19.
- По берегу не пройдем, - сказал Наставник. – Все заросло, нет дороги.
- Рогач Свистуна заметил ниже по течению просеки, - Пионер указал рукой в зеленую даль. – Несколько просек. Вернее, целая сеть или решетка. Часть перпендикулярны руслу реки, другие параллельны. Они образуют неровные клетки. Кварталы Леса. Если, конечно, я все правильно понял.
Наставник уткнул лицо в рюкзак – промокнул щетину. Влажность была так велика, что по щекам и подбородкам Жрецов текли струи конденсата, а шерсть рыбоведов сбилась в мокрые пряди и некрасиво свисала по круглым бокам. Вопрос прозвучал глухо.
- Тебе рогач напрямую докладывает?
- Нет. Это Свистун. Он рогача слушает. Я слушаю Свистуна.
- Как ты вообще его понимаешь? – Наставник спросил тихо, хотя черь был далеко, шагов сто вниз по склону, да и не понимал он человеческую речь. Не воспринимал ее. – Как по мне, так проще рогача разговорить, чем кого-либо из этих пришлых у Радужной Стены. Броневепри или горные крабы – и те роднее чужаков. Заметят человека – табуны разворачивают, а эти… Хоть прыгай перед ним, хоть руками маши – будто не видит тебя.
- Таки не видит, - подтвердил Пионер. – Вернее, видит, но по-своему. Вначале я сам тыкался в растерянности. Искал подходы, путался. До отчаянья. Потом ухватился за главное. То, что мы принимаем как целое, он принимает как часть. Не уверен, что смогу объяснить.
- Попробуй. Кто из нас Наставник, в конце концов? – Наставник улыбнулся сквозь мокрую щетину.
- Вот этот зеленый ковер до горизонта – это Лес, - Пионер начал издалека. – Из чего Лес состоит?
- Из деревьев, ясное дело.
Наставник дотянулся до ствола ближайшего дерева и погладил его по коре. Деревья, что пока редко, по одному, но уже стали попадаться на пути, были неизвестной породы, они совсем не походили на медные деревья, которые только и можно встретить на равнине. Пористая кора по всему стволу, тяжелые развалистые ветви, каплевидные изумрудные листья, сбитые в густую крону, — все это никак не походило на суровую голь медных равнинных аскетов. Между деревьями – а это уже совершенная невидаль - зеленели небольшие островки травы.
- Из деревьев, - кивнул Пионер. – Отдельно от Леса мы воспринимаем деревья только вблизи. Издалека они сливаются в ковер, в единое целое. Как и листья в кроне. Мы говорим «листва», а не «много листьев». Мы воспринимаем множество как единое целое.
- Мы для Свистуна – деревья в Лесу? – подключился Толмач, он, оказывается, слушал в стороне.
- Скорее, листья в кроне, - уточнил Пионер. – Такие же листья, как рогач или дикий пес до него. Свистун взаимодействует не с рогачом, не со мной отдельно, а со всем нашим миром сразу. Он видит всю картину целиком, а не составляет ее из отдельных деталей.
- Слишком абстрактно для меня, - признался Наставник.
- Наоборот, Свистун мыслит слишком конкретно. Наши абстракции мешают ему до нас достучаться. Разум животных от таких отвлеченных категорий свободен, поэтому черю легче взаимодействовать с ними, видеть их глазами и транслировать им свои ответы.
Пионер понимал, что звучит все это путанно, но объяснить иначе он не мог, не хватало слов, знаний, сравнений. Однако Наставник, вроде, остался удовлетворен разъяснением. Он больше не донимал своего подопечного расспросами – перекинул на спину потяжелевший от влаги рюкзак и затопал вслед за Свистуном.
- Удивительно, - кинул Наставник через плечо. – Влажность, как на Гнусных болотах, а мокши нет. Вообще никакой живности нет.
- В листве могут прятаться лесные коши, - пропыхтел Толмач; он пробирался меж валунов в хвосте колонны, он так выложился на подъеме, что теперь и спуск давался ему не просто. – Берегите шеи под деревьями. Прыгнет с ветки, взмахнет лапкой – и нет шейного позвонка.
- Рыбоведы давно бы тебя предупредили, - резонно заметил Наставник. – Хватит страшилки рассказывать.
В ответ раздались хлюпающие звуки – то ли Толмач смеялся, то ли у него сбилось дыхание. Наконец толстяк снова смог говорить - предался воспоминаниям.
- Мне на первых порах тоже непросто было с косолапыми связь наладить. Почти год ни проблеска, темень кромешная. Я в замешательстве уже начал просто поведение отсекать. Ну, знаете, как Пастухи с мохоедами разговаривают – когда пить, когда есть, когда спать, когда стадо от сфинкса спасать, когда гон у них, когда на стрижку отправлять.
- Мохоеды – животные бестолковые, - сказал Наставник. – А рыбоведы – совсем другое дело.
- Именно! – согласился Толмач. – Вот и я о том же. Нельзя же с рыбоведами на таком уровне… Не хорошо это. Не эффективно.
- Зачем вообще за такое дело взялся? – спросил Пионер. – Или Гелертер назначил, как меня в эту экспедицию, и пришлось соответствовать?
- Скорее, Ворчун назначил, - подумав, ответил Толмач. – Я к нему за пивом пришел как-то, он мне бочонок выкатил, а я вдруг весь процесс увидел: от сбора урожая, от проращивания зерен до варения и запечатывания бочек воском.
- Так ты за вторым бочонком пришел! – рассмеялся Наставник. – А первый в себе принес. Вот тебе и весь процесс перед глазами.
- Ворчун мне словно сон показал, длинный сон, но за мгновенье, в одной картинке, - Толмач пропустил намек Наставника. – Вначале я даже не понял, что случилось. Думал, кто-то из богов шутит с моим разумом. А потом с другими Толмачами поговорил, и с Верховным тоже. Оказалось, что рыбоведы так друг с другом обмениваются новостями, а я на волну попал. А раз на это я способен, то быть мне Толмачом. И с той поры начались мои труды да мучения.
- И какими новостями делятся рыбоведы сейчас? – поинтересовался Наставник.
- Никакими. Это не сплошной поток. Иногда мне казалось, что я напрочь утратил умение говорить с ними. Целыми днями ни единого отклика. Несколько раз я ходил к Гелертеру – сдаваться, признаваться в собственной беспомощности. Хотел, чтобы дал новое задание, чтобы имя поменял. Но в самый неожиданный момент вдруг вспыхивало отчетливо и ярко – ярче того, что видишь своими глазами. Сейчас я ничего не вижу. Но уверен, что при необходимости известие придет.
- При нашей необходимости? Или при их? – спросил Наставник.
- При нашей общей. Рыбоведы нас приняли в семью. Иначе бы не пошли в экспедицию. Теперь у нас, как бы, взаимная ответственность друг за друга. Вспомни, Пионер, как в ручей упал. Злюка вытащил. Так быстро, будто с тобой прыгнул. А он с тобой и прыгнул. Потому что они нас все слышат. Каждый рыбовед слышит каждого из нас. Ты падал, а он уже твой страх принял и на помощь бросился.
- Выходит, ты у нас наполовину Толмач? – улыбнулся Наставник. – В одну сторону толмачишь? От рыбоведов – к нам? А в обратную сторону, выходит, и толмачить не надо?
- Выходит, так, - пожал плечами Толмач. – Да и в одну сторону не могу обещать, что все пойму правильно. Филологам, которые с древними текстами на разных языках работают, намного проще. Там слова, а слова – это наше, родное, слова не подведут, на каком бы языке они не были записаны или сказаны. Одно слово, непонятное, всегда можно другим, понятным, заменить. Или несколькими.
- Каждый Жрец – своего рода Толмач, - сказал Пионер. – Понять богов и самому до них достучаться так же сложно, как говорить с черем или рыбоведом.
- Возражу, - возразил Наставник. – Боги – наши, людские. Человек с богами десятки тысяч лет разговаривает. В общении с богами, как в обычной беседе: чтобы тебя услышали и поняли, нужно просто подобрать правильные слова. Рыбоведы мыслят иначе. Слова тут только мешают. Иной принцип взаимодействия. А про черей даже не говорю – это все равно что с Радужной Стеной разговаривать.
- Боги нам картинки не показывают, - отдышавшись, сказал Толмач.
Караван остановился передохнуть, Толмач получил возможность подтянуться к ушедшим вперед. Теперь три Жреца стояли на каменном уступе над пропастью. Внизу пузырился кронами Лес, словно в огромном чане варилось зеленопенное пиво. Перекрестков просек, о которых поведал Рогач черю, а тот, в свою очередь, сумел рассказать (передать) Пионеру, было не разглядеть. Наверное, чтобы просеки открылись взору, нужно было воспарить в небесную синь и взглянуть на Лес сверху под прямым углом.
А вот река была видна хорошо. Голубой расклешенный рукав в кружевах бурунов. Река брала начало в ледниках у вершин Немого хребта, быстро набирала мощь из сотен талых ручейков, сама себе проложив ущелье, добиралась по нему до скального обрыва и низвергалась в бездну с глухим рокотом где-то далеко по правую руку от путников. Именно этот рокот Жрецы уже второй день принимали за шум ветра, пока рыбоведы не бросили Толмачу образы воды, скал, птиц. Эти образы совместными усилиями сложили в картину падающей («летящей») воды.
- Водопад, - сказал наконец Толмач, и путники перестали обращать на рокот внимание.
Теперь, стоя над обрывом, Жрецы прислушивались к шуму падающей воды, пытаясь хоть приблизительно оценить высоту ее падения. Безнадежное занятие. Так же нельзя было определить глубину пропасти по высоте деревьев внизу. Отсюда, с уступа, деревья казались маленькими, игрушечными. Но их истинные размеры можно будет оценить только тогда, когда путникам удастся спуститься вниз.
- Полдня пути в ту сторону, - Толмач указал рукой влево, где скрылись за валунами рыбоведы и откуда был иногда слышен свист черя, - и отвесный обрыв превращается в более-менее пологий склон.
- Подтверждаю, - кивнул Пионер: картинки, полученные от рыбоведов и от Свистуна различались по форме, но совпадали по содержанию.
- Спустимся и вернемся к реке, - предложил Наставник. – Нам нужен ориентир на этой зеленой равнине.
- Если сможем продраться сквозь заросли вдоль склона, - засомневался Пионер. – В любом случае, у нас нет других вариантов. Наша косолапая троица уже там. И черь с ними. Не сомневаются, что мы пойдем следом.
- А мы и пойдем, - решил за всех Толмач и первым заторопился вдогонку черю и рыбоведам.
Пионер, пропустив вперед Наставника, замкнул колонну. Шел нога в ногу со спутниками, держал походный ритм и думал о своем. Боги нам картинки не показывают. А ведь прав Толмач: не показывают. С богами-то и прямого разговора в обычном понимании нет. Все на чувстве. Все на такте. Сначала нужно признать само существование силы, почувствовать ее пульсацию. Узнать имя. Словно занести молот над головой. А дальше этот молот Кузнеца сам несется к наковальне – не остановить. И если все сделано правильно, то в несколько ударов выкуешь меч, или щит, или плуг, или ложку, или золотую монету. Что пожелаешь, то и получишь.
Если правильно сформулировал свое желание, если цель твоя не противоречит естественному ходу вещей, если верно выбрал силу, направление и точку ее приложения, то не обязательно, но, скорее всего, все же получишь ответ: понимание того, что нужно дать взамен.
И никаких картинок. Общение с богами, как бой с тенью. Или разговор с самим собой. Сам себя спросил, сам себе ответил. Если ответ верный, то получаешь результат. Если ошибся – не так вопрос сформулировал, не тот ответ дал, - то не получишь ничего. А может и прилететь так, что всякое желание с такими просьбами к богам лезть пропадет.
Пионер вспомнил об утерянном плаще и в который раз тяжело вздохнул: трубку было жаль, очень жаль. Как же так угораздило? На обратном пути, когда вернемся на северный склон, надо будет пройти по течению реки, глянуть, может, зацепился где-то за камень, прибился к берегу. Хотя горные речушки часто ныряют в подземные пещеры – если плащ туда унесло, то вернуть его нет никакой надежды.
Пионер заметил, что думает о возвращении, как о чем-то таком, что неизбежно произойдет. А ведь не факт. С южного склона никто еще не возвращался. Где же может подстерегать опасность? Толмач этой глупой шуткой про лесную кошу на дереве обратил внимание на очевидную странность: никакой живности нет в округе. Так не бывает. Даже на пустынной равнине жизнь всегда рядом с путником.
Нужно просто хорошо присмотреться, и обязательно найдешь реющего над головой рогача или зависшего на широких крыльях стервятника. Или равнинная блоха выпрыгнет прямо из-под ног. Одинокий мясной шершень или стайка диких жужелиц разбудят тебя мерным гудением. Сфинкс неудачным прыжком вспугнет табун горных крабов или стадо броневепрей. Испуганная кротомышь мечется меж камней в попытке сбежать от мышелова. На открытом пространстве всегда есть вероятность угодить в воронкообразную ловушку могильщика, а рощица медных деревьев может прятать в ветвях ту самую лесную кошу.
А Лес молчал. Вернее, Лес еще не начался, он только намекал на свое присутствие, на свою близость. Намекал островками травы, цветеньем каких-то низкорослых кустарников, одинокими деревцами и полным отсутствием динамичной, нерастительной жизни. Если бы тут хозяйничали человеческие боги, то можно было бы подумать, что Фауна, дочь Фавна, передала все свои права над северным склоном нимфе Хлорис, богине Флоре.
Вот только не имели здесь власти человеческие боги. Все, к кому взывал в дороге Пионер, стыдливо закрывали лица полами плащей-палудаментумов и скромно отмалчивались. Словно из шумной гостиной, где гуляют многочисленные гости, он перебрался в тихую спальню. И остался один. Странно, никогда раньше не ощущал Пионер такого одиночества. Даже когда днями брел по генеральному пешему тракту вдоль Немого хребта. А ведь тогда он еще и не думал говорить с богами. Может, потому и одиночество, что раньше просто не было такой потребности – говорить с богами? Как хмельной эль – горький напиток для тех, кто пьет его в первый раз, но влага жизни для тех, кто привык к ежедневному его употреблению.
Рыбоведы трусили впереди, иногда меняясь местами. Путь прокладывал Злюка, потом уступал место Обжоре, а тот, в свою очередь, через сотню-другую шагов давал дорогу Ленивцу. Черь ушел далеко вперед, его местоположение можно было определить только по радиусу кругов, что описывал в небе прирученный рогач. Рокот водопада почти стих, спрятался за скалами, когда путники начинали спуск. Но теперь петля уклона вновь вела к водопаду, и рокот снова нарастал. Урчание довольного хищника, разомлевшего на солнечном ложементе. Интересно, есть ли в реке рыба? И вообще жизнь? Или течение несет только водоросли да гальку? Какие законы у этого Леса?
Наставник шел легко, небрежно закинув свой жезл за плечи и бросив на него согнутые в локтях руки. А вот Толмач стал заметно прихрамывать и все больше опирался на кадуцей. Наконец он беспокойно оглянулся, остановился и дождался, пока Пионер подойдет ближе и, тяжело дыша, захромал рядом.
- Ты тоже это чувствуешь? – спросил через минуту.
- Молчание богов? – уточнил Пионер.
- Жутковато, правда? Мой отец снаряжал караваны. Прежде чем стать Неофитом в Храме, я был Сыном Купца. Когда рождался Сын, отец оставлял Жену с ребенком в селении, навещал, когда снова оказывался в тех местах. К профессии начинал приобщать лет с десяти. Короткие переходы на пробу. Справишься – продолжаешь путь.
- А не справишься? – спросил Пионер из вежливости, он не раз сопровождал Купцов в походах и хорошо знал их уклад.
- Остаешься в следующем селении. У Купцов, как правило, в каждом селении по Жене, а то и по нескольку. Вот с братьями-сестрами и остаешься, ждешь возвращения каравана. В дороге отец строго-настрого запрещал отставать или отклоняться от тракта. За детьми всегда присматривал Охранник. В первом же переходе я изрядно провинился. Мой старший брат был большим проказником. Однажды подговорил нас посмеяться над нашим надзирателем. В одной заброшенной деревушке, пока взрослые обустраивали ночлег, мы незаметно разбежались по пустующим домишкам и спрятались. Когда обнаружили пропажу детей, устроили большущий переполох. Звали, кричали, грубых слов наслушались мы не мало. Но сидели тихо и хихикали – каждый в своем убежище. Потом отец пригрозил отдать всех в другие семьи, на обучение Кузнецам, Пастухам и Трактирщикам. Потихоньку, по одному все братья сдались. Кроме меня.
- Упертый, - с уважением похвалил Наставник.
- Уставший, - отмахнулся Толмач. – Это был мой первый переход, я попросту уснул в своем укрытии еще до того, как отец угрозами выманил моих братьев.
- Неужели не нашли? – не поверил Наставник.
- Нашли, конечно, - вздохнул Толмач. – В десятке брошенных домов как не найти? Сам отец и обнаружил меня, когда я уже спал. Но будить не стал. А лучше бы разбудил, отругал бы и отшлепал. Но он поступил жестоко. С первыми лучами Солнца он увел караван дальше по тракту. Когда я, проснувшись и не найдя никого, понял, что остался один на равнине, я пришел в ужас. Мне оставили нож, оставили воду и немного еды, но я бросил все и помчался по дороге туда, куда должен был направиться караван. Нагнал только к полудню, с пересохшим горлом, со сбитыми ногами. Но этот ужас – холод от самого сердца, словно голым в леднике оказался – долго не мог вытравить из груди. И вот теперь опять.
- А рыбоведов ты без посредничества богов услышать можешь? – поинтересовался Наставник с тревожной улыбкой.
Толмач оцепенел, глаза его испуганно забегали. Зачем он нужен в экспедиции, если главную свою задачу – обеспечивать связь с тройкой рыбоведов – выполнять не сможет? Пионер, на всякий случай, метнулся мыслью к черю. А вдруг тоже обрыв? Свистун откликнулся. Как всегда откликался – не к собеседнику, а к самому себе или ко всему миру сразу. Связь была. И даже было новое сообщение. Но Пионер не успел разобраться в образах, Толмач опередил – видимо, рыбоведы сообщили ему то же известие.
- Лес знает, что мы пришли. Лес ждет, - сказал он и обмяк, всем весом навалившись на кадуцей.