- От сердца отрываю! - торжественно вымолвил Аркаша и выжидательно посмотрел на меня.
Интересно, что, по его мнению, я должна была сделать? Пасть ниц и поцеловать ему руку? Во сколько он оценивает нужный (или нет?) мне адрес? В поцелуй, приятный разговор или даже... Что ж, никто не обязан соответствовать чужим пожеланиям, поэтому я просто улыбнулась и сказала:
- Спасибо!
Аркаша нахмурился, но адрес мне все-таки дал. Старомодно накарябал его на клочке бумаги.
- От сердца отрываю, - вздохнул Аркаша, еще надеясь на мою безграничную благодарность.
Я снова улыбнулась, выдернула из Аркашиной руки бумажку, мельком глянула на нее и спросила:
- А номер телефона? Вдруг его на месте не будет?
- Он всегда на месте, а звонить ему бесполезно, он трубку не берет, - недовольно процедил Аркаша и, даже не попрощавшись, быстро пошел по улице, сделав вид, что он очень занят и кофе меня не угостит, хотя и обещал.
Не очень-то и хотелось, типом Аркашка был неприятным, и если бы не его предложение, я бы и разговаривать с ним не стала. Кроме всего прочего, я ни о чем его и не просила, он сам влез в наш с Иркой разговор, а раз так, я ничего не должна. "От сердца отрываю!" Интересно, как можно оторвать от сердца адрес редактора - кудесника, который фальшь и неправильные слова за версту чует? Если этот волшебник посмотрит мою книгу, у него вкуса станет меньше? Поэтому Аркашка и оторвал от сердца этот адрес?
- Чуть не забыл, рукопись распечатай, он только с бумагой работает! - Аркаша, словно почувствовав, что я мысленно перемываю его тощие кости, вернулся.
- А исправлять как?
- Вот так, ручками, а потом снова распечатаешь и снова отнесешь, и так до второго пришествия, то есть до идеального текста, - злорадно ответил Аркадий, - он не говорит, как надо исправить, просто маркером отмечает ляпы и все. И все! - довольно повторил он и на сей раз действительно убежал. Может быть, ему и вправду было очень некогда? Сомневаюсь. Он-то и вернулся только для того, чтобы посмотреть на мое недоуменное и расстроенное лицо. А я думала, этот таинственный редактор внимательно прочитает то, что я написала и, уютно устроившись в древнем кресле и покуривая трубку, вдумчиво объяснит мне, что и как нужно переписать, подправить и изменить, чтобы текст получился если не совершенным, то очень близким к этому состоянию.
- Распечатать, а потом исправлять и снова распечатать. Сомнительно, но раз Аркашка - калач тертый и знающий - от сердца оторвал, надо пробовать, - решила я и пошла домой.
Я написала роман. Сначала надеялась, что он весьма неплох и только. Потом я подумала: если его сравнить с тем, что сейчас, порой, печатают, то, вполне возможно, я написала нечто стоящее, даже выше среднего. Я ревниво и весьма пристрастно начала пролистывать книжные новинки и искать "блох" в каждой строчке произведений неизвестных, пока, авторов, в каждом их предложении, чтобы, найдя их (по крайней мере мне так казалось), торжественно сказать: "Ага! А я пишу лучше!" Понемногу я зазнавалась, начинала ценить свое творчество больше и скоро смотрела на всех свысока. Еще бы! Я ведь так прекрасно писала, намного лучше многих известных авторов! Да я просто гений, ёлки-палки! Послушать меня, так не родился еще автор, который мог бы сравниться со мной в мастерстве, умении владеть словом и в искусстве заковыристых сюжетов! Разве что Габриэль Гарсия Маркес слегка до меня дотянулся. Мое самомнение раздувалось, как огромный мыльный пузырь, который, естественно, не мог не лопнуть, но пока держался на похвалах лучшей подруги Иры и родителей. Это была первая стадия. Вторая настала, когда мой роман отвергли два издательства. Маятник моей самооценки тут же качнулся в другую сторону. Я немедленно решила, что я - бестолочь и бездарь, а мой роман - просто электронная макулатура и не стоит ни копейки, потраченной на оплату электричества и Интернета. Я - ничтожество, бесталанная графоманка, не достойная даже подробного объяснения, почему мой роман не может быть напечатан. Апатия и депрессия навалились на меня, укрыли своими мрачными крылами, я сидела дома, пила кофе, пробовала курить папины сигареты, зачем-то воображала, что я смертельно больна и занималась самокопанием и самоуничижением. Хотела даже уничтожить свой роман, но передумала. Он был моим ребенком, моим творением, как я могла поднять на него руку? Пусть хилый, пусть бездарный, но он мой! Вторая стадия отрицания своего труда измотала меня, опустошила, и тогда я решила просто забыть и о написанном, и о своей робкой надежде стать известной писательницей и когда-нибудь пожать руку какому-нибудь мэтру отечественной словесности. Пожать на равных, гордо, лишь притворяясь смущенной.
- Что ж, значит, не судьба! - повторила я мамины слова, которая свято в эту самую судьбу верила и любила выискивать в истории человечества случаи, когда, вроде бы, незаметное и мелкое событие возносило одних людей на вершину славы, а других ввергало в пучину забвения, часто весьма несправедливо. Так избито, по-книжному, выражалась мама. Я над ней посмеивалась, но потом поняла, что фаталистам действительно легче живется. У них свой Бог - Судьба, они ему не то, чтобы поклоняются, просто истово верят и соглашаются с тем, что эта самая Судьба все заранее решила: кому быть королем, а кому придворным мойщиком посуды. Смирение, Судьба... если им покориться, принять их точку зрения, то и расстраиваться не будет нужды. Судьба или не судьба - универсальное объяснение любой радости или пакости.
- Не судьба! - вынесла я вердикт своему роману и постаралась успокоиться. Но одна мысль продолжала меня мучить. А все-таки, насколько талантливо я его написала? Действительно ли мне стоило стучаться в закрытые двери или можно было смело плюнуть на все и жить обычной жизнью?
Об этом мы с подругой Иркой часто говорили, а в тот день, когда нас подслушал Аркашка, разговор все также шел о моем романе и моей непризнанной то ли гениальности, то ли бездарности, хотя последняя как раз и была признана редакторами двух солидных издательств.
Подруга меня превозносила и обзывала гением, я злилась и отвечала, что гениальность - категория будущего, а не настоящего, и не нам судить о ней. Только потомки смогут сказать, кто был гением, а кто графоманом. Да и они могут ошибаться.
- Как же я хочу, чтобы мой роман прочел кто-то знающий, человек с идеальным литературным вкусом! - воскликнула я. Ирка, даром, что человек не творческий, тут же спросила:
- Критик?
- Упаси Боже. Он же критик, его дело искать недочеты. Нет, боюсь тщательного разбора. Мне нужен кто-то благожелательный, кто...
- Тебе нужен Гершкович, - Аркашка беззастенчиво подслушивал наш разговор. Нет, я клевещу на него, мы болтали в "курилке" нашего института (мы с Ирой не курили, но любили слушать новости и сплетни, которые выбалтывались только там), значит, сами виноваты, что ушлый коллега слышал каждое наше слово.
Аркашка был снабженцем, знал вдоль и поперек ассортимент магазинов и рынков всего города. Спроси у него, где можно купить садовую мебель, к примеру, ответит без запинки, не задумываясь, разложит по полочкам все преимущества и недостатки торговых точек, а также на память скажет цены, оценит качество и скорость доставки. Аркашка был скользок и увертлив, говорили, его иногда били за эти качества, но способность за версту унюхать необходимый товар и лишнюю копейку прибыли, его всегда выручала и он, нутром чувствуя, что нужно очередному обиженному, всегда умудрялся откупиться или заболтать обманутого им продавца или покупателя. "От сердца отрываю", - так всегда пафосно говорил Аркашка и, строя из себя крестного отца всей нашей местечковой мафии, загадочно диктовал номер телефона или адрес нужного человечка.
И вот теперь, когда Ирка уже собиралась в очередной раз уверять меня в моей гениальности, Аркашка влез в разговор.
- Кто мне нужен? - переспросила я. Фамилия Гершкович мне ни о чем не говорила.
- Гришка Гершкович. Идеальный редактор с собачьим нюхом на слова. После его правки можешь рукопись хоть в Ватикан отправить!
- Зачем в Ватикан? - изумилась я.
- А почему бы и нет? - пожал плечами Аркашка. - В Ватикане хорошо, - задумчиво добавил он и воздел глаза к потолку.
Вот странный тип!
- Кто это вообще? Гришка Гершкович? - вернула я Аркашку на землю. Судя по его мечтательному лицу, он уже в Ватикане втридорога продавал Папе Римскому конфеты с истекшим сроком годности.
- А давай завтра встретимся, кофе выпьем, и я тебе все расскажу, - даже не спросил, приказал Аркашка, быстро назначил время и место и растаял в табачном дыму, как джин, исполнивший желание.
Мы с Иркой посмеялись, решили, что Аркашка странно ко мне подкатывает и что на это сомнительное свидание я, конечно же, не пойду. Я и не пошла бы, но по дороге домой забежала в книжный, увидела новую книжку автора, который писать абсолютно не умел, но, тем не менее, регулярно издавался весьма приличными тиражами, мысленно взвыла, мой внутренний "непризнанный гений" устроил мне истерику, и я решилась принять Аркашкину помощь. А вдруг этот загадочный Гришка Гершкович мне действительно поможет и скажет, насколько мой роман хорош?
- Кто он вообще, этот Гершкович? Где он работал, в каком издательстве? - спросила я у Аркашки на нашем, вроде бы, свидании. Вернее, совсем не свидании.
- При чем здесь издательство? - удивился Аркашка, и мое настроение сразу испортилось, протухло, как яйцо в жаркий день. - Он был журналистом, писал прекрасные, интересные статьи, по горам, дурак, лазил, за это и поплатился. Нет, вот чего ему не хватало, я не понимаю! Живи, ходи ножками по земле, нет, он все лез и лез...
- Куда лез?
- Да на горы. Как видел вершину, сразу карабкаться начинал, вот, однажды, и сорвался. Еле-еле его обратно собрали в целого Гершковича, он весь изувеченный был, думали, не выживет. Но ничего, выкарабкался, но его вроде как подменили. Выкарабкался, но карабкаться перестал - смешно звучит! Писать перестал, вернулся сюда (он в столице до травм работал, а сам родом из нашего города), устроился сторожем в неработающее кафе, где и живет как отшельник.
- А ты его откуда знаешь?
- Тебе какая разница? Знаю и все. Ты, думаешь, единственная, кто бумагу марать любит? Сейчас почему-то многие этим страдают, а вот я, лично, этого не понимаю. Читать книгу - долго и нудно, лучше фильм посмотреть. Так нужен адресок? От сердца отрываю, учти!
- Нужен! - решилась я, получила заветный адрес и обидела Аркашку. Не видать мне теперь от него помощи!
По иронии судьбы кафе, в котором работал сторожем загадочный Гришка, находилось на улице Тургенева. Я не знала, как понимать это знак. Хорошо ли это? Тургенев - известный, признанный писатель - это хорошо. Но я произведения Тургенева не любила, мне они казались нудными - плохо ли это?
- Что ты все делишь на плохо - хорошо? Это просто улица Тургенева! - сказала я себе и, распечатав роман, отправилась искать кафе "Золотой павлин", в котором и обитал загадочный Гришка Гершкович - редактор с идеальным вкусом.
Продолжение следует завтра
Все герои и события выдуманы, все совпадения случайны.
©Оксана Нарейко