону окопов.
Мазарини, между тем, понимал, что опыт Англии следует использовать, прежде всего, для того, чтобы не дать ему повториться во Франции. Он внимательнейшим образом изучал все события в этом островном государстве, и я, вероятно, не ошибусь сильно, если скажу, что он понимал о них гораздо больше, чем некоторые члены английского парламента, включая, быть может, даже самого Оливера Кромвеля. Впрочем, это так и есть. Кромвель ожидал от Господа указаний о том, как ему надлежит поступить, тогда как наш ушлый Мазарини сам готов был давать указания Всевышнему, если бы он спросил его совета.
Нехватка денег сказывалась на делах государства всё сильней. Одной из причин были также действия парламента. Некоторые функционеры видели причиной в возникших проблемах ошибочную налоговую политику и винили во всем откупщиков, собирающих налоги.
В мае 1648 года в парламенте произошло открытое возмущение. Мазарини и Партичелли д’Эмери, генеральный контролер и суперинтендант финансов попытались провести через парламент очередной финансовый закон, который возмутил большинство в парламенте. Речь шла о пошлине, называемой полеттой, которая позволяла оффисье продавать свои должности по наследству. Речь шла о налоге, который бил по карману многих представителей трёх верхних палат, которые запросили поддержки парламента и нашли глубокий отклик в лице советника Брусселя. Следует признать, что, разумеется, ситуация, когда основную часть налогов приходится собирать с тех, что почти не имеет доходов, кроме тех, что даются тяжёлым трудом, и от налогов при этом полностью освобождаются как раз те, чьи доходы велики, и кто мог бы своими налогами наполнить казну, является не лучшим решением проблемы обеспечения государственных нужд. Но фактом также остаётся и то, что никогда никакой общественный орган не одобрит решение, которое ущемляет интересы большинства в этом самом общественном органе, каким бы справедливым это решение не было по своей сути. Но советник Бруссель, которого лично этот законопроект никаким образом не затрагивал, славился своей эксцентричной привычкой защищать всё то, что казалась ему справедливым, и нападать на всё то, что он считал неправедным, вопреки даже тому, что он не всегда давал себе труд детально изучить все обстоятельства рассматриваемого вопроса, чтобы составить объективную оценку. Это был человек, который готов был разрушить государство в угоду одному ему известных принципов, нежели отступиться от них. Он говорил, что бывают случаи, когда лучшим способом служения монарху является неповиновение ему. Глупость его была видна немногим, смелость его была заметна всем, поэтому репутация Брусселя стала стремительно расти и распространилась далеко за пределы Дворца правосудия. Парижане видели в нём своего защитника от несправедливостей, творимых первым министром кардиналом Мазарини.
Для противодействия первому министру во Дворце правосудия собрались четыре верховные палаты, что возмутило Королеву. Анна была возмущена тем, что из четырёх верховных палат депутаты создали некую пятую палату, без позволения Короля или регентши, без законного права на создание таких новых коллегиальных органов. Она назвала это беспримерным и безосновательным актом, учреждением республики внутри монархии, предупредила, что последствия этого могут быть опасными и предосудительными, призвала вернуться к исполнению существующих законов и подчиниться существующему правительству.
Эти слова подготовил для Королевы канцлер Сегье в точном соответствии с её настроением и с её оценкой ситуации.
В результате был произведён арест четырёх советников Большого совета и двух советников Высшего податного суда, семи другим удалось избежать этого. Мазарини решился применить строгие меры, полагая, что ситуация зашла слишком далеко.
(Продолжение следует)