21.
Пионер присел, прижался к земле, широко расставив руки. Левую с кадуцеем он чуть завел за спину, правую с мачете, наоборот, чуть выставил вперед. Согнутые в коленях ноги были напряжены, каждая мышца была готова распрямиться в любой момент, чтобы метнуть тело в неожиданную для противника сторону. А противник был страшен. Тучная поросшая бурым мехом громада застила Солнце, возвышаясь над изготовившимся к бою Жрецом на три головы. Причем не на три человеческих, а на три раздутых, как бочонок эля, рыбоведских головы.
- Спрячь мачете, - тихо просил Толмач из-за спины. – А еще лучше – брось его в сторону. Только осторожно, без резких движений.
- Если я выброшу мачете, мы не пройдем дальше и шага, - процедил Пионер, еще крепче сжимая рукоять.
- Если ты его не выбросишь, то дальше мы пойдем без тебя, - так же сквозь зубы ответил Толмач.
- Чего он хочет? – спросил Пионер через плечо. – Почему взбесился?
- Насколько я понимаю, Ленивец хочет, чтобы ты перестал рубить подлесок, - Толмач аккуратно вернул собственный тесак в петлю на поясе.
- Нам нужна дорога, - возразил Пионер. – Без мачете не продраться. Знал бы, что рыбоведы такие непредсказуемые, убедил бы Гелертера не включать их в состав экспедиции.
- Он говорит, что желает добра, - заверил Толмач. – Не хочет, чтобы мы стали врагами Леса.
- Что там происходит? – спросил Наставник. Он замыкал колонну и в узкой просеке не мог узреть картину целиком. Из-за спин он видел только грозный оскал вставшего на дыбы Ленивца.
- Ленивец запрещает нам прорубать дорогу, - откликнулся через плечо Пионер. – Ленивцу стало жаль молодую поросль.
- И поэтому Обжора и Злюка впереди проминают грудью целые ущелья? - удивился Наставник.
- Ленивец говорит, что так можно, так Лес разрешает, - перевел Толмач.
Пионер не стал отбрасывать мачете в сторону, как советовал Толмач, Пионер вернул мачете на пояс. Ленивец тут же потерял к человеку всякий интерес и присоединился к соплеменникам. Рыбоведы пыхтели, урчали, усердно прокладывая путь в зарослях для себя и спутников Жрецов, для спутников таких маленьких и слабых, настолько немощных, что без своих ножей не могут сделать в здешних местах ни шагу. «Словно ожившие механизмы с Кладбища, - подумал Пионер. – Могучие, неумолимые, прущие напролом механизмы».
Какая же чужая жизнь окружала его здесь. Огромные звери, чей разум по-прежнему оставался для Пионера загадкой. Не понимал он рыбоведов, не мог убедить себя, что это соратники, помощники в пути, полноправные члены экспедиции, а не дрессированная скотина, как, скажем, рогач Свистуна. Лес этот, пышущий зеленью, лезущий к Солнцу, яркий, несомненно - живой. Лес словно дерзко противопоставлял себя равнине, с ее просторами до горизонта, желтой пылью, редкими рощицами медных деревьев. Но равнина дышала жизнью иной – хищной, грозной, рычащей и топочущей, парящей и прыгающей, динамичной жизнью животных, а не статичной жизнью растений. Где звери? Куда они подевались? И куда подевался черь?
Будто бы услышав призыв, черь откликнулся. Пионер с высоты полета рогача увидел игровую доску Леса, размеченную просеками на клетки и перечеркнутую вдоль линией реки. А вот и группа – продирается через крайнюю клетку там, где игровое поле упирается кромкой в скальный отвес Немого хребта.
- Нам нужно отклониться правее, - сказал Пионер. – На два часа по Солнцу. Так мы намного быстрее выйдем на ближайшую просеку.
- Черь подсказал? – уточнил Толмач. – Попробую рассказать Ленивцу, он самый разговорчивый.
Толмач издал глубокий горловой звук, как он делал всегда, когда хотел привлечь внимание рыбоведов. Никто из мохнатой троицы не оглянулся, но направление «прорыва» они все же изменили. Если Пионер правильно распознал картинку, которую представил ему Свистун, то теперь группа двигалась по кратчайшему пути к просеке. И действительно, уже без малого через час Ленивец, шедший первым, рыкнул от неожиданности и буквально выкатился на широкую полосу земли, густо поросшую травой, но свободную от деревьев.
В размытых картинках, в которые разум Пионера складывал полученные от Свистуна образы, просеки казались тонкими нитями, ножевыми надрезами на зеленом пироге Леса. Эти картинки не держались долго, расползались, как сновидения после пробуждения. Здесь же, наяву, картина была совсем иной. Просека оказалась широкой, как русло реки, вот только Пионер никогда не видел таких широких рек. И только здесь, на свободном от деревьев пространстве, Жрецы сумели осознать, насколько эти деревья велики.
- Привал! – распорядился Наставник.
Двигаться дальше не было никакой возможности. Во-первых, нельзя идти по незнакомой местности с запрокинутыми головами. Ни один из трех Жрецов не мог оторвать взгляд от могучих столпов, подпирающих небо. Голые необъятные стволы распадались на недосягаемой высоте на ярусы ветвей, каждая ветвь была толще любого из медных деревьев, что можно встретить на равнине. На каждом ярусе ветви соседних деревьев переплетались, словно это было единое растение со множеством стволов. Меж исполинами кустились растения поменьше так густо, что даже кротомышь не просочилась бы. Пионер в очередной раз проникся уважением к рыбоведам: без их помощи группа прорубалась бы сквозь заросли несколько дней.
Во-вторых, наконец был найден потерявшийся черь. Каким чудом оказался он на просеке раньше Ленивца, Обжоры и Злюки, оставалось загадкой. Черь мирно сидел на траве, чуть склонившись набок, из-за чего казалось, что он заглядывает людям за спины. Вот только глаза черя были закрыты. Он был полностью погружен в свои мысли – то ли общался с рогачом, то ли поддерживал связь с соплеменниками, оставшимися возле Радужной Стены, то ли просто спал, хотя Пионер никогда не видел спящего черя. Пока Толмач и Наставник, растянувшись на траве, отдыхали, устремившись взорами к верхушкам деревьев-исполинов, или растирали натертые ноги лечебной мазью, Пионер присел, а потом и прилег рядом с черем. «Поспать, что ли?» - подумал Пионер и тут же заснул.
Засыпал в зеленом море травы, а проснулся в зеленом море воды. Но не испугался. Наоборот – обрадовался. Как давно не нырял он! Не проносился мимо неповоротливых подводных гигантов, не вспугивал синхронные, как единый организм, косяки мерцающих светлячков! Вода обволакивала, баюкала, но спать больше не хотелось. Тело было полно энергии, движения, скорости. Он захотел в глубину - и устремился в глубину. Упругая кожа вибрировала, перетекала зыбью от шеи к ногам, благодаря чему он без каких-либо усилий скользил в изумрудной толще.
Туда, туда, где пролегает горизонт допустимого погружения, где нагретые недрами воды настолько горячи, что жгут глаза, ладони и ступни. Туда, где кончается свет и начинается тьма. Запретная тьма. Не смотреть вниз – это хорошие манеры. Плавай у поверхности, не думай о погружении. Настолько простые, привычные законы, что нет их ни в одном кодексе. И только молодняк бравирует россказнями о том, как близко удалось подобраться к горизонту. «Никто не заметил». А никому и не надо замечать, потому как никто не смотрит вниз. Тем более не плавает.
Но всякий думает о глубине. На охоте, в брачных играх, в коллективных стойлах, в созидании суши, в ловле звездных бликов или одиноко растянувшись на пружинящей поверхности Океана – никогда не угадаешь, где застанет тебя крамольная мысль о глубине. Пора покончить с этим. Скорее, туда, к горизонту погружения, пока никто не заметил.
Но заметили – не свои, сверху, а чужие, оттуда, из недр Океана. Заметили и осудили. Нельзя. Вторжение. Мир разделен. Поверхность и суша – нам, глубины – им. Кому? Да кто ж знает? Ведь никто не смотрит вниз, потому что – закон, потому что – плохие манеры.
За плохие манеры наказывают. Донный выброс ударил жаром в лицо. Уклониться, спасаться, вверх! Но поздно: успев убрать лицо, подставил грудь. Кожа на груди запульсировала, вздулась и опала морщинами. Черное пятно величиной с голову с синеватыми рубцами по периметру. Ожог. Донная метка. Древний ужас из историй для мальков. Чужак. Теперь чужак навсегда. Изгой, позор острова, беспомощный и беззащитный одиночка. Нельзя к своим. Закрыты все направления. Одно осталось – в бескрайний Океан. Жизнь без суши. Если бы он мог мечтать о несбыточном, он мечтал бы о мире, исполненном суши. Мире без воды, где нет донных меток, где нет запретной, но такой манящей пучины…
Пионер очнулся. Черь по-прежнему сидел рядом, не сменив позы. Это были его мысли, его память. Теперь Пионер понимал, почему Ворота выбросили Свистуна именно сюда, на равнину. Мир без воды – такова была его мечта, такова была одна из заданных координат для «точки прибытия». Что там ждало на глубине, за допустимым горизонтом погружения, Пионер так и не понял. Что-то страшное, что-то запретное.
Иные. Глубины зеленого Океана принадлежали им. Весь мир черя-пиявки был разделен на две части: для своих и для иных. И любая попытка переступить границу была наказуема. Ворота появляются в мирах, переживших Большое Несчастье. Может, такое разделение и стало следствием Большого Несчастья? Может, этот странный мир, где воды столько, сколько суши в мире равнины, учится жить по новой? И разделение – одно из средств, одно из «лекарств» для возрождения?
У Пионера сложилось ощущение, что странный сон о зеленом Океане он посмотрел не один. Или даже не так: словно это он сам был черем, сам преодолевал сопротивление воды, а за ним кто-то наблюдал – пристально, но равнодушно. За черем во сне наблюдали из темных глубин, и при этом кто-то смотрел сон про Пионера в теле черя… Совсем он запутался – во снах, в телах, в мирах, в наблюдателях.
Словно этот сон ему показали не просто так. Мы и они. Мир разделен. Северный склон и южный склон Немого хребта. Мысли путались.
- Путешествуешь?
Над Пионером, улыбаясь, стоял Толмач и осторожно тыкал спутника в ногу кадуцеем. Когда Пионер окончательно проснулся и привстал на локте, Толмач заулыбался еще шире.
- Все мы путешествуем, - ответил Пионер. – У нас экспедиция.
- Я о другом, - подмигнул Толмач и чуть заметно качнул кадуцеем в сторону черя. – Что видел? Как там?
- Не уверен, что понимаю, о чем ты, - насторожился Пионер.
- Пещеры видел, - Толмач зачарованно закатил глаза. – Вижу восковые борти на скальных уступах. Вижу, как выманиваю диких жужелиц медом и прячусь в реке, пока другие выскабливают мед из оставленных сот. Реку вижу, плотины, запруды. Рыба, много рыбы, голыши, пиявки громадные, женщины чистят, мы ловим.
- Ты превратился в рыбоведа, – констатировал Пионер.
- О чем я и говорю! – Толмач обрадовался взаимопониманию. – Спит человек, а сон видит рыбовед. И даже догадываюсь какой, - Толмач с подозрением посмотрел на Злюку. – Но ощущение, словно мы с ним вместе для кого-то третьего спектакль устроили. Есть такое?
- Есть такое, - Пионер кивнул нехотя. – Только рыбоведы ни при чем.
- Так я понимаю, - Толмач покивал понимающе, со значением. – Это у меня с рыбоведами связь, а тебе черь ближе. Вот и спрашиваю: как там. Интересно же. С рыбоведами все понятно: наша равнина, наши горы, наши реки, а этот, - Толмач скова качнул кадуцей в сторону Свистуна, - вообще невесть откуда явился. Видел что? Что видел? – глаза Толмача горели таким азартным любопытством, как глаза детей на площадях перед выступлением Трубадура.
- Океан, - Пионер вспомнил свою былую профессию и не смог сдержаться – поведал все.
Вскочил на ноги и создал историю, как делал это много раз десяток лет назад. Представил историю и Толмачу, и Наставнику, поведал подробно искусно, в лицах, с манящей тайной и движением, хотя вначале и не думал никому пересказывать сны. О стремительном погружении, о странных мыслях, о следящей глубине, о резкой боли ожога, о донной метке, о тоске одиночества. Об ощущении стороннего наблюдателя тоже поведал, тем более что Толмач первый упомянул о подобном впечатлении.
Толмач был в восхищении, он даже рукоплескал, чем привлек внимание Обжоры. Рыбовед почти вплотную придвинул косматую голову и долго смотрел на Жреца хищными бусинами глаз, так долго и пристально, что Пионер, все еще не поверивший в исключительно добрые намерения этих мохнатых созданий, покрепче сжал кадуцей. Обжора наконец ткнул влажным носом Толмача в живот, чем прекратил рукоплескания. Решив, что спас двуногого друга от приступа гибельных конвульсий, Обжора весело затрусил к собратьям.
- Когда вернемся, обязательно расскажете об этом Гелертеру, - посоветовал или приказал Наставник. – Черь проснулся, нам пора.
Свистун действительно очнулся от забытья, обвел невидящим взглядом окружавших его Жрецов, встал на ноги и свистнул. Через мгновенья с небес клекотом откликнулся рогач. Черь тихо двинулся на звук, словно вокруг и не было никого. Пионеру показалось, что широко разнесенные по бокам глаза черя на миг остановились на нем, на том, кто только что побывал в запретных краях, но Пионер знал, что ошибается: чери не видят людей, вернее, не воспринимают людей как самостоятельные мыслящие объекты. И еще чери не спят. Никогда.
- Думал, они поуже, - Наставник повел жезлом от дерева до дерева. – В такой просеке можно деревню разместить. Интересно, кто их проложил? И как выкорчевывали огромные пни? Это ж были бы не пни, а дома целые! Прорубай окна, двери и селись всей семьей.
- Не видел я в Лесу ни одного пня, - подметил Толмач. – И мертвых деревьев не видел. Ни одной сухой ветки, ни опавшей листвы, ни хвороста - даже костер не из чего будет сложить.
- Похоже, никто просеки не прорубал, - сказал Пионер. – Лес так изначально вырос. По разметке, по плану. Будто кто-то строил город.
- А живность всю повывел, чтобы не мешала, - весело добавил Толмач. – Ни одной зверушки. Только мы.
- Только мы, - откликнулся эхом Наставник и замолчал в раздумьях.
Рыбоведы впереди ускорились перешли на косолапую трусцу – видимо, что-то обнаружили. По одному юркнули в заросли – так показалось издалека. Через полторы сотни шагов Жрецы увидели, куда скрылись рыбоведы. Просеку под прямым углом пересекала другая, не менее широкая дорога, и мохнатая троица просто свернула за угол. Люди тоже зашагали веселее, и даже черь, не отставая, двигался в общем ритме. Вечер уже сочился между деревьев, когда экспедиция вышла на берег реки.
Реки на равнине были. Берущие начало в ледниках у вершин Немого хребта, маленькие ручьи объединялись в проворные горные потоки, которые то ныряя в подземные туннели, то снова выныривая на все более пологие склоны, постепенно растекались широкими руслами на ровных просторах и уносили воды в бескрайние дали равнины, куда люди не хаживали. Выше по течению рек селились рыбоведы, у подножия хребта обустраивали жилища поселенцы. В тех местах, где русла рек пересекал генеральный пеший тракт, от берега до берега перекидывали бревенчатые мосты.
Просека, как пеший тракт, тоже вывела путников к мосту. И лишь взойдя на мост, поняли путники, что просека закончилась. С этой стороны «клетку» Леса очерчивала река. Где-то далеко внизу тяжело и тихо, как олово в тигле Кузнеца, текли серые воды. Корни деревьев, сплетаясь в монолитный узор, держали отвесные берега. И сам мост был ничем иным, как сплетенными древесными корнями. Словно сказочные великаны тянули друг к другу руки с разных берегов и соединяли их над пропастью в дружеском рукопожатии. У этой величественной конструкции, что соорудила сама Природа, не было поручней и бортов. Люди и рыбоведы осторожно, по одному подходили к краю, с опаской глядели вниз и завороженно отступали. И только черь, не останавливаясь, добрался до противоположного берега, где скрылся за береговым накатом. Его рогач парил над течением реки.
- Не пойду я, - запротестовал Толмач. – Жутко мне.
- Свистун уже на той стороне, - успокоил Наставник.
- Зачем нам вообще на ту сторону? – возмущался Толмач. – Что мы ищем? Какова цель? Мы имеем право знать. Экспедицию отправили на южный склон? Все, добрались. Нужен был Лес? Вот он, во всем великолепии. Пора назад. В Храм. Что еще можем узнать? Пионер, вон, рассказывал: с высоты полета рогача Лес похож на брусчатку Города, только зеленую. Деревья большие, трава высокая, просеки широкие, живности нет. Мосты через реки. Думаю, их много и все одинаковые. Как долго мы еще будем блуждать по этим улицам безлюдным?
Пионер улыбнулся. В монологе Толмача звучали приемы Трубадура. Однако Наставник не оценил актерской игры. Гелертер назначил его руководителем экспедиции, поэтому Наставник имел право распоряжаться, а также имел обязанность увещевать сомневающихся.
- Почему переживаешь? – без нотки веселья спросил Наставник. – Что мост тебя не выдержит? Так черь уже проверил – безопасно. Даже рыбоведы не чувствуют подвоха, а они-то потяжелее твоего будут.
- Какова цель? – упрямо настаивал Толмач.
- Как обнаружим, так поймем. Гелертер так и сказал: «Возвращайтесь, как раздобудете что ценное». Ты раздобыл что-то ценное, Толмач? Кроме мозолей на ногах и приступа походного нытья? Нет? Вот и я нет. Пионер, что мы раздобыли в пути?
- Пока по мелочи: Лес, просеки, мосты, отсутствие фауны. Странные сны. Нужно идти дальше. Иначе экспедиция будет бессмысленной. А Люба сказала, что здесь наше спасение.
- «Люба сказала», - пробурчал Толмач. – Кто нам Люба? Верховная Жрица? Нет же. Ну и пусть себе Хранительница. Она Радужную Стену хранит, Ворота, башню Анкетную, Город…
- Равнину, - закончил Пионер. – Так что не будем спорить. Идем за Свистуном, на ту сторону.
И Пионер, не оборачиваясь, зашагал по спутанным корням к другому берегу. Никто не понял, как все произошло дальше. Искали дыру в сплошном полотне моста – так и не нашли. Но дыра была, потому что Пионер в нее провалился. С криком полетел он вниз, к оловянным водам. Все три рыбоведа тут же ринулись следом с моста – семья же, не бросишь. Но было поздно. С трудом выбирались рыбоведы на корневые колена над течением, помогали друг другу, отряхивались, словно дикие псы, роняя брызги во все стороны. Особенно долго провозились с Обжорой – он все никак не мог уцепиться за корни задними лапами. Хорошо, что течение было медленным, спаслись все. Кроме Пионера. Его тело скрылось под водой и было унесено течением.
Кое-как вытащили Злюку на высокий отвесный берег. Потом с его помощью подтянули Ленивца, и только потом два рыбоведа сами тащили Обжору. Искать пешим ходом вниз по течению не представлялось никакой возможности: вдоль берега деревья росли так густо, что можно было разве что попробовать глянуть на реку с другого моста, со следующей просеки. Так и сделали, но лишь для того, чтобы успокоить совесть. Пионер погиб, никаких сомнений не осталось.
- Что дальше? – спросил Толмач.
- Возвращаемся, - приказал Наставник.
- А я говорил, - начал было Толмач, но, встретившись взглядом с Наставником, тут же запнулся.
В Последний Храм двинулись молча и до самого конца пути перебросились всего парой бытовых фраз на привалах. Экспедиция не дала ничего, но забрала жизнь одного Жреца. Почему Лес выпустил остальных спутников – таким вопросом никто просто не задавался.