«Невежливое поведение» Роберту всё же пришлось забыть — слишком уж однозначным был тот намёк, когда профессор «невзначай» оставил на столе ту записку от мисс Мэри Геллерт. Но ведь они сами неправильно говорят?«
Тем не менее Оппенгеймеру пришлось сдерживаться, чтобы не перебивать остальных. Впрочем, товарищи здесь подобрались интересные — особенно тот англичанин, Дирак, который поселился в том же доме, что и Роберт.
...Немецкий городок, на взгляд Поля Дирака, уступал шумному Кембриджу. Сплошь уныние, мрак... Даже почти десять лет спустя здесь чувствовалось эхо мировой войны. Впрочем, Поль мало об этом думал — некогда отвлекаться. Это его сосед по съемному жилью занимается, наверно, чем угодно, кроме физики...
Соседом Дирака был американский студент, уже знакомый по Кембриджу. Роберт, как его звали, даже стал Полю приятелем — если не другом; но понять его Дирак не мог. Физик должен заниматься физикой, а не историей или живописью. И как этот американец, всё ещё путающийся в простейших вычислениях, стал любимчиком профессора Борна? Да и выглядел Роберт так, словно очень давно не ел и не пил. А то и вовсе...
В тот день шел очередной семинар. Поль в очередной раз листал свои уравнения, когда заметил, как его сосед внезапно обмяк и сполз под стол. Дирак не понял тогда, что его удивило больше — обморок Оппенгеймера или то, что на вопрос:
— Как себя чувствуешь?
Он ответил:
— Неплохо, в прошлые разы случалось хуже. — Звучало это так, словно такое состояние для него не редкость; подумаешь, потерял сознание!
Сосед по дому оставался для Дирака загадкой, непонятной и дикой. Но вот и дом. И снова бардак. Оппенгеймер в пылу работы не замечал скопившегося мусора, но Дирак машинально принялся наводить хоть какой-то порядок. Бумаги как попало свалены... Одну из них Поль всё же взял в руки — и с удивлением посмотрел на стихи.
— Это моё, — Роберт, как всегда с сигаретой и остатками пепла на воротнике пиджака, поспешно забрал бумагу. И когда только пришёл?
— Твоё? Ты и написал это?
— А кто ещё... — Роберт сложил лист, убрал в карман. — Не Бодлер же...
— Глупо это. Как можно писать стихи и изучать электроны?
На это Роберт лишь коротко рассмеялся, чуть кашляя от дыма. Дирак молча прошёл в свою комнату. «Странный он, этот Оппенгеймер...»
И тем не менее, хоть Дирак и не считал, что его сосед по съёмному жилью станет достойным физиком, Роберт, всё ещё балующийся стихами и курением, продолжал посещать семинары Борна, а в мае явился получать докторскую степень.
...В аудитории наконец стало тихо; экзамен закончился.
Роберт покинул аудиторию, не дожидаясь никого, рассеянно посмотрел в окно, где ветер играл с яркой по-весеннему листвой деревьев. Вот и степень; наконец-то можно будет домой, в Америку, к родителям, брату... И непременно в Нью-Мексико, тем более Френк тоже хотел туда, в «Перро Калиенте», к желто-рыжим плоскогорьям, холмам, заброшенным индейским пещерам с почти стертыми древними рисунками внутри и скалам. Только бы уехать...
...Профессор Борн нервно выдохнул, перевёл взгляд на Франка.
— Да уж, этот американец и правда удивительный, — Джеймс усмехнулся. — Думаю, ещё пара вопросов, и он сам бы устроил мне экзамен! А ведь ему только двадцать три года...
— С него бы сталось, — Макс Борн отстранённо кивнул. — Но слава богу, наконец это закончилось...
Разумеется, диссертацию Роберта — хоть это и была всего лишь научная статья — оценили на высший балл; а это значило, что уже в ближайшее время этот экстраординарный студент должен покинуть их университет. «Скорее бы»...
Если бы кто посторонний прочел мысли Борна, он бы удивился. Профессор только и говорил о своём необычайно талантливом студенте — столь же гениальном, как и Дирак или Йордан. Борн уделял ему больше времени, чем всем остальным своим студентам, вместе взятым. И всё же...
И всё же этот темноволосый синеглазый юноша, высокий и худощавый, пугал профессора. Исключительно вежливый, с манерами, достойными аристократов, Роберт тем не менее позволял себе бесцеремонно прерывать Борна на семинарах — никакой другой, даже столь одарённый, студент не позволял себе такого! А ведь этот совсем молодой человек был не таким еще год назад, во время их встречи в Кембридже — но откуда взялось это снисходительное высокомерие?..
Но теперь нечего думать об этом. Дж. Роберт Оппенгеймер с докторской степенью уедет из Геттингена; всё станет как было; можно будет спокойно вернуться к исследованиям.
Одно из них — в котором принимал участие Роберт — Борн недавно закончил. Оппенгеймер вместе с Борном пытался выяснить, почему молекулы — это молекулы. Вникая в природу химических веществ, Роберт и профессор Борн предложили ряд математических решений — хоть и сами авторы видели неточности этих решений.
Так, они исходили из того, что ядра атомов неподвижны — впрочем, относительно куда более «лёгкого» электрона они и правда оставались неподвижными. Вычисляемые колебательная энергия ядра и вращательная энергия молекулы тоже не отличались высокой точностью; но теперь эти значения стали хоть как-то доступны физикам.
Статья вышла в конце августа, и Роберт вскоре собрался домой — Нью-Мексико с его песками и луной, низко весящей над холмами, звал странника к себе. Однако быстро уехать у сложного студента не вышло. Переезжая в Геттинген, Роберту, слишком уверенному в своих силах, не пришло в голову подать туда документы, как полагается — «Борн же и так знает?» Руководство университета столкнулось с непростой задачей: нечасто им приходилось выпускать студента, который к ним даже не поступал. Но профессор Борн вновь помог уже выпускнику — всё ещё одному из самых талантливых студентов.
— Вы все ещё здесь?
— Да, профессор, — Роберт вздохнул. — Из-за каких-то там бумаг мне, похоже, придется тут задержаться на семестр...
— Вот как? — переспросил Борн.
— Ага. Грустно... Но мы можем ещё поработать вместе!
— Я... Я думаю, вам лучше продолжить исследования с кем-то... Более подходящим, — нашелся профессор. — А бумаги... Если вы хотите уехать, я что-нибудь придумаю.
— Это будет здорово! — в голосе Роберта звучала радость. В Геттингене Оппенгеймер быстро стал «своим», хоть и догадывался, что считают его там «странным»; именно в этом немецким городе Роберт с удивлением понял, как много можно узнать, общаясь с другими; в конце концов, молодой человек провёл там время не только с пользой, но и... Приятно. И всё же Германия, угрюмая после войны, не настолько очаровала Роберта, чтобы он хотел там остаться.
Борн кивнул и направился в ректорат. Конечно, можно было бы ещё поработать с таким талантливым студентом — вот только после общения с этим «слишком талантливым студент» очень часто болела голова. «Наверно, если ему и учиться у кого, то точно не у меня...»
В ректорате профессор обнаружил, что с Оппенгеймером всё куда сложнее — он, как выяснилось, вообще не числился в списках студентов. Дело оказалось не только в бумагах — вернее, их не было. Роберт вообще не удосужился хоть как-то зарегистрироваться — и, конечно, выпуститься. По правилам он, разумеется, должен был задержаться, чтобы поступить и уйти как следует; но... Ещё семестр с ним?..
— Видите ли, он больше не может тут учиться.
— Почему же?
— Он не может остаться ещё на семестр, потому что... — профессор на мгновение отвёл взгляд. — Кажется, он не может себе позволить потратить столько денег на обучение.
Удивительно, но именно этот довод сработал. Менее неподходящей причины для того, кто мог не торгуясь выбирать себе лучшие костюмы и снять на полгода почти весь двухэтажный особняк, выдумать Борн не мог; но тем не менее ректорат уступил — к облегчению профессора и радости выпускника, который наконец-то мог вернуться домой, в зной Нью-Мексико, где Луна так низко парила над холмами...
...Тем временем в Кембридже аккуратный молодой человек лет тридцати в как всегда безупречном костюме задумчиво листал немецкий журнал. Знакомо. Знакомо. Но стойте...
— Надо же, — усмехнулся Блэкетт, остановившись на одной из статей. Имя специфичное, перепутать не с кем. Худший студент Кембриджа — и звезда Геттингена?
— Уже доктор? Всего за год? Должно быть, это всё же вам ближе... Оппенгеймер.