…Приятно было потягиваться на белой простыне, пусть и помятой – жена, в синих стрингах, повернувшись спиной, отсыпалась рядом после ночного марафона.
Он наслаждался тишиной, той тишиной, которая знакома жителям спального района мегаполиса, бодрствующим в четыре часа утра.
Наконец – в своей квартире. Не в доме родителей, не в студенческом общежитии. Родственники больше не смотрели на него косо. Ни одна сотрудница жилищно-коммунальной конторы не смела уже завуалированно угрожать ему: “Ну, у вас детки, а то мы можем сообщить в налоговую, что вы квартиру снимаете, а договора аренды у вас нет”. Ни один сосед не мог больше презрительно обмерить его взглядом после слов: “Нет, мы не купили, мы снимаем”.
Он протянул руку к спине жены, помял плечо (она заурчала – сонная: “Сделай массаж”). Нет, он не будет делать никакого массажа – медовый месяц давно прошел. Потом он сжал одну из ее ягодиц – она задвигалась – недовольная (“уф!”).
У них был период разрыва, и у него имелись подозрения по поводу ее адюльтеров в те несколько лет. Он знал о ее фантазиях – интересно, сколько человек, кроме него, побывало в ее пещерке до, во время и после их знакомства?
Впрочем, в глубине души, он презирал женщин и сожалел лишь о том, что поздно осознал это. Внутренний мир жены был для него понятен и примитивен: дом, автомобиль, внимание и деньги, много денег. Причем, для бессмысленных трат – посредством их она приобщалась к мещанскому мирку товарок и изживала детские комплексы.
Деликатности у нее было ровно столько, сколько человеколюбия у садистов. Как-то он искал могилу деда на столичном кладбище, и она заметила:
– Ну и что из того, что он у тебя знаменитый летчик и заместитель министра? Денег-то он тебе не оставил, недвижимого имущества – тоже. Стоит ли после этого бродить по кладбищу?
Ему захотелось вновь овладеть ей, но отходившее ото сна сознание рассекло слово “Стратдфорд-на-Эйвоне”. Он отметил - через шесть дней предстояла командировка в Великобританию. Он уже бывал в этом городе, где так глубоко и вольно дышалось – в прошлый раз познакомился с общественной деятельницей и писательницей Патрицией Пристли-Брэдли, уроженкой Стратдфорда. Они вместе катались на прогулочной барже, и фотографировались на фоне Гауэровского памятника. Факт того, что он женат, ее не смущал: “В следующий раз предупреди меня перед своим приездом – у нас будет секс”.
Вот за такую прямоту он любил людей с Запада и брезговал азиатчиной, среди которой был рожден и вырос. Он гнушался дикими обычаями и понятиями, ограниченным умственным горизонтом и инфантильной непосредственностью своих соотечественников, которые могли, в буквальном смысле, снять с себя последнюю рубаху, а потом попросить за это вознаграждение. Или еще хуже – пожать человеку руку, улыбнуться в лицо, а потом убить и не испытывать никаких угрызений совести.
Он, конечно, отдавал себе отчет, что все это существовало и на Западе. Более того, именно Запад дал миру концлагери, миллионы трупов во имя передела мировых рынков, геноциды в Америке, Африке и Азии… Такой Запад был ему чужд.
Но еще в Абендланде сущестовали Гете с Корнелем, Ренессанс, барокко и Бах, Пастер и Шарпантье, Жорес и фон Гуттен, Осецкий и Кольбе, Рембрандт и Микеланджело, постоянное стремление к увеличению скорости, к новым горизонтам.
А в его стране ленились даже читать… Зато были вне конкуренции в соревновании по выпрашиванию подачек.
Поэтому каждую командировку он воспринимал как глоток свежего воздуха, рывок от стада к личностям.
***
– С утра хотелось, – сказала она, застегивая “молнию” на юбке.
Что поделать – такой у него генетический фон: один пра-прадед стал в последний раз отцом в 41 год, у другого пра-прадеда сын родился в шестьдесят один год. Оба деда, в молодости, помимо жен, спали с несколькими любовницами, причем следовали на этом пути Виктору Гюго – оставались отъявленными прелюбодеями даже в нескольких неделях от смерти.
– Много дел на сегодня? – спросил он.
– Кажется – нет. Надо только бронирование проверить. Столько билетов…
– Сколько?
– Ты, твои заместители, начальник отдела, два руководителя департамента, я…
– Ты?!
– Да, а что? Я говорила с финансистами, и в бухгалтерии подтвердили, что деньги есть.
– Но у нас плотный график, встречи.
– У вас нет переводчика, а у меня – сертификат “профишэнси”.
Он сдержался (вовремя!), чтобы не сказать: зачем нам переводчица, если мы все владеем английским? Вместо этого он улыбнулся, потрепал ее по груди и смачно поцеловал в рот и подмигнул:
– Тогда да, конечно. Не забудь свои таблетки. Обойдемся там без презервативов.
Она сконфузилась и скорчила гримасу.
***
Его кабинет, как и все здание, прослушивался. Тем не менее это не мешало ему заниматься сексом со своей референткой почти каждый день. Пусть слушают, пусть знают. Им нужны нравственные посредственности, которыми легко управлять. Что же, ради будущего своих детей, он готов на роль морального урода. Ради собственного благополучия. Больше он никогда не будет ходить в выцветших на солнце брюках и порванной обуви, больше не будет выпрашивать вспомоществование у близких, товарищей и знакомых.
Как говорил Алексей Толстой Юрию Анненкову: “Я циник, мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут”.
***
– Слушай, моя хочет лететь с нами.
- А ты не хочешь, чтобы она летела с нами.
- Да, она там будет лишней. К тому же… Пусть почувствует узду.
- Уд твой она уже почувствовала.
Смех. Господин спрашивает совета у слуги, делится с ним своей проблемой. Голь на выдумки хитра. Не случайно этот холоп вышагивает каждое утро по паре километров – следует примеру многих поэтов и писателей. После таких прогулок появляются свежие мысли, новые решения.
***
– Я уже договорился – через полчаса на их сайтах появится информация о том, что твоя летит в Великобританию в составе делегации. Тебе, точнее – ей, начнут звонить, спрашивать: в качестве кого она летит на конференцию?
– В качестве моего помощника, референта.
– Формат вашего участия и встреч не предусматривает присутствие референтов.
– Журналисты знают об этой подробности?
– Разумеется. От меня.
– Но для нее и остальных наших сотрудников…
– От своих информаторов в нашем учреждении.
– Молодец. Заметь: мы не лжем. Ладно, не хмурься – ты у нас специнформатор на жаловании. Премию тебе выписать или оплатить твои крепы, кофе и круассан?
– Если можно – премию. Как говорил Демосфен в одной из олинфских речей: “…деньги нужны, и без них нельзя сделать ничего, что требуется”.
***
– У тебя под носом прессу, в том числе – оппозиционную, снабжают информацией, а ты…
– Я останусь без сотрудников, если начну репрессии. А если продолжу их – то и без работы. Ты этого хочешь?
– Я хотела просто поехать с вами.
Деланые всхлипывания. Ему больше не двадцать и не тридцать. Он хорошо знает цену женским капризам и манипуляциям. Несмотря на ее равнодушный отпор, он разворачивает ее спиной к себе и валит на стол совещаний, думая при этом, что пора избавляться от этой “аптечки на рабочем месте”. Точнее, время найти ей замену.
***
– Привет! Что там у вас – пишут что-то про твою секретаршу. Она не едет с вами за границу?
– Зачем? Разумеется, не едет. Я сейчас занят, дома объясню.
– Мы с девочками вечером забежим в магазин, – говорит она обиженным голосом.
– Да, да, но возвращайся к восьми.
***
– Иди сюда!
– Порвешь, осторожно! Так кто, говоришь, заказал билет твоей секретарше?
– Она – не секретарша, а референт. И не моя. Если меня уволят, она достанется моему преемнику. Она – переходящее знамя, незыблемый институт. А билет заказал наш сотрудник из Департамента внешних связей и организационных вопросов, ее любовник. Я рассказывал тебе о нем: тот, что любит цитировать афоризмы.
– Серьезно, – он?
– Ну да, упросил своего шефа, он тоже с нами летит, тот разрешил. А я – запретил. (Вполголоса) Они, за границей, определили конкретный состав делегации из каждой страны.
– Предположим, я тебе пове…. Ай, больно же, подожди! Не шуми так, дети проснутся. Не надеваешь “шарик”?