Аня терпеть не могла, когда мать надевала его. При одном только взгляде на это тускло-серое, тяжёлое нечто с воротником из искусственного меха, у неё тут же портилось настроение.
Пальто появилось у матери лет десять или одиннадцать назад, но впечатление было такое, будто мать носит его всю жизнь. По крайней мере, Аня никак не могла вспомнить, какая зимняя одежда ему предшествовала. Даже приблизительно.
И то сказать, Анна успела институт окончить; дважды замуж выйти - один раз под влиянием лихой, студенческой молодости, а второй – удачно; родить двух детей; поменять несколько работ; свой бизнес небольшой открыть, а мать всё так же весь позднеосенний и зимний сезон носила это пальто.
Оно было неизбежным, как роковое предзнаменование, как смена времён года. Ещё несколько лет назад у Ани появилось стойкое ощущение, что материно пальто – это метафора мещанского постоянства и жизненной безысходности. Поскольку оно вечное, как время или космос.
Анна жила с семьёй в столице, но раз или два в год приезжала к матери в родной город. В прошлый свой приезд, в конце осени грубое, из какой-то шинельной ткани с мутно-белыми ёлочками по всему полю, неизменное пальто снова появилось на горизонте. Неотвратимое и унылое, как надоевшее даже субтильным барышням приведение из старого замка.
- Мам, серьёзно? – начала тогда Анна, глядя как мать с извечной своей какой-то виноватой улыбкой извлекала это недоразумение из кладовки, - Ты всё ещё его носишь? Ну сколько можно?
- А что такого? – худенькая и невысокая, как девочка-подросток мать всё с той же улыбкой смотрела на дочь снизу вверх своими светло-голубыми, будто промытыми в морозной проруби глазами, - Пальто, как пальто, вполне приличное, не понимаю, что тебе не нравится…
Чувствуя, что закипает, Анна, кусая нижнюю губу и мысленно отсчитывая выдохи, подошла к матери.
- Послушай, это… странно… Это, если хочешь, не совсем нормально даже… Столько лет носить одну вещь, причём вещь неудобную, не просто устаревшую, а старую… - видя, что мать, как всегда, собирается возражать, Анна быстро продолжила:
- Мамочка, пойми же, что я чувствую себя неловко, плохо из-за того, что ты… ходишь в этом… Ещё и поэтому опять прошу тебя, давай купим тебе на зиму что-то новое… О деньгах не думай, мне будет очень приятно сделать тебе этот подарок.
- Глупости, чего ради выкидывать деньги, когда меня вполне устраивает моё пальто? Оно тёплое и немаркое, для нашего климата то, что нужно. К тому же, я к нему привыкла…
С некоторыми вариациями разговор на эту тему проходил почти всегда одинаково. Начинала всегда Анна и она же, во избежание ссоры, его прекращала.
У обеих после этого оставался внутри какой-то осадок, что-то невысказанное, малоприятное, явно мешающее. То, что пусть ненадолго отдаляло мать и дочь друг от друга, отравляло искреннюю радость общения и стояло потом между ними, оставляя едва заметный, но ощутимый налёт в заискивающих взглядах, в неловких жестах и словах… Когда кажется невозможно больше заговорить, как прежде на любые темы, - непринуждённо, легко и свободно.
Аня много раз давала самой себе слово не реагировать на это таким болезненным образом. В конце концов, мать имеет право носить то, что ей нравится, но… Как только она замечала этого шерстяного, тёмно-серого монстра, самообладание покидало её без остатка. Когда она видела, как её миниатюрная и стройная мама, надев пальто, превращалась вдруг в нечто кургузое, громоздкое и сутулое, все её заблаговременные договоры с собой немедленно теряли смысл и силу.
Однажды, уступая, как обычно, несгибаемой воле матери, Анна произнесла с горечью, прозвучавшей, как угроза:
- Я как-нибудь встану ночью и изрублю это чёртово пальто топором…
- Ты не посмеешь… - то ли с удивлением, то ли со страхом в голосе отозвалась мать.
Но в этом году Анна поступит по-другому. Решение, как большинство спонтанных идей, пришло внезапно и буднично. Она улыбалась, когда представляла, как это случится. И приходилось только удивляться, почему эта простая и вместе с тем гениальная мысль, не пришла ей в голову раньше.
К тому же, всё складывалось, как нельзя более удачно. Как по заказу, у Анны организовались подряд несколько выгодных сделок. К тому же приближался юбилей матери. Ну, конечно! Она купит ей шубу! Норковую или нет, лучше из голубого песца. Анна представляла, как заиграют на фоне нежного меха прозрачно-бездонные, голубые глаза матери.
А что, она может себе это позволить… Тем более, мать заслуживает ещё и не такого подарка. Они обе заслуживают. Одна, чтобы носить с удовольствием красивую вещь, подаренную от чистого сердца, а вторая, чтобы радоваться, глядя на неё и тому, что не видит больше мать в том сером, бессловесном, но кричащем ужасе под названием «старое пальто».
И хотя в жизни редко бывает так, чтобы сбылось всё то, о чём человек мечтает, но у Анны, кажется, получалось.
С какой любовью и терпением она выбирала шубку для мамы! Как замирала от ужаса, представляя, что мать категорически отвергает подарок или пытается в сотый раз вернуть ей деньги. Как готовила слова поздравления, которыми пушистый подарок из натурального меха будет сопровождён. Как переживала, угадала ли с фасоном, длиной, оттенком меха…
Но всё произошло настолько легко и естественно, что Анна жалела лишь о том, что не сделала этого раньше. Ну действительно, вместо того, чтобы бесконечно спорить с матерью, уговаривая её пойти за обновкой, можно было ей просто эту новую вещь купить! И всё. Так просто.
Мать стояла в прихожей перед зеркалом и рассматривала себя в чудесной, серебристой шубке. То отходила назад, то приближалась, то пыталась увидеть себя со спины. Вместо слов, только восторженно и тихо вздыхала. Анна стояла рядом и улыбалась. И тоже молчала. Боялась, что если произнесёт хоть слово, то расплачется.
Анна хотела пошутить, что оговаривает себе честь лично вынести старое пальто на мусорку. Но побоялась нарушить хрупкую, семейную идиллию. Только засунула старое пальто в глубину кладовки. В самый дальний и тёмный угол. Мать, кажется, впервые не возражала. А иногда, открыв шкаф и мечтательно улыбаясь, легонько касалась рукой воздушного меха новой шубки.
А позже они все сидели за нарядным столом. Анна, её муж, дети и мама. Ещё более похудевшая и какая-то торжественная.
Наверное, от волнения, - думала Аня.
На бледном лице матери ещё ярче выделялись её светло-голубые глаза. Как два крошечных озера, написанных нежно-голубой, водянистой акварелью.
В центре стола красовался большой торт с двумя кругленькими, аппетитными цифрами из розового крема - «55».
Спустя пару дней они вернулись домой. Анна чуть ли не впервые уехала от матери умиротворённая и радостная. Никакого предчувствия не было и в помине. Наоборот, было чувство удовлетворения и покоя. И приятного удивления, что так мало, оказывается, нужно для этого. Так должно быть ощущает себя человек, сделавший что-то хорошее и правильное. То, что давно собирался, но всё почему-то откладывал и вот, наконец, совершил.
А потом затяжные дожди со злыми, словно обиженными на судьбу ветрами сменились необычной для их региона снежной и ужасно долгой зимой. Когда февраль плавно слился с мартом и норовил вот-вот захватить апрель.
И кроме этого, они все по кругу переболели. Затем нудно, тяжело выходили из этого тягучего состояния, но ощущение было такое, что полностью так и не вышли.
А тут ещё бизнес застопорился и приходилось предпринимать вдвое больше усилий, чтобы хотя бы оставаться на прежнем уровне. Как бег по кругу, изматывающий и бессмысленный. Анне казалось, что зимнему этому наваждению, похожему на морок, не будет конца.
Тихий голос матери в телефоне иногда дрожал и звучал так, будто говорила она с дочкой не из соседнего города, а из далёкой галактики.
У Ани при этом как-то нехорошо сжималось сердце, но мать уверяла, что с ней всё в полном порядке. И дочь успокаивалась, потому, наверное, что ждала этого от матери. И возможно даже подспудно боялась, что в противном случае, ей понадобятся силы на поддержку и участие, которых у неё попросту не было.
Анна говорила себе, что мать тоже просто устала от зимы. Как и они все. Весной, - настоящей весной, - всё пройдёт. И ещё радовалась, что у матери есть шуба. И мать соглашалась с ней, и тоже радовалась. Правда, тихо и осторожно, будто опасалась превысить лимит отпущенных на этот день эмоций, на которые тоже нужны были силы. А значит, приходилось экономить…
А в марте, в самом конце, матери не стало. Это был предпоследний день первого весеннего месяца. По-настоящему, тёплый и солнечный. Но это Аня поняла уже потом. Гораздо позже. А тогда она ничего не понимала. И ничего не чувствовала. Совсем ничего. Кроме пустоты.
Это неправда, когда говорят, что пустота – это то, чего нет, что невозможно почувствовать. Пустота – это рана, которая осталась после того, когда из жизни ушло что-то очень дорогое и важное. И она пульсирует, болит и кровоточит. И Анна слышала, чувствовала эту пустоту в себе… Пыталась выдохнуть её, но она только становилась всё больше. Расползалась, как ржавчина, если смотреть на неё в ускоренном режиме.
Похороны прошли, как в тумане. Анна будто смотрела на всё со стороны. И снова ничего не чувствовала, кроме пустоты. И душа её напоминала сейчас выжженную землю. Она была уверена, что так теперь будет всегда.
Разбирая вещи матери, Анна достала из шкафа шубу. Она была в упаковке и выглядела так, будто с того дня, после примерки, её не надели ни разу. Когда Анна обнаружила на шубе сразу несколько глянцевых, новеньких бирок, она поняла, что так оно и было.
В прихожей, на вешалке висело старое, зимнее пальто матери. Анна его не сразу заметила. Может, из-за всей этой траурной суматохи и своего состояния. А может потому, что много лет она видела его именно на этом месте. И бессознательно понимала: значит, всё в порядке. Всё снова хорошо, потому что мама дома…