Часть четвертая
1831-1836
Пушкин в жизни и летописи Боратынского по А.М. Пескову
(серия Конспекты пушкинистики)
1831
ЯНВАРЬ, 7. Москва. Пушкин — Плетневу в Петербург о «Наложнице»: «<...> поэма Баратынского чудо <...>»
ЯНВАРЬ, 12. Москва. Пушкин дарит Боратынскому отдельное издание «Бориса Годунова» с надписью: «Баратынскому от А. Пушкина. Москва. 1831. Янв. 12». — В обществе Боратынский высказывался о «Борисе Годунове», видимо, только положительно. См. в одном из писем Катенина от конца января — нач. февраля 1831: «<...> Вяземский, Давыдов, Баратынский etc, etc (коих мнения мне извесны от <Пав. А > Муханова) восхищены и решают, что Пушкин себя превзошел и мир изумил
ЯНВАРЬ, 14. Петербург. Умер Дельвиг на 33-м году жизни.
ЯНВАРЬ, 15. Петербург. Сомов — Боратынскому в Москву (письмо получе
но ок. 20 янв.): «С чего начну я письмо мое, почтеннейший Евгений Абрамович? Какими словами выскажу вам жестокую истину, когда сам едва могу собрать несколько рассеянных, несвязных идей: милый наш Дельвиг — наш только в сердцах друзей и в памятниках талантов: остальное у Бога! . Приготовьте Пушкина, который, верно, теперь и не чает, что радость его <будущая женитьба> возмутится
такою горестью
ЯНВАРЬ, 21. Москва. Пушкин — Плетневу в Петербург: «Что скажу тебе мой милый? Ужасное известие получил я в воскресенье <18 янв.>. На другой день оно подтвердилось. Вчера <20 янв.> ездил я к Салтыкову <тестю Дельвига> объявить ему все — и не имел духу. Вечером получил твое письмо. Грустно, тоска.
<...> никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду — около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? ты, я, Баратынский, вот и все <...>. Баратынский болен с огорчения. Меня не так-то легко с ног свалить. Будь здоров — и постараемся быть живы»
ЯНВАРЬ, 27. Москва. Пушкин, Боратынский, Вяземский и Языков собираются в ресторане «Яр» помянуть Дельвига. Видимо, там было решено издать в память Дельвига «Северные цветы» на 1832 г., а Боратынский сказал, что хотел бы написать биографию Дельвига
ЯНВАРЬ, 31. Москва. Пушкин — Плетневу в Петербург: «<...> Бедный Дельвиг! помянем его «Северными цветами» <...>. Баратынский собирается написать жизнь Дельвига. Мы все поможем ему нашими воспоминаниями. Не правда ли? Я знал его в Лицее — был свидетелем первого незамеченного развития его поэтической души <...>. Я хорошо знаю, одним словом, его первую молодость; но ты и Баратынский знаете лучше его раннюю зрелость. Вы были свидетелями возмужалости его души. Напишем же втроем жизнь нашего друга
ФЕВРАЛЬ, 17. Москва. Дом Хитрово на Арбате: «мальчишник», устроенный Пушкиным накануне свадьбы — присутствуют: Боратынский, Вяземский, Давыдов, Языков, Нащокин, Верстовский (?), А. А. Елагин (?),
И. В. Киреевский, Лев Пушкин. — По свидетельству Киреевского, «Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям даже было неловко»
ФЕВРАЛЬ, 17. Москва. Запись в дневнике Погодина: «У Пушкина, верно, ныне холостой <нрзбр.> обед, а он не позвал меня. Досадно. — Заезжал и пожелал добра. — Там Баратынский и Вяземский толкуют о нравственной пользе»
ФЕВРАЛЬ, 18. Москва. Свадьба Пушкина и H. Н. Гончаровой. Видимо, Боратынский — среди гостей
ФЕВРАЛЬ, 24. Москва. Вышел альманах «Денница» на 1831 г. с эпиграммами Боратынского и Пушкина на Булгарина
МАЙ, 15. Пушкин с женой уезжает из Москвы в Петербург
МАЙ, вторая половина — ИЮНЬ, начало месяца. Мураново. Четыре письма Боратынского Киреевскому в Москву (все письма без дат): Жуковский мог только выучить Пушкина владеть <нрзбр.> стихом без рифмы, и то нет, ибо Пушкин не следовал приемам Жуковского, соблюдая везде цезуру. Слог «Иоанны» хорош сам по себе, слог «Бориса» тоже. В слоге «Бориса» видно верное чувство старины, чувство, составляющее поэзию трагедии Пушкина, между тем как в «Иоанне» слог прекрасен без
всякого отношения
ИЮНЬ, 17. Москва. Вяземский — Пушкину в Петербург: « <...> Я здесь никого из порядочных людей не вижу: Баратынский в деревне, не знаю, где и что Языков <...>».— Языков у Елагиных — в Ильинском; об отъезде Боратынского в Казань Вяземский еще не знает, полагая, что он в Муранове
ИЮЛЬ, 10. Петербург. Д. И. Хвостов заканчивает работу над статьей «Мысли о «Наложнице», поэме Баратынского»: Вопрос каждого критика заключается в том: вероподобна ли завязка и живо ли представлены свойства действующих лиц, по-иностранному характеры. Посмотрим на героя Ленского <так Хвостов называет Елецкого>. Почитатели Баратынского находят, что Ленской есть подражание Онегину Пушкина. Это мнение совершенно неосновательно. Онегин и Ленский весьма между собой различны. Герой Александра Сергеевича повеса, ищущий следуя новой философии рассеяния и забав. Герой
Баратынского развратник, негодяй и преступник. Подражателей Онегину можно обратить на путь истинный сатирою. Подражателей Ленского должно обуздать бичем закона. Первое: Автор сам во второй песне говорит, что он потерял веру, совесть, отрекся от приличий и изгнан из общества. Что же касается до литературного достоинства сей Поэмы, то описания и картины в ней довольно живо и красиво представлены, слог правилен и хорош, но стихи вообще не имеют ни той легкости, ни той естественности, которою обилуют прекрасные стихи знаменитого Пушкина
ИЮЛЬ, около 11. Царское Село. Пушкин — Плетневу: « <...> что же твой план «Северных Цветов» в пользу братьев Дельвига? Я даю в них «Моцарта <и Сальери>» и несколько мелочей <...>. Пиши Баратынскому: он пришлет нам сокровища; он в своей деревне
ИЮЛЬ, 14 и 15. Остафьево. Вяземский и А. И. Тургенев — Пушкину в Царское Село: «<...> Пожалуй, давай готовить альманах <...> собирай стихи свои и других. Напишем к Баратынскому, который удрал в Казань с Энгельгардтовским семейством
АВГУСТ, 24. Остафьево. Вяземский — Пушкину в Царское Село: « <...> Я недавно получил письмо от Баратынского из Казани, куда они все поехали, то есть Энгельгардовы, как он пишет, по делам, а как мне сказывали, от холеры. — Пишу, говорит он, не для потомства, как Вы предполагаете слишком дружески, но для нижнего земского суда»
ОКТЯБРЬ, начало месяца. Каймары. Боратынский получает от Киреевского брошюру «На взятие Варшавы. Три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина» (СПб., 1831) — со стих. Жуковского «Старая песня на новый лад» и Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина»
ОКТЯБРЬ, до 8. Каймары. Боратынский — Киреевскому в Москву: «Спасибо тебе за стихи Пушкина и Жуковского. Я хотел было их выписать, но ты меня предупредил. Первое стихотворение Пушкина мне более нравится, нежели второе. В нем сказано дело и указана настоящая точка, с которой должно смотреть на нашу войну с Польшей. Ты подчеркнул стих: «Стальной щетиною сверкая». Ты, вероятно, находишь его слишком изысканным. Может быть, ты прав, однако он силен и живописен
ОКТЯБРЬ, после 8 до 26. Каймары. Боратынский — Киреевскому в Москву: Я кончил драму, о которой тебе писал, и очень посредственно ею доволен. Еще раз прошу тебя, не говори никому, что я что-либо пишу. Я отвечаю всем альманашникам, что у меня стихов нет, и на днях тем же буду отвечать Пушкину
ОКТЯБРЬ, до 26. Каймары. Боратынский — Киреевскому в Москву: «Со мною сто раз случалось в обществе это тупоумие, о котором ты говоришь. <Каково различие между г-ном Пушкиным и солнцем? — Оттого и другого щуришься>
НОЯБРЬ, начало месяца. Каймары. Боратынский посылает Пушкину для «Северных цветов» на 1832 г. два стихотворения: «Мой Элизий» («Не славь, обманутый Орфей...») и «Бывало, отрок, звонким кликом...»(см. сент., до 21; сент., после 21 — окт., до 5). Пушкин получил их после 21 ноября; первое стих, было опубл.; второе Пушкин не поместил без объяснений. —
НОЯБРЬ, начало месяца. Каймары. Боратынский — Киреевскому в Москву: Я послал Пушкину и другую: «Не славь, обманутый Орфей», но уверяю, что больше нет ничего за душою. Я не отказываюсь писать; но
хочется на время, и даже долгое время, перестать печатать. Поэзия для меня не самолюбивое наслаждение. Я не имею нужды в похвалах (разумеется, черни), но не вижу, почему обязан подвергаться ее ругательствам. Я прочел критику Надеждина. Не знаю, буду ли отвечать на нее и что отвечать? Он во всем со мной согласен, только укоряет меня в том, что я будто полагаю, что изящество не нужно
изящной литературе; между тем как я очень ясно сказал, что не говорю о прекрасном, потому что буду понят немногими
НОЯБРЬ, 18. Петербург. Пушкин — Языкову в Москву, еще не получив от Боратынского стихи для «Северных цветов»: «<...> Торопите Вяземского, пусть он пришлет мне своей прозы и стихов; стыдно ему; да и Баратынскому стыдно. Мы правим тризну по Дельвигу. А вот как наших поминают! и кто же? друзья его! ей- богу, стыдно
НОЯБРЬ, 18. Москва. Языков — брату П. М. Языкову: «<...> Как тебе понравились «Повести Белкина»? <вышли в конце октября> Мне так не очень <...>. Баратынский тоже пишет повести в прозе <«Перстень»; № : Языков еще не читал те кета >: его будут гораздо лучше, он вообще мастер рассказывать. Например, прежде, нежели мы видели «Выстрел», он рассказал его здесь удивительно ладно и стройно, неизмеримо лучше, чем в печатном оный написан
НОЯБРЬ. 21. Петербург. Пушкин — Ф. Н. Глинке в Тверь: «<...> Мы здесь затеяли в память нашего Дельвига издать последние «Северные Цветы». Изо всех его друзей только Вас да Баратынского не досчитались на поэтической тризне; именно тех двух поэтов, с коими, после лицейских его друзей, более всего был он связан
ДЕКАБРЬ, конец 10-х — начало 20-х чисел. Казань. Боратынский — Киреевскому: «Повести Белкина» я знаю. Пушкин мне читал их в рукописи. Напиши мне о них свое мнение
ЯНВАРЬ, около 7 (?). Казань. Боратынский — Киреевскому в Москву: Многие имеют здесь мои труды и Пушкина, но переписные, а не печатные. Надо продавать книги наши подешевле
1832
ЯНВАРЬ, до 18. Казань. Боратынский — Киреевскому в Москву: Молодого Перцова <Эраста>, известного своими стихотворными шалостями, которого нам хвалил Пушкин; но мало, что человек очень умный — и очень образованный, с решительным талантом. Он мне читал отрывки из своей комедии в стихах, исполненные живости и отстроумия.
ФЕВРАЛЬ, около 14—15. Казань. Боратынский — Киреевскому в Москву (записка без даты): «Поздравляю тебя с масляницей. Это значит, что мне писать тебе недосуг. Вот тебе другая пьеса Перцова, которая лучше первой. Еще просьба: напечатай в «Европейце» мое: «Бывало, отрок», etc. Я не знаю, отчего Пушкин отказал ей место в «Северных цветах».. .
ФЕВРАЛЬ, около 16—18 (?). Казань. Боратынский получает от Киреевского письмо с рассказом об отзывах Жуковского, Вяземского и Пушкина о первых номерах «Европейца» и пишет в ответ: «Понимаю, брат Киреевский, что хлопотливая жизнь журналиста и особенно разногласные толки и пересуды
волнуют тебя неприятным образом. Я предчувствовал твое положение, и жаль мне, что я не с тобою, потому что у нас есть сходство в образе воззрения, и мы друг друга же в нем утверждали. Мнение Жуковского, Пушкина и Вяземского мне кажется несправедливым. Приноровляясь к публике, мы ее не подвинем <см. выше: февр., 4 — замечание Пушкина о надобности переводить «ученые термины»>. Писатели учат публику, и ежели она находит что-нибудь в них непонятное, это вселяет в нее еще более уважения к сведениям, которых она не имеет, заставляет ее отыскивать их, стыдяся своего невежества
МАРТ — АПРЕЛЬ. Москва. Киреевский — Пушкину в Петербург (ответ на письмо от 4 февр. — см. выше): «<...> Я до сих пор не отвечал Вам на письмо Ваше <...> потому, что через несколько дней по получении <...> узнал о запрещении моего журнала, и, следовательно, выжидал случая писать к Вам не по почте. <...>
Благодарю Вас за Ваши советы о журнале <...>. В одном только позвольте мне не согласиться с Вами: в мнении о Боратынском. Говоря, что Баратынский должен создать нам нового рода комедию, я основывался не только на проницательности его взгляда, на его тонкой оценке людей и их отношений, жизни и ее случайностей, но больше всего на той глубокой, возвышенно-нравственной, чуть не сказал гениальной деликатности ума и сердца, которая всем движениям его души и пера дает особый поэтический характер и которая всего более на месте при изображениях общества. Впрочем, Вы лучше других знаете Баратынского и лучше других можете судить об нем, потому я уверен, что по крайней мере в главном мы с Вами не розним.
МАРТ, начало месяца (около 7—10) (?). Каймары. Боратынский получает от Киреевского ответ (не сохранился) на свое предыдущее письмо: Читал ли ты 8-ю главу «Онегина» <вышла в янв. 1832> и что ты думаешь о ней и вообще об «Онегине», конченном теперь Пушкиным? В разные времена я думал о нем разное. Иногда мне «Онегин» казался лучшим произведением Пушкина, иногда напротив. Ежели б все, что есть в «Онегине», было собственностию Пушкина, то без сомнения, он ручался бы за гений писателя. Но форма принадлежит Байрону, тон тоже. Множество поэтических подробностей заимствовано у того и у другого. Пушкину принадлежат в Онегине характеры его героев и местные описания России. Характеры его бледны. Онегин развит не глубоко. Татьяна не имеет особенности. Ленский ничтожен. Местные описания прекрасны, но только там, где чистая пластика. Нет ничего такого, что бы решительно характеризовало наш русский быт. Вообще это произведение носит на себе печать первого опыта, хотя опыта человека с большим дарованием. Оно блестящее; но почти все ученическое, потому что почти все подражательное. Так пишут обыкновенно в первой молодости из любви к поэтическим формам более, нежели из настоящей потребности выражаться. Вот тебе теперешнее мое мнение об «Онегине». Поверяю его тебе за тайну и надеюсь, что оно останется между нами, ибо мне весьма некстати строго
критиковать Пушкина. От тебя же утаить настоящий мой образ мыслей мне совестно.
АПРЕЛЬ, 5(17). Варшава. Л. С. Пушкин — М. В. Юзефовичу (перевод с фр.): «<...> Отрадно, что «Наложница» Баратынского Вам понравилась, ход поэмы любопытен, исполнение — поэтично и оригинально. Мне очень нравится предисловие, полное чувства и здравых рассуждений
АПРЕЛЬ, конец месяца — МАЙ, начало. Каймары. Боратынский — Киреевскому в Москву: «Я так давно к тебе не писал, что, право, совестно. Молчал не от лени, не от недосуга, а так. Это так — русский абсолют, но толковать его невозможно. О трагедии Хомякова <«Димитрий Самозванец»> ты мне писал только то, что она кончена. Поговори мне о ней подробнее. Мне пишет из Петербурга брат <Ираклий>, которому Хомяков ее читал, что она далеко превосходит «Бориса» Пушкина, но не говорит ничего такого, по чему можно бы составить себе о ней понятие. Надеюсь в этом на тебя.
ИЮНЬ, первая половина. Казань. Боратынский — Киреевскому в Москву: Я прочитал здесь «Царя Салтана» <Пушкина>. Это — совершенно русская сказка, и в этом, мне кажется, ее недостаток. Что за поэзия — слово в слово привести в рифмы Еруслана Лазаревича или Жар-птицу? И что это прибавляет к литератур
ному нашему богатству? Оставим материалы народной поэзии в их первобытном виде или соберем их в одно полное целое, которое настолько бы их превосходило, сколько хорошая история превосходит современные записки. Материалы поэтические иначе нельзя собрать в одно целое, как через поэтический вымысел, соответственный их духу и по возможности все их обнимающий. Этого далеко нет у Пушкина. Его сказка равна достоинством одной из наших старых сказок — и только. Можно даже сказать, что между ними она не лучшая. Как далеко от этого подражания русским сказкам до подражания русским песням Дельвига! Одним словом, меня сказка Пушкина вовсе не удовлетворила
АВГУСТ, 5. Тюрьма г. Свеаборга. Кюхельбекер записывает в дневник: «<...> Замечания <Вальтера> Скотта о его подражателях очень справедливы и оправдываются тем, что испытал и наш Пушкин. Люди с талантом, не одинаковой степени, но все же с талантом, — Баратынский, Языков, Козлов, Шишков младший, — и другие, вовсе без таланта, умели перенять его слог; до Пушкина, правда, никто из них не дошел, но все и каждый порознь нанесли вред Пушкину, потому что публике наконец надоел пушкинский слог».
СЕНТЯБРЬ, 21. В Москву приезжает Пушкин (до начала октября). При встречах с Боратынским Пушкин, видимо, обещает ему поговорить по возвращении в Петербург с А. Ф. Смирдиным об издании нового собрания стихотворений Боратынского
СЕНТЯБРЬ, между 28 и 30. Москва. Пушкин — жене в Петербург: «<...> Кто тебе говорит, что я у Баратынского не бываю? Я и сегодня провожу у него вечер, и вчера был у него. Мы всякой день видимся
ДЕКАБРЬ, 2. Петербург. Пушкин — Нащокину в Москву: «<...> Скажи Баратынскому, что Смирдин в Москве и что я говорил с ним о издании полных Стихотворений Евг. Баратынского. Я говорил о 8 , и о 10 тыс., а Смирдин боялся, что Баратынский не согласится; следственно Бар<атынский> может с ним сделаться. Пускай он попробует
ДЕКАБРЬ, вторая половина — ЯНВАРЬ 1833 г. (?). Москва. Боратынский — Вяземскому в Петербург (письмо без даты): .Давыдов прислал мне начало вашего послания к нему, в котором вы поэтически подделались к его слогу. Он думает недели на две прискакать в Москву. Не решитесь ли и вы последовать его примеру и пригласить с собою Пушкина? Тогда слово будет делом, тогда
Будут дружеской артели
Все ребята налицо.
Я не пишу ничего нового и вожусь с старым. Я продал Смирдину полное собрание моих стихотворений. Кажется, оно в самом деле будет последним и я к нему ничего не прибавлю. Время поэзии индивидуальной прошло, другой еще не созрело
1833
ФЕВРАЛЬ, до 3. Москва. Боратынский — Вяземскому в Петербург: «Наша московская литературная братия задумала издать альманах к светлому празднику, и мне препоручено, любезный князь, просить вашего содействия. Подайте нам руку помощи во имя Москвы, вами любимой. Здешние вкладчики — Киреевский,
Языков, Чадаев (в переводе), я и несколько других молодых людей, вам незнакомых, но которых, может быть, выгодно с вами познакомить. Попросите Пушкина нас не оставить и дать хоть безделицу в знак товарищества. Вероятно, у вас бывает Гоголь, автор «Вечеров на Диканьке», и наверное он часто видится с Пушкиным. У него много в запасе. Попросите у него от всех нас посильной вкладчины. Не забудьте и Козлова. Одним словом, похлопочите об нас с дружеским радушием
МАРТ, 16. Москва. С. Л. Пушкин — дочери О. С. Павлищевой в Петербург: «Видим Баратынских в Москве очень часто; не зная бессонных ночей на балах и раутах, Баратынские ведут жизнь самую простую (ils m;nent une existence on ne peut plus bourgeoise): встают в семь часов утра во всякое время года, обедают в полдень, отходят ко сну в 9 часов вечера и никогда не выступают из этой рамки, что не мешает им быть всем довольными, спокойными, — следовательно, счастливыми
МАРТ, 31. Москва. Н. О. Пушкина — дочери О. С. Павлищевой в Петербург: « <...> Вчера у обедни я видала Баратынских, которые причащались. Они о тебе спрашивали, и Настази <Настасья Львовна> поручила мне сказать тебе тысячу милых вещей <...>. Сегодня я обедала у Сонцовых, было много народу, за столом я сидела возле Настази Баратынской, я очень ее насмешила, рассказав ей твою историю с девочкой, которую ты хотела удочерить <0. С. Павлищева, страдавшая выкидышами, собиралась взять на воспитание 3-летнюю девочку-сиротку>; но что странно, так это что несколько лет назад с ней случилось то же самое, это было до ее замужества, и маленькая была некрасивая, дерзкая, точно как твоя. Г-жа Баратынская тебя любит по-прежнему, она говорит, что это не она бросила писать
СЕНТЯБРЬ, 5. Казань. Проездом в Оренбург в Казани останавливается Пушкин. Встреча с Боратынским. Боратынский откладывает надень свой отъезд в Мару
СЕНТЯБРЬ, 12. Языково Симбирской губ. Пушкин — жене в Петербург о своих казанских впечатлениях: «<...> Я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stockings <синий чулок>, сорокалетней, несносной бабе с вощеными зубами и с ногтями в грязи <А. А. Фукс>. <...> Баратынский написал ей стихи <«А. А. Ф...ой»> и с удивительным бесстыдством рахвалил ее красоту и гений
ОКТЯБРЬ, 3. Имение Маза Сызранского уезда Симбирской губ. Д. В. Давыдов — H. М. Языкову: «<...> В Казани были Пушкин и Баратынский, отыскивающие сведения о Пугачеве. Из этого я заключаю, что они в союзе для сочинения какого-нибудь романа, в котором будет действовать Пугачев
НОЯБРЬ, до 28. Мара. Боратынский — Киреевскому в Москву (без даты): Сделай одолжение: узнай деревенский и городской адрес Пушкина; мне нужно к нему написать. Нарочно для этого распечатываю письмо
ДЕКАБРЬ, 14. Москва. Ценз. разр. газете «Молва» (1834. № 50) с продолжением «Литературных мечтаний» Белинского, один из абзацев которых посвящен Боратынскому:
«Г-на Баратынского ставили на одну доску с Пушкиным; их имена были неразлучны, даже однажды два сочинения сих поэтов явились в одной книжке, под одним переплетом <«Две повести в стихах»: «Бал» — «Граф Нулин». СПб., 1828>. <...> теперь даже и в шутку никто не поставит имени г. Баратынского подле имени Пушкина. Это значило бы жестоко издеваться над первым и не знать цены второму. Поэтическое дарование г. Баратынского не подвержено ни малейшему сомнению. Правда, он написал плохую поэму «Пиры», плохую поэму «Эдда» («Бедную Лизу» в стихах), плохую поэму «Наложницу», но вместе написал и
несколько прекрасных элегий, дышащих неподдельным чувством, из коих «На смерть Гёте» может назваться образцовою, несколько посланий, отличающихся остроумием. Прежде его возвышали не по заслугам; теперь, кажется, унижают неосновательно. Замечу еще, что г. Баратынский обнаруживал во времена оны претензии на критический талант; теперь, я думаю, он и сам разуверился в нем»
1835
АПРЕЛЬ, 30. Петербург. Вышла «Библиотека для чтения» (1835. Т. 10. № 4) где помещена анонимная рецензия на «Стихотворения» Боратынского (Раздел V. С. 1—9; вероятный автор рецензии — О. И. Сенковский). Здесь высоко оценены обе части издания: Г. Баратынский очень удачно оценивает Пушкина, Дельвига, Языкова, и если б решился излагать свои мысли в прозе, он был бы замечательным критиком. В
музе его точно — необщее выражение лица и необычайная простота речей, но кто же, познакомившись с ней покороче, вздумает почтить ее только небрежной похвалою? Мы полагаем, что в нее можно влюбиться, прочитав «Череп», «Мадонну», «На смерть Гете» и многие другие стихотворения, из которых составлено ея прекрасное ожерелье. <...> Мелкие стихотворения все — решительно все хороши; каждое замечательно или по мысли или по стиху. <...> «Бал», «Пиры», «Переселение душ» читаются с наслаждением, но мы отдаем решительное преимущество мелким стихотворениям — в них более силы, более полноты, более мысли»
ИЮНЬ, 4. Тюрьма г. Свеаборга. Кюхельбекер записывает в дневник: «<...> Марлинский — человек высокого таланта: дай Бог ему обстоятельств благоприятных! У нас мало людей, которые могли бы поспорить с ним о первенстве. Пушкин, он и Кукольник — надежда и подпора нашей словесности; ближайшие к ним —
Сенковский, потом Баратынский».
ОКТЯБРЬ, 1. Москва. Ценз. разр. «Телескопу» (1835. Ч. 27. N9 9) с рецензией Белинского на Изд. 1835 (С. 123—137): «<...> Я не буду слишком распространяться в разборе стихотворений г. Баратынского; вопрос не обширный и притом очень ясный. — <...> Несколько раз перечитывал я стихотворения г. Баратынского и вполне убедился, что поэзия только изредка и слабыми искорками блестит в них. Основной и главный элемент их составляет ум, изредка задумчиво рассуждающий о высоких человеческих предметах, почти всегда скользящий по ним, но всего чаще рассыпающийся каламбурами и блещущий остротами. Далее следуют выписки из стихотворений «Незнаю! Милая Незнаю...», «Вчера ненастливая ночь...», «Она придет, к ее устам...», «Тебе я младость шаловливу...» и резюме: «И это поэзия?.. И это хотят нас заставить читать, нас, которые знают наизусть стихи Пушкина?.. И говорят еще иные, что XVIII век кончился!.. <...>0 поэмах г. Баратынского я ничего не хочу говорить: их давно никто не читает. Нападать на них было бы грешно, защищать странно. Однако замечу мимоходом, что в «Пирах» блестят местами искры остроумия и даже изредка чувства
1836
МАРТ, 2. Москва. Д. В. Давыдов — Пушкину в Петербург об участии московских поэтов в «Современнике»: «<...> Жаль, что не дождусь тебя в Москве < Пушкин приехал в Москву в начале мая>. Я сегодня еду отсюда в мои степи. Баратынский хочет пристать к нам, это не худо; Языков верно будет нашим; надо бы Хомякова завербовать, тогда стихотворная фаланга была бы в комплекте
АПРЕЛЬ, после 9. Петербург. Вышел 1-й том журнала Пушкина «Современник» (ценз. разр. 31 марта).
В статье Гоголя (помещена без подписи) «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» между прочим разбирается продукция «Московского наблюдателя»: « <...> В «Московском наблюдателе» <...> не было видно никакой сильной пружины, которая управляла бы ходом всего журнала. <...> В журнале было несколько хороших статей, его украсили стихи Языкова и Баратынского — эти перлы русской поэзии
МАЙ, 14 и 16. Москва. Пушкин — жене в Петербург: «<...> С литературой московской кокетничаю как умею, но Наблюдатели меня не жалуют. Любит меня один Нащокин. <...> Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. <...> Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу