Улица, на которой стоял доставшийся Сеньке от бабушки в наследство Щёкинский дом, тесно примыкала к одному из двух ещё не разобранных барачных посёлков. Раньше, до революции это была одна из двух заглавных улиц в таёжном поселении Урала, которая, протянувшись от его центра вдоль берега обширного пруда, постепенно забирала немного в гору и заканчивалась стоявшей на самой верхней точке поселения красивой и с высокой колокольной звонницей церковью. И на эту башню с колоколами в пасху допускали всех желающих туда подняться горожан, включая и детей, которым хотелось из любопытства в праздник подёргать там за верёвки божественной радости. Но по окончанию гражданской войны церковь эту закрыли яростные богоборцы и красивые, резного литья кресты с пяти её куполов и со звонницы сорвали, а сам храм превратили поначалу в какой-то склад.
Дальше от небольшой церковной площади расходились вниз под гору уже три луча улиц: один – это уже, собственно, сама главная улица, переходящая далее уже в дорожный большак, который связывал тогдашнее с заводским поселением образование с другими по всему Уралу образованных заводов Демидовской вотчины, а второй, обогнув наполовину церковную, чугунного литья ажурную ограду, уходил сквозь короткий, но двухсторонний ряд домов проездной дорогой и через пологий лог на другую, плешивую горку пониже, и третий – спускался от церкви по пологому склону горы вниз под углом к главной улице к началу пруда, углубляясь в тайгу. Позднее эта двусторонняя улица продолжилась, как бы соединив в дальнейшем появившееся вскоре после гражданской разрухи на опушке новое под названием Хохлы частное домовое образование, где проживали обособленным кругом переселенцы из гоголевских мест, компактно обустроившись на новой земле по соседству с основной частью заводского работного люда, со времён Петра на Каменном поясе самим Никитой Антуфьевым – старшим из Демидовым образованного посёлка.
Когда же на Урал в этот патриархальный городишко в самом начале Отечественной войны был вывезен из западных краёв необъятной Родины большой военный завод, улица эта, упиравшаяся своими огородами в высокий берег небольшого и необжитого тогда ещё мыса, плавно спускаясь от церкви, шла проездом по-над берегом пруда к реке, на которой и был образован для промышленных нужд заводской водоём. И новое, ещё и без крыши у себя над головой эвакуированное производство оборонного значения, требовавшее уже в разы больших объёмов воды для охлаждение своих агрегатов вынудило его руководство в первую очередь нарастить старую демидовскую дамбу на метр в высоту. И уровень воды в рукотворном бассейне на следующий год весной изрядно поднялся и подтопил все дома и огороды прибрежной улицы, а широкий ровный проезд от центра к церковной площади потерял с увеличившемся зеркалом городского водохранилища весьма приличный сектор богатых, частных владений.
Дома же эти подтопленные пришлось хозяевам с помощью заводского участия уже разобрать и перенести в сторону посёлка Хохлы. Оставшуюся часть ополовиненной вдоль улицы, которая фасадом смотрела на в ширину разросшийся пруд, а окнами, выходящими на огород, поднимаясь в гору, смотрела до этого на голую прозванную в народе «Лысую» горку, а потом уже на возникший там во время Отечественной войны на этой проплешине двухэтажный барачного типа рабочий район. Односторонняя, неполноценная часть, уже в силу возникших обстоятельств административная единица города утратила своё значение, как улицы и была включена в состав заново образовавшейся барачной части городка и под обобщающим названием посёлка по имени уральского сказителя Павла Бажова.
Особенность этой разделённой под воздействием вынужденных ситуаций обжитой за два века улицы была ещё и в том, что, начинаясь от центра, не заканчивалась она подле порушенной революционными атеистами красавицы церкви, а продолжалась от площади далее, разделяясь в двух направлениях. Один рукав шёл, огибая довольно обширный, но и бедный участок окраины, вливаясь в дорожный тракт, который и соединял промышленное это образование с остальным миром и основной демидовской вотчиной. Другой же рукав, не выходя за пределы поселения, возникнув позднее, объединял стихийно возникший круг обустроившихся но новой земле переселенцев из южных регионов огромной страны после
безжалостной гражданской кровавой разрухи.
Раньше на месте посёлка некогда чубатых нынешних соседей в заводском посёлке была обширная такая, заболоченная прудом низина. Но прибывшие переселенцы подняли пологий берег пруда, соорудив прочную дамбу, осушили эту болотину, да и прижились на том куске земли дружно единой общиной на обработанной ими же благодатной почве. До революции сама эта улица, шедшая вдоль берега от центра к церкви на горе, называлась в то время Верхотурская, а в народе, будучи неглавной, величалась Богатая, так как жили на ней тогда люди далеко не самые бедные в таёжном миру. Но в центре, окружив по всему периметру из камня брусчатую площадь, возвышались заводские в два этажа и кирпичной кладки административные здания и торговые лавки с особняками местного начальства.
Вскоре после окончания Великой Отечественной войны властями городка и завода на месте посёлка имени Бажова было начато строительство нового и со всеми удобствами пятиэтажного микрорайона. Так что, вернувшись на гражданку, бравый старшина второй статьи Семён Раскатов в этот же день снялся с учёта в военном комиссариате города и, не заходя к себе в дом, заглянул в гости к дядьке Сергею. Тот уже больше года как проживал всей семьёй в новой от завода в первоочередном порядке выделенной ему трёхкомнатной квартире с балконом на третьем этаже, чьи окна предоставленного ему жилья выходили в аккурат на Сёмкину часть улицы.
- Анютка, – искренне обрадовался тот, – собирай на стол, – засуетился враз дядька, – флотский бравый куманёк во всей красе в гости к нам заявился!
И в самом деле, морская форма Сеньке была к лицу. Коротко остриженную голову моряка венчала короной лихо заломленная с якорями на лентах матросская бескозырка. А в те времена, надо признать, что у каждого из четырёх флотов в стране была своя причуда – каприз носить по-особому, не повторяясь, фирменный головной убор свой с некоторым нарушением устава. Слегка раздавшаяся вширь, бывшая хворостинка Анютка выскочила в одном домашнем халатике из родительской спальни. Обняла, поздоровавшись гостя, да и давай наскоро варганить на стол, что в доме имелось на угощение. Следом за матерью с удивлением высыпали из своей комнаты и заспанные детишки, которых у дядьки Серёжи уже было четверо. Воскресенье – единственный день трудовой недели, какой можно было весь, лёжа в постели, пустить на отдых. Отобедав, семейство старшего Чистякова дружно улеглось вповалку поспать, отдохнуть, когда к ним вдруг заявился нежданно этот весь как на парад наряженный демобилизованный с Дальнего Востока отставной матрос.
- Ну давай, братва, знакомиться, – лихо приставил руку к бескозырке заявившийся в дом непредвиденный гость, – ваш брат, старшина второй статьи Тихоокеанского флота и специалист первого класса гидроакустик Семён Аркадьевич Раскатов!
- А какой брат, – подтягивая на себе короткие штанцы, поинтересовался младший в семье карапуз, – у нас все свои дома!
- Здравствуйте, дядя Семён, – подошла к моряку, протянув ему свою руку, старшее произведение Анны аптекарши – нянька своих последышей.
- Здравствуй, девочка, здравствуй, Надюшка, – обнял её обозначившийся дембель, – какая же ты взрослая стала. Прямо, девушка уже совсем, – поцеловал светлую девичью макушку дядька Семён.
- А ты чё ли знал нашу Надюху раньше, – смело подошёл к нему третий в семье по возрасту непоседа.
- Знал, – расцвёл вдруг гость в круглой фураге с лентами.
- И меня знаешь, – не унимался шустрый пострел.
- И тебя, Мишанька, знаю, – подхватил мальчонку на руки служивый, – только вот я вижу тебя такого в первый раз!
- Как ето, – завладел бескозыркой осмелевший пацан.
- Когда я тебя увидел вообще впервые, то теб малютку папка твой нёс закутанным в одеялко, а ты орал на всю ивановскую, как резаный поросёнок, требуя мамку!
- Ивановская ето чё?
- Улица такая, – доложил моряк пострелу, – и ты на всю эту улицу и кричал!
- Как ето, – нахлобучил себе на голову матросский картуз отважный шалун.
- Есть очень сильн, видно, хотел!
- Ну хватит гостя теребить, – забрал сына у Сёмки отец, опустив его на пол, – а ну- ка пошли все к столу!
- Да погодь ты, дядь Серёж, – остановил порыв хозяина его младший родственник, – дай ты мне с другими то детишками твоими познакомиться!
- Ну этого ты знаешь, – указал тот на старшего из своих сыновей.
- Знать то я его знаю да таким подросшим лицезрею и его впервые, – наклонился к стоящему напротив него крепкому пареньку морской специалист, – а ты то хоть помнишь меня? Помнишь, как мы с тобой с горки катались на саночках? Помнишь?
- Помню, – махнул головой маленький мужичок, – только как звать вас забыл!
- Ну это дело поправимое, – обнял мальчугана флотский старшина, – если хочешь, то можешь называть меня дядькой Семёном, а можно и, просто, Сеня!
- Юра, – после объятий представился умный парнишка, – но можно и Юрка!
- А рядом то кто с тобой стоит, – показал морспец на босоногого пузана.
- Это наш Санька!
- Дядя Сеня, дай мне твою фуясту помеить, – подбежал к дядьке с братом на мать похожий мальчишка.
И атрибут флотской гордости перекочевал с Мишанькиной головы на вихрастую, взъерошенную, видимо, ото сна голову младшего отпрыска Чистяковых.
- Я тоже хочу, – воспротивился Михайло.
- У бабушки я тебе другое дам, – успокоил капризулю весёлый гость.
- А чё дашь то?
- Увидишь, родной, – погладил голову мальчонки щедрый обещалка.
- Не омманешь? – взглянул коровьими глазами упитанный бутуз.
- Не обману, – клятвенно заверил ребятишку, разуваясь, вежливый посетитель.
А тут и Анютка пригласила всех и гостя к столу.
- Милости прошу, чем Бог послал!
Дождавшись, когда все рассядутся по своим местам, Семён снял с плеча и положил аккуратно на стол свой вместительный дембельский сидор и торжественно достал из него, зная, что у дядьки четверо отпрысков, в первую очередь жене его Анне большую морскую раковину в подарок и, надув щёки, громко погудел в неё, и раковина откликнулась густым и кратким, как призывный глас моря басовитым звуком
– Послушай, – протянул он щедро необычный подарок женщине, – в ней море само шумит!
- Ой, батюшки! – всплеснула та пышными руками, радея подарку, – это ты мне?
- Тебе, тебе, – поощрительно улыбнулся морской служака, – будешь гудеть в неё, к столу всю семью собирая, когда это надо будет!
- Спасибо, Сеньша, – поставила свой подарок на комод счастливая Аннушка.
Потом бравый мореман вынул из волшебного мешка литровую бутылку питьевого спирта с наклейкой «Ерофеич» – подарок дядьке и, окинув хитрым глазом присмиревшую за столом ораву, начал доставать оттуда подарки и для неё. Первым делом осторожно так, чтобы не помять извлёк приличных размеров в белёсых кудряшках нарядную куклу.
- Прости, Надюшка, малость не рассчитал, – протянул он смущённо девчонке свой сувенир, – думал ты чуток помладше будешь!
От неожиданности девчушка встала, будто лом проглотив, взяла эту задрожавшими руками куклу и прижала к худой груди.
- Спасибо, дядя Семён, – и выскочила из-за стола, тихо заплакав.
- Чево это с ней, – удивился старшина при параде.
- Видишь ли, Сень, – тихо, извиняясь, признался гостю многодетный отец, – все её куклы вот, – указал он на сидевших за столом троих детей, – перед тобой сидят!
- Понятно, – участливо выдохнул, восприняв небольшое уточнение даритель, – вот ты, Анна Михайловна, – попросил он притихшую мать, – позови Надюшу то сюда, позови, позови! А это уже вам, мужики, – появились на свет подарки мальчишкам, – Юре летний тельник, – протянул он полосатую майку юнцу, – а Мишаньке – матросский гюйс, – отдал ему щедрый дяденька синий с тремя полосками воротник, – а Саше, как самому главному и самому большому командирская машинка!
Переодевшись в новое платье, в комнате появилась зардевшись, преобразившаяся в юную фею на Сенькину мать похожая чем-то Надюшка. Заколов прямые, как и у неё же в узел на затылке волосы, она воспроизвела на холостяка приятное впечатление, во всех его, так сказать, мужских пониманиях.
- Да ты красавица, Надя, у нас!
- У кого это у нас? – усадила дочь за стол, сняв тем самым возникшее было лёгкое недоразумение хлопотливая хозяйка семьи.
И только гость дорогой собрался что-то вымолвить в своё оправдание, как его уже прервал сам отец семейства, наполнив стаканы.
- Не о том думаешь, племяш. Давай лучше выпьем за встречу да и закусим чем Бог послал, порадуемся
- Нет, дорогой и уважаемый Сергей Захарыч, – отказался выпить щедрый раздатчик подарков, – сейчас пригубим пока, а вот в субботу я жду вас всех как сейчас у себя в избе. График то вам позволяет придти?
- Да вроде как да, – признался, онемев, Захарыч, – значит, по нашим отправишься в путь сейчас, – озадачился после короткой паузы обескураженно он.
- А то как же!
- Ну тогда на посошок, – чокнулся разочарованно дядька с племянником.
- Вот и сладили, – поднялся роскошный дембель из-за стола, закусив огурчиком.
- А щас то, чё тебе мешает, – не поняла скромника располневшая Аннушка, – ты за день то всех ещё успеешь обойти. Времени то предостаточно!
- Та-ак, – замялся Семён.
- Чё не так то, – осеклась она.
- Обойти то я успею да сумею ли домой дойти, – всхохотнул, опрокинувший уже в себя посошок, лихая матросня, – да и дел невпроворот, которые до субботы успеть бы мне надобно в доме как полагается, к вашему приходу аккуратно уладить!
- Аккуратно – это мы понимаем, – съязвил незлобиво дядька Сергей.
- И это всё? – уточнила мать гостеприимного семейства.
- Нет не всё, – вздохнула бескозырка.
- А чё ещё то? – потянулся к бутылке хозяин стола.
- Документы на дом да на землю переоформить, да и…
- Не уж то сам всё будешь стряпать, – удивилась, не веря, благодарная женщина.
- А вы то на што, – парировал гость, – и баба Таля, Бог даст, поможет!
- Ну это вряд ли, – опустился на стул её старший сын.
- Чё это вдруг то, – не понял желающий отшвартоваться уже морячок.
- Хворает мать то!
- А чё с ней?
- Да как схоронила сестру свою, твою кормилицу с тех пор, нет-нет, да и захандрит здоровьишком иногда, с каждым разом, правда, всё чаще недомогает!
- Совсем плоха? – удивился её внучатый племянник.
- Да нет, – выдохнул старший после матери из Чистяковых, – не совсем ещё старая, чтобы быть плохой, но недужит время от времени!
- Вот я и пойду её, не совсем ещё старую и проведаю, – направился к выходу весь из себя фартовый матроский клёш.
- Ну как знаешь, – согласились в голос хозяева дома, – только мать то у Валентины в дому обитает, – догнала ходока вслед подсказка.
И демобилизованный старшина, откланявшись, двинул по своим делам, обращая на себя по ходу, заинтересованные взгляды одиноких женщин. Обошёл, не спеша, почти всю свою малочисленную родню, матрос, душа нараспашку, пригласил их всех вместе к себе в гости, обзнакомившись попутно с родственной ему детворой, и уже потом обозначил свой фарватер в сторону дома старшей дочери любимой его бабы Тали – второй обожаемой им няньки. Но слегла постаревшая тётушка, прихворнув, и Валентинка, как раньше в детстве звал её, свою двоюродную сестру Сёмка, родного гостя, флотского красавца, встретила не особо приветливо, если не сказать точнее, хмуро.
- Чё ж так нерадостно то? – насторожился брательник, – надоесть успел уже ещё и в дом не зайдя, так што ли, Валентина Захаровна, – собрался было гость повернуть назад, – так я тебя на данный момент больше двух лет как в глаза не видал…
- Не надоел, – остудила баба обиженный порыв возмужавшего родственника, – вот только мне, Сень, радоваться сил моих нету, – пропустив в дом его, посторонилась унылая Валентина, – мать болеет, сын в бегах от отца прячется, а тот пьяный вечно в бане до утра на полке валяется. И уйти нам от него с мамкой некуда, дом от на него его отцом записан, а мы с Ванюшкой то у мамы по старому адресу в деревне прописаны!
- Так и шли бы туда жить, – не понял сопливых жалоб матрос, – Маринка то, я так полагаю, не возразила бы!
- Маринка то наша нет, да Петька её сильно против!
- А Сергей то чё молчит, – вознегодовал, обидевшийся за бабку Талю, двоюродный внучок её. – постоять не может за мамку свою?
- Постоять то он может да семья у него! А Генка прохвост тюрьмой пугает, связи у него, вишь, через Маринкиного мужика какие-то имеются!
- Ладно, разберёмся, – заверил тётку племяш, – бабу Талю я вам в обиду не дам!
- Да чё ты сделашь то, – пошла ужин собирать на стол постаревшая Валюшка, – вот Ванятка наладил пьяному отцу за меня по башке, так его теперь вся милиция разыскивает! А этот Ирод навесил мне фонарь под глаз и дрыхнет себе в бане, полёжыват на полке, так и не раздевшись!
- А бабу Талю трогает? – засопел непрощающий подлость Шишак.
- Што ты, што ты, – отмахнулась Генкина супруга, – он Серёгу боится!
- И то хорошо, – согласился с доводом объявившийся заступник.
- Только с Маринкиным Петром они сильно сдружились, – предупредила тётушка семейного своего благодетеля.
- А чё и Петруня стручок тоже попивает?
- Да нет, – криво усмехнулась та, – тот больше ворует!
- Не понял… – напрягся, ощетинившись главным калибром морской старшина.
- Так ведь он кладовщик на продовольственной базе, – удивилась непонятливости гостя битая мужем и жизнью бабёнка.
- А ну пошли, – взял крепко за руку Ваняткину матушку вечерний гость её.
Ваньша, единственный сын у Валентины, рослый, как отец, крепкий и спортивный паренёк мать свою любил за её безропотность и доброту. Жалел. Заступался. И пока он маленький был, отец не трогал его, так как, видно, любил своего единокровного отпрыска. Но когда парень, возмужав, пошёл в восьмой класс, дружба между отцом и сыном как-то вдруг прекратилась. Вот и выдал он, возмущённый потомок батьке за обиженную мать на орехи, да толку то ноль от этой сыновьей затеи. Сорвав с петель закрытую в бане изнутри на щеколду дверь, уже не Семён, а хват Акула ворвался в нетопленную парилку и ухватил в сумраке нетрезвого забулдыгу за потные от водки грудки.
- Ты кт?, – спьяну ошарашенно просипел он, спросоня.
- Беда твоя, – трахнул в лоб как следует родственничка заступник.
- Ты чё ли, Сёмка?
- Кому и Сёмка, а тебе паршивый хвост Семён Аркадьевич. Понял?
- Отпусти ты меня, Семён Аркадьевич, – взмолился шутовски банный ночлежник, – а то я шибко тебя боюсь…
Жестокий удар снизу в скулу остудил юродствующее шутовство пьяного выпивохи и он, рухнув на пол, с трудом, но всё-так сумел подняться. Оскалился зло окровавленным ртом и пригрозил уже нешуточно.
- Я завтра на тебя напишу заявление в милицию, вот тогда уже ты поймёшь, Семён ты наш Аркадич, каково руками махать!
- Пиши, – прошипел ему в уши Шишак, – для заявления свидетели нужны, а они у тебя есть? – саданул вдогон будущему жалобщику под глаз осерчавший акустик, – есть? – пауза, – вот тогда иди и докажи там, что это я тебя в ухо пьяного хряснул!
- Вот пойду и докажу, – заныл как шкодливый пацан, протрезвев от нежной ласки, отец Геннадий, Петров угодник.
- И запомни, – взял хныкающего стервеца за ворот банный пришелец, – Ивана тебе я в обиду не дам вместе с Валентиной. Тронешь – удавлю тебя гада!
- Так, тебя же самого и посадят, – не поверил родственнику тёткин муж.
- Не посадят, – заверил его флотский старшина, – заявлять то уже некому будет, – и Колька хлюст уже струхнул окончательно, – а Петру, своему подельнику ты так и передай от меня, чтобы поприжал он свой зад, оглоед. А то я ведь, живо ему стервецу прищемлю то самое место, которое мешает танцору всегда танцевать. Уссёк?!
- Усёк, – поняв, что его обидчик не шутит, прислонился зятёк к нетопленной печке в развороченной бане.
Банька и в самом деле от буйных дел осерчавшего справедливца, признаться, была хорошо приглажена, так что, подхватив по дружески молча за всем наблюдавшую супругу пьяницы под руку, моряцкий экзекутор вышли с ней на улицу, оставив одного муженька с синяком на пару досыпать до утра в растревоженном банном чуме.
- Это чево ж ты, девонька моя родная, разлеглась тут, – вошёл к ней в комнату кум королю и сват министру, где завалила угол сдавшая малость его баба Таля. Не разуваясь, присел на край кровати её и подоткнул предварительно под болящую одеяло, – я прибыл в бессрочную домой, а ты, милая моя, взяла и койку оприходовала. Так – не годиться!
- Так ведь, Сенюшка, здоровью то не прикажешь, – пожалилась ему родная душа и дорогая сердцу старушка.
- А ты прикажи, – расцеловал бабку в обе щёки единственный племянник.
- И прикажу, – припала щекой к крепкой руке заявившегося гостя повеселевшая на радости хвороба, – то-то слышу я, что в доме шумок какой-то появился, – приподнялась в порыве как смогла на подушке, счастливая от встречи, больнушка, – не уж то, думаю, это Генька наш с работы пьяным заявился, а тут ты к нам, Сеньша, аки солнышко сквозь тучу наклюнулся!
- Я, это баба Таля. Я. Семён, – успокоил нездоровую лежебоку её демобилизованный груздь.
Долго ещё после разборок сидел бравый моряк в доме у тётки Валентны. А она, не спеша, собрала на стол, первым делом накормила мать, разогрев куриный бульон, дала ей немного похлебать, усадив в постели, горячего. И только потом, зная, что в этом доме не держат спиртного, осушили родственники на двоих из купленного Сёмкой пузыря по паре стопок под скромное благословение младшей сестры Сёмкиной бабушки. Покидали в рот себе то, что было на столе накрыто и наговорившаяся вдоволь обо всём и вся подобревшая бабонька, она же мать и жена спросила у гостя.
- У нас приляжешь? Постелить тебе или домой направишься?
- Домой, – поднялся от стола флотский защитник.
И тут баба Таля расхорохорилась сыто.
- Я теперь, Сеня, обязательно встану. Полный дом гостей зовёшь и без меня, – как бы обиделась вторая бабуля, – не выйдет. Я приду. Я обязательно приду, бабам пособлю у тебя на кухне, И выпью ещё с тобой за твоё возвращение!
- Ты молодец, радость моя, – только и смог вымолвить благодарный двоюродный внук её и проказник.
- А как же, – разворошилась, на ночь глядя, постаревшая хлопотунья.
- Пособишь, родная. Обязательно пособишь и выпьешь, – поцеловал на прощание родную активистку сестрин внук, – и шепнул, уходя, Валентине на ухо, – если ты знаешь, где Ваньша твой ночует, скажи ему, пусть ко мне прибежит. Я ждать его буду!
- Хорошо, – кивнула та головой.
- Вы о чём это там, – насторожилась повеселевшая хорь.
- Да так о нашем девичьем, – увестил её, улыбнувшись, заговорщик и покинул этот не совсем по началу гостеприимный дом.
В субботу, как и было намечено вся немногочисленная родня: дядья с их жёнами и детьми, тётки с мужьями и с их нарождённым выводком, плюс Вовка друг со своей лихой гармошкой и восставшая с постели бабка Таля собрались у ушедшего в отставку моряка в его переоформленном доме, шумно заполонив обихоженное им ещё недавно пустовавшее пространство некогда гостеприимного пристанища. Даже обиженный Семёном сам муж Валентины Генка, навесив на нос свой тёмные очки, облачился в давно им ненадёванный ещё свадебный, костюм. Узрев там потерянного сына, напрягся тупо, сей дерзкий хлюст и любитель покуражиться, воюя с бабой, набычившись, но его ненаглядная жёнушка тут же вцепилась крепко своими клещами трезвому муженьку в рукав, и от натуги расплылась аж до сладко растаявшей патоки на покрасневшем лице.
- Ты чё это, Генаха, в очках то на встречу явился, – подошёл к сестре с мужем брат Виктор, по кличке Минус, – случилось чево?
- Да иди ты, Вить, – поправил очки в кои то веки разряженный зять.
- Чё это он? – обратился Витушко к старшему брату.
- Не видишь разве, што попал Генка под чью-то раздачу случайно, – равнодушно ответствовал брат.
- Да ну… – не поверил ему Витушко.
- Во те и ну… – парировал Сергей.
- Здорово, бать, – прервав братьёв, подрулил к родителям сын Иван.
- Здорово, сынок, – ответил родитель, – здесь штоль ночуешь то?
- Здесь пока!
- А дома то, чё, места тебе не хватает?
- Места дома мне хватает да тебя там, батя, с лишком много, даже с избытком, – не стал кривить душой взрослый парень, – не станешь пить и мать обижать – вернусь домой!
- А щас слабо? – оскалился обиженный чирей-батяня.
- Не слабо, пап, – подчеркнул нарочито единственный отпрыск, – обидеть боюсь!
- Это ково же? – выдернул лапу из рук супруги её мужик обормот.
- Ну не мать же, конечно, – ответствовал возмужавший отрок. На том и разошлись они, два ещё пока родных человека.
- Вот и поговорили, – понял любитель заложить за воротник, что сын его вырос.
- Ну?! – пригласил всех гостей за накрытый стол радостно хозяин дома, – садитесь, гости дорогие, где кому нравиться. А я с бабой Талей сяду здесь, с краю стола, если вы не возражаете, конешно?
- Тебе возразишь, – задвигал стулом дядя Витя.
- А ты садись и не двигай стулом, скрипун в сандялях, – хохотнула, подначив мужа на голову выше его габаритная жёнушка.
Женился Виктор на Антонинке после того, как нагулял с ней по ночам приличное и для заядлого туриста-путешественника расстояние. И на каждом свидании с самой первой встречи он пытался свою выше себя ростом избранную им, полушка-рубль поцеловать, но стеснялся, боясь не достать до её пухлых губ. А уж как целоваться ему хотелось, аж зубы у бедного ухажёра сводило. И вот однажды уже сама его пассия, не стерпев, сграбастала в охапку своего дролю-недомерка и проглотила всего почти в страстном поцелуе. Высокая, худая, но для женщины сильная неимоверно Тонька, как все бабы на работе величали её, в семье была беспрекословным лидером. И когда её муженёк маломерок, хватив во дворе за доминошным столом с мужиками малость лишнего, громко хвастал, что он свою Тоньку в кулаке вот как держит, так она, не долго думая, выходила на улицу и нежно так, подойдя к столу, брала своего важного пичугу под мышку и удалялась с ним, неторопливо домой.
- Только, Тоня, не по лицу, – взывал к жене подкаблучник, скинутый на диван.
- Я тебе дам, Тоня, – бросив свой чемодан без ручки, грозилась жена.
Так они и жили вторые Чистяковы без скандалов в семье, но не без выкрутасов при выяснении меж собою супружеских отношений. Квадратный Витушко на работе, окончив на все пятёрки местный техникум, был бригадиром слесарей сборщиков, а, значит, и имел в кармане, зарабатывая хорошо, надёжный достаток, а это прочный узел, который может и намертво связать породнившихся чужих людей, ставших мужем и женой.
- Сели, друзья мои? – осведомился громко хозяин стола.
- Володь, – обнял друга Семён, – а ты здесь садись, – указал он гармонисту место с собою рядом по другую сторону от бабы Тали, – тебе здесь твою галяху то позднее легше будет тягать, не мешая другим отбивать свои каблуки по полу!
И вечер встречи начался. Одарив запоздало подарками Тётку Валентину и её мужа Геннадия, так как всем остальным он раздал свои подарки-сувениры с Дальнего Востока в тот же день, когда навещал их, приглашая в гости, Сенька тихо сказал.
- Спасибо вам, дорогие мои, за всё: за то, что пришли сюда, уважили меня, сироту и за то, что не побрезговали скромным моим угощением, – поклонился вежливо, опустив голову, на военном корабле взращённый тамада, – но особенное спасибо тебе, родная моя бабуля Наталья Матвеевна, – обнял он за плечи почитаемую им бабушкину сестру, – вы ж знаете, что кроме вас у меня в этом мире родных то по крови и нет никого, – продолжил с признанием свой искренний монолог хозяин гостеприимного дома, – есть друзья, да и тех не много. Вот он один из них сидит рядом со мной, так давайте же все вместе, не чокаясь, дорогие мои родственники и друг, молча помянем моих маму с бабушкой и деда, а потом уж, как и полагается, выпьем и за нашу с вами, надеюсь, радостную встречу!
Гости и хозяин выпили, и тут же из-за стола поднялся свечкой в чёрных очках муж Валентинки, кочегар на маленьком паровозике кукушке, что бегают туда-сюда по рельсам на старом демидовском заводе. Ему, заядлому курильщику Сёмка подарил вырезанный из дерева портсигар, на верхней крышке которого красовалась выпуклая как герб с открытой пастью голова гривастого льва. Подарка себе от Сёмки после разборки в бане работничек железной дороги, ну никак не ожидал, поэтому был крайне удивлён этому миролюбивому
акту с его стороны и очень даже чрезвычайно обрадован.
- Сень, – прокашлялся он, – спасибо тебе, конешно. Честное слово, я такого ещё и не видел даже. И за подарок жене отдельное спасбичко. Уважил, так уважил. Век буду я твой подарок этот помнить. Мне ещё никто никогда ничего не дарил. Спасибо!
- Не стоит благодарности, Геннадий Артемьевич, – откликнулся с теплой улыбкой щедрый даритель эксклюзивного портсигара.
А портсигар этот Сёмке достался от самого старшины гарнизонной гауптвахты Язя Поликарповича, когда он покидал пункт отсидки. Сунул ему тогда в руки свой подарок за входной калиткой гарнизонный вертухай и сказал.
- Знаю, не куришь, но возьми. Подаришь кому-нибудь!
- За что, Язь Поликарпыч?
- Не спрашивай, но возьми. Эту вещь я сам для брата вырезал!
- Так вы брату эту вещь и отдайте!
- Нет у меня брата. Погиб он, – признался Язь, – возьми, сынок! Христом Богом я молю тебя. Возьми пожалста!
И покидавший гауптвахту сиделец взял предложенный ему пожилым человеком не известно за какие заслуги для него дорогую вещь.
- Спасибо, товарищ старшина!
- Иди! – подтолкнул краснопогонник парня к выходу, – и помни меня!
- До смерти не забуду я вас, уважаемый Язь Поликарпович, – поклялся ему Семён.
Обрадованный Геньша, поняв, что вражды между ним и двоюродным племянником его жены уже больше не существует, подошёл к своему недавнему обидчику и приобнял в порыве доброты его по-дружески с обещающей благодарностью.
- Извини меня, Сём, – и двинул к столу восвояси.
И звень бокалов с разговорами продолжилась неторопливо далее.
Вечер на удивление получился хороший. Наелись гости, напились, напелись все до хрипоты, наплясались всласть до отвала да и спать улеглись. Уволенный в запас и хозяин завалился вместе с мужиками ночевать на сеновале, на пересохшем за долгие годы сене, и где втихаря добавили все ещё по маленькой сообща на сон грядущий. А вся женская рать с детишками расположилась с ночевьём в доме, судача о делах и семейных хлопотах. Что ещё захмелевшим бабам надо, как поговорить да по судачить, развязав язычки. Долго ещё по углам не утихали разговоры, пока, наконец, не сморило языкастое племя окончательно в сон. Спит, похрапывая, пьяный сеновал, посапывает, намаявшись, на гулянке и детвора радостно в повал по кроватям. Дрыхнут, постелив себе на полу, разомлев, и их родные, но подвыпившие мамки. Поскрипывает в дремоте старый дом – закономерный конец любого хорошего дружеского праздника.
Утром, проснувшись, похмелились гости, кто крепким чаем с пирогами, кто иным, но только, кто мог и хотел, и постепенно, прощаясь, разошлись без лишних вопросов всяк по своим домам, а матрос остался с Иваном и его бабушкой, и своей нянькой в доме одни. Баба Таля, проводив гостей, прилегла, устав от долгого празднования, в спальне сестры, а хлебосольный устроитель застолья тихо спросил у её родного внука.
- Поможешь, Вань, огород вскопать, а то скучно мне как-то одному там возиться?
- А то, – дал согласие юнец, – а посуду кто будет мыть? – несколько озадачился он.
- Маринка с Петром дочек укладут и придут, нам помогут. Ночевать то они в доме у родителей Петра в городе остануться!
- Этот поможет, – ухмыльнулся помощник, – как же, жди…
- Ты о чём это, паря, – заострил своё внимание огородный копщик.
- Жук он, этот Петька и гад, – сжал кулаки обиженный сын, – папку спаивает!
- Так уж и спаивает, – подкинул наживку ушлый рыбак.
- Да отец обормот подсел Петру на крючок и помогает ему в его тёмных делишках. Посадят же дурака. Вот тогда он и узнает…
- Чё такое он узнает то?
- Как с такими, как Петюня, дела заводить!
- Какие дела, – подпустил дымку флотский психолог.
- Разные, – не поддался на уловку шельмец.
- Но тогда и Петруху посадят, – поддержал разговор чуткий на ухо акустик.
- Его не посадят, – не воспринял довод обозлённый на родственника мальчишка, – этот пройдоха всегда и везде из воды сухим выйдет!
- Да что же это за дела то такие у них? – пошёл на пролом огородник.
- А кто их знает, – пожал плечами за отца переживающий парнишок, – трезвый то в тряпочку тятя помалкивает, слова из него, бирюка, не вытянешь, а пьяный – так сразу же в баню идёт, спать ложиться, чтобы зря не болтать. Уснёт там и дрыхнет сурок – до утра не добудишься!
Понимал, что ни к чему было молодой и несведущей поросли знать о состоявшемся разговоре взрослых, вот и позвал лишнего свидетеля родственных разборок в огород дядя Сеня помочь ему управиться там с землёй. Знал он, что порешила Валентина с Николаем переговорить о их дальнейшей семейной судьбе. Ванятка сын вырос уже – и не заметишь, как в армию служить забреют. А за старенькой бабушкой, которая в доме лежит, он один, её внук в основном и приглядывает. Сами то его мать с отцом, оба всю жизнь на работе с утра до вечера пропадают, и сын полдня в школе учиться. Вот и решила старшая дочка у бабы Тали уже окончательно выяснить отношения со своим проспиртованным любителем побороться со стаканом, безответственным муженьком.
Как известно, бесплатный сыр только в мышеловке, вот и признался Генька жене в разговоре, что они с Петрухой втихаря приторговывают украденным чем-то с базы ихнего горпродторга. Он, Гендос – за грузчика, а Петро – за шофёра и начальника. А кому и чего Петко отвозит, он, его подельник и знать, не знает. Всё, что за ворота выносится, всё это в мешки упаковано плотно. А его дело грузчика: знай тащи от ворот да грузи, чё принёс, да язык свой держи за зубами. Но кто на самом деле всем этим занятием на базе заправляет, он, признавшийся лиходей знать - не знает и знать не желает. Себе дороже. Сделал дело. Выпил полученное в награду и спать домой. А там, хоть трава не расти.
- С меня спрос маленький, – завершил он свой признание.
- Куда ему столько то, – не поверила мужику обескураженная супружница.
- Дом деда Захара, где они сейчас с Маринкой живут, Петька хочет оставить сестре его младшей, так как старая то родительская изба только на дрова сейчас и годится. А там семеро по лавкам – один мала меньше, почитай, под открытым небом без отца обитают!
- Наш дом Зинаиде передать, – опешила Валентина, – а мы куда с мамой и Ваней то школьником денемся?
- А вас с Ванькой и матерью я здесь пропишу. Здесь и жить мы будем все вместе!
- А Маринка то как же? – не унималась бабья душа.
- А они с Петром и детьми перейдут жить в квартиру его родителей. Ему одному в наследство то трёхкомнатные хоромы отписаны. Да и старикам его внуки то рядом будут в самую радость!
- А мамке нашей?
- А мамке твоей нетрудно будет к дочери в гости прогуляться. Благо не далеко ей идти то придётся!
На том Ванин рассказ о семье и её проблемах закончился.
- Ну и прописал вас отец с бабой Талей в доме своём? – оглядев фронт земельных у себя в огороде работ, подвёл итого беседе флотский пахарь новостей.
- Прописал, – улыбнулся довольный сын.
- Соскучились они, сердешные, ручонки то по матушке земле, – признался вдруг с радостью будущему рекруту в ряды советской армии, потирая руки, его двоюродный дядя по материнской линии.
- Оно и понятно, – согласился с ним неглупый отрок, – столько лет вода да вода у тебя вокруг. По неволе соскучишься!
- И то верно, – не стал вдаваться в подробности демобилизовавшийся служивый.
Управившись с огородом, уставшие копщики, не медля ни одной минуты, двинули давно натопленную бабой Талей баньку попариться и помыться, привести в порядок от трудов праведных хорошо пропотевшие тела. И кода разомлевшие и чистые уставшие оба работничка и их добровольные уборщики в доме вместе с заботливой кухаркой хлопнули за столом по рюмашке с устатку, а следом и по второй для аппетита, тогда гостеприимный огородный копщик и спросил, не спеша, прожёвывая пищу.
- Скажи, баба Таля, туго было бабуле моей здесь одной то без меня?
- Так, чё говорить-то, поминая прошлое, – махнула рукой состарившаяся забота, –ясно, что не шибко то сладко!
Помолчал недавний матрос, пожевав ещё какое-то время неторопливо чего-то, да и озадачил вопросом своего сидевшего рядом с его младшей тётушкой мужика.
- Завтра сможешь помочь мне, Петр Василич?
- А в чем дело то? – заёрзал на стуле виновато продовольственный кладовщик.
Он был постарше Сёмки, но слабее, а, главное, трусливее.
- И зачем ты, Маринка, выбрала его? – ещё мальцом спрашивал у неё Семён. Ну не понравился ему сразу младшей тётушки женишок, разряженный кочет.
- Умный он, – ответила ему девушка в соку, – партийный и техникум кончил!
- И чё? – не унимался юный правдоискатель.
- С отличием… – как бы поставила точку будущая невеста.
- Партийный… Техникум… – засмеялся сорванец.
- И баской, как картинка, – зарделась, признавшись, девица на выданье.
- А мамка твоя, баба Таля говорит, что он жадный и хитрый жутко, – укололо чадо неопытную в жизни смазливую дщерь.
- Может, и скопидом он, и хитрый, – улыбнулась влюблённая мордаха, – да только завидный он в городе парень то. Таких поискать ещё надо в нашей округе то!
- И ты нашла? – не унимался въедливый следопыт.
- Нашла! – гордо качнула головой деваха.
- Чем видный то? – сотворил дурацкую мину девичий баловень.
- Ни чем, – отрезала тётушка, – но такого мне второго мне не сыскать, – показала с улыбкой свой язык счастливая милашка.
Довод был убийственный – не отвернёшься. Красота и сладкоголосие, которыми в полной мере обладал этот Маринкин избранник, ровесник её был непростым по характеру типом и умел привлекать на свою сторону фарт и одобрительное понимание окружающих, глубоко упрятав при этом истинные свои намерения. Но Маринку свою любил прохиндей всей душой и безоговорочно, как могло показаться на первый взгляд, но только на первый
взгляд, а как там было на второй или третий – это была тайна покрытая мраком.