УДК 801.732
ИВАН КАРАМАЗОВ И ГАМЛЕТ КАК ПРОТЕСТАНТСКАЯ ВЕРСИЯ ПРЕПОДОБНОГО И ХРИСТА
С. В. Герасимова
кандидат филологических наук,
доцент кафедры лингвистики и межкультурной коммуникации
Российского государственного университета им. А. Н. Косыгина, Москва;
доцент кафедры русского языка и литературы
Московского политехнического университета, Москва.
metanoik@gmail.com
Аннотация. В романе «Братья Карамазовы» Достоевский развивает шекспировские мотивы: Иван Карамазов может быть осмыслен как русский аналог Гамлета, а Гамлет – как протестантский вариант преподобного. Ивана также сближает с протестантизмом лютеровский мотив чернильницы-стакана. Героев объединяет протестантское отношение к человеческой деятельности, готовность творить свою судьбу и преображать мир, которые складываются в протестантизме в результате отказа от бытия внутри Церкви и переосмысления категории труда. Господь в понимании протестантов скорее сковывает свободу воли человека, а не становится гарантом её реализации. Внутренний мир героев формируют не готовые культурные модели, а потребности / потенциалы / функции, способные реализоваться на уровне сакральных логосов или в форме архетипов.
Ключевые слова: Православие, Евангелие, протестантизм, Достоевский, Шекспир, Гамлет, гештальт.
IVAN KARAMAZOV AND HAMLET AS A PROTESTANT VERSION
OF THE REPRESENTATIVE AND CHRIST
S. V. Gerasimova
Candidate of Philology,
Associate Professor, Department of Linguistics
and Intercultural Communication,
The Kosygin State University of Russia, Moscow;
Associate Professor of the Department of Russian Language and Literature,
Moscow Polytechnic University, Moscow
metanoik@gmail.com
In “Brothers Karamazov”, Dostoevsky develops Shakespearean motifs: Ivan Karamazov can be understood as the Russian analogue of Hamlet, and Hamlet as the Protestant version of the reverend. Ivan is also brought closer to Protestantism by the motif of an inkwell-glass. The heroes are united by the Protestant attitude to human activity, the willingness to create their own destiny and transform the world, which are formed in Protestantism as a result of the rejection of being within the Church and the rethinking of the category of labor. The Lord, in the understanding of the Protestants, rather fetters the free will of a person, and does not become a guarantor of its implementation. The inner world of heroes is formed not by ready-made cultural models, but by needs / potentials / functions that can be realized at the level of sacred logoi and embodied in the form of archetypes.
Keywords: Orthodoxy, Gospel, Protestantism, Dostoevsky, Shakespeare, Hamlet, Gestalt.
В. Шекспир – любимый писатель Ф.М. Достоевского. Диалог, который через века вел Достоевский с Шекспиром, анализировали многие исследователи. К сожалению, остается непереведенной на русский язык книга Роджера Кокса1. Среди наиболее ярких русских исследователей этой проблемы – Г. М. Фридлендер2 и И. И. Гарин3, шекспиризм Достоевского отмечает Н. В. Захаров4. Интересные выводы делает К. А. Степанян: «Именно здесь, в духовном единении людей через всепрощение, видится то, что сближает идеалы двух гениев мировой литературы. Но Достоевский подчеркивает необходимость преображения человека на пути к идеалу, в то время как Шекспир уповал более на добрые начала, уже заложенные в человеческой природе»5.
В основу нашего исследования положено представление о культурной модели, восходящее к трудам В. фон Гумбольдта. В терминологическом арсенале современной науки оно сродни понятию «гештальт». Именно в этом аспекте можно рассматривать развязку рождественского рассказа Ф. М. Достоевского «Мальчик у Христа на ёлке». С одной стороны, рассказ проникнут социальной проблематикой: автор свидетельствует о великой ценности сострадания и милосердия по отношению к бедным, умирающим от голода и холода в канун Рождества. С другой стороны, в рассказе реализована центральная культурная модель и гештальт христианской культуры – смерть как встреча со Христом, как смысл жизни человека и потому счастливая развязка. Читатель, имеющий духовный опыт, скажет: «А была ли готова мать к смерти ребенка, мог ли оказаться мальчик в раю, если он ушел в иной мир без исповеди и причастия?». Между тем перед нами не реальная житейская ситуация, а идеальная культурная модель, превращающаяся в личный гештальт автора: человек призван к святой жизни и смерть должна обернуться для него встречей со Христом.
Однако своеобразие художественного мира Достоевского состоит в том, что его герои обычно мыслят не сложившимися культурными моделями, дающими человеку представления о должном, об иерархии ценностей, а функциями или потенциалами, которые могут реализоваться в различных моделях. Двоение идеалов и общих мест, мышление культурными функциями, которые могут реализоваться в форме идеала или его двойника – это русская болезнь в целом. Для реализации функции в форме идеала нужны духовные усилия, а для воплощения его двойника – только разгульная широта натуры, как у Мити Карамазова, например. Мармеладов осознает себя и несчастным пьяницей, и мучеником, ждущим сострадания и соотнесенным с самим Христом. Архетипу чаши с вином соответствует логос Потира. В основе феномена пьяницы – культурная функция духовной жажды, которая может при условии духовного подвига выразиться в логосе, а может деградировать до архетипов пьянства. Важнейшая функция культуры – нести евангельские идеалы – может быть реализована в форме стремления героя ко Христу или к антихристу.
Исповедь Ивана – «евангелие наоборот». Один из важнейших смыслов Евангелия – утверждение Церкви на жертве Христа. Иван отрицает всеобщую гармонию, купленную ценой слезинки ребенка. Грядущая мировая гармония действительно невозможна на таких условиях, но Иван под видом всемирной гармонии отрицает Церковь, а в форме слезинки ребенка – необходимость жертвы Христовой. Эта замена Христа – невинным ребенком оказывается возможной благодаря мышлению функциями, которое характерно для Ивана. Функция строительной жертвы может быть реализована в виде сакрального логоса – жертвы Христа, но она же может воплотиться в варианте бытового страдания. Под страдающим ребенком Иван имеет в виду прежде всего себя. Он говорит от лица всех замученных детей, потому что первым из них считает именно себя. Он действительно недополучил отеческой любви. А его отец, завидев его брата, Дмитрия, действительно кричит: «Ату!», – как генерал, затравивший восьмилетнего ребеночка собаками, кричал: «Ату его!». Функция сыновства может реализоваться на сакральном уровне, а может – на семейном. Иван затаил обиду на своего земного отца, а переносит ее на Отца небесного.
Духовные состояния героев Достоевского – это колеблющийся потенциал. Каждая из духовных сил героев, прежде чем вылиться в поступке, трепещет, она одновременно направлена на земное, и на небесное, она амбивалентна и непредсказуема, в ней культурные модели, земные и небесные, вступают в резонанс, спорят друг с другом, поддерживают друг друга, взаимодействуют.
Если в духовном пространстве Евангелия Христос освобождает человечество от рабства греху, высвобождает души праведников из ада как победитель над всяким пленом и муками, то в «перевернутом Евангелии» Ивана Христос сам оказывается в тюрьме и нуждается в освобождении.
В Евангелии Бог освобождает человека; в исповеди Ивана – человек, то есть великий инквизитор, освобождает Бога. По мнению Ивана, если Богу предоставить возможность действовать, то «мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: “Прав ты, Господи”» (6). Но Иван не хочет ни посмертного наказания, то есть ада, ни всеобщего примирения и гармонии, то есть рая, герою нужно именно пресечь страдание на земле в будущем и отомстить за все страдание в прошлом. Ивану нужно, чтобы Господь реализовал функцию возмездия, чтобы Он обладал потенциалом исправления мира, наполненного страданиями, но не видит, как Господь может реализовать эти функцию и потенциал, поэтому передает право реализовать их человеку – великому инквизитору.
Идея возмездия и исправления мира – центральная в жизни Гамлета и Ивана Карамазова. Им нужна не месть, а исцеление мира от мирового зла. Гамлет, воспитанный в христианской культуре, решается нарушить заповедь «не убий» именно потому, что выбирает из двух зол меньшее: мириться с мировым злом – больший грех, чем покарать человека, ставшего проводником этого мирового зла. Гамлет, влюбленный в Офелию, потому и отрекается от невесты, что вынужден выбрать ради всеобщего блага хоть и меньшее, но зло, он должен вправить миру суставы («to set it right»). Будущее зло во имя блага лишает душу Гамлета благодати, лишает духовной цельности, наполняет противоречиями, поэтому его душа утрачивает способность любить. Гамлет – решительный человек, он начинает колебаться именно потому, что утратил благодать и дарованную ею цельность. В результате он не знает не только, любит ли он Офелию или нет, но и быть или не быть, мстить или не мстить. Однако эти колебания присущи натуре Гамлета не исконно, как бы не по самой природе – это именно следствие утраты благодати и цельности. Адам пал и разбился. Душа человека насыщается противоречиями без благодати, а Гамлету, чтобы исцелить мир, нужно выбрать путь хоть наименьшего, но зла.
В душе Ивана, полной противоречий, тоже живет одновременно жажда Христа и утверждение антихриста-инквизитора, потребность в Утопии, во всеобщем примирении – и поэтизация антиутопии. В его душе живет потребность / потенциал / функция обретения идеальной личности и идеального социума, но эта потребность готова выразиться в массе противоречивых форм. Как писал Достоевский, за душу человека Бог с дьяволом борются, и в душе нет ничего окончательно решенного и безусловного.
В целом модели утопии и антиутопии близки. От утопии к антиутопии не концепт общества меняется, а оценка этого концепта. Со времен Возрождения, когда Т. Мор создавал свою «Утопию», изменился тип человека, и Возрождение активно способствовало этому изменению. Новый человек увидел, как ужасно утопическое «прекрасное», неспособное пройти проверку любовью. Абсолютно новое, что появляется в антиутопии – мотив любви. Мир, который не вмещает любви, недостоин существовать: «В едином Государстве раздута социальная функция человека, здесь нет семьи, нет и индивидуальных домов. Большинству “нумеров” не знакомы любовь, ненависть, ревность. Вместо любви они знают ее суррогат – “счастье” по розовым талонам. <…> Истинную любовь к революционерке I строитель “Интеграла” узнал лишь тогда, когда “заболел душой”» (7)6. Невозможность любить становится важнейшим проявлением антиутопии.
В жизни Ивана реализуется модель «благими намерениями выстлана дорога в ад». Он становится противоположностью трикстера. Если трикстер хитрит и замышляет обман, но из его зла проистекает благо, то Иван замышляет благо, а служит злу: становится теоретиком убийства отца и сам проходит по грани умопомрачения из-за того, что принимает демонические помыслы и внушения, выразившиеся в его поэме и в исповеди. Самым ярким примером трикстера в литературе Нового Времени может быть признан Мефистофель. Он заявляет о себе как о силе, которая, всему желая зла, невольно делает добро. Лукавство Мефистофеля состоит в том, что он лишь приписывает себе благие дела, но всемогущий Господь Бог по благости своей, устроил мир так, что он содержит в себе противоядие от демонических внушений. Господь парализует демоническое зло, и оно начинает служить добру. Так, один старец на вопрос, кто научил его молиться, ответил – искуситель: он так настойчиво мешал молитве, что старец научился сосредоточенности и стал искусным молитвенником.
Человек имеет иную природу, нежели трикстер или Мефистофель, поэтому в его душе действуют иные законы. Иван Карамазов мог бы сказать вслед за апостолом Павлом: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое» (Рим., 7: 19–21). Господь дает человеку свободу. Он волен в своих замыслах, но они преломляются через грех, живущий в природе человека. Грех примешивается к творческому потенциалу личности. Благие замыслы Ивана – это те потребности / потенциалы / функции героя, которые двоятся и, устремляясь воплотиться в логосах, травестируются до архетипов.
Комплекс идей Ивана Карамазова перекликается с личным опытом шекспировского Гамлета. Этот герой тоже живет потребностью / потенциалом / функцией лично исправить мир к лучшему, отомстив за отца. Ивана, великого инквизитора и Гамлета объединяет общая идея исправить мир к лучшему в одиночку. Иван сочиняет поэму о «Великом Инквизиторе», чтобы показать, насколько ужасен мир и как одинок человек, стремящийся его исправить. Те же представления выражены в гамлетовском монологе «Быть или не быть».
По статусу великий инквизитор – квинтэссенция католицизма, но реализуемые им модели ближе к протестантизму, который в корне меняет отношение к деятельности человека: «Протестантский рационализм требовал власти над миром» (8)7. Ивана Карамазова наглядно сближает с протестантизмом заимствованная Достоевским из жизнеописания Лютера чернильница, брошенная им в искусителя; в романе чернильница заменена стаканом чая.
Гамлет также действует в духе протестантизма, хотя обычно его рассматривают как героя, выражающего идеи ренессансного гуманизма, но сам гуманизм Северного Возрождения – производная от протестантизма.
Наиболее полно концепция Гамлета-протестанта и картина протестантской Англии времен Шекспира представлены в трудах Владимира Карловича Кантора, Эммы Федоровны Володарской и др.
Володарская указывает, что новые религиозные идеи начали развиваться в Англии в XIV в., до Лютера, благодаря работам Джона Виклифа, а в XVI в. началась реформация сверху под руководством короля Генриха VIII, который с 1534 г. благодаря «Акту о супрематии» становится главой английской Церкви. После правления католички королевы Марии Тюдор протестантизм возвращается в Англию во времена Елизаветы I. Королева отказалась от титула верховного правителя Церкви. В статье приведены доказательства католического вероисповедания отца Гамлета. Проанализировав веские доводы в пользу того, что сам Шекспир был католиком, а затем еще более убедительные свидетельства того, что он был протестантом, исследовательница приходит к такому выводу: «Королева Елизавета I восстанавливала мир между протестантами и католиками силой своей короны и скипетра, Шекспир это делал силой своего пера».
В контексте идей, высказанных Володарской, можно предположить, что Гамлет действует, словно он сам себе – Генрих VIII, словно он глава Церкви и высший авторитет, поэтому ему незачем обращаться к авторитету священника и исповедника. Гамлет – принц, и он действительно стремится преодолеть Христовы слова, что Царство Его не от мира сего. Гамлет стремится к царству справедливости в этом мире. Это сближает его с Иваном Карамазовым.
Кантор (9) же отмечает, что Гамлет, позиционирующий себя как христианина с момента первого появления на сцене, является протестантом, поскольку священника рядом с ним так и не появляется, и герой не может переложить на него свои проблемы. Действительно, отметим, что Гамлет не ищет причастия даже в самые трудные моменты жизни, хотя призрак отца его сокрушается, что умер без причастия, - на этом основании Володарская как раз и делает вывод о том, что отец Гамлета – католик. Речь Гамлета насыщена реминисценциями из произведений Эразма Роттердамского, ибо учился герой в Виттенбергском университете, городе Лютера и Меланхтона, здесь же разворачивается действие драмы Кристофера Марло «Доктор Фауст» (1588).
Отметим, что христианство и трагедия – вещи несовместимые (1). Христианской трагедии не может существовать. Если Христос Воскрес, и мученичество Христа ради – путь в Царство Небесное, то трагедии нет места ни на земле, ни в христианской системе ценностей. Однако «Гамлет» - христианская трагедия, что возможно только с такой существенно оговоркой: «Гамлет» - это трагедия протестантского понимания христианства, поскольку полнота благодати, пребывающая в Церкви, оставила протестантизм, постольку она оставила и героя, который не способен победить зло мира благодатью Христа, пребывающей в Церкви, но бросает злу личный вызыв и умирает под его натиском. Зло мира ассоциируется со змеем-искусителем, а рана, нанесенная Гамлету, становится смертельной именно из-за его яда. Гамлет умирает, побежденный змеиным лукавством лукавого мира, но нанеся ему существенный урон, поразив в нем один из источников лукавства – Клавдия.
Сумароков вводит в своей перевод «Гамлета» счастливую развязку, так как герой перенесен в контекст Церковного типа культуры, и не Гамлет мстит, а Сам Господь рукой Гамлета исправляет мир, поэтому Гамлет в развязке жив, продолжает любить Офелию, молитвенно благодарить за все Бога, и, видимо, за пределами пьесы, поведет ее под венец.
Гамлета и Ивана объединяет дерзновенная вера, что замысел, вышедший из отдельной головы, может облагодетельствовать мир. Этот замысел чисто рационалистический, поэтому создаваемый под его воздействием мир не может пройти проверку любовью. Строительство нового мира и любовь – вещи несовместимые, как мы видим на примере Гамлета, ему приходится отвергнуть Офелию, чтобы полностью сосредоточиться на преображении мира к лучшему.
Задача, которую возлагает на себя Гамлет, по силам только Христу, поэтому на образ Гамлета спроецирован образ Спасителя. Гамлет – это преподобный на языке протестантизма. В протестантизме святые не почитаются, но Христос остается идеалом и для протестантов, учение которых, развиваясь и опираясь на лютеранскую традицию, ныне получило такие формы: «С точки зрения леворадикальных теологов, греховность отдельного человека вытекает из греховности существующего социального порядка. Поэтому они считают, что подлинный христианин должен по примеру Иисуса Христа, который и есть воплощенный образ и подобие Бога, не бежать от общества, а бороться за утверждение христианских принципов социальной справедливости, равенства и братства» (11). По мнению протестантского богослова П. Тиллиха (1886–1965), миссия преобразования мира возложена Богом на человека (12). И Гамлет совершенно по-протестански стремится заменить собою Христа в деле исправления мира. Но задача исправить мир – нечто совершенно непосильное для человека, поэтому Гамлет медлит. Его медлительность также не изначальное свойство его природы, а реакция на непосильность поставленной задачи. Э. Мунье (1905–1950) видит сущность греха в пассивности самого человека (12). Импульсивный по природе, Гамлет обезволен непосильностью задачи и недостатком благодати. Принц Датский подобен Христу в том, что, как отмечает Кокс, он умирает в результате послушания Отцу. Монолог «Быть или не быть» можно осмыслить как протестантскую версию Евангельского Моления о Чаше. В отличие от Евангельского Христа Гамлет словно плывет по течению.
В основе ключевого монолога Гамлета чисто евангельская ситуация внутренней борьбы, вызванная вопросом, последовать ли воле Отца. Для Христа согласие с волей Отца Небесного выразилось в решимости принять Чашу крестных страданий. Гамлет тоже исполняет волю отца и совершает очистительное возмездие, хотя решимость Гамлета созревает под воздействием обстоятельств – прежде всего коварства узурпатора трона. Монолог Гамлета занимает центральное место в трагедии не только благодаря важности принятого в результате решения, но и благодаря структурному сходству с ситуацией Моления о Чаше.
Приняв волю Отца о себе, Христос изменяет мир к лучшему: разрушает смерть и открывает путь в райские обители.
Гамлет также принимает волю отца, стремится изменить мир к лучшему и обретает благодать покоя: «Now cracks a noble heart. Good night sweet prince: And flights of angels sing thee to thy rest!» (13).
Шекспировский Гамлет – это не только вечно сомневающийся, рефлектирующий и парализованный мыслью герой. В нем есть решимость и готовность к великим делам, но он парализован несопоставимостью человеческих сил и миссии, к которой призван, – исправить мир. Протестантизм ценит человека действия, и именно таким протестантским преподобным будет Гамлет, в течение всей пьесы вынашивающий замысел, как действовать.
Шекспир создал тип героя, который тонко чувствует все безумие мира и вынашивает план, как его исправить. Именно к этому типу восходит Иван Карамазов. Они действуют вне Церкви, вне божественной помощи, оба героя принимают вызов мирового зла лично. Эти герои не мылят себя орудием в руках Бога, который Один может победить зло мира, но они в духе протестантизма верят в свои силы, верят в то, что их разуму откроется истина и стремятся к самостоятельному действию. Божественная воля, с точки зрения этих героев, скорее сковывает их свободу, чем служит гарантом её реализации.
Они стремятся обрести логосы божественного преображения мира, но Господь им не помогает, они действуют, доверяя только своим силам. Однако между героями есть и важное отличие. Гамлет действует, чтобы отомстить за отца, а Иван Карамазов сам становится идеологом мести отцу. Этот парадокс может стать предметом анализа в следующей статье.
Примечания
1. Cox Roger L. Between earth and heaven; Shakespeare, Dostoevsky, and the meaning of Christian tragedy. New York : Holt, Rinehart and Winston, 1969. 252 p.
2. Фридлендер Г. М. Достоевский и мировая литература. Л.: Советский писатель : Ленингр. отделение, 1985. 456 с.
3. Гарин И. И. Шекспир // Гарин И. И. Пророки и поэты: Т. 6. М.: ТЕРРА, 1994. 606 с.
4. Захаров Н. В. «Шекспиризм» Достоевского: введение в проблему. URL: (дата обр.: 30.10.2022)
5. Степанян К. А. Идеал у Достоевского и Шекспира // Знание. Понимание. Умение. 2015. № 4. С. 269.
6. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 т. Т. 9. С. 275.
7. Давыдова Т. Т. Замятинская энциклопедия. М.: Флинта, 2018. С. 334.
8. Клименко О. И. Религиозный аспект глобального экологического кризиса // Вестник Московского государственного лингвистического университета. Гуманитарные науки. № 5 (716). 2015. С. 76.
9. Кантор В.К. Гамлет как «христианский воин» // Вопросы философии. 2008. № 5. С. 32-46.
10. Володарская В.Ф. Религия, мораль и нравственность в произведениях Шекспира:
лингвокультурологический анализ // Вопросы филологии. 2011. № 1 (38). С. 40-52.
11. Кузнецов В.В. Антропологическая концепция леворадикального направления католицизма и протестантизма // Весці БДПУ. Серыя 2. Гісторыя. Філасофія. Паліталогія. Сацыялогія. Эканоміка. Культуралогія. 2021. № 4 (110). С. 78-86. С. 85. С. 81.
12. Тиллих, П. Любовь, сила и справедливость. Онтологический анализ и применение к этике / пер. с англ. – М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2015. – 128 с. С. 103,106.
13. Shakespeare Hamlet. URL: http://www.shakespeare-online.com/plays/hamlet_5_2.html (дата обр.: 08.12.2022)