Тварь бессловесная,
участь твоя незавидна, но некого совестить.
Долгий роман уместился в коротенькой повести,
той, что от корки до корки мы все назубок.
Варя проснулась от того, что в её крохотной, тщательно прибранной спаленке было необычайно светло. Это казалось тем более странным, учитывая, что часы на стене давно прогугукали полночь, а небольшое зарешеченное оконце, глядящее в сад, было плотно зашторено. Хотя, нет. Нашлась-таки в складках тяжелого бархата небольшая прореха, через которую, отражаясь в малюсеньком зеркальце на трюмо и расплескиваясь по всей комнате, била струя ослепительно яркого света. Стряхнув дремоту с пушистых ресниц, Варя выскользнула из-под одеяла и несмело прошлась по комнате, а потом выглянула в окно. За окном, прямо напротив ее скомканного подушкой лица висела громадина огненно-рыжей луны, обрамленная черной каймой. Луна была столь велика, что Варе казалось, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее теплой шероховатой поверхности, но замысловатое переплетение стальных прутьев было непреодолимой преградой тому.
Вернувшись в постель, Варя погрузилась в прерванный пробуждением сон. Не просто уснула, а именно погрузилась в поставленное на паузу сновидение. В заученную наизусть чудесную сказку о прекрасном принце, что вот-вот уже явится к ней и увезет туда, где на окнах не будет решеток, а на завтрак опостылевших кукурузных хлопьев с изюмом и молоком, где не будет звонкого разноязыкого многоголосия, а одна только внятная русская речь, где и зелено будет иначе, и бело по-другому. Туда, где она будет дома, в столь памятный и столь милый её сердцу Ленинград, он же Санкт-Петербург, на Проспект Обуховской обороны, в квартирку на третьем этаже серой панельной многоэтажки с пахучим подъездом, скрипучим лифтом и вечно неисправным мусоропроводом.
С этим домом у неё были связаны самые первые воспоминания в жизни. Самые первые воспоминания о чем бы то ни было вообще. Например: маленькая Варя лежит в колыбели и над нею кружат пылинки. Днём косые солнечные лучи пронзают комнату, делая хаотичное кружение пылинок наглядным, ночью на смену солнцу приходит жёлтый свет уличного фонаря. Или ещё: тяжёлая входная дверь в подъезд распахнута настежь. Голубоватый пар клубится в просторном парадном. Отец на руках вносит Варю с мороза в дом. Она не видит его лица, один только нос торчит из-под надвинутой на глаза меховой шапки, сливающейся с пышными усами и всклокоченной, щедро посеребрённой инеем бородой. Варя слышит его прерывистое дыхание и чувствует исходящее от него тепло. Ей покойно и благостно. Она чувствует себя в безопасно-сти, хотя понятия не имеет, что такое опасность. Ей не ведомы ещё ни обман, ни зависть, ни предательство. Она слишком мала, чтобы понимать, о чем говорят взрослые, но уже различает не только их голоса, но интонации, настроение и даже шаги. Вот папа прошаркал на кухню, вот мама последовала за ним. Вот они возвратились, а вот снова вышли. А вот, среди ночи, папа на цыпочках подкрадывается к детской кроватке и, склонившись над Варей, касается губами её теплой щеки, и она чувствует, как слезы катятся по щеке, но это не её, это его слёзы.
***
Мальчики направо, девочки налево! Мужчины послушно разбрелись по окрестному березняку, девчонки уселись прямо посреди дороги. Потянуло едким табачным дымком. Варвара, давно избавившаяся от пагубной привычки, сунула под язык несколько кофейных зёрен, чтобы разжевывать по одному, и ещё раз проверила снаряжение. Рюкзак казался тяжеловат, но это, вероятно, из-за воды и консервов. “Грех сказать, но, похоже, старовата я для таких приключений. Ну да ничего! Ничего, дальше только под горочку,” - припомнила она одну из отцовских присказок, которую тот частенько использовал, дабы приободрить её или маму.
Припомнила и сразу же приободрилась. Так и есть, дальше только под горочку.
***
Подобно принцессе, родительской милостью заточенной в охраняемой огнедышащим драконом неприступной крепостной башне и коротающей время в ожидании своего избавителя, Варя четыре с половиной года, с семи до двенадцати лет, провела в интернате для детей с особенностями психического развития, находящемся в небольшом городке на самом юге Швейцарии в компании двух десятков таких же, как она, страдающих лунатизмом сверстниц. Интернат числился образцовым заведением своего рода и вполне оправдал репутацию медицинского учреждения, предоставляющего малолетним, но весьма привилегированным пациентам наивысший уровень комфорта и безопасности. Варин отчим, государственный служащий очень высокого ранга, женившийся на Вариной маме вскоре после бесследного исчезновения ее отца, раскошелился по полной. Правда, была у него в этом корысть и помимо исцеления «обожаемой» падчерицы: услав маленькую Варю подальше от матери, он предельно укоротил и без того недлинный поводок, на котором считал нужным держать супругу, получив в распоряжение дополнительные рычаги обуздания её непредсказуемых порывов и прихотей. Так что, сама того не ведая, Варя стала заложницей мнимого семейного благополучия.
К моменту возвращения Вари на родину, ее семья достигла того уровня материального достатка и независимости, при котором круг общения становится крайне узок, знакомства избирательны, а всякие, даже самые незначительные, соприкосновения с внешним миром строго регламентируются. Варя опять оказалась взаперти, только в гораздо худшей компании, нежели прежде: частная школа-пансион, избалованные чванливые детки таких же высокопоставленных родителей, угодливые преподаватели, вооруженная охрана по периметру. И снова высокий забор, и снова решетки на окнах, и снова бесплотные грёзы об избавителе. И одиночество. Прежде всего, по выходным и в праздники, когда большинство учащихся разъезжалось по домам, а Варя оставалась на охраняемой школьной территории, предоставлена сама себе. Отчим, исправно оплачивая счета за обучение, в остальном предпочитал игнорировать факт её существования, а мать, не решаясь противиться его воле, лишь изредка наведывалась к ней, причём раз от раза их встречи делались всё менее продолжительными, а общение все менее доверительным. Они перестали слышать друг друга и каждый говорил о чем-то своём.
В 15 лет Варя предприняла отчаянную попытку сбежать. Находясь вместе с классом в двухнедельной экскурсионной поездке по европейским столицам, однажды вечером она просто не вернулась в гостиничный номер, причем, все её вещи, включая наличность и украшения, оказались нетронуты. Хватились её спустя целые сутки, что, казалось бы, можно считать колоссальной форой во времени, но уже через 12 часов после того она была обнаружена, задержана и препровождена на территорию российского посольства в Париже, откуда чартер-ным рейсом отправилась домой, в Москву. Там её ждал необычайно резкий по форме и крайне унизительный по содержанию разговор с отчимом, после которого она была помещена под домашний арест и переведена на домашнее обучение. Мать, как это ни удивительно, заняла в сложившейся ситуации подчёркнуто нейтральную позицию, ясно давая понять, что рассчитывать на её помощь и поддержку Варе более не приходится. На самом деле, ей было просто плевать и на дочь, и на её сложные душевные переживания. За время, проведенное в браке со вторым мужем, она умудрилась перенять все его самые отвратительные черты, такие, к примеру, как эгоизм, болезненная подозрительность и злопамятство, переходящее в маниакальную мстительность. Напрочь утратив способность сопереживать даже самым родным людям, она, вслед за супругом, начала видеть в Варе источник постоянной угрозы, уязвимое место в непробиваемой информационной, а стало быть, и репутационной броне, столь долго и столь планомерно выковываемой ими в горниле жесточайшей конкурентной борьбы за место под солнцем. Варя стала обузой, от которой страшно избавиться и невозможно терпеть. Тучи сгущались над её головой, но на помощь пришёл случай.
***
Как таковой, маршрут, которым в течение ближайших полутора суток ей предстояло преодолеть более тридцати километров, существовал только в виде произвольно нанесённой на карту пунктирной линии, не учитывающей особенности ландшафта, как то перепады высот, заболоченность местности или наличие водоёмов по пути следования. Двигаться предстояло в одиночку, без связи, полагаясь только на собственные силы, ловкость и интуицию. Последней отводилась совершенно особая роль - роль поводыря. Сообразно задумке, ноги, ведомые одной только интуицией, должны были принести Варвару к месту исполнения её самого потаённого желания. Причём, что-либо загадывать или постоянно думать о чём-то конкретном не только не требовалось, но и категорически возбранялось. Желание не должно было формулироваться извне, оно должно было быть взлелеяно, выпестовано на подсознательном уровне и явлено по факту исполнения.
***
Когда Варе едва стукнуло восемнадцать, родители под давлением обстоятельств оказались вынуждены спешно покинуть Россию, на бегу распродав всё, за что можно было выручить хоть какие-то деньги. В итоге, отчим лишился не только должности, но и большей части своего состояния, оставаясь, впрочем, вполне обеспеченным человеком. Этакий крепкий калифорнийский середнячок, как назвал его один журналист русскоязычного издания, бравший у него интервью по случаю переезда в пригород Анахайма. Выбор именно этого города в качестве нового места жительства, по собственному утверждению Вариного отчима, был продиктован детской мечтой побывать в Диснейленде. Так это или нет, но до всемирно известного парка развлечений он так и не добрался, предпочтя каруселям рулетку и карточный стол. Лас-Вегас заворожил его шелестом блёкло-зелёных купюр и он с головой окунулся в пучину азартных игр и сопутствующего им безудержного пьянства и мотовства, к которым испытывал непреодолимую тягу еще на родине. Варина мать поначалу пыталась хоть как-нибудь обуздать захлестнувшие его страсти, но со временем и сама втянулась в игру, проводя больше времени в обществе “одноруких бандитов”, нежели с мужем. Финал этого удивительного приключения был вполне предсказуем и неизбежен, а вот последствия… Если бы их пришлось расхлёбывать только им! Сами того не ведая и не желая, они умудрились втянуть в стремительный круговорот происходящих с ними событий огромное количество людей, первой в списке которых оказалась Варвара – к тому времени студентка первого курса Юридической академии.
Впрочем, сначала дела обстояли довольно неплохо. Пока родители осваивались в Новом свете, Варя обживала роскошную четырёхкомнатную квартиру в Новых Черёмушках, доставшуюся ей в качестве приданого по случаю предстоящего (в неопределённом пока ещё будущем) замужества. И хотя выходить замуж в ближайшее время она не планировала, сама по себе мысль оказалась ей не чужда, да и жених нашелся неожиданно скоро. Белозубый двухметровый красавец-атлет с параллельного курса, как нельзя лучше подходил на роль долгожданного рыцаря-избавителя, но по странному стечению обстоятельств сам стал драконом, уже в первые месяцы брака проявившим себя изощрённым садистом, женоненавистником и к тому же ревнивцем. В целях осуществления круглосуточного надзора за Варей, к ней (вернее, теперь уже к ним) в квартиру спешно перебралась его мама, сразу же установившая в доме свои порядки. Холодность родной матери и безразличие неродного отца сменились коллективной деспотией свекрови и её ненаглядного отпрыска. Сам отпрыск, если на что не скупился, так это на оскорбления и зуботычины. Особое удовольствие доставляло ему публичное унижение своей молодой супруги, за чей счёт он не только с комфортом жил, сладко пил и досыта ел, но и самоутверждался, последовательно низводя Варину самооценку к нулю. Как-то раз он силой овладел ею на глазах институтских приятелей, а затем выставил голой на балкон, где она едва не подхватила воспаление лёгких.
Странно, но Варя воспринимала нескончаемые побои и поношения как должное, не противилась им, и только в тёплое время года немного печалилась от того, что не может надеть шорты, короткую юбку или прозрачную блузку, поскольку всё её тело покрыто ссадинами и синяками. Такая удивительная покладистость объяснялась глубочайшей убежденностью в том, что иного отношения к себе она изначально не заслужила. Привитые отчимом комплексы столь глубоко укоренился в её сознании, что она с благодарностью принимала любые адресованные ей знаки внимания. Кроме того, никогда не жившей в нормальной семье, Варе попросту не с чем было сравнить навязанный мужем сценарий совместного проживания с другими возможными сценариями. Впрочем, эта глава её жизни оказалась недлинной: накануне первой годовщины их свадьбы Варин муж, будучи пьян, и потому необычайно воинственен, стал жертвой нападения неизвестных, проломивших ему голову, в результате чего умер, не дойдя до подъезда буквально пары шагов.
К собственному её удивлению, роль безутешной вдовы оказалась для Вари куда лакомей роли боксёрской груши. Предав тело мужа земле, а все предыдущие клятвы, заверения и договорённости с ним и его роднёй забвению, и облачившись в траур, она с удовольствием выставила за порог загостившуюся свекровь, даже не предполагая, что всего пару недель спустя её место займёт человек, появление которого в своей жизни, ей было сложно не только предвидеть, но даже предполагать.
***
Стартовали в четыре часа утра, едва стало светать. Согласно результатам жеребьёвки, Варваре предстояло покинуть лодку минут через тридцать после отплытия, на узкой галечной отмели сразу за третьим порогом, но кто-то что-то напутал с очерёдностью высадки и, в результате, кроме неё в условленном месте сошли еще двое. Мужчина и женщина. По всей видимости, супружеская пара. Те поначалу недовольно и с подозрением косились на Варю, но скоро поняв, что та не намерена следовать за ними по пятам, стали вполне дружелюбны. Вместе они перевалили крутую каменистую возвышенность, после чего разделились, и каждый пошёл в свою сторону. Им, как и ей, предстоял ещё не один спуск и ещё не один подъём, а также множество иных испытаний, требующих, помимо хорошей физической подготовки, изрядного запаса решимости, самообладания и отваги, поэтому растрачивать столь ценные морально-волевые качества на ненужные дрязги, раздоры и междоусобицы было бы, по меньшей мере, недальновидно.
***
Между тем, погрязнув в распутстве, бездумном расточительстве и кутежах, Варин отчим потерял счет не только деньгам, но и времени. Когда же ситуация на родине по слухам несколько выправилась и он решился навестить старых знакомых, офицер пограничной службы Соединенных штатов холодно сообщил, что поскольку его туристическая виза просрочена уже несколько месяцев, повторный въезд на территорию США ему запрещён. Навсегда. Будучи изрядно навеселе, он не принял слова офицера всерьёз, осознав всю гибельность положения, в котором оказался, только спустя несколько дней: на счетах ноль, наличности около ноля, основной капитал овеществлен в приобретенной на подставных лиц недвижимости и долговых расписках, оставшихся в Штатах. Попасть туда невозможно, рассчитывать на деловую хватку жены смешно. Что делать? Самое время перевести дух, прийти в себя и наведаться к падчерице, вроде бы вышедшей замуж, что по-своему прискорбно, но не фатально.
Варя как раз принимала душ, когда в кнопку дверного звонка вонзился указательный па-лец её отчима. Назойливый стрёкот заставил её выключить воду и, наспех закутавшись в полотенце, выскочить в прихожую босой и с мокрыми волосами.
- Викентий Иванович? Вы? - пролепетала она, совершенно теряясь в догадках о целях его визита. - Что-то с мамой?
- С мамой? Почему с мамой? Нет, с мамой всё хорошо, – коротко отрапортовал он, обшаривая глазами прихожую. – Ты одна?
- Одна, - кивнула она головой.
- А муж где?
- Муж? – Варя растерянно пожала плечами. - На Ховани.
- Поссорились, значит. Ладно… Всяко бывает, не переживай. Слышь-ка, я поживу у тебя месячишко, если не возражаешь, - огорошив Варю сказанным, он втащил в дом пару огромных чемоданов, один из которых красноречиво позвякивал.
С того самого дня, как в её квартире обосновался отчим, дорога для Вари туда оказалась заказана. Нет, никто её, разумеется, не выгонял, просто уже на второй день своего пребывания под одной крышей с падчерицей, Викентий Иванович стал проявлять к ней весьма недвусмысленный интерес. Не желая становиться объектом назойливых сексуальных домогательств престарелого транжиры, бузотера и пьяницы, Варя оказалась вынуждена перебраться в недорогой придорожный отель, на парковке которого судьба свела её с человеком, куда более прочих подходившим на роль благородного рыцаря.
Как и всякий истинно благородный рыцарь, он был необычайно красив и беден. Смуглое скуластое лицо, прямые соломенно-русые волосы, широкие плечи, поджарое мускулистое тело, затянутое в черную кожу. Всё имущество принца умещалось у него между ног и состояло из подержанного Harley-Davidson. У принца была рычащая немецкая фамилия и звучное русское имя. Он усадил Варю позади себя и Варя, крепко обхватив руками могучий торс долгожданного избавителя, прижалась к нему. Взревел мотор и молодые люди умчались в туманную даль, дважды окатив из лужи случайных прохожих. Но им не было дела до таких уморительных мелочей. Им вообще ни до чего не было дела. Перед ними расстилался асфальт всех дорог мира и все звёзды вселенной озаряли им путь.
С принцем Варвара приобрела много новых и, как оказалось, довольно полезных навы-ков: ночевать в неотапливаемом сыром гараже на старых автомобильных покрышках, застелен-ных провонявшим спермой и потом матрасом, стирать белье, чистить зубы и мыть голову под дождем, питаться в придорожных закусочных объедками или прямо в дороге с ножа, приворовывать прокладки и всякую полезную мелочь в магазинчиках на заправках, по ночам на круглосуточных стоянках сливать топливо из бензобаков в канистру через шланг, но главное, отвечать ударом на удар, сомнительный комплимент или сальную шуточку, уходить от облав и погонь, то есть вести полноценный кочевой образ жизни. Ни к чему не привязываться, ничего не планировать, нигде не задерживаться дольше, чем на одну ночь.
Довольно скорым и вполне естественным следствием этого образа жизни стала беременность. Беременность, на третьем месяце закончившаяся выкидышем. Выкидышем, благодаря которому Варя узнала о том, что была беременна, а ещё, что уже никогда больше не сможет иметь детей.
Всё получилось случайно: принц, личность, довольно известная в мотоциклетной среде, договорился о своём участии в рок-фестивале под открытым небом, где в рамках отдельного шоу должен был продемонстрировать несколько сложных акробатических номеров. Наиболее зрелищному из них, прыжку на мотоцикле через десяток выстроившихся в ряд автомобилей, надлежало стать вступлением к финальной песне одного из участников фестиваля. По всей видимости, принц решил войти в историю “экстремального воздухоплавания”, и уговорил Варю прыгать вместе. Та согласилась, ни капли не сомневаясь в успехе и безопасности данной затеи, поскольку полностью доверяла возлюбленному. Шоу действительно вышло незабываемым, с тем только нюансом, что прямо перед приземлением она чисто механически разомкнула вспотевшие ладони, вывалилась из седла и полетела вниз, рухнув с высоты в несколько метров на груду искореженного металла. Ей повезло остаться в живых. Ушибы, порезы, несколько переломов, но главное, обильное внутреннее кровотечение - вот, что вышло в итоге.
За всё время, проведенное Варей в больнице, принц навестил её только однажды, чтобы сообщить о скором отъезде. Его пригласили участвовать в гастролях некоего бродячего цирка, где обещали отдельный номер в рамках текущей программы и множество головокружительных перспектив в самом обозримом будущем. Разумеется, что на первых порах работать предстоя-ло за еду, ночлег и бензин, но принц принадлежал к той немногочисленной категории граждан, кому оседлость не только претит, но и прямо противопоказана, а потому одного только бензина было бы достаточно, чтобы склонить его к принятию решения в свою пользу. Озвученная им новость не только не потрясла, но даже не так уж и сильно расстроила Варю, ибо она заведомо предполагала нечто подобное. Она безропотно приняла его выбор. Её собственный выбор оказался не менее очевиден: Варя решила вернуться домой.
Что касается прерванной беременности, то относительно данного обстоятельства своей биографии Варя предпочла оставить принца в неведении. Собственно говоря, она сама ещё не решила тогда, как ей следует реагировать на произошедшее. В свои девятнадцать она даже не помышляла о материнстве, однако предполагала возможность такового, как нечто, само собой разумеющееся. И вот, навсегда лишившись её, просто приняла обозначенный факт к сведению. Ибо что толку оплакивать воду, если тебе не дарована жажда? Что толку печалиться о пролитом молоке?
***
Было свежо, но безветренно. Палая, прихваченная утренним морозцем листва тихонько похрустывала под ногами. Небо, едва различимое в зелени крон, было серо и волокнисто, точно вываренный кусок мяса. Вскоре начал накрапывать дождь, что, впрочем, не доставляло Варе особенных неудобств.
Варя, каждую четверть часа все более ускоряя шаг, почти уже бегом продвигалась впе-ред, как вдруг на её пути возникло первое серьезное препятствие - овраг. Стоило только раздвинуть кусты молодого орешника, как ноги заскользили по глине, предательски увлекая за собой тело, и Варе пришлось приложить немало усилий, чтобы не покатиться кубарем вниз. На глаз овраг был около сорока метров от края до края и, по меньшей мере, столько же в глубину. Преодолеть его напрямик не представлялось возможным - больно уж крут и неприступен казался противоположный склон. По дну оврага струился небольшой ручеек, который, судя по ширине сухого песчаного русла, был лишь жалким подобием водяного потока, текшего здесь некогда прежде. А может быть, время от времени.
Варя решила двигаться вдоль самой кромки обрыва до тех пор, пока не отыщется более плавный спуск, но вопреки ее ожиданиям, овраг сужался, становясь все глубже, а ручеек все более напоминал бурливую горную речку. Наконец, впереди показался ствол вывороченного из земли дерева, опрокинувшегося макушкой на противоположную сторону. Это был единственный доступный ей способ переправы и она решила воспользоваться им, не взирая на то, что дождь к тому времени заметно усилился, что создавало немалые дополнительные трудности. Однако, бездействие, по её мнению, грозило еще большими осложнениями, поэтому, полагаясь скорее на силу и выучку, нежели на благоприятное стечение обстоятельств, подтянув ремни рюкзака, она ринулась на встречу неизвестному.
Ничего, дальше только под горочку. Дальше только под горочку.
***
Несколько месяцев пролетели, как один день, и вот теперь Варя замерла на пороге своей квартиры, не смея даже предположить, что ожидает её по ту сторону двери. Погруженная в раздумья о том, как правильней поступить, позвонить в звонок или воспользоваться своим ключом, она стояла, переминаясь с ноги на ногу, когда дверь сама распахнулась перед ней и она нос к носу столкнулась с незнакомой, чрезвычайно запыхавшейся девицей, волочившей за собой один из двух чемоданов, с которыми Викентий Иванович прибыл из аэропорта. Девица удивленно воскликнула, остолбенев, но скоро совладав с первоначальным замешательством, двинулась напролом. Если бы перед девицей находилась Варя прежнего образца, та, вероятно, легко и бесследно растворилась бы в пространстве, не встретив достойного сопротивления, однако, нынешняя Варвара даже не подумала уступать. Быстро сообразив, что перед ней воровка, пытающаяся покинуть место преступления, она парой коротких ударов сбила её с ног, и захлопнула дверь изнутри. Беглый осмотр помещения показал, что всё в доме было перевернуто кверху дном, а наиболее ценные предметы, в том числе из Вариного гардероба, отсутствовали на своих местах. Девица, между тем, поднялась и спешно ринулась к выходу. Попытка к бегству была тут же пресечена ударом ребром ладони в основание черепа. Когда тело злоумышленницы рухнуло на пол, Варе послышалось сдавленное мычание, доносившееся из спальни, занимаемой прежде свекровью.
Варя заглянула туда, полагая, что Викентию Ивановичу нужна помощь, однако, ситуация оказалась не столь однозначной, как могло показаться. Викентий Иванович был совершенно гол, если не считать кружевных чулок и широкого кожаного ошейника, красовавшегося на его взмокшей одутловатой шее. Кисти Викентия Ивановича были сцеплены за спиной с помощью двух кожаных браслетов; в соединявшее их металлическое колечко протиснут крюк. В ушко крюка продета веревка, другой конец которой был переброшен через небольшое колёсико с желобком по окружности – блок, закрепленный на вершине деревянной конструкции, установленной посреди комнаты. Не сразу, но Варя догадалась об истинном назначении этой конструкции: это была дыба. Судя по тому, что отчим не висел, как мог бы, а просто стоял на коленях с задранными над головой руками, в таком положении он оказался вполне добровольно. Во рту у него алел тряпичный кляп. На полу валялось несколько кожаных плёток и весьма достоверно (с физиологической точки зрения) исполненных из резины изделий, воплощавших собой мужское начало (оно же, конец). Всё тело Викентия Ивановича было покрыто свежими ссадинами и синяками, а зад недвусмысленно лоснился от обилия смазки.
Варя, привыкшая видеть в отчиме воплощение всех мыслимых, присущих одним только напыщенным великосветским самцам пороков и добродетелей, всегда, по её мнению, бывших производной от избыточной, сознательно культивируемой маскулинности, никак не могла предположить наличия у него тяги к перемене ролевых функций. Высокомерный, чванливый, царственный, он в один миг превратился в хнычущее женоподобное ничтожество, изнасилованное и обворованное проституткой. Варя смотрела на него с омерзением, какого никогда прежде не испытывала. “И этому человеку я безропотно подчинялась всё это время!” - промелькнуло в её голове. - “И это уродливое бесполое существо внушало мне трепет и всецело распоряжалось и повелевало мной, моей судьбой, моей жизнью!” Внезапно омерзение переросло в гнев. Схватив первую попавшуюся плеть, она принялась хлестать ею рыхлые телеса своего ненавистного покровителя и тюремщика. Но и это не принесло ей отрады: чем размашистей и сильнее становились удары хлыста, тем слащавее и довольней делалось лицо её отчима. Варю едва не вырвало от внезапного осознания того, что вымещая на этом уродце свою многолетнюю злость и накопившиеся обиды, она доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие.
За спиной громко хлопнула дверь. Это пришедшая в себя девица, решила спешно рети-роваться, бросив чемодан с похищенным прямо в прихожей. Варя не стала преследовать её, справедливо полагая, что та никогда уже больше не явится. Переведя дух, она отправилась на кухню, чтобы заварить чай и хорошенько обдумать произошедшее. Назад в спальню Варя возвратилась только минут через сорок и в руках у неё был японский плёночный фотоаппарат с огромным объективом (последнее приобретение её покойного мужа), обнаруженный ею в вещах, приготовленных воровкой на вынос. При её появлении лицо Викентия Ивановича исказила такая чудовищная гримаса, что Варя сразу же поняла: не прогадала. Она сделала несколько снимков самого пикантного свойства и, вовремя сообразив, что кляп, которым был заткнут рот престарелого извращенца, мог исказить черты его раскрасневшейся физиономии, резким движением выдернула его. В руках у нее оказались обильно смоченные слюной кружевные женские трусики алого цвета. Она равнодушно отбросила их в сторону и еще раз запечатлела отчима в изначально принятой им позе. Викентий Иванович не сопротивлялся, по всей видимости, отдавая должное безвыходности своего положения. Он даже слова не проронил, пока Варя щелкала затвором фотокамеры, лишь изредка, то смиренно, то испытующе, поглядывая в её сторону
Когда плёнка была извлечена и убрана в светонепроницаемый футляр, Варя помахала им перед носом Викентия Ивановича, попутно произнеся:
- Это останется у меня, а ты с этого дня будешь паинькой.
Тот утвердительно закивал.
- День на сборы и чтобы духу твоего здесь больше не было! – произнесла Варя реши-тельно.
- Два, - еле слышно прошептал отчим, старательно облизывая губы.
- Что? – вскинула бровь Варя.
- Два. Через два дня мы с твоей матерью улетаем в Хорватию.
- С мамой? Она что, в Москве? – голос Вари неожиданно дрогнул.
- Нет. Мама в Белграде. Но завтра вечером будет в Загребе. Мы купили домик на побережье. Не весть какие хоромы, но жить можно. Там и решили обосноваться.
Варя задумалась. В пульсирующей тишине прошла минута, затем другая.
- Хорошо! Два, так два, - на этот раз голос Вари звучал спокойно и собранно. – Меня не ищи. Ключ оставишь соседке. Маме привет.
Произнеся это, Варя ослабила веревочный узел и, расстегнув застёжки на браслетах, предоставила отчиму возможность самостоятельно высвободиться из пут, после чего покинула квартиру ровно на двое суток.
***
Дождь хлестал, точно из ведра, заметно осложняя дальнейшее продвижение. Позади оставалось всего около трети ствола, так что с большинством трудностей ей еще только предстояло столкнуться. Пока основной проблемой был перевешивающий набок рюкзак, грозивший утянуть её в мутный бурлящий поток, образовавшийся на месте худосочного ручейка, струившегося по песчаному дну часом ранее. Она явно переоценила свои физические возможности и теперь, обхватив руками ствол и сцепив пальцы в замок, боялась пошевелиться. Чтобы избавиться от непосильной заплечной ноши, следовало расстегнуть карабины на лямках, но до них еще нужно было дотянуться, а с ними управиться.
Первая же попытка реализовать пришедший в голову план, обернулась катастрофическими последствиями: Варя лишь на мгновение ослабила хватку и тут же рухнула вниз. Ей вспомнилось падение с мотоцикла, однако, в отличие от того раза, высота, с которой ей предстояло упасть в этот раз, исчислялась не метрами, а десятками метров. Едва успев обхватить руками колени и прижать подбородок к груди, она камнем ушла под воду и, подхваченная быстрым течением, понеслась прочь от места падения, вращаясь, будто юла. Сознание не покидало её до тех пор, пока она не уцепилась за угловатый, во мху и выщерблинах валун и, распластавшись на нем, не избавилась от рюкзака. Тот безвозвратно сгинул в потоке, разом лишив Варю запасов и инвентаря, столь необходимых ей в самое ближайшее время.
***
С отбытием отчима, Варя зажила спокойной размеренной жизнью студентки второго курса одного из ведущих ВУЗов страны. С восстановлением проблем не возникло, поскольку весь первый курс Варя была круглой отличницей, а кроме того, очень приглянулась декану факультета международного права. Его веское слово явилось решающим и спустя всего несколько дней после визита в соответствующий деканат Варина фотография, ничуть не обезображенная оттиском синей казенной печати, украсила собой новенький студенческий билет МГЮА, выданный взамен прежнего, истрепавшегося и заляпанного машинным маслом.
В академии Варе нравилось всё. То есть, буквально всё: преподаватели и сокурсники, лекции и семинары, библиотека и даже столовая. Ей очень нравилась избранная стезя и то, с какой необычайной легкостью и удовольствием даётся освоение новых знаний. Кроме того, чем глубже она погружалась в тонкости и хитросплетения правовых систем, тем более отдалялась от пережитых потрясений и перенесенной боли. В определенный момент, ей стало казаться даже, что многое из произошедшего с ней в недалеком прошлом, на самом деле происходило с кем-то другим, с кем-то, почти незнакомым, кому можно разве что посочувствовать.
Варя довольно скоро обзавелась подругами, большая часть которых не имела московской прописки и, ввиду отсутствия средств на съем комнаты или квартиры даже вскладчину, жила в общежитии, со всеми его преимуществами и недостатками. К числу последних, в частности, относилось периодическое отсутствие горячей воды, поэтому время от времени, Варина квартира уподоблялась общественной помывочной, чему, впрочем, Варя не слишком противилась, а вот попытки превратить ее дом в ночлежку или дом свиданий она пресекла сразу же и на корню. Единственным исключением (куда уж без исключений) стала Дарья Лаврентьева. Эта волоокая псковитянам располагала к себе напевной медлительностью в словах и жестах, прихотливо сочетавшейся в ней с невероятной деловой хваткой и пробивным характером. Все, за что бы она ни бралась, выходило у нее скоро и хорошо. В любом начинании она всегда добивалась желаемого результата, как казалось, не прикладывая к тому каких-либо чрезвычайных усилий. Так вышло с их первым совместным проектом, который, по мнению Вари, никак невозможно было сдать в установленный срок, но который был сдан, пусть даже ценой двух бессонных ночей и нескольких литров крепчайшего кофе, сваренного Дарьей по какой-то особенной технологии. Так вышло с таксистом, в глухую полночь завезшим их в самые дебри Битцевского лесопарка, которому Дарья дала столь решительный и мощный отпор, что тот с перепугу не нашел ничего лучше, как одарить девушек совершенно баснословной суммой в обмен на молчание. Но о молчании, разумеется, не могло быть и речи. Великодушно приняв деньги в качестве компенсации моральных издержек, подруги тут же, не раздумывая, оказали неоценимую помощь органам правопорядка в деле задержания опасного преступника, насильника и убийцы, на следующий же день схваченного и обезвреженного.
Совместные испытания сблизили девушек и те стали практически неразлучны. Вместе радовались, вместе горевали, вместе жили, вместе учились, вместе проводили досуг. Было бы странно, если бы на концерте обожаемых ими “Ересей” оказалась только одна из них. Музы-кальный коллектив под названием “Альбигойские ереси”, исполняющий донельзя утяжелённую версию дарк-фолк-панка, появлялся в Москве не чаще одного раза в год и всегда выступал в крохотном клубе “PND” на Сухоревке. Пробиться на их выступление было практически невозможно, однако, благодаря Дарьиной напористости и изворотливости, они с Варей посетили не только концерт любимой группы, но и последовавшую за ним вечеринку “для своих”, где познакомились с музыкантами, а равно журналистами ведущих музыкальных (и не только) изданий столицы. Оказавшийся среди них обозреватель “Московского негоцианта” Павел – обладатель изысканных манер и почти энциклопедических знаний в различных областях музыки, литературы и изобразительного искусства - вызвался проводить Варю домой, а всего через пару недель перебрался к ней с вещами и громадной блохастой псиной - комондором Пулитцером. Варя была на седьмом небе от счастья, однако низвержением с сияющих вершин она оказалась обязана тому же человеку, благодаря которому, взгромоздилась на зыбкую верхотуру.
***
Вероятно, забраться в нору, было не самым разумным решением. Однако, единственно возможным, ибо иного варианта с обомшелой, едва возвышавшейся над водой каменной глыбины не просматривалось ни в одну из сторон. Варя утешала себя тем, что эта нора вполне могла оказаться тоннелем, где-нибудь да выводящим на поверхность, поскольку об этой особенности местного ландшафта их группу предупреждали на инструктаже. К числу аргументов в пользу именно этой версии, можно было отнести ветерок, едва различимый возле самого входа, но заметно усиливавшийся по мере продвижения вглубь. Перемещаясь по узкому извилистому проходу, имевшему, по всей видимости, естественное происхождение, то ползком, то на четвереньках, а кое-где в три погибели сгорбившись, и подсвечивая себе тусклым карманным фонариком, Варя сумела-таки выбраться наружу. С трудом протиснувшись между спутанных корневищ вывороченного из земли дерева, она обнаружила себя посреди темной лесной чащи, вымазанной в грязи, мучимой жаждой и голодом, а кроме того, совершенно подавленной и обессилевшей, что, впрочем, немудрено, учитывая сложившиеся обстоятельства.
***
Свадьба была назначена на середину июля. Подготовка к предстоящему торжеству шла полным ходом, когда Варя стала замечать неожиданные перемены в поведении своего жениха. Павел всё чаще задерживался на работе и всё чаще по приходу домой за ним волочился тяжелый удушающий шлейф дорогого французского аромата, какой обожают женщины «под 50». Поначалу он путался в волосах и этому ещё можно было найти какое-то объяснение, но когда им стало разить даже от нижнего белья, у Вари возникли вопросы, ответы на которые не сулили ничего обнадеживающего. Она полагала, что в лучшем случае ей будет предложена смехотворная в своей вопиющей беспомощности версия о провонявшей редакцию тучной потливой особе, принятой на работу исключительно из жалости и уважения к прежним заслугам, избавиться от которой до смены главреда попросту невозможно. Варе не хотелось выслушивать весь этот жалкий неубедительный бред, и она предпочитала откладывать шумные разбирательства до какого-нибудь веского повода, в скором появлении которого нисколько не сомневалась: Павел был мастер вляпываться во всё, из чего можно с лёгкостью соорудить третью мировую войну, не то, что скандал.
Дарья вполне разделяла её озабоченность. Дарью коробило от одной только мысли о вероятной неверности жениха своей лучшей подруги и не было ничего удивительного в том, что она предложила устроить Павлу проверку. Предложенный Дарьей план заключался в том, что она, воспользовавшись непродолжительной Вариной отлучкой, попытается соблазнить Павла. Если тот поддастся её очарованию, то будет с позором изгнан из дома и жизни обманутой невесты, если же нет - ко всеобщей радости и облегчению поведет суженую под венец. Предложение подруги поначалу обескуражило Варю, ведь речь шла о провокации весьма рискованного и нечистоплотного свойства, но стоило ей наконец согласиться, как Дарья сама наотрез отказалась участвовать в чём-либо подобном. В итоге, свято уверовав в отсутствие иного способа вывести Павла на чистую воду, Варя потратила уйму времени и сил, чтобы уговорить подругу отважиться на такой шаг.
Дарья нехотя согласилась, заведомо сняв с себя всякую ответственность за возможные последствия проводимого ею эксперимента. Эксперимент удался на славу: Павел был уличён в неверности и тем же вечером оказался выставлен за дверь. Пулитцер безропотно разделил участь хозяина. Варя предложила Дарье, как прежде, жить под одной крышей, но та почему-то не захотела возвращаться, сославшись на изменившиеся обстоятельства, хотя всё то время, пока длились отношения Вари с её женихом, ужасно печалилась, что оказалась вынуждена съехать от Вари, чтобы не создавать молодым очевидных бытовых неудобств. Мало того, она вообще оборвала всякую связь с лучшей подругой, чем несказанно удивила и расстроила ту. Варя, безо всякого повода возложив на себя ответственность за внезапное охлаждение их отношений, постоянно искала с ней встречи, звонила по несколько раз на дню, но все попытки объясниться, принести извинения или даже покаяться заканчивались ровным счетом ничем.
Все прояснилось спустя несколько месяцев, когда подруги случайным образом встретились в аэропорту. Варя с весьма неприятной миссией летела в Хорватию, а Дарья вместе с Павлом в свадебное путешествие в Таиланд. Ничуть не жалея о содеянном, Дарья поведала Варе, что всё, произошедшее с ней накануне предполагаемой свадьбы было подстроено. У Дарьи имелся дубликат ключей от Вариной квартиры и это она время от времени опрыскивала вещи Павла дорогими французскими духами, чтобы посеять у Вари подозрения в неверности жениха. Это она убедила его в необходимости дополнительного заработка, с чем оказались связаны поздние приходы Павла домой. Это она, картинно причитая и заламывая руки, изображала праведное негодование, по сути, раздувая едва затеплившуюся в сознании Вари иску сомнений и ревности. Но все эти незатейливые манипуляции оказалась ничем по сравнению с поистине грандиозной аферой, провёрнутой Дарьей в случае с проверочным соблазнением незадачливого жениха, ведь, сперва предложив подобный сценарий, а потом категорически открестившись от него, она вынудила доверчивую подругу чуть ли не умолять о вступлении с Павлом в интимную связь, что, по ее собственному признанию, доставило ей совершенно особое удовольствие.
Павел, прекрасно образованный, хоть и не слишком большого ума человек, стал для Дарьи желанной добычей по сугубо корыстным соображениям: коренной москвич, единственный сын богатых родителей, обладатель престижной и модной профессии с блестящими карьерным перспективами - что ещё нужно, чтобы стать идеальным отцом ребенка, зачатого в любви и согласии? Верная жена, на роль которой лучше всего подходит кроткая рассудительная, смыслящая в хозяйстве провинциалка! Не чета столичной бездельницам и профурсеткам. Недаром же во все времена горожане за невестами в деревню ездили! Последнее утверждение, извечно поднимаемое на щит барышнями, прибывшими из деревни в поисках заслуженной доли, озвучивалось Дарьей, как аксиома. И хотя Павел не знал, в какую именно деревню засылали сватов неназванные горожане, и где те прозорливые счастливцы теперь, идея связать свою жизнь с девушкой от сохи довольно скоро перестала казаться ему дикой и неприемлемой. Кроме того, при келейном общении с Павлом, Дарья выставляла свою подругу Варю туповатой, зацикленной на замужестве выпендрёжницей с необычайно “богатым” прошлым. Её успехи в учебе она относила на счёт небрезгливости в отношениях с преподавателями, а смерть первого мужа представила результатом спланированного, хоть и недоказуемого, сведения счётов. Дарья вообще наговорила много такого, от чего у Павла волосы становились дыбом и он все более и более сомневался в правильности своего выбора, но последней каплей ожидаемо стала история о том, как Варя угрозами и шантажом добилась от Дарьи согласия выступить в постыдной роли коварной соблазнительницы.
Распрощавшись с сумасбродной невестой, Павел затосковал и, как следствие, запил. Вот тогда-то Дарья и проявила себя в качестве идеального собутыльника, собеседника и утешителя, едина в трёх лицах. Она окружила его теплом и заботой, многократно превосходящими материнские, и совсем скоро проникшись ответными чувствами, Павел предложил Дарье возвести возникшую между ними приязнь в степень законного брака. Та, не раздумывая, согласилась, пышному официозу церемонии регистрации предпочтя деловой визит в ЗАГС, а шумному празднеству - романтическое путешествие.
По словам Дарьи выходило, что их тогдашнюю встречу в аэропорту следует воспринимать, как результат стечения множества рукотворных обстоятельств – и Варя вполне оценила вклад бывшей подруги в свою личную жизнь – но это была однобокая точка зрения. Они никогда бы не встретились (во всяком случае, там и тогда), если бы не телефонный звонок, раздавшийся накануне вечером.
***
Проливной дождь, заставший её в небольшой, выстланной хвоей ложбине, пришелся как нельзя кстати. Она стянула с себя одежду и голышом приняла душ под открытым небом, смыв и наскоро отстирав прилипшую грязь (пригодились умения, приобретенные в байкерской юности). Одевшись в сырое, Варя продолжила путь, хотя даже приблизительно не представляла себе в каком именно направлении ей надлежит двигаться. Как только дождь перестал, она отчетливо различила журчание речушки или ручья, вполне вероятно, того самого, что струился по дну оврага, форсировать который ей довелось несколькими часами ранее. Но, следуя на звук, она уперлась в гряду, будто нарочно сложенных и подогнанных один у одному, валунов, каждый из которых был не менее полтора метров в диаметре. Гряда петляла по лесу покуда хватало глаз и, даже вскарабкавшись на неё, Варе не удалось во всей полноте оценить её протяженность. Опасливо ступая по мокрым, густо облепленным палой листвой каменным глыбам, она перебралась на противоположную сторону и двинулась вдоль гряды, тяжело переставляя гудевшие от усталости ноги. Журчание воды при этом то усиливалось, то заметно стихало, но вскоре по правую руку от Вари показался вполне различимый просвет, заполнен-ный, как оказалось, невесомым клубящимся месивом водяных испарений, простёршимся над искомым ею оврагом.
В этом своей части извилистый желоб оврага имел покатые песчаные склоны и был не-глубок, однако крайне замусорен всякого рода растительным хламом. У одного из завалов, запрудивших ручей, Варя увидала разодранный в клочья, выпотрошенный и перепачканный сине-розовый куль, бывший некогда её рюкзаком, рядом с которым на песке были отчетливо различимы следы огромных когтистых лап. “Медведь!” - надежда, на мгновение вспыхнувшая в её сердце, бесследно истлела, уступив место паническому ужасу. Варя присела, не имея ни сил, ни желания шевелиться и что-либо предпринимать, и просидела в таком положении около часа. Затем, не то чтобы осмелев, а скорее от осознания безысходности своего положения, она рванулась в направлении рюкзака, нисколько не глядя по сторонам и не беспокоясь о том, чтобы действовать скрытно и осмотрительно. Сгребя в охапку всё, до чего только ей удалось дотянуться, Варя с удвоенной прытью возвратилась назад, прижимая к груди трофеи, ценность которых в сложившихся обстоятельствах значительно превосходила номинальную.
Медведь удовольствовался лишь тем, что оказалось на поверхности, не найдя и не тронув содержимого потайных отделений: запасного комплекта белья, фуфайки, нескольких энергетических батончиков, плоской фляги с водой, но главное, ламинированного дубликата карты маршрута. Переодевшись, наскоро ополовинив запасы съестного и утолив жажду, Варя, здраво оценивая ситуацию, решила вернуться туда, откуда началось её путешествие, однако ничего похожего на овраг или каменную гряду на карте не обнаружила. Но при всей схематичности имевшихся на ней очертаний, уж такие ориентиры, как эти, должны - просто обязаны – были быть хоть как-нибудь обозначены! Нет. Лишь расплывчатые круги да неясные черточки и очертания. И пунктирная линия. Эта чёртова пунктирная линия, заманившая её непонятно куда и зачем! Хотя… Никто её, разумеется, никуда не заманивал. Так уж устроено в жизни, что всякое теперешнее положение человека в пространстве и времени в большинстве случаев зависит от принятых им ранее решений. Вот и Варе, кроме как на себя, пенять было не на кого. Исходная точка её нынешнего маршрута находилась далеко за пределами местности, обозначенной на ламинированной картонке: если не впадать в ненужные крайности, на пересечении Поварской улицы и Борисоглебского переулка.
Именно там за Варей увязался уличный мим в берете, тесноватой тужурке и шароварах. Он, как и положено уличному кривляке, шел в нескольких метрах позади неё, в точности копируя каждое движение, а будучи застигнут за обезьянничанием, корчил дурацкие рожицы и щедро одаривал воздушными поцелуями. Когда Варя, раздраженная назойливостью клоуна, погрозила тому кулаком, в шутку, естественно, мим, изобразив деланное недоумение, выудил из-за пазухи бумажный самолетик и запустил им в неё. Самолетик оказался сооружен из рекламной листовки некоего агентства, специализирующегося на организации туров для женщин, мужчин и семейных пар, утративших жизненные ориентиры, и желающих осуществить действенную психо-эмоциональную перезагрузку. Варя давно подумывала о чем-то подобном, и всего через день явилась на ознакомительную встречу с психологом. Тот предложил ей на выбор несколько типов маршрутов, из который Варя предпочла наименее продолжительный. Но даже при этом, суммарно на подготовку ушло более четырёх месяцев. За это время Варя овладела множеством специфических знаний и практических навыков, до тех пор ей совершен-но неведомых (таких, например, как: ориентирование на местности, оказание первой помощи, добыча огня, лазание по деревьям, обустройство укрытий, пересечение водных преград и заболоченной местности), но все они были совершенно бесполезны без понимания направления движения.
Устало вздохнув, Варя запрокинула голову вверх и, не то гневно, не то вопрошающе, уставилась в ноздреватый ломоть низкого октябрьского неба, как вдруг, прямо над ней, вычерчивая идеально прямую серебристую линию, возникла крохотная, едва различимая точка. “Самолет!” - выдохнула она, - “Прихотливо, ничего не скажешь. Чрезвычайно эффектно, и, главное, доходчиво! Мол, с самолетика всё началось, самолётиком всё и закончится… Или продолжится…” Определившись с направлением, Варя рассовала остатки припасов по карма-нах, и, не мешкая, тронулась в путь.
Дальше только под горочку. Дальше только под горочку.
***
Последняя просьба, а вернее сказать, мольба покойного Викентия Ивановича, озвученная рыдающей матерью в коротком телефоном разговоре, поначалу показалась Варе сумасбродной фантазией престарелого извращенца и алкоголика, за несколько лет пребывания в дали от привычной среды обитания совершенно свихнувшегося с ума: она должна была присутствовать на его кремации. Мало того, она должна была подтвердить личность усопшего перед тем, как гроб с его телом отправится в печь. Лишь хорошенько обдумав возможные мотивы своего отчима, несколькими часами ранее скончавшегося от некоего хронического заболевания, Варя пришла к выводу, что, по всей видимости, таким образом тот предоставил ей возможность избавиться от плёнки, могшей скомпрометировать запечатленное на ней лицо даже после кончины. Пепел к пеплу, прах к праху, а скабрезные фото в огонь.
“Ну, эдак, пожалуй, и проще, и правильней…” - подумала Варя и, спешно приобретя би-лет на первый же рейс до Пулы, направилась в аэропорт.
История, поведанная ей Дарьей, безусловно ошеломила её, но ошеломление оказало скорее анестезирующее воздействие на её психику, максимально притупив остроту восприятия, и сиюминутная реакция Вари свелась к безразличному хмыканью и усталому пожимаю плечами. По-настоящему разрыдалась она только на обратном пути, щедро омыв слезами пластиковую урну с прахом Викентия Ивановича, которую по понятным причинам не стала сдавать в багаж, а везла в качестве ручной клади, прижимая к груди. Подобное проявление скорби не вызвало осуждения окружающих, а один пассажир первого класса даже уступил ей своё место, заботливо укутав шерстяным пледом.
В урне, формой напоминавшей небольшой термос, среди мельчайших крупинок пылеоб-разного серого порошка находились остатки выгоревшего до молекул светонепроницаемого футляра и плёнки, обеспечившей ей несколько лет относительного душевного спокойствия. Но Варе было плевать на фактическое содержимое урны. Находившийся в пластиковом контейнере пепел символизировал для неё некий промежуточный итог жизни, к которому ей выпало приковылять к двадцати четырем годам. Итог безусловно неутешительный, но, что гораздо обиднее, нисколько не поучительный, поскольку сделать на его основании какие-либо выводы Варе так и не удалось.
Следующее по счёту подведение итогов пришлось на её тридцать шестой день рожде-ния, когда за плечами оказалась аспирантура, блистательная карьера в крупной иностранной юридической фирме, три скоротечных замужества, смена нескольких адресов проживания, долгая мучительная болезнь возвратившейся из Хорватии мамы, и еще множество иных, прекрасных и трагических, событий, с трудом уместившихся в эти двенадцать лет. Утро своего персонального Нового года Варя встречала в одиночестве, закутавшись в банный халат, с чашкой горячего шоколада, заполняя анкету на сайте знакомств. Тогда она твёрдо решила, что это будет последняя попытка завести серьёзные отношения и что, в случае очередной неудачи, она навсегда откажется от самой идеи создания полноценной семьи и заживет тою жизнью, которую может себе позволить человек её достатка и положения. Заживёт без оглядки на социальные нормы, придуманные кем-то стандарты, клёкот постылых завистниц и натужные увещевания надоедливых благожелателей.
***
С наступлением сумерек Варя совершенно отчаялась вернуться на прежний, предусмотренный организаторами маршрут и стала подумывать о ночлеге. У неё было только два варианта: либо забиться в очередную нору, либо забраться на ветку какого-нибудь дерева и, примотав себя веревкой к стволу, пересидеть до рассвета. В нору не хотелось, а веревки под рукой не было. Выбор казался очевиден, но тут, оглядевшись по сторонам, Варя обнаружила ясень, чьи нижние ветви находились на незначительном удалении от земли. Изловчилась, подпрыгнула, зацепилась руками, поджала ноги, уселась верхом, потом поднялась на ноги и вскарабкалась ещё выше. Там и расположилась. Вместо веревки использовала сухую, обнаруженную в изодранном рюкзаке фуфайку. Кое-как угнездившись, прикрыла глаза.
Вдруг в самых мельчайших деталях ей привиделась старенькая квартирка на третьем этаже серой панельной многоэтажки на Проспекте Обуховской обороны - дома с пахучим подъездом, скрипучим лифтом и вечно неисправным мусоропроводом. Привиделось, как ночью после недолгой отлучки в уборную, она взбивала пышное пуховое облако и как окуналась в него с головой. Как за окном, прямо на уровне её глаз проплывала громадина огненно-рыжей луны, обрамленная черной каймой, как всякий раз она протягивала к ней руку и всякий раз просыпалась, почти уже коснувшись её тёплой шершавой поверхности. Неожиданно видение сделалось резким, контрастным, незамутненным дремотой, и Варя поняла, что это никакая не луна за окном, а портрет её - почти незнакомого, но горячо обожаемого ею - отца обрамлен черной каймой траурной фоторамки. Это его огненно-рыжие кудри и борода, зубастая улыбка и большие, немного навыкате, смеющиеся глаза. Это к ним она норовит прикоснуться, протягивая руку к луне, устремляясь в прекрасную недосягаемую даль, с которой неразрывно связаны самые первые воспоминания в её жизни. Самые первые воспоминания о чем бы то ни было вообще.
Чем обусловлена подмена, произошедшая в ее сознании? Тем ли, что мать, так и не сумев уверовать в трагическую гибель супруга, предпочла неопределенность его загадочного исчезновения? Тем ли, что сама Варя наотрез отказалась смириться с фактом смерти отца? И то, и другое в равной степени вероятно и недоказуемо, ведь тела человека с огненно-рыжей бородой в тяжелом тулупе и надвинутой на глаза меховой шапке, по свидетельствам немного-численных очевидцев, провалившегося под лёд на Неве, прямо напротив Петропавловской крепости, так и не обнаружили. Как бы то ни было, прозрение, настигшее Варю во сне, с пробуждением напрочь выветрилось из её головы, как выветривается большинство снов, сколь бы назидательными или пророческими те ни казались сновидцу.
***
- “Варенька, солнышко, что ты! Я нисколечко не сержусь на тебя! Я всё думаю, что же такого оправить тебе, что написать, и боюсь. Боюсь показаться бестактным, назойливым, грубым. Я счастлив, что ты наконец улучила минутку и пишешь сама. Где ты? Что у тебя хорошего?”
- “Дебилка, обиженная на весь белый свет!”
Между двумя этими сообщениями, адресованными Варваре одним и тем же отправите-лем, уместились полтора года ухаживаний, семь месяцев брака и еще столько же безуспешных попыток восстановить прежние отношения. Попыток, до того мучительных, что само только воспоминание о них вызывало гримасу боли и отвращения. А ведь всё начиналось так мило и так обнадёживающе.
Она прогуливалась по набережной в районе Красного Октября, он сидел за столиком небольшого кафе, бойко орудуя деревянными палочками, уплетая гречневую лапшу с курицей и овощами под кисло-сладким соусом. На очереди были битые огурцы, продолговатые, обжарен-ные в масле пельмени с говядиной и кофе. Они обменялись приветливыми взглядами, он предложил ей присесть и она согласилась. Она заказала чизкейк и кофе на обезжиренном молоке, он восхитился её гастрономическими предпочтениями и тут же добавил к заказу бутылку шампанского. После второго бокала они перешли на “ты”. Потом они долго, почти до рассвета бродили по аллеям Нескучного сада, взахлёб пересказывая друг другу свои замысло-ватые биографии, в которых оказалось много схожих моментов и даже забавных и неожиданных пересечений. На следующий день её квартира утопала в цветах, доставленных вкупе с десятка-ми воздушных шаров всех форм и цветов радуги. Спустя неделю они загорали на белоснежном песке острова Санторини и голышом плескались в тёплой морской воде. Через месяц красный лакированный кабриолет мчал их вдоль лавандовых зарослей Прованса. Он подарил ей золотые часики, усыпанные бриллиантами, серьги и кулон баснословной цены. Она не скупилась на ласки, всякий раз проявляя невиданные чудеса изобретательности. Так продолжалось до тех пор, пока в её голове не возник простой, но убийственный по своей сути вопрос: “А что ему, собственно, нужно?”
Варе исполнилось сорок. Он был на 18 лет старше неё. Она годилась ему в дочери, но всё, что он мог ей предложить, это склизкий статус любовницы женатого человека, обременен-ного деньгами и положением в обществе. Причем, прежде всего, в обществе подобных ему - стареющих, но отчаянно молодящихся - бонвиванов. Она была для него чем-то вроде породи-стой кобылы в стойле или раритетного авто в гараже. Чем-то прекрасным, но едва ли одушев-лённым. Чем-то, чем можно гордиться и даже выставлять напоказ, но к чему нельзя испытывать искренней душевной привязанности, поскольку единственной причиной нахождения Этого возле себя, он видел лишь безграничную алчность, Варе, кстати, ничуть не свойственную. Он опротивел ей в одночасье и она порвала с ним в один миг, просто перестав отвечать на телефонные звонки и электронные сообщения. Только через нескольких месяцев, будучи мертвецки пьяна, она буквально выдавила из себя коротенькое “Привет! Злишься небось?”.
Ответом на её “Привет!” и явилось первое из упомянутых выше сообщений. Между ними завязалась переписка, быстро переросшая в новые, до чрезвычайности странные, непонятно на чем основывающиеся отношения. В силу неясности мотивов обеих сторон, возникшая между ними связь у большинства окружающих вызывала тревогу и недоумение. Особую озабочен-ность вызывали сопутствующие перемены, произошедшие в характерах и поведении Вари и её воздыхателя: он сделался угодлив и жалок, а она холодна и капризна. Причем, подчеркнуто холодна. Он оказался вынужден буквально вымаливать у неё мгновения близости, а она, если и отдавалась ему, то делала это будто по принуждению или из сострадания. Она публично унижала его, издевалась над ним, и даже изменяла ему. Он всё прощал. Он одаривал её всем, чего бы ей только не вздумалось пожелать. Он поминутно признавался ей в любви, только на этот раз она стяжала вовсе не чувств, но злата и удовольствий. “Я любви искала и не нашла, так буду искать золота,” - припомнились ей как-то слова незабвенной Ларисы Дмитриевны, и она поступила ровно по наущению госпожи Огудаловой. Она целенаправленно потрошила его счета и карманы, вымещая тем самым всю накопившуюся злость, все непрощённые обиды, когда-либо причиненные ей представителями презираемой половины человечества, и не было силы, что обуздала бы её прыть и умерила рвение. Она заставила его развестись, хотя развод ополовинил его состояние. Она заставила его жениться на ней, но сделала совместную жизнь настолько невыносимой, что в конечном итоге он сбежал от неё. Она растоптала его, изваляла в грязи, выставила всеобщим посмешищем.
Несмотря ни на что, он не единожды пытался восстановить их отношения, только ничего путного из этих попыток не вышло. В итоге, каждый, хоть и по-своему, оказался в накладе: даже подаренные им драгоценности, а заодно немалая сумма денежных средств, предусмотрительно отложенная на чёрный день, были похищены вместе с сейфом, в котором хранились. Похищены уборщицей Лейлой, верой и правдой служившей и обустраивавшей Варин быт на протяжении восьми лет.
***
Варю разбудили голоса. Один грубый, басовитый, мужской. Другой женский. Тон перво-го был изобличающе резок, тон второго иначе, как виновато заискивающим, не назовёшь. Вслед за голосами явились неясные очертания, но вот, наконец, в проблесках лунного света стали отчетливо различимы две фигуры: обе приземистые и нескладные, но одна, все же, чуть выше и чуть основательнее.
Низкорослый мужичонка с лопатой в руках натужно урчал нутром:
- Дрянь ты, Маруська, безродная. Тварь шелудивая. Жаль, что натуру твою паскудную сразу не разглядел, греха б на душу брать не пришлось.
- Так и не бери! Не бери, Ванюша! – захлёбываясь тяжелой отдышкой, кудахтала баба. - Это ж грех не смываемый. Страшный грех!
Несмотря на то, что речь обоих изобиловала опереточными интонациями, в каждой их фразе и жесте чувствовалось неподдельное напряжение и даже трагизм.
- А позор? Позор, он смываемый что ли? Как мне жить-то теперь со всем этим? Притащил в дом гулящую, скажут, так она, только муж за порог, понесла. Поделом тебе, Ваня, с шалавами путаться, вот, что скажут, и будут правы.
- Что ты! Что ты, Ванюша! Зачем пустобрёхам доверился?!
- Не блажи, мразь! Всё одно не умилостивишь!
Варя замерла, понимая, что чему бы ей ни предстояло стать свидетельницей, разговора-ми дело не ограничится. Так и вышло - мужичонка швырнул лопату на землю и, оскалившись, прорычал:
- Копай!
Глядя на лопату, баба остолбенела и стала бледна настолько, что лицо её в лунном свете приобрело голубоватый оттенок.
- Ты чего задумал, ирод? – спросила она дрогнувшим от брезгливого негодования голо-сом.
- Копай! – прорычал он в ответ.
Все это происходило в нескольких метрах от дерева, ветви которого служили Варваре пристанищем, и она, сама не желая того, оказалась в первых рядах зрительного зала крохотного театра, на сцене которого разыгрывалась чудовищная по своей достоверности драма.
- Да как же можно-то, Вань?! Ну, припугнул и ладно. Ну, поняла я всё, поняла. Дай нам хоть сутки на сборы и мы уедем. К маме моей уедем. Навсегда. Ну, позубоскалят недельку, да и позабудется всё это, Вань!
- Копай! – рявкнул мужичонка, замахиваясь.
Баба охнула и повалилась на землю. Только теперь Варя разглядела объемный тряпич-ный куль, который та прижимала к груди. “Неужели ребенок?!” - чуть слышно пролепетала она, наконец в полной мере проникнувшись содержательной частью их диалога. – “Совсем ещё кроха, наверное…”
Тем временем, отложив спелёнатого младенца в сторонку, баба всхлипнула и принялась ковырять землю, поминутно оглядываясь по сторонам в робкой надежде на чью-нибудь помощь. Варя глядела на неё, не отрываясь. Вопреки представлениям о собственной скандальности, напористости и боевитости, она не могла не только пошевелиться, но даже дышать. Страх парализовал её тело, превратив в безголосого истуканчика.
- Дай сюда! – проскрежетал мужичок, взбешенный медлительностью обрекаемой им на погибель, и, вырвав из рук несчастной лопату, принялся ожесточенно орудовать ею самостоятельно. - Всё равно я тебя закопаю! Все равно я тебя закопаю!
До смерти перепуганная баба несколько раз пыталась отползти куда-нибудь подальше от стремительно увеличивавшейся в объемах ямы, но мужичок всякий раз приволакивал её за волосы обратно. Когда могила (а это была именно могила) была готова, мужичок, тяжело дыша, обтер рукавом раскрасневшееся лицо и произнес с какой-то неизъяснимой интонацией:
- Как предпочитаешь? Живьём али… - и провел внутренним ребром ладони по горлу.
Тут баба разрыдалась до того истошно, оглушительно и страшно, что у обездвиженной ужасом Вари, зазвенело в ушах. Младенец, разбуженный рыданием матери, тоже подал голос, чем ещё более возбудил ярость своего палача.
- Заткни его! Заткни его! – заорал тот.
Баба, не поднимаясь с колен, подняла шевелящийся куль и, обнажив грудь, склонилась над ним, обильно орошая лицо младенца слезами. Едва рыдания смолкли, мужичонка выхватил из-за пояса кривой кинжал и, резким движением запрокинув голову кормящей назад, полоснул им по горлу. Затем ещё и ещё раз. Кровь, точно сбежавшее молоко, хлынула через край, забрызгивая все вокруг. Тогда он пнул её коленом между лопаток и та грузно рухнула в яму, накрыв своим телом, тело ребенка. Выждав немного, мужичонка сызнова поднял лопату и с какой-то невероятной скоростью забросал могилу землей, после чего, пробормотав что-то невнятное, кинулся прочь.
***
Счет шел на секунды. Варя, все ещё не силах полностью одолеть страх, чуть ли не зуба-ми вгрызалась с холодную землю, раскапывая могилу. Лишь бы успеть! Лишь бы успеть! Лишь бы успеть!
Она успела. Младенец был жив. Подхватив его на руки, Варя помчалась в сторону, про-тивоположную той, в которую кинулся мужичок, однако уже через пару минут услыхала раздающиеся откуда-то сзади прерывистое сопение и топот множества ног. Она решила, что это он или целая орда его присных гонится за ней и, с разбегу запрыгнув под первый попавшийся куст, замерла, будто дохлая муха в чернильнице, пытаясь слиться с окружавшей её темнотой.
Это и правда был он. Он бежал, то и дело сворачивая назад перекошенную от ужаса фи-зиономию, а за ним по пятам, неотвратимо и скоро, как электричка, мчался огромный клыкастый вепрь, судя по душераздирающим воплям, последовавшим затем, настигший его пару мгновений спустя. Сколько времени заняла расправа Варя могла только догадываться, ибо реальность периодически туманилась и ускользала от неё, но когда тошнотворное чавканье зверя смолкло, уже вовсю брезжил рассвет.
***
Варя проснулась от того, что в её крохотной, тщательно прибранной спаленке было необычайно светло. Это казалось тем более странным, учитывая, что часы на стене давно прогугукали полночь, а небольшое зарешеченное оконце, глядящее в сад, было плотно зашторено. Хотя, нет. Нашлась-таки в складках тяжелого бархата небольшая прореха, через которую, отражаясь в малюсеньком зеркальце на трюмо и расплескиваясь по всей комнате, била струя ослепительно яркого света. Стряхнув дремоту с пушистых ресниц, Варя выскользнула из-под одеяла и несмело прошлась по комнате, а потом выглянула в окно. За окном, прямо напротив ее скомканного подушкой лица, покачиваясь в огромной чаше из разлапистых, отягощенных плодами ветвей можжевельника, висела громадина огненно-рыжей луны. Луна была столь велика, что Варе казалось, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее теплой шероховатой поверхности, но замысловатое переплетение стальных прутьев было непреодолимой преградой тому. Варя задёрнула шторы и, следуя заученным маршрутом, подошла к колыбели. Вопреки её опасениям свет не потревожил младенца. Тот, как и прежде, спал, безмятежно посапывая.
Шелест прибоя, стрекот цикад, треск догорающих в уличной жаровне поленьев и едва различимые на их фоне обрывки танцевальных мелодий, доносившиеся с побережья - все это, сливаясь воедино, убаюкивало. “Завтра же распоряжусь спилить эти решетки к чёртовой матери!” – подумала Варя перед тем, как вновь провалиться в сон. – “Завтра же… к чёртовой матери…”
Небольшой, утопающий в зелени олеандров и рододендронов домик с выгоревшей на солнце красной черепичной крышей, расположившийся на одном из отвесных уступов скалистого берега Радужной бухты, достался Варе по сходной цене. О деньгах речи не шло: она уступила продавцу принадлежавшую ей долю в юридической фирме. Она много слышала об этом чудесном острове в Ионическом море, но никогда не бывала на нем, и вот, оказавшись единожды, решила обосноваться навек. Она как-то сразу привязалась к этому месту. Здесь ей было покойно и благостно, точно в детстве на руках у отца, и в этом, столь памятном и драгоценном по её мнению, ощущении она вознамерилась вырастить и воспитать сына.
Внезапный порыв ветра с грохотом распахнул тяжелые оконные ставни. Не сразу сооб-разив что именно произошло, Варя вскочила и с тревожным кудахтаньем заметалась по комнате. Она уже хотела звать на помощь прислугу, однако, быстро совладав с эмоциями, самостоятельно управилась с мудрёной задвижкой, постаравшись не наделать при этом лишнего шума. Она легла, но не в силах сомкнуть глаз, поднялась вновь и, немного помедлив, приблизилась к колыбели. Склонившись над ней, она коснулась губами теплой, нагретой подушкой щеки малыша и явственно ощутила солоновато-горький привкус слёз, но слёзы, катившиеся по детской щеке, были не его, это были её слёзы.
КОНЕЦ