После блистательного успеха в Геттингене — столь же блистательного, сколь жалким было его пребывание в Кембридже — Роберт получил приглашение стать преподавателем в нескольких американских вузах. Однако, вспомнив про те конфуза с расчётами, на которые совершенно справедливо указывал Поль Дирак, молодой человек отложил все приглашения и отправился снова в Европу — но в этот раз в Голландию, где до этого сдружился с Паулем Эренфестом. В письме тот говорил, что не прочь поработать вместе — так почему и нет? Да и городок там красивый, как помнил Роберт ту прошлую поездку ещё перед отъездом в Геттинген.
Так что осенью двадцать восьмого года Роберт вновь наслаждался голландскими улочками и морем тюльпанов, хоть уже и почти выцветшим под назойливым моросящим осенним дождём. Опье уже был в этой стране пару лет назад, когда Кембридж направил несколько своих самых талантливых студентов на практику в Лейден. Роберт, польщённый таким признанием, тогда сразу тесно сдружился с Эренфестом и Уленбеком — словно давно их знал; так что сейчас, спустя год после получения докторской степени, Опье с радостью принял предложение Пауля поработать с ним. И вышло недурно: прошло лишь несколько месяцев, как Роберт вновь, как и в Геттингене, оказался в центре внимания. Худощавый — когда он в последний раз ел? — болезненно хрупкий и вместе с тем самый громкий американский физик, чьи то развязные, то грубые, то нарочито изысканные манеры сбивали всех с толку и чью фамилию уже привыкли сокращать до «Опье», продолжал удивлять своих коллег — и американских, и голландских.
В Голландии Оппенгеймер провел уже почти полгода — хоть холодный ветер и ледяные дожди, которые встретили Роберта, кажется, в самый первый день в Лейдене, чуть не сгубили и без того не слишком крепкое здоровье. Исследования давались молодому человеку легко; хоть Пауль Эренфест, наставник Опье в Лейдене, и раскритиковал его статью про эффект Рамзауэра за небрежность в расчётах, острый и стремительный ум Роберта отметили многие физики — новые идеи, предложенные Робертом в той сокращенной статье, которую недавно опубликовали, не могли не впечатлить и именитых коллег.
Эффект Рамзауэра состоял в том, что электроны, проходящие через некоторые газы, вопреки механике Ньютона не сталкивались — с потерей энергии в момент столкновения — с ядрами атомов реже; вероятность этого столкновения при определённом уровне энергии снижалась — но никогда не опускалась ниже некоего «порога». Роберт почти было вывел своё объяснение, подходящее для любых атомов и молекул — но, к сожалению для Оппи, Эренфест, проверивший расчеты, заметил несколько математических ошибок. Так что Роберту пришлось ограничиться заметкой, в которой тот и изложил свои выводы — «формулы будут, но позже», как приписал молодой учёный в конце заметки.
Эренфеста эти ошибки не слишком расстроили; все ведь ошибаются. Но...
— Лучше бы вы так о своём здоровье беспокоились, — заметил профессор, когда они с Робертом прогуливались по окрестностям Лейдена, и ветер, круживший опадающую листву, лишь чудом не сбивал с Оппи шляпу. Вымощенные булыжником улицы кое-где усыпали золотистые, красновато-бурые и рыжие листья — заканчивался сентябрь, и, хоть солнце вставало довольно рано, а заходило не слишком поздно, земля уже не слишком нагревалась — И Роберту, и Паулю пришлось вспоминать про пальто.
— А что с ним? — Роберт, вновь затянувшийся сигаретой, коротко кашлянул.
— Вот именно, — Пауль вздохнул. — Не слишком ли много сигарет? Да и кашель... Разве не вам тогда диагностировали туберкулёз?
— Мало ли что там диагностировали! — Роберт, как и в прошлых беседах на ту же тему, лишь отмахнулся. — Эти врачи ведь слишком часто ошибаются. Туберкулёз и туберкулёз... Не до лечения тут ведь!
— Да уж...
Переубедить Роберта у Пауля никогда не выходило. Молодой человек не слишком прислушивался к чужим словам. Если Роберт упрямился, то до конца; и вот сейчас опять...
Тем не менее Эренфест всё же предложил своему подопечному сменить Лейден на Цюрих — там и врачи есть, и Паули куда больше помог бы Опье с физикой. Роберт согласился.
...Внявший советам Эренфеста Опье готовился перебираться в Швейцарию. Паули в самом деле представлялся Роберту тем, кто достаточно увлечён квантовой механикой и достаточно много знает, чтобы Опье приехал к нему просто потратить время — как Роберт иногда чувствовал в Голландии. Эренфест то пускался в меланхоличные и многословные размышления, то вместо физики начинал беспокоиться о кашле Роберта или ещё чём-то, что не стоило ничьего внимания. Так что Роберт покидал Лейден без особой тоски — «всё равно мало чему учусь», и в одни из последних дней в Голландии Роберт провёл несколько лекций и занятий — Эренфест предложил своему ученику попробовать себя в роли преподавателя.
Семинар, который Эренфест дал провести Роберту самому, был посвящён уже достаточно проработанной теме — и всё же Эренфест поразился, увидев, с каким удивлением и как тихо Опье слушали. Осознание пришло не сразу — Роберт говорил не по-английски, но по-голландски. Да, с акцентом, да, местами не те ударения. Но... «Точно гений!»
Сам «гений» задерживаться в Голландии не стал; вести семинары — это, конечно, интересно, но... Но слишком мало Опье находил здесь поисков, трудных задач и новых гипотез, и слишком много — бесплодного сидения за книгами и ленивых прогулок по прекрасным, но поднадоевшим улицам. Так что Роберт не слишком тосковал, покидая Лейден и Эренфеста на поезде до Цюриха. Правда за багаж пришлось доплатить почти столько же, сколько стоил билет; кто ж знал, что эти книги и черновики, сложенные вместе, так много весят?
Возня с чемоданами, впрочем, много времени не отняла, и Опье скоро уже пожимал руку Паули. Вольфганг Паули, крепко сложенный парень, казавшийся одного возраста с Робертом и получивший докторскую степень лишь пару лет назад, показал себя как резкий и прямолинейный критик любой идеи, которая казалась недостаточно обоснованной. Вольфганг также, в отличие от Роберта, успел опубликовать огромное число статей, которые привлекли к нему внимание Гейзенберга и Шредингера — и уж эти статьи не страдали от математических ошибок... С Гейзенбергом Паули общался особенно тесно; они начали писать совместную статью о квантовой динамике волновых полей, описание которой основывалось на математических методах Дирака.
— Кстати, думаю, вы могли бы помочь, — предложил Паули Роберту, когда Опье вчитывался в черновики статьи.
— О, в самом деле? Тогда конечно!
Понять основные принципы Роберт смог быстро; но стоило сесть за расчёты...
— Мда. Эти непрерывные спектры никуда не годятся. Впрочем, если доведете вычисления до ума, потом можете опубликовать, астрофизики оценят.
— Вот как... Что ж, хорошо, что это не вышло в печать, — Роберт чуть улыбнулся. Паули промолчал. «Расчёты ладно... Но почему он не довёл здесь мысль до конца — а здесь слепо повторил за мной? Самому надо быть для себя авторитетом!»
Впрочем, сказать, что его подопечный не справлялся, Паули не мог. Идеи — хоть и не всегда математически точные — Оппенгеймер выдвигал занимательные; да и не с каждым из студентов выходило поговорить не только о физике, но и о Хэмингуэе или Чехове. «И правда интересный парень...»