На следующий день никто не принес Ламбертине скудный, но регулярный прежде обед, из чего она сделала вывод, что ее ожидает обещанный перевод из камеры. Но куда? В зловещую Консьержери, преддверие эшафота или же Мартин все-таки сдержал свое слово, и ее ждет освобождение? Промучившись этими мыслями несколько часов, молодая женщина, незаметно для себя, задремала, свернувшись на узкой кровати…
- Гражданка Мертенс, вставай, пора!
Грубый голос ворвался в сознание, разрушая недолгую иллюзию свободы, милостиво предоставленную сном.
Ламбертина поднялась с кровати, проведя ладонью по глазам.
- Сколько сейчас времени? – тихо спросила она.
- Три часа дня, - ответствовал охранник, - бери свои вещи и следуй за мной.
Вещей было совсем немного. Почти ничего. Молодая женщина хмуро взяла небольшой узелок, заранее собранный накануне и с взволнованно бьющимся сердцем, шагнула вслед за санкюлотом. Задержалась на мгновение в коридоре, ожидая, пока, гремя ключами, он закроет камеру, где она провела почти месяц. Затем пошла вслед за охранником по длинному мрачному коридору Лафорс.
- Меня переводят в Консьержери? – все таки не удержавшись, спросила Ламбертина.
Но сопровождающий сделал ладонью строгий выразительный жест, означавший – помолчи.
Они миновали коридор и по небольшой угловой лестнице спустились на первый этаж. За одной из дверей, к которой они приближались, находилась тюремная канцелярия. Ламбертина уже была там в свой первый день нахождения в Лафорс для формальной процедуры удостоверения личности. Хмуро подняв взгляд, она увидела, как дверь канцелярии открылась…и оттуда вышел… Мартин.
- Привет и братство, сестра! – произнес он повседневное республиканское приветствие, которое сейчас приобрело для нее особенный смысл. Мартин улыбнулся, протянув какую-то бумагу. – Твое освобождение, подписанное министром юстиции и заверенное начальником Лафорс.
Дрогнувшей рукой молодая женщина взяла заветную бумагу. Пробежала глазами текст. Внизу действительно стояла размашистая подпись новоиспеченного министра юстиции Дантона. Под ней невзрачная закорючка – подпись начальника тюрьмы.
- Мартин… - проговорила она. – У тебя получилось… Не знаю, как и благодарить тебя… Господи…
На ее глазах выступили слезы.
- Ну, ну, Ламбер, - улыбнулся брат, заметив это, - плакать вовсе не обязательно.
Он одобряюще обнял ее за плечи:
- Пойдем на волю, сестра.
- И куда ты теперь? – поинтересовался Мартин, когда они отошли от мрачного здания тюрьмы и, немного пройдя по улице, остановились под навесом одной из лавок, торгующей дорогими тканями. Народу вокруг было совсем немного. Шелк, батист и велюр были нынче не особо востребованы у парижан, в отличие от буханки простого ржаного хлеба, ставшего в революционном Париже гораздо бОльшей ценностью. После почти месячного нахождения в небольшом душном помещении, Ламбертина почувствовала, как на воздухе начинает кружиться голова. Она слегка покачнулась, сжав рукой узелок с вещами, который чуть не выпал из ослабевших пальцев. Это не ускользнуло от внимательного взгляда брата.
- Ты голодна, сестра? – он посмотрел на ее осунувшееся бледное лицо, темные круги под глазами. – Когда ты ела в последний раз?
- Вчера днем, - пробормотала Ламбертина, ощущая и благодарность, и странную неловкость перед братом, проявляющему к ней столь неожиданную искреннюю заботу. – Но я не…
- Сейчас зайдем куда-нибудь и пообедаем, - решительно перебил ее Мартин, - заодно и поговорим нормально. И ты расскажешь, что собираешься делать дальше.
Таверна, куда они зашли, называлась “Золотая роза” и была не из самых дешевых. Мартин заказал фасолевый суп, жареную баранину с зеленью, сыр и красное вино.
Глядя, как уверенно он держится, Ламбертина поймала себя на мысли, что смотрит на брата совсем другими глазами, чем прежде. А порой испытывает перед ним даже робость. В новой жизни, в революционной столице, брат наверняка добился определенных общественных высот. Однако не собирался хвалиться этим перед сестрой… и Ламбертина спросила первой.
- О, у меня несколько занятий, - засмеялся Мартин, откусывая сочную баранину. – Я председатель гражданского Комитета секции Пик, участник клуба Кордельеров. И кроме того, депутат Национального Конвента, чему несказанно рад, ибо до последнего не надеялся, что меня изберут в нашей сонной глубинке. Но как видишь, народ проснулся даже там.
- Ты депутат Конвента?! – воскликнула Ламбертина, сжав руку брата в невольном восхищении. – Мартин, я так рада за тебя! На Конвент возлагают столько надежд!
- Спасибо, сестра, - брат улыбнулся. – Ну а ты, Ламбер, что собираешься теперь делать?