Мне снилось пирожное, которое я видел накануне в кафешке рядом с нашей воинской частью. Пирожное было шикарным. С собой в сон мне удалось протащить не только его в полной цветовой гамме, но и запах этого лакомства.
Надо сказать, что во время карантина сны у меня были двух типов. Первые - сны эротические, а вторые, которые снились гораздо чаще — сны гастрономические.
Поговаривали, что в чай солдатам добавляют бром, чтобы у них не было даже мыслей первого типа. Но на меня этот чай явно не действовал.
Не действовал бром, между прочим, не только на меня. Так один мой сослуживец умудрился за время службы подцепить триппер целых 8 раз! Как только начинало капать с конца, он отправлял телеграмму родне с просьбой срочно выслать ему 50 рублей на антибиотики, которые колол фельдшер из наших же солдат. За пенициллиновую серию уколов фельдшер брал меньше, а вот за бициллин - 50 рублей. Дорого, но зато быстро.
Гастрономические сны не могли не сниться по той простой причине, что жутко хотелось есть. Первая мысль, с которой я просыпался, была о еде. И последняя, с которой засыпал, была тоже о еде.
Жрать хотелось всегда! Потому что кормили нас отвратительно. По разным причинам, в том числе и по причине разворовывания тыловиками нашей еды.
Хотя висевшее в столовой меню выглядело вполне достойно. Заходишь в столовую, бросаешь взгляд на меню и на мгновение чувствуешь себя человеком. Но в реальности картофельное пюре с рыбой оказывается гнилым куском картошки, плавающем в тарелке с водой, а рыбой называется десяти сантиметровый обуглившийся рыбий хвост, на котором нет даже намёка на мясо.
Почему в тарелке гнилой кусок картошки? Да потому что в Улан-Удэ вечная мерзлота и картошка в погребе мёрзнет. А одинокий кусок сирота — по причине того, что из двух тачек картошки, полученных на полк, по дороге из погреба в столовую часть разворовывается офицерами, а оставшуюся — солдаты загружают в зверскую машину, которая её чистит. И вертится в этом аппарате картошка до тех пор, пока не станет абсолютно чистой, так как выковыривать глазки и кожуру в углублениях солдату западло. Картошка из машины вываливается абсолютно чистой и круглой, но потеряв большую часть своего объёма. Из двух наполовину разворованных тачек в результате на целый полк получается одна сорокалитровая кастрюля. Там как раз по одной картофелине на солдата.
Когда заканчивалась картошка, полк переходил на гнилую квашеную капусту. Капусту квасили солдаты в больших бочках, топча её кирзовыми сапогами. Неподготовленный организм от неё был обречён на дизентерию, на две недели восседания на толчке.
Картошка с капустой чередовалась сечкой. Это такой комбикорм для свиней. Она так прилипала, что не падала с перевёрнутой ложки, игнорируя закон всемирного тяготения.
Думаю, что кормили нас так плохо из-за седьмого дивизиона, из-за нашего свинарника, в котором выращивали на мясо для офицеров свиней. Свиней кормили исключительно солдатской едой, которую могли есть исключительно солдаты смертники.
Выручал только чёрный хлеб и чай без сахара. Духу масло и сахар не положены. Хлеборез просто нас не замечал.
От чёрного хлеба пучило живот, но что-то надо было есть. Сразу много его съесть было невозможно, поэтому мы брали хлеб с собой казарму.
После отбоя ты засовываешь руку в темноте в тумбочку и достаёшь оттуда шевелящейся кусок хлеба. Шевелящийся из-за того, что он облеплен тараканами. Тараканы рукой сбиваются, сдуваются и ты хаваешь свою чернуху. Иногда на зубе хрустнет зазевавшийся прусак, но морщишься только в первые дни.
Поэтому я и сижу в своём сне за столиком в кафешки, а молоденькая официантка Светлана приносит на блюдечке с голубой каёмочкой заказанное мной пирожное. Оно - божественно!
— Света, — говорю я, — а почему ты не принесла мне ложечку? Чем я буду есть эту прелесть?
— А ты попробуй, откуси! — игриво говорит Светка и начинает вертеть перед моим носом блюдечком.
Я пытаюсь ухватиться ртом за пирожное или хотя бы его лизнуть, но мои губы и язык раз за разом ощущают только солоноватую от пота грудь хитренькой Светки, которая явно подослана врагами нашей родины, для того чтобы меня совратить и выведать у меня страшную тайну - как я смог так быстро выщипать руками всю траву вокруг заправки ГСМ.
Вдруг я ощущаю резкую, хлёсткую боль в плече и слышу голос пытавшего меня гестаповца:
— Подъём, душара!
Вскакиваю с постели. Рядом со мной стоит сержант со скрученным вафельным полотенцем, которым меня лупил. Первая мысль — послать его ударом снизу в челюсть в нокаут, но здравый смысл берёт верх. В полутьме между кроватями я вижу о расширенные сверкающие зрачки, что является верным признаком того, что сержант сегодня обкуренный химкой, которую делают, настаивая коноплю на ацетоне, а потом жидкость выпаривают.
Из последних сил сдерживаюсь, чтобы не плюнуть в эту мерзкую рожу. С обкуренными лучше не лесть на рожон, могут до смерти забить.
Подходит второй обкурыш.
— Романюк, твоя очередь идти на кондитерскую фабрику.
Да, друзья мои, из бойцов полка ПВО по ночам регулярно формируются банды для нашествий на городской молокозавод, в кондитерский цех и на хлебозавод. Диверсионные группы по 4-5 человек снабжаются монтировками и отправляются на задание по добыче еды.
— Не пойду! - твёрдо заявляю я.
— Что?
— Не пойду воровать!
— Ах ты, сука...
К двум бьющим меня сержантам присоединяется такой же обкуренный часовой из автороты, у которого за спиной висит автомат с пристёгнутым штык-ножом. Спасает то, что между двухъярусными кроватями мало места, и как следует размахнуться они не могут. Главное закрыть голову и почки. Сдачу давать нельзя, сами понимаете.
— Я вместо Ромы пойду! — вдруг слышу голос Андрюхи из Омска.
Выдохшиеся деды не сразу, но прекращают меня колотить.
— Я вместо него пойду! Он не может, ногу ушиб.
— Ты чего молчал, душара? — пинает меня ногой часовой.
Я молчу.
— Ладно, иди ты. А ты, чмо, в следующий раз пойдёшь или сдохнешь здесь. Пошли в каптёрку для получения инструкций, — обращается один из сержантов к Андрюхе.
Дедушки следуют в каптёрку. Андрюха немного задерживается и шёпотом говорит мне:
— Я жрать так хочу, что заснуть не могу, а от хлеба тошнит уже.
— Подумай, Андрюха, хорошенько. А если сторож или менты поймают?
— Не поймают, не боись!
Я ложусь на кровать и мгновенно проваливаюсь в темноту.
Под утро меня кто-то тормошит.
— Ромка, вставай, я жрачку тебе принёс.
— Я не Рома, а Володя, вы ошиблись адресом, — сквозь сон отвечаю ему, надеясь, что меня оставят в покое.
— Вовка, вставай! Когда ещё такой вкуснятины отведаешь..., — Андрюха продолжает меня тормошить.
Нехотя поднимаюсь и сажусь на край кровати. Андрюха присаживается рядом.
— Где болит? — спрашивает он меня.
— Спросил бы лучше, где не болит, — всё моё тело - это одна сплошная боль.
— На, ешь! - он подаёт мне две сладких булочки, огромный кусок шоколада, судя по всему от пятикилограммовой плиты и бутылку Снежка.
Я пытаюсь открыть Снежок сам, но ничего не получается. Он помогает.
— Спасибо, Андрюха.
— Да ладно, сочтёмся.
Я жадно, давясь, откусываю булку, грызу горький шоколад и запиваю сладким Снежком. Только когда в руках остаётся один небольшой кусок шоколада, возвращается способность мыслить.
— Что же я делаю...
— Да забей ты на совесть, Романи. Совесть на гражданке надо было оставить. Тут главное — выжить и здоровым домой вернуться.
— Андрюха, я сейчас свою гордость съел...
— Не всю, ещё кусок остался.
— Больше не лезет.
— Дай сюда, я догрызу её.
Обнявшись, мы ржём как кони.
— Дайте поспать, дебилы!