«Артурская сплетница» или Герои «Нового Края»
Александр Дюма, автор «Трех мушкетёров», говорил: «История – это гвоздь, на который я вешаю свою картину». То есть, писатель не обязан строго следовать исторической правде, он ведь не учебник пишет – художественную книгу! Это учебники читают один раз и не хранят на домашних книжных полках. Романы живут долго, они передаются из поколения в поколение и перечитываются – сначала просто как хорошая книга, а спустя годы – уже как классика...
Дневники, заметки и книги современников, написанные не так ярко, не так образно, не так живо, как это сделали гениальные писатели последующих эпох – уходят в архивы и на пыльные полки библиотек. Лишь изредка рука какого-нибудь мудрого профессора, честолюбивого аспиранта или не в меру любопытного студента тронет истлевающие листки. Грустная правда: подлинная, документальная история – для узких специалистов. Для «широкого круга читателей» – исторические романы. В них реальные люди превращаются в персонажи, порой не имеющие ничего общего со своими прототипами, а придуманные писателями события становятся едва ли не общеизвестными историческими «фактами». С легкой руки мастеров художественного слова вошли в наше представление о прошлом многие события и герои. Д'Артаньян, якобы ездивший за подвесками королевы Франции. Сальери, якобы убивший Моцарта. Корабли «Юнона» и «Авось», якобы отвозившие русскую миссию к берегам Калифорнии... Подобных примеров можно привести множество, да только поделать с ними, увы, ничего нельзя: слишком велика сила воплощенной на бумаге фантазии.
Порой становится обидно, что эта сила талантливо и красиво переписывает настоящие судьбы, подменяя их вымышленными. Жалко тех, кто бессилен себя защитить перед мнением потомков, убеждённых в истинности прочитанного в популярном романе...
Именно желание хотя бы отчасти восстановить справедливость по отношению к незаслуженно забытым или даже оболганным людям стало причиной такого длинного вступления и, собственно, главной причиной написания этой статьи.
О дальней газете замолвите слово
«На пороге появился странный субъект, бритый, одетый в офицерскую форму без погон, с белой повязкой на левой руке, на которой чётко виднелись две буквы – «В.К.».
– Дворянин Ножин, – представился он, отдавая честь... – Я состою военным корреспондентом артурской газеты «Новый край».
– Артурская сплетница тож, – проворчал поручик.»
Так Александр Степанов, автор романа «Порт-Артур », знакомит читателя с военным корреспондентом Евгением Ножиным и заодно, словами главного героя, поручика Борейко, дает хлёсткую оценку газете – «артурская сплетница».
В «Порт-Артуре» Степанова газета – всего лишь мелкая деталь повествования, а Ножин – второстепенный и отталкивающий персонаж. Слабак, недотёпа, трус, ябеда, прихлебатель... Словом, гадкий тип.
А каким человеком на самом деле был этот корреспондент? И другие работники прессы, ведь Ножин был не единственным журналистом в Порт-Артуре. И что это была за газета такая, «Новый Край»? И вообще, как это возможно – издавать газету под ежедневными артобстрелами?
Ответить на эти вопросы оказалось непросто. Хотя бы потому, что собственных мемуаров сотрудники редакции не оставили (журналисту некогда писать мемуары, он в этом смысле – сапожник без сапог!). Уцелевших до наших дней экземпляров «Нового Края» осталось совсем немного. Книги и брошюры, в которых можно было бы найти ответ, не переиздавались с начала 20 века... Тем не менее, кое-что всё же удалось узнать. История оказалась любопытной и даже поучительной.
Пресса китайского захолустья
В 1898-м году, одержав дипломатическую победу над Японией, Россия подняла свой флаг над Золотой Горой Порт-Артура, полагая свое присутствие на Квантунском полуострове незыблемым и вечным. Сюда прибыли войска, строители, инженеры. Началась прокладка железной дороги. В бухте Даляньвань небывалыми темпами развернулось строительство свободного порта Дальнего.
В Порт-Артуре появились русские школы и больницы, закипела культурная жизнь. Начала работу местная пресса, в том числе – издательский дом «Новый край », который выпускал одноименную газету (1899 г.), содержал книжный магазин и даже наладил выпуск открыток с видами местных достопримечательностей. Эти открытки и сегодня можно найти в музеях и частных коллекциях. Аккуратные черно-белые фотокарточки с виньетками «Прив;тъ изъ Дальняго» или «Прив;тъ изъ Портъ-Артура» издавались и раскупались тысячами, неся весточки во все концы России от колонистов и гостей.
Довоенный «Новый край» печатал интервью с командованием гарнизона, новости из российских, европейских и японских газет, пестрел объявлениями о сдаче и найме жилья, о покупке и продаже всевозможных вещей, печатал рекламу. Словом был обыкновенной русской газетой.
Основателем и бессменным редактором «Нового края» был Пётр Александрович Артемьев. Вот что рассказывал о нём бывший корреспондент газеты Дмитрий Григорьевич Янчевецкий:
«Проплавав много лет на судах нашей Тихоокеанской эскадры сначала как строевой офицер, а затем в штабе, около двадцати лет наблюдая Китай, Корею и Японию, и наши интересы у берегов Тихого океана, П.А.Артемьев явился самым подходящим лицом для учреждения русской газеты на только что занятом нами Квантуне. Умение дать газете надлежащий тон и привлечь полезных сотрудников было причиною того, что в два года «Новый Край» вырос из бюллетеней в шестистолбцовую газету, которая является достойной выразительницей русских интересов в многоязычном и воинственном хоре английских, немецких, французских, китайских и японских газет, во множестве издающихся на Дальнем Востоке ».
Несмотря на то, что «Новый Край» не был правительственной газетой, его публикации рассматривались как официальные.
Летописец похода на Пекин
Нужно отдать должное редактору Петру Александровичу Артемьеву, людей он действительно умел подобрать незаурядных. Так, во время подавления восстания ихэтуаней в Китае, вошедшего в историю как «боксёрское восстание », корреспондент «Нового Края» Дмитрий Янчевецкий с первого и до последнего дня боевых действий находился в гуще событий, регулярно отправляя свои материалы в редакцию.
27-летний Янчевецкий в совершенстве владел несколькими европейскими языками, умел свободно читать и объясняться по-китайски. Не раз ему приходилось выступать в качестве переводчика для командования международных сил в Китае.
Долг военного корреспондента обязывал его писать о подвигах союзных войск. Никто бы не осудил репортёра, если бы он, подобно многим, отзывался о китайцах в презрительно-снисходительном тоне. Однако в своих публикациях Янчевецкий с большим уважением отзывается о противнике, о его традициях и обычаях. Сожалеет о том, что европейцы огнём и мечом несут свою «культуру» древнему народу. Он пишет о самоотверженности простых китайцев, защищающих свою родину. Воздавая должное отваге русских казаков, солдат, матросов и офицеров, не забывая вставить хвалебные строки в адрес командования, журналист не скрывает своих симпатий к местному населению. С неподдельным восхищением Янчевецкий приводит слова учителя русско-китайской школы в Тяньцзине:
«Они (китайские дети) учатся весь день, учатся спокойно, старательно. Их поведение безукоризненно. Никакие шалости и озорнические проделки, которыми так любят хвастать европейские мальчики, им не известны. К учителям они относятся, в силу традиции, с тем уважением и безусловным доверием, которых я никогда не встречал в России».
В одном из боёв Янчевецкий был ранен. Корреспондент находился на излечении во франко-русском госпитале, но и там не прекращал работы. Единственным его желанием было поскорей вернуться в войска и снова стать летописцем исторических событий.
Яркие, талантливые очерки Дмитрия Янчевецкого в 1902-м году вышли отдельной книгой «У стен недвижного Китая ». Тираж книги разошелся мгновенно.
Он красочно, образно и правдиво описал бои за форты Таку, осаду Тяньцзиня, штурм Пекина. Янчевецкий рассказал России о первых подвигах экипажа канонерской лодки «Кореец», задолго до того, как этот неказистый парусно-паровой кораблик навечно вписал свое имя в Историю рядом с именем «Варяга».
Повествования Дмитрия Янчевецкого были настолько увлекательными, что сто лет спустя издатели 21 века, едва взявшись за старинную книгу, задались чисто техническими вопросами – как, где и сколько печатать. Вопрос «будут ли это читать?» – не стоял. Будут! Так в 2008-м году, более века спустя после первого издания, книга Янчевецкого вновь увидела свет, хоть и под другим – современным, по-базарному крикливым заголовком «Русские штурмуют Пекин». И даже через сто лет она не залежалась на прилавках!
...Согласитесь, редактор «Нового Края» не ошибался, подбирая себе журналистов!
Завершая рассказ о Дмитрии Янчевецком, стоит заметить, что современному читателю хорошо знаком младший брат Дмитрия Янчевецкого, лауреат Сталинской премии Василий Григорьевич Янчевецкий, более известный под псевдонимом В.Ян, – автор романов «Чингиз-хан», «Батый», «К последнему морю».
О самом летописце китайского похода Дмитрии Григорьевиче Янчевецком удалось разузнать лишь следующее.
Во время русско-японской войны Янчевецкий вновь направился на фронт. При его непосредственном участии начал издаваться «Вестник Маньчжурской армии ». В апреле 1904 года Дмитрий Григорьевич направился в Порт-Артур, уже как корреспондент столичного «Нового Времени ».
Известно, что в 1918 году Янчевецкий работал в Вене. Австрийские власти обвинили журналиста в шпионаже, приговорили к каторжным работам, но после обменяли на кого-то из пленных и отпустили в Россию. Во время революции 1918 года Янчевецкий с семьей уехал в Полтаву. Здесь его след теряется, и вновь находится лишь в воспоминаниях академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Он, описывая жизнь заключенных на Соловках, рассказал, что в лагере с ним вместе работал «ведший до революции светскую хронику в парижских и петербургских газетах Дмитрий Янчевецкий. Он был нашим единственным сотрудником на Анзере. Он был стар, и работа у нас просто продлевала ему жизнь ».
Нелицемерно служить русскому делу
Корреспонденты «Нового Края» работали в главных городах Кореи, Китая и Японии. Сведения, поступавшие от репортеров полковника Артемьева, вполне могли стать основой для серьезной аналитики, какой занимаются современные контрразведка и разведка. Быть может, тогда удалось бы если и не избежать войны, то быть к ней более подготовленными. Но этого не произошло. Разведслужбы России на тот момент были далеки от пика своей формы, а тогдашнее правительство страны (впрочем, как и нынешнее) использовало прессу исключительно для выражения собственного мнения, при этом все прочие мнения, публикуемые в печати, власть имущих не интересовали.
Первый номер «Нового Края» за 1904 год вышел в четверг 1 января. Поздравляя читателей с Новым Годом, Петр Артемьев написал в передовице:
«Русской мысли на Крайнем Востоке стало тесно в рамках газеты, появлявшейся только 3 раза в неделю – ей стали необходимы более быстрый полет и обмен ее, могущие своевременно отражать и освещать в текущей жизни события, идущие уже не черепашьим шагом почты, а с молниеносною скоростью телеграфа.
Твердо установившейся иностранной колониальной печати и могущественной японской прессе необходимо противопоставить сильное русское печатное слово, дабы иметь возможность парировать несправедливые нападки на нас иностранцев и успешно проводить русские национальные идеи...
Мы по прежнему будем прилагать все старания к тому, чтобы нелицемерно служить русскому делу на Дальнем Востоке, стремясь к упрочению здесь политического могущества России и насаждению начал строгой справедливости среди туземного населения ».
Новогодний номер вышел на шести полосах. Формат «Нового Края» был несколько больше хорошо знакомой старшему поколению самой большой советской газеты «Правда ». Добрая половина статей была в той или иной степени посвящена проблемам стремительно ухудшающихся отношений с Японией. Впрочем, эти проблемы существовали где-то там, за морем. А здесь вовсю бурлила и кипела захватывающая новая жизнь! Так же, как и в нынешних газетах, серьезные и взволнованные статьи собственных корреспондентов соседствовали с рекламными объявлениями:
«Торговый дом Кунстъ и Альберсъ. Громадный выборъ карманныхъ часовъ ».
«Магазинъ LA PARISIENNE. Театральная ул., рядомъ съ рестораномъ Никобадзе. Блузы, кофточки, очень изящныя шелковыя нижнiя юбки, тонкое цв;тное б;лье, корсеты, новости Парижа».
«Пропала судовая собачка японской породы, б;лая, съ черными пятнами, кличка «Танзанъ». Нашедшаго просятъ доставить на лодку «Отважный».
Опубликованы утвержденные наместником цены на проезд для извозчиков и рикш. Богатая семья приглашает на работу «интеллигентную молодую особу экономкою для небольшого хозяйства». Здесь же информация о распределении вечеров в Порт-Артурском Морском Собрании, афиша театра варьете.
Мирные объявления среди тревожных рассуждений даже саму грядущую войну делали чем-то невероятным, ненастоящим, газетным. Таким же далеким от жизни, как нынешние кинобоевики, которые можно смотреть, спокойно похрустывая поп-корном...
Газета вступает в бой
В начале января 1904 года редактор «Нового Края» полковник Артемьев выехал на юг России для лечения. На время отпуска Петра Александровича руководить газетой был оставлен заместитель порт-артурского прокурора полковник Тыртов. Тыртов в дела газеты особенно не вникал. Чаще всего он бегло просматривал публикации, чтобы не пропустить в печать каких-нибудь секретных сведений, а во всем остальном полностью полагался на помощника редактора, Николая Веревкина.
Исключение составляли перепечатки царских указов, когда нужно было получать одобрение наместника Государя на Дальнем Востоке, адмирала Алексеева. В штабе наместника к государственным документам относились трепетно, тексты указов сверялись до буквы, и лишь после этого штаб давал добро на выпуск номера.
Так было и 26 января 1904 года. Веревкин готовил к печати очередной номер «Нового края», где был опубликован царский указ о разрыве дипломатических сношений с Японией. Во второй половине дня Николай Николаевич понес экземпляр газеты для утверждения в штаб. Однако там газетчика в резких тонах отчитали за панические настроения и запретили печатать номер...
Расстроенный, вернулся Веревкин в контору. Отправив по домам ставшую ненужной ночную смену печатников, издатели засиделись допоздна, обсуждая скандальное положение. В 23:35 за окнами раздался грохот, задрожали стекла. Все выбежали на улицу.
Со стороны моря полыхали вспышки выстрелов, на облаках то и дело отражались голубоватые блики прожекторов. Морозный воздух сотрясался от орудийной канонады. Со всех концов города слышался остервенелый собачий лай, ржали лошади, ревел перепуганный домашний скот. Вдруг над Золотой горой взвились три сигнальные ракеты, и тут же оглушительно громыхнул залп батареи Электрического утеса...
Что это? Неужели началось? Может, просто совместные артиллерийские учения крепости и флота? Поеживаясь от холода, стояли газетчики на пороге типографии. Смотрели. Вслушивались. Веревкин мял в руке злополучный номер. Канонада не прекращалась, и чем дольше она длилась, тем меньше оставалось сомнений: это – война!
...Следующий выпуск «Нового Края» порт-артурцы смогли увидеть только через четыре дня, 30 января. Газета вышла в виде бюллетеня, содержала царский манифест о начале войны и два приказа наместника. Первый призывал «всех воинов к спокойной и дружной защите крепости », а другой объявлял Порт-Артур – на осадном, а Владивосток и район Китайской Восточной железной дороги – на военном положении. И все-таки это была газета! Как бы сухо и официально ни прозвучали первые военные заметки, появление «Нового Края» придало бодрости порт-артурцам. «Газета оживляет нашу потускневшую жизнь, дает нам больше опоры, чем все эти циркулирующие слухи» – записал в своем дневнике один из жителей города.
Скоро газета стала выходить в обычном режиме, «ежедневно, за исключением дней послепраздничных».
«Дело офицера – хорошенько подумать»
«Новый Край» предложил свои услуги командованию крепости для публикации открытых приказов, распоряжений и объявлений, касающихся всех жителей Порт-Артура. Командование в лице исполнявшего должность коменданта генерал-лейтенанта Стесселя не замедлило воспользоваться предоставленной возможностью.
Манера изложения приказов коменданта, и даже их содержание нередко вызывали недоумение у горожан и откровенный смех у военных. Чего стоит хотя бы приказ № 73, опубликованный в пятницу, 6-го февраля 1904 года:
"До св;д;нiя моего дошло, что въ гарнизонномъ собранiи г.г. офицеры занимаются совершенно не своими д;лами: вкривь и вкось обсуждаютъ военныя событiя, сообщаютъ разныя нел;пыя слухи, Богъ знаетъ откуда ими набранные. Д;ло офицера хорошенько подумать и обсудить, какъ бы лучше выполнить данное приказанiе или распоряженiе, а не осуждать д;йствiя высшихъ начальниковъ. Такiе господа крайне вредны и я разум;ется буду ихъ карать по сил; данной мн; власти.
И.д. коменданта кр;пости, генералъ-лейтенантъ Стессель»
Впрочем, находились в городе люди, которые не только посмеивались над самовлюбленным генералом, но и имели смелость рассуждать о его поступках.
«Сегодня опубликован в газете приказ и.о. коменданта крепости генерала Стесселя, в котором он уверяет, что 27 января, «в 11 часов с батареи Электрического утеса открыт огонь », что «бомбардировка продолжалась с крепости и эскадры около часу» и что «Наш Высокочтимый Наместник Его Величества был на Золотой горе и ясно видел, как дрался флот совместно с сухопутными батареями». Уведомления о ходе событий выказывают способности генерала писать громкие реляции, которые рассчитаны на то, чтобы понравиться наместнику... Такие способности генерала Стесселя, вероятно, не раз содействовали его карьере», – пишет в своем дневнике секретарь редакции «Нового Края» Павел Лассман.
И.д. коменданта Порт-Артура прекрасно понимал, что «Новый Край» читают не только в крепости, и пытался с помощью газеты создать то, что сейчас называют «положительным имиджем руководителя». Для этого Стессель «по силе данной ему власти» нередко вмешивался в дела редакции.
Увы, как сейчас, так и сто лет назад российские руководители воспринимали прессу как покорную служанку, готовую исполнить любую прихоть господина. И если вдруг пресса писала что-то не то или не так, ей незамедлительно объясняли, КАК нужно правильно рассказывать о тех или иных событиях...
Тучи сгущаются
В центральной российской печати безраздельно царили шапкозакидательские настроения – там судили о событиях на Дальнем Востоке исключительно по бодрым рапортам военных. Но в Порт-Артуре петербургскую и московскую прессу читали с нескрываемым сарказмом. Как бы ни старались столичные газеты приукрасить события, война началась крайне неудачно для России. В Чемульпо погибли «Варяг» и «Кореец ». В ночь нападения японцев на Порт-Артур были повреждены крейсер «Паллада », броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич ». Через три дня после начала войны, в Талиенванском заливе подорвался на собственных минах транспорт «Енисей ». Еще через день, наткнувшись на «енисейскую» мину, затонул крейсер «Боярин ».
Потеря нескольких кораблей ослабила эскадру. Ее командующий адмирал Оскар Викторович Старк получил от наместника запрет на какие бы то ни было выходы в море до починки поврежденных броненосцев. О запрете, поступившем сверху, знали немногие, зато все знали, что командует флотом Старк, и значит, это именно под его командованием эскадра ничего не делает, а морские офицеры безвылазно торчат в артурских ресторанах.
Тем временем, пока адмирал Старк лавировал между наместником и собственной эскадрой, корабли адмирала Того регулярно обстреливали Порт-Артур из тяжелых орудий. Появились убитые и раненые, в том числе и среди мирного населения. Участь Оскара Викторовича была решена: ему предписали готовить дела к передаче новому командующему. Старк пал первой жертвой «назначения виноватых» в провалах и неудачах, вызванных неорганизованностью и неразберихой, царившими во всем военном ведомстве.
На суше тоже не обошлось без кадровых перемен: генерал-лейтенанта Стесселя повысили, назначив командующим всем Артур-Цзиньчжоуским укрепленным районом. На освободившуюся должность коменданта в Порт-Артур был направлен генерал-лейтенант Смирнов...
Роковой оптимизм
В феврале в Порт-Артур прибыл вице-адмирал Макаров. Новый командующий флотом был чужд какого бы то ни было низкопоклонства перед властями, для него главным было дело. Эскадра ожила. У моряков появился настоящий флотоводец! Вскоре после Макарова в Артур приехал новый комендант, генерал-лейтенант Смирнов. Он и командующий сухопутной обороной генерал Кондратенко взялись за организацию работ на предполагаемом сухопутном фронте. На окружающих Порт-Артур сопках стали быстро возводиться новые укрепления.
Перемены приободрили и военных, и гражданских. Теперь мало кто сомневался в скорой победе. Обстрелы с моря перестали наводить ужас. Жизнь продолжалась! 8 марта в «Новом Крае» было напечатано объявление об открытии нового ресторана «Эдем», работающего «по ценам, утвержденным комендантом». Все так же бойко рекламировались апельсины, духи, белье, «зубныя средства бенедектинцевъ аббатства Сулакъ», а также «нов;йшия музыкальные шкатулки»...»
31 марта 1904 года произошла катастрофа, круто изменившая судьбу Порт-Артура и эскадры. На рассвете в неравном бою погиб миноносец «Страшный». Днем на виду у всего города подорвался на японских минах и в две минуты затонул броненосец «Петропавловск» с Макаровым на борту. Наскочил на мину и чудом остался на плаву броненосец «Победа»... В один день эскадра безвозвратно потеряла два корабля, один получил серьезные повреждения. Но что было совершенно непоправимо -- флот остался без командующего! «Что броненосец! Голова пропала, вот что!», -- говорили моряки.
Действительно, достойной замены Макарову не было. Оставшиеся адмиралы не имели ни макаровского таланта, ни макаровской дерзости. Эскадра перестала выходить в море. Теперь, при полном бездействии русского флота, атака на Порт-Артур с суши стала лишь вопросом времени...
Начало
17 апреля десантные пароходы японцев пришли в бухту Бицзыво. Высадка проходила спокойно, как на учениях. Выстроив рядами десятки китайских лодок и, соединив их перекидными мостками, японцы провели настоящие дороги через мелководье. На берег потянулись нескончаемые вереницы солдат, повозок со снарядами, орудий, лошадей. Передовые отряды сделали пробные рейды вглубь полуострова и вернулись, не встретив противодействия. Японцы с удивлением, но не без удовольствия отметили, что русское командование не побеспокоилось даже о том, чтобы установить наблюдательные посты по побережью Квантуна.
В Порт-Артуре о высадке японцев узнали лишь тогда, когда она уже шла полным ходом. Что ж, главное – узнали...
Навстречу противнику из Артура выдвинулась 4-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия под командованием генерала Фока. На генерала смотрели как на героя: Александр Викторович – бывалый воин, ветеран турецкой кампании, судя по рассказам – геройски сражался на Шипке. Личный друг Стесселя. Этот спуску японцам не даст!
Освещать доблесть и отвагу войск под командованием прославленного полководца направились представители прессы. В том числе корреспондент «Русского Слова» Василий Иванович Немирович-Данченко (не путать с известным театральным деятелем Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко, младшим братом публициста), корреспондент «Руси» Филипп Петрович Купчинский и корреспондент «Нового Края» Евгений Константинович Ножин.
Дедушка русской фронтовой журналистики
Василий Иванович Немирович-Данченко, прославившийся своими описаниями походов генерала Скобелева, недолго добивался разрешения освещать события на Квантуне. Корреспондент прибыл на полуостров, когда японцы уже вовсю хозяйничали в Бицзыво, а части генерала Фока только занимали позиции у китайской деревни Цзиньчжоу (Киньчжоу). О том, как Немирович-Данченко оказался в Порт-Артуре, лучше расскажет очевидец:
«Доехали до станции Вафандян... И следом за нами сюда же пришел громаднейший поезд с боеприпасами. Нужно во что бы то ни стало доставить его осажденному Порт-Артуру. Ходили слухи, что японцы дорогу перерезали. Заботу по доставке груза взяли на себя офицеры корпуса пограничной стражи. Перед эшелоном с интервалом в 10 минут решено было пустить разведочный паровоз. На случай встречи с японцами на нем установили мощный динамитный заряд, а в тендере разместились путейские рабочие, вооруженные винтовками. Семафор уже подал выходной сигнал, когда машинист – серьезный дядя с усами – вдруг объявил, что никуда не поедет.
– На воздух взлетать? Ищи дураков! А у меня жена! Дети!
– Ну так и катись, – отвечали ему. – Бабе твоей поклон!
Место машиниста занял поручик Завадовский. Кочегаром добровольно пошел корнет фон Рооп. Пассажиром в паровозную будку поднялся 60-летний корреспондент Немирович-Данченко.
– Василий Иванович, – сказал ему Завадовский. – Не лучше ль вам остаться? Ведь мы же почти что смертники.
Журналист усмехнулся.
– Дорогуша! Вы, полагаю, в первый раз на войне?
– Да, – признался поручик. – В первый.
– А я... Впрочем, это сейчас неважно. Извольте поторопиться. Семафор открыт!
Они поехали. И прорвались! А следом, с интервалом в 10 минут – прошел эшелон с боеприпасами... Самый последний! Больше в Артур не смог уже прорваться никто».
Оказавшись в осажденной крепости, Василий Иванович наравне со всеми порт-артурцами переносил тяготы блокады. С редакцией «Нового Края» Немирович-Данченко, судя по всему, сотрудничал инкогнито. Ранг корреспондента центральной газеты не позволял мэтру «опускаться» до уровня провинциального издания. Во всяком случае, в сохранившихся номерах «Нового Края» статей за его подписью найти не удалось. Встречается некто «Странник», по стилю написания текстов очень похожий на Немировича-Данченко. Но был ли этим Странником именно Василий Иванович, остается только догадываться...
Вернувшись в Россию, Немирович-Данченко написал книгу о Порт-Артуре. Назвал ее «Слепая война». К сожалению, теперь эта книга – библиографическая редкость.
Умудренный многолетним опытом общения с большими военачальниками, репортер быстро разобрался в обстановке в Порт-Артуре и предпочел оставаться беспристрастным наблюдателем. Он не встревал в распри начальства, «не судил, и судим не был»... С сожалением и, быть может, с легкой завистью смотрел он на своих более молодых и более прямолинейных коллег, осмелившихся не только иметь собственную гражданскую позицию, но и пытавшихся отстаивать ее.
Стратеги и свидетели
12 мая 1904 года, когда паровоз с Немировичем-Данченко и его спутниками прорвался в Порт-Артур, корреспонденты Купчинский и Ножин остались с войсками. Каждый из них, по мере имеющихся полномочий военного корреспондента, устремился на передовые позиции. Ножин, переодевшись в форму стрелка, отправился с рекогносцировочным отрядом на поиск главных сил японцев. Купчинский остался в районе Киньчжоуских высот.
Первое сражение порт-артурских войск с неприятелем каждый из журналистов увидел со своей стороны. Эти совершенно разные люди, на тот момент даже не знакомые между собой, оказались единодушны в оценке произошедшего. Да и не нужно было иметь специальное военное образование, чтобы понять: управления войсками в бою при Киньчжоу практически не существовало! «Прославленный полководец» Фок оказался не в состоянии распорядиться резервами, организовать разведку, обеспечить подвоз боеприпасов. Батальоны сражались каждый сам по себе, плохо представляя, что делается на соседних участках фронта.
...Пятый Восточно-Сибирский стрелковый полк стоял насмерть и надеялся, что вот-вот придет подмога. Но помощи не было. Резервные части ждали приказа. Артиллерия ждала приказа. Ждал приказа флот. Но приказов не было! Никаких! Оглушительно хлопали «стаканы» шрапнели, оставляя красивые белые облачка в небе и десятки покалеченных и убитых -- на земле. Едко полыхали шимозные снаряды, превращая людей в перемешанное с землёй обгорелое, бесформенное месиво. Русские орудия отвечали все реже: часть была разбита японскими попаданиями, часть осталась без боекомплекта. Полк был обескровлен и измотан, и уже не мог удерживать позиции...
«Этот бой... мог быть вполне выигран нами, если бы им кто-то руководил, – писал Филипп Купчинский. – Я определенно утверждаю и могу доказать это: боем никто не управлял, он велся стихийно, случайно, «сам». Генерал Фок спорил о первенстве с генералом Надеиным, оба отменяли распоряжения друг друга, сердились, спорили, кричали при солдатах и офицерах... Стессель не только на бой не приезжал, но помешал выходу флота, чем способствовал победе японцев».
...После войны первым пунктом обвинения генерала Фока станет именно бой при Киньчжоу. Увы, только после войны. А в тот момент Александр Викторович Фок был полководцем, совершившим мудрый тактический отход. И что с того, что приехавшие репортеры оказались свидетелями позорной неразберихи и паники, когда отступавшие в ночной темноте части начали перестрелку между собой? Репортер – человек не военный. Да и вообще – человек ли?
«Когда я в комендантском управлении пожелал сообщить о происходившем, мне ответили, что паники никакой нет и пригрозили, «чтобы поменьше говорить», а Стессель заявил, что он-де меня расстреляет своей властью, если я буду волновать гарнизон заведомо ложными слухами», – рассказывал Купчинский...
Потрясенный журналист примчался в Порт-Артур. На его счастье, в редакции «Нового Края», куда он принес свои новости, его встретил главный редактор Артемьев, а не замещавший того до недавнего времени помощник военного прокурора. Артемьев успокоил молодого человека и предпочел дождаться возвращения собственного корреспондента, которому вполне доверял – более опытного, более рассудительного и спокойного Евгения Ножина.
Чужой среди своих
А что же господин Купчинский? Столичному репортеру в Порт-Артуре пришлось несладко. С первых дней своего пребывания там он успел повздорить с генералом Стесселем. Настолько крепко, что журналисту «с высоты штаба района было дано предупреждение, что за распространение тревожных слухов он может быть подвергнут взысканию в виде повешения или расстреляния»! Со временем отношения с командующим, мягко говоря, не улучшились. Вот какую характеристику «безграничному властителю» Порт-Артура дал Купчинский: «Это было настоящее самодержавие, странное, капризное, своевольное царствование человека, не обладающего ни умом, ни административным тактом, ни смелостью, ни знаниями».
Оказавшись в отрезанном от России Порт-Артуре, Купчинский оставался корреспондентом «Руси». Но, не имея никакой возможности связаться со своей редакцией, он включился в работу «Нового Края». С середины мая Филипп Петрович вел в газете регулярную рубрику «Дневники войны», где описывал события на фронте.
Судя по всему, отношения с редакцией у Купчинского складывались непросто. Такой вывод напрашивается потому, что порт-артурская пишущая братия неохотно вспоминает о нем. Да и сам Филипп Петрович как бы вынужденно, исключительно в связи с описанием одной из беспардонных выходок Стесселя, признает свое сотрудничество с этой газетой: «тогда я еще не был сотрудником «Нового Края», где стал писать уже позднее.
В июле 1904 года Филипп Купчинский попытался выбраться из Порт-Артура на нанятой китайской лодке. Суденышко было замечено японским миноносцем, и журналист оказался в плену.
...Заканчивая рассказ о Филиппе Купчинском, невозможно пройти мимо одной странной детали. В 1907 году Купчинский опубликовал свои дневники отдельной книгой, которая называлась длинно и витиевато: «Порт-артурские «герои», к процессу генералов Стесселя, Фока, Смирнова, Рейса и др». Не книга – приговор! В ней Купчинский разнёс в пух и прах самодура-коменданта и его окружение. Но… Почему-то вдруг автор, яростно обличавший Стесселя и его приближенных в печати, ни с того ни с сего отказался выступить против Стесселя в суде! По сути, отказался поддержать своих порт-артурских коллег, с которыми вместе делил тяготы осады.
Перед выбором
9 апреля, чуть больше, чем за месяц до начала полной блокады, в Порт-Артур вернулся после отпуска редактор «Нового Края» Петр Артемьев. Едва сойдя с поезда, он включился в работу. На месте оценив ситуацию, Петр Александрович понял, что пришло время принимать решение о судьбе газеты.
13 апреля в редакции состоялся разговор, который, сохранись «Новый Край» до наших дней, к какому-нибудь юбилею наверняка начертали бы на бронзовых скрижалях и поместили бы у входа в здание редакции. Увы, до наших дней от газеты чудом уцелела лишь неполная подшивка за 1904 год. Поэтому, точно зная, что судьбоносный разговор действительно состоялся 13 апреля, мы можем лишь приблизительно воссоздать его. Какие уж там скрижали!..
– Господа, обстановка накаляется, – сказал Артемьев своим сотрудникам. – Судя по всему, японцы вот-вот пожалуют на Квантун. Как вы прекрасно понимаете, в этом случае Порт-Артур будет отрезан от России... Хочется верить, что ненадолго. Тем не менее, я не стану осуждать никого из вас, если вы пожелаете уехать немедленно. Это ваше право, и, чтобы им воспользоваться, нужно поторопиться. Вот так, господа.
– А как поступите вы, Петр Александрович? – спросил помощник редактора Николай Веревкин.
– Я – человек военный, и уже только поэтому останусь здесь. Но если вы хотите знать мое личное мнение, то – извольте. Газета – мое детище. Я начал выпускать ее в Порт-Артуре, когда всю прочую русскую прессу возили сюда пароходами. «Новый Край» стал выходить через каких-то два года после того, как крейсер «Рюрик» бросил якорь на рейде Артура! Газета стала своего рода символом города. Таким же, как флаг на Золотой Горе... Так какое же у меня может быть мнение?! Я слишком много и порой даже с пафосом писал о возрастающей роли русского печатного слова на Дальнем Востоке. Считал себя и всех нас – проводниками русских идей здесь. Надо мной даже посмеивались... Ну вот, а теперь пришло время, когда и само русское дело подверглось серьезному испытанию. Могу ли я уехать? – Артемьев вопросительно оглядел коллег. – Нет. Газета должна выходить. Но, господа, я никому не навязываю своего решения. Если кто-то пожелает остаться, то – исключительно по доброй воле, точно понимая всю опасность этого шага...
– Надеюсь, вы не собираетесь один выпускать «Новый Край»? – спросил Веревкин, хитровато прищурившись. – Я в Артуре тоже почти со времен «Рюрика». Поэтому воспользуюсь своим правом вашего давнего коллеги и друга. Придется вам, господин редактор, терпеть мое присутствие и дальше!
Секретарь редакции Павел Лассман, поглаживая свою холеную черную бороду, с деланной обидой заметил:
– Дорогой Петр Александрович, если у меня нет военных погон, то это еще не повод, чтобы тащиться с насиженного места куда-то там за десять тысяч верст. У меня здесь дом, между прочим!
– И я остаюсь! И я! И мы! – все вскочили со своих мест.
– Ну что ж, друзья! – Артемьев поднял руку, останавливая порыв коллег. В этот миг он посмотрел на них уже по-новому, понимая, что теперь он не просто редактор газеты, но как бы командующий вот этим маленьким войском, всей душой преданного ему и общему делу. – Что ж... Выбор сделан! По сему случаю попрошу всех пройти в наш фотографический салон. Ножин, Евгений Константинович! Где ваш хваленый «Кодак»? Потрудитесь для истории, сделайте снимок на память!
«Персоналъ Новаго Края, отбывший осаду Портъ-Артура.
Задний рядъ – И.д. фактора Н.В.Апрел;въ. Конторщ. Туренко и К.Н.Деулинъ. Наборщ. А.Х.Истоминъ и Ф.К.Коршуновъ. Зав.книжн. магаз. И.Т.Приходько. Наборщики А.И.Слуцкiй и П.А.Ештокинъ. Эксп. Ф.М.Гавриловъ. И.д. управл. типогр. М.С. Томаровичъ.
Среднiй рядъ: Корректоръ Б.И.Пузыревъ. Пом. ред. Н.Н.Веревкинъ. Сотр. И.С.Левитовъ. Ред.-изд. П.А.Артемьевъ. Секр.ред. П.П.Лассманъ. Метранпажъ А.С.Михайловъ.
Нижний рядъ: Наборщ. И.С.Чихачевъ. Ученики: Ефиценко, Нероновъ, Вишня и Шикъ».
Два медведя в одной берлоге
Теперь, пожалуй, будет уместно дать краткую характеристику высшим порт-артурским начальникам – Анатолию Михайловичу Стесселю и Константину Николаевичу Смирнову. Без понимания этих двух характеров невозможно будет объяснить, почему газета – летописец героической обороны Порт-Артура, оказалась в жестокой опале, а после была вынуждена отстаивать свое доброе имя в суде. И почему, даже выиграв суд, «Новый Край» все равно вошел в историю под презрительным прозвищем «артурской сплетницы»...
Итак, познакомимся с генералами.
Стессель Анатолий Михайлович родился в 1848 г. Потомственный офицер. Образование получил в Павловском военном училище. Участник русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Командовал 16-м пехотным Ладожским (1897) и 44-м пехотным Камчатским (1897–1899) полками. Отличился при подавлении Боксерского восстания в Китае(1900–1901), участвовал в походе на Пекин. Успешные действия против китайских повстанцев принесли генералу лавры победителя. В столице он пользовался репутацией героя и к тому же – хорошего администратора, прекрасно разбирающегося в дальневосточной политике. Однако, офицеры, служившие под началом Анатолия Михайловича, были не слишком высокого мнения о своем командире: «В обращении с солдатами он (Стессель) бил на популярность, позволяя себе при этом делать оскорбительные замечания по адресу офицеров, подрывая этим дисциплину и озлобляя последних». В назначении Стесселя исполняющим обязанности коменданта Порт-Артура многие видели, прежде всего, протекцию со стороны военного министра Алексея Николаевича Куропаткина и наместника Государя на Дальнем Востоке, адмирала Евгения Ивановича Алексеева.
Впрочем, не стоит слишком плохо думать о высшем военном руководстве России. В военных верхах, судя по всему, тоже подозревали, что талантливому военачальнику Стесселю не помешает грамотный помощник. Поэтому с началом боевых действий в Петербурге решили укрепить командный состав крепости. Уже 2 февраля 1904 г., т.е. через несколько дней после начала войны, на Стесселя была возложена должность начальника Артур-Цзиньчжоуского укрепленного района. А на освободившуюся должность коменданта был направлен генерал-лейтенант Смирнов.
Смирнов Константин Николаевич родился в 1854 году. Происходил из потомственных дворян Минской губернии. Закончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую военную академию. Служил при Генеральном штабе. В 1896–1898 гг. – начальник Одесского пехотного юнкерского училища. После был начальником штаба Варшавской крепости. В 1900-м году переведен на Дальний Восток командиром 2-й стрелковой бригады.
По отзывам сослуживцев, Смирнов на всех должностях проявил себя только с лучшей стороны. Вместе с тем, люди, знавшие Смирнова близко, отмечали его неизменно подчеркнутую вежливость и сухость в общении («с ним всегда как на официальном приеме»). Говоря о бесспорной личной храбрости генерала, частенько добавляли – «граничащая с бравадой». Упоминалось и обостренное самолюбие Константина Николаевича...
В Порт-Артур генерал-лейтенант Смирнов прибыл 4 марта 1904 года.
Появление нового коменданта совершенно не обрадовало Стесселя. В Смирнове он увидел не надежного заместителя и верного помощника, но, прежде всего – более молодого, более образованного и очень неудобного конкурента, способного в любой момент занять высший командный пост.
Смирнов, озабоченный неудовлетворительным состоянием крепости и вопиющей неготовностью ее к обороне с суши, поначалу не обращал внимания на предвзятое отношение Стесселя, и целиком отдался службе. Но, будучи человеком щепетильным, Константин Николаевич с трудом переносил невоспитанность, а еще тяжелее – некомпетентность своего непосредственного начальника. Кроме того, Смирнов постоянно сталкивался с недобросовестностью инженеров и строителей, выявлял все новые и новые случаи воровства и взяточничества со стороны организаторов работ на фортах. Пытаясь наказать виновных, Смирнов неоднократно сталкивался с противодействием со стороны Стесселя и его приближенных.
Между двумя высшими артурскими чинами начались недоразумения, скоро переросшие во взаимную неприязнь. Дело усугублялось независимой позицией флотского начальства. Адмиралы без труда нашли общий язык с комендантом, но упорно не желали исполнять сумбурные распоряжения начальника укрепрайона.
Так, говоря словами другого генерала, уже нынешней эпохи, «в одной берлоге оказались два медведя». В военном руководстве крепости сложились два, по меньшей мере, недружественных друг к другу лагеря.
«Мы считали возможным только молчать»
В круговерть начальственного конфликта волей-неволей оказались втянуты многие сотни людей, и не в последнюю очередь – сотрудники «Нового Края». По мере обострения отношений в верхах, каждая публикация рассматривалась не просто с позиций соответствия требованиям военной цензуры, но уже с точки зрения лояльности к командованию. При этом сохранять лояльность к Стесселю становилось все трудней: слишком заметны были его ограниченность и властолюбие, и все более сомнительны – военные таланты.
В личных беседах командующий заигрывал с прессой и порой пускался в такие откровения, от которых даже привыкшим ко всякому военным репортерам становилось не по себе. Корреспонденту Евгению Ножину генерал как-то признался:
«С русским солдатом, этой сволочью, нужно уметь обращаться. Он ничего, кроме кулака и водки, не понимает, а водкой и кулаком с ним можно чудеса творить. Весь этот гуманизм, все эти школы, которые ввели у нас в армии, его только портят, а нет ничего хуже грамотного солдата – пьяница и неисправимый негодяй».
Разумеется, в официальных бумагах Стессель называл солдат иначе – «доблестными героями», «храбрыми защитниками». При личном общении с солдатами он старался показать себя добрым барином, заботливым отцом-командиром. Надо сказать, эта роль генералу удавалась вполне. Вот он публично распекает перед строем штабс-капитана за остывший солдатский обед. Вот заботливо прицепляет крест на грудь раненого бойца... Если рядом есть корреспонденты – это сцены для них! Ведь пресса нужна, чтобы воспевать гений командующего!
При этом свое личное презрение к «щелкоперам» Стессель даже не пытался скрывать. В конце концов, его отношения с журналистами испортились бесповоротно.
Публикуя бездарные приказы Стесселя, видя, какие невероятные проблемы возникают на пустом месте из-за его самодурства, репортеры искали в Порт-Артуре командиров, способных спасти положение. И находили их – в начальнике сухопутной обороны генерале Кондратенко, в начальнике артиллерии генерале Белом, в коменданте крепости генерале Смирнове, в адмирале Макарове, а после его гибели – в адмиралах Лощинском, Григоровиче, Витгефте. Во многих офицерах, считавших исполнение воинского долга своей первейшей задачей... Кипучая деятельность этих людей, сумевших преодолеть сумятицу, сделавших из старой китайской крепости неприступную твердыню, восхищала всех. О них «Новый край» писал охотно, не скупясь на восторженные эпитеты.
Но только не о Стесселе, и не о его приближенных: «согласно цензуре, мы могли только хвалить, поэтому мы считали возможным только молчать»...
«Артурская сплетница» или Забытые герои «Нового Края»
Лодочные известия
Несмотря на то, что к маю Порт-Артур оказался в полной блокаде, ничто не предвещало поражения: склады и арсеналы крепости были полны, гарнизон готов к затяжным оборонительным боям. Крепка была вера в то, что вот-вот соберется с силами армия Куропаткина и ударит японцев с севера, что скоро подойдет подкрепление к эскадре... Но блокада – это, прежде всего, потеря связи с родиной. Отсутствие информации угнетало, порождало массу слухов, порой – панических. Единственным источником более-менее достоверных сведений оставался «Новый Край».
Связь осажденного города с внешним миром обеспечивали миноносцы эскадры, совершавшие ночные вылазки в нейтральный порт Чифу. Гораздо более массовым, хотя и ненадежным средством сообщения были многочисленные «шампуньки» – парусные лодки китайских рыбаков. Если за русскими миноносцами японцы охотились старательно, но практически безуспешно, то за целой армадой китайских рыбаков они уследить не могли в принципе, поэтому лодочники сплошь и рядом промышляли контрабандой. При этом они умудрялись работать и на русских, и на японцев.
Тем или иным путем, в Порт-Артур изредка попадали русские газеты, как правило, с огромной задержкой. Гораздо чаще доставлялась иностранная колониальная пресса, имевшая к тому времени развитую сеть телеграфных агентств по всему миру.
Сотрудники «Нового Края» немедленно прочитывали «иностранцев», наиболее интересные статьи переводили и ставили в номер.
Как печатали «Новый Край»
«Тускло горят керосиновые лампы после яркого электричества мирного времени. В типографии полумрак. Кончается сверстка последней страницы. От цензора вернулся рассыльный с гранками.
Метранпаж привычной рукой выбрасывает кое-где из набора вычеркнутые строки.
Как гром раздается выстрел. Гулко разнесло его эхо прибрежных гор. Дрогнувшие стекла окон жалобно отозвались на этот гулкий раскат. Прошла минута. Вот еще выстрел, а за ним третий, четвертый, десятый, не сосчитаешь...
Сотрудники забегают в типографию, чтобы выкурить папироску. За папироской последние новости.
«Гиляк», «Отважный», «Гремящий» расстреливают японские брандеры, их много, сначала 2, потом 5, вот уже 8, 10. Цифры растут. Немолчно вторят батареи. Вот ударила Тигровка, вот Золотая, это Электрический, а это далекий Ляотешань вплетает и свой голос в общий хор грохочущих орудий. Не удержался и «Аскольд». Блеснул огонек, полетел подарок японцам и от него. Через головы передовых судов...
А в типографии идет работа. Не может же на завтра Артур остаться без газеты. Готов уже корректурный экземпляр. Глаза пробегают строки еще свежего, сырого от краски листа, а в ушах стоит все тот же немолчный гул.
Завертелся тяжелый маховик, в послушную кипу складывается завтрашний номер.
Выстрелы делаются реже. Нет, нет, а дрогнет еще точно непривычное к бомбардировке оконное стекло»...
Так рассказывал «Новый Край» о своей работе. К этому единственному «автопортрету» газеты стоит добавить еще несколько штрихов.
9 марта из-за обстрелов газета запоздала с выходом, а 10-го марта не вышла вовсе.
3 апреля и 27 июля номер неполный – по той же причине.
Из-за нехватки газетной бумаги, начиная с июля «Новый Край» печатался то на цветной, то «на разной» бумаге. Но – каждое утро «ежедневно, кроме дней послепраздничных» газета была у горожан!
Осенью обстрелы города стали почти непрерывными. В ночь на 1 октября, когда печатался очередной номер, в здание типографии попал шестидюймовый японский снаряд. Рабочие, печатавшие тираж, погибли. Оборудование разбито. 13-го октября два одиннадцатидюймовых снаряда довершили дело, и от типографии в прямом смысле не осталось камня на камне. Среди руин сотрудники редакции нашли чудом уцелевший американский ручной печатный станок, на котором прежде печатали лишь визитные карточки. И уже через три дня порт-артурцы вновь смогли купить свежий номер «Нового Края»!
Газета жила вплоть до 22 декабря 1904 года. Утром появился в продаже последний порт-артурский номер газеты, а днем в город вошли японские войска... Но об этом – чуть позже. А сейчас вернемся в редакцию «Нового Края» и познакомимся еще с одним сотрудником.
«Артурский обыватель» Николай Веревкин
«Новый Край» выходил под двойной военной цензурой: сухопутной и морской. Пожалуй, ни одно издание за всю историю русской дореволюционной прессы не испытывало на себе подобного административного гнета. Однако, даже в таких условиях газета смогла сохранить лицо и не превратиться в бездушный рупор военного командования. Немалая заслуга в этом принадлежит Николаю Николаевичу Веревкину – помощнику редактора, талантливому журналисту. Он вел в газете «Дневник обывателя», где описывал жизнь и нравы рядовых артурцев, поднимал важные для гражданского населения проблемы.
В ироничной, порой весьма едкой манере он высмеивал недостатки городского быта. Вот, к примеру, его рассуждения о ценах на услуги извозчиков:
«Допустим, что содержание лошади стоит дорого, но все же как-то странно, чтобы существовала такая такса, по которой двадцать минут езды стоили бы полтора рубля».
Или фраза, какой гордились бы даже Ильф и Петров: «Зашли мы в один ресторан подышать свежей пылью угольного склада»...
Очень свежо и современно звучат сегодня рассуждения Веревкина о росте цен: «К сожалению, вздорожание всего налицо, и вызывается оно зачастую не естественными причинами, а лишь жаждой обогащения за счет народного бедствия. Было бы желательно, чтобы те, от кого это зависит, приняли самые строгие меры к урегулированию цен на все необходимые продукты».
Эти строки написаны сто шесть лет назад. Но, читая их, невольно понимаешь, что все же есть в нашей жизни некие незыблемые вещи, неразрывно соединяющие времена и поколения!
Обывательский взгляд на войну
Будучи журналистом фронтовой газеты, Веревкин не был в стороне от военной темы. Но, верный взятому образу «артурского обывателя», он и здесь рассуждает иначе, чем его коллеги-военкоры:
«Война в теории и ужасы ее в описаниях даже самых талантливых и даровитых писателей и публицистов, и война в действительности, вблизи – вещи, ничего общего между собой не имеющие.
Как бы картинно ни описывали гам, грохот громыхающих двенадцатидюймовых орудий, завывание пролетающей над головой пятидесятипудовой гранаты, сухой треск ружейной и пулеметной стрельбы, особенно, если эта стрельба направлена по направлению к вам, – вы никогда не получите и сотой доли того впечатления, что испытывает каждый вольный или невольный очевидец подобного события. При всем хладнокровии вашего характера вы не можете заранее ручаться, как отзовутся ваши нервы на этого рода испытание.»
Николай Николаевич с изумлением отмечает, что к войне, оказывается, можно привыкнуть. До такой степени, что она становится чем-то вроде бытовой декорации:
«Притупился слух, притупилось зрение, притупилось сердце...
– А, опять поехали колесницы, – говорит дама, стоя на мосту и разговаривая со знакомой. – У Кунста я не нашла прошивок, такая досада.
– Да, это уже третий или четвертый снаряд; вон, смотрите, около «Ретвизана» упал! – таким же равнодушным тоном отвечает ее собеседница. – Неужели не нашли? Пойдемте к Чурину, может быть, там еще есть, – более оживленно продолжает она.
И они идут мимо «новокраинских» развалин за прошивками, а снаряды летят над головами и режут со свистом окружающий воздух».
Этот разговор, услышанный Веревкиным у руин типографии «Нового Края», кажется, вызвал замечания цензуры: дано название корабля, указано количество выпущенных снарядов. Впрочем, за давностью описанного события – в печать пропустили...
«Я пишу одну только ложь»!
Цензура унижала, давила, но все же воспринималась как суровая необходимость военного времени. Гораздо хуже было осознание зависимости не столько от цензоров, сколько от настроений генерала Стесселя и его окружения. Приходилось лавировать, изворачиваться, прибегать к иносказаниям, либо просто молчать. По-разному оценивали это читатели. По-разному относились журналисты к необходимости переделывать в угоду тому или иному начальнику свои тексты. Николай Веревкин писал:
«Раз я не говорю всей правды, раз я замалчиваю то, что совершается на моих глазах, скажем, во вред интересам общественным и таким образом не способствую устранению этих неблагоприятных обстоятельств, – я действительно трус; трус на поле брани публицистики, трус, не достойный стоять в ее рядах.
От меня ждут правды, одной только правды, а вместо этого я пишу ложь, одну только ложь. Я восторгаюсь и самый мелкий факт возвожу в геройский подвиг; я замалчиваю то, что нехорошо; я не говорю о неудачах, которые бывают всегда и везде, раз делается дело, а кричу громко о малейшем пустяке, не имеющем общего значения, и представляю его выдающимся событием. Действительные Ахиллесы тонут в куче Ахиллесов самозваных».
«Артурская сплетница» или Настоящие герои «Нового Края»
Рассказ о единственной газете осажденного Порт-Артура был бы неполным, если бы не коснулся ее корреспондента Евгения Ножина. История порт-артурской обороны неразрывно связана с этим именем. Но история эта оказалась несправедливой к фронтовому репортеру, осмелившемуся выступить против самодурства и бестолковщины, царивших в штабе крепости. Современники скоро забыли его, а для потомков «дворянин Ножин» вот уже семьдесят лет – всего лишь второстепенный персонаж книги Александра Степанова «Порт-Артур». Но ведь давно известно, что между литературным персонажем и реальным человеком зачастую лежит целая пропасть... Так каким же был скандальный репортер на самом деле? Попробуем разобраться.
Евгений Ножин, военный корреспондент
Факты биографии корреспондента пришлось собирать по крупицам из его собственных книг и статей, из материалов суда над руководителями обороны Порт-Артура и из брошюр, написанных оппонентами Ножина. Образ трусоватого зазнайки-щелкопера постепенно улетучивался. Нарисовался совершенно другой портрет.
Евгений Ножин действительно происходил из старинного дворянского рода. По традиции своей семьи он был направлен в кадетский корпус, успешно окончил его, после чего некоторое время служил в армии. Затем перешел на гражданскую службу. Примерно за год до начала войны судьба занесла его в Японию, в Нагасаки. По одним источникам, он занимался там преподавательской деятельностью, по другим – был корреспондентом одной из российских газет.
22-го января 1904 года Ножин перевёз свои вещи на пароход «Шилка», чтобы отправиться из Японии в Порт-Артур. Но пароход был задержан властями. С большими трудностями капитану удалось уладить вопросы с японскими морскими чиновниками, и лишь во второй половине дня 25-го января «Шилка», наконец, вышла в море... В это же самое время по эскадре адмирала Того прошел приказ о начале боевых действий. В ночь на 26-е января флот японцев атаковал русские корабли. Началась война, о которой пассажиры «Шилки» узнали только в день прибытия – 28-го января.
Обласкан
Отправляясь в Артур, Ножин был убеждён, что едет в неприступную, вооружённую по последнему слову русскую крепость, с могучей морской эскадрой на рейде и с талантливыми военачальниками во главе всей этой огромной боевой машины.
Особых проблем не предвиделось. Евгений Константинович остановился на квартире своего хорошего знакомого подполковника-инженера Рашевского, и, едва обустроившись, представился военным властям: этого требовал закон по отношению к журналистам. Заручившись обещанием скорого получения удостоверения военного корреспондента, Ножин пошел в редакцию «Нового Края». Ему предложили написать пробную статью об аресте русских гражданских судов в Нагасаки. Статья понравилась и уже 10-го февраля вышла в печать – дебют в газете успешно состоялся.
Скоро Ножина вызвал к себе начальник укрепрайона генерал-лейтенант Анатолий Стессель. Встреча с командующим произвела неизгладимое впечатление на журналиста. Сложившийся было образ мудрых военачальников мгновенно пришел в соответствие с действительностью. Ножин рассказывает:
«Генерал Стессель мне сообщил, что он уедет скоро из Порт-Артура, и что «не его дело крепость строить и тут всякие штуки, а что сюда едет генерал Смирнов, который, кажется, окончил около десяти академий, и он тут все устроит». Затем он мне преподал отеческое наставление о том, что Царь и Бог в крепости он – генерал Стессель, и что он имеет право всякого штатского повесить».
Генерал заодно кратко и емко сформулировал свой взгляд на газету: «Ваш «Новый Край» все врет», и пообещал при первом же удобном случае прикрыть его.
Таким было первое знакомство. Стессель – «крупная, массивная фигура, плотный, коренастый, с красным лицом», надменный, с громоподобным голосом, подкрепленным «манерами командира запасного батальона». Ножин – «среднего роста, в очках, с одними усами, производящий впечатление застенчивого, скромного человека».
Они сразу не понравились друг другу. Для обоих эта встреча стала роковой: Ножин увидел самого лютого своего врага, а Стессель – столь же беспощадного своего обвинителя...
Впрочем, поначалу все шло более-менее гладко. Напуская страху на репортеров, Стессель в глубине души побаивался прессы, поскольку знал, что о нем судят в Петербурге не только по докладам, но и по газетным репортажам. После Киньчжоуского боя, когда Ножин ярко, прочувствованно рассказал в газете о героизме 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, Стессель направил «Его Высокоблагородию г-ну Е.Ножину, сотруднику газеты «Новый Край» официальное письмо: «Приношу Вам сердечную мою благодарность за те правдивые слова, которые увековечили славу полка».
Отвергнут
К тому времени наши части, защищавшие Квантун, были оттеснены японцами к передовым рубежам порт-артурской крепости. Формально командование должно было перейти к ее коменданту, генерал-лейтенанту Смирнову. Но Стессель не собирался делиться властью. Он заявил Смирнову: «Я беру на себя всецело оборону крепости. Штаб крепости расформирую. Вас же буду считать в своем распоряжении». Смирнов на это ответил, что он назначен на должность высочайшим приказом, и «Вы, ваше превосходительство, можете мне давать общие указания касательно обороны крепости, но хозяином ее остаюсь я, пока Государь Император своей властью от этого меня не отрешит».
Если прежде между двумя высшими начальниками Порт-Артура возникали лишь недопонимание и мелкие трения, то теперь началась вражда. Она постепенно проникала в офицерскую среду, будоражила гарнизон, вызывала сплетни и слухи среди гражданского населения.
Евгений Ножин видел свой долг в том, чтобы находиться с теми, за кем видел искреннее стремление защитить Потр-Артур, за кем чувствовал правду и справедливость. Так он, искренне желая стать летописцем Артура, невольно стал летописцем генерала Смирнова и обличителем генерала Стесселя...
Едва в штабе Стесселя узнали, что корреспондент часто сопровождает Смирнова, отношение командующего резко изменилось. Над Ножиным стали сгущаться тучи.
«По физиономии получишь – не заметишь!»
В силу своего личного обаяния, остроумия, не раз проявленной храбрости, Ножин легко вписался в команду «Нового края». Симпатии его собратьев по перу были всецело на стороне генерала Смирнова. Не имея возможности писать правду, газета просто не упоминала имя Стесселя на своих страницах, и не скупилась на описания подвигов истинных героев. До конца августа это удавалось вполне.
Евгений Константинович часто ездил на передовые позиции, присутствовал при отбитии штурмов, ходил с патрулями на поиск японских шпионов. Однажды, переодевшись в форму стрелка, участвовал в парламентской делегации, передавшей знаменитый ответ на предложение о сдаче: «Честь и достоинство России не могут допустить даже переговоров о выработке условия сдачи крепости»... Бывал на кораблях эскадры, на фортах и батареях крепости.
Не становясь «своим среди своих», он, тем не менее, завоевал уважение флотского начальства, да и среди сухопутного командования крепости у него появилось немало хороших знакомых, которые ему вполне доверяли.
Впрочем, были и другие люди, которые видели в корреспонденте серьезную угрозу для себя. Генерал Стессель и его приближенные стали провоцировать журналиста, и однажды Ножин не выдержал. Со слов современника, это было так.
«Когда Стессель был пожалован Георгиевским крестом 3-й степени, Ножин, в числе других, явился поздравить его.
– Почему в газете я не вижу вашей фамилии? – спросил его новый кавалер.
– Я собираю материалы, чтобы потом выпустить книгу о Порт-Артуре, – уклончиво ответил Ножин.
– Все-то вы врете, – сказал Стессель презрительно и грубо. – Где более заплатят, там вы и хвалите!
Ножин вспылил:
– Прошу вас не забываться! Я принадлежу к старинной дворянской фамилии, ничем не запятнанной! Честь имею кланяться!
И ушел. Когда он вечером рассказывал в своем кругу об этом инциденте, ему советовали успокоиться, не обращать внимания.
– Теперь по физиономии получишь, не заметишь, – сказал ему в утешение один полковник-философ»
Свобода слова по-генеральски
После этого случая корреспондента стали преследовать открыто. Его публично выгнали с военного парада. Поползли слухи, что Ножин – японский шпион. В конце концов, 26 августа под надуманным предлогом Стессель закрывает «Новый Край» на месяц. 18 сентября он издает приказ № 666, которым газете любезно разрешается продолжать работу, но «без права какого бы то ни было участия корреспондента Ножина».
Ножин, разумеется, прочитал приказ. Но запрет участия в газете пока еще не означал запрета на работу. В тот же день он, как ни в чем не бывало, с блокнотом и фотоаппаратом вновь отправился на позиции сопровождать генерал-лейтенанта Смирнова.
Узнав об этом, Стессель «добил» журналиста приказом № 678:
«Ножина я лишаю права быть военным корреспондентом... Вместе с тем лишается права посещать батареи, форты и позиции».
Так Евгений Константинович остался не у дел. Над ним насмехались приближенные Стесселя. Группа офицеров дивизии генерала Фока даже пыталась избить его – Ножину пришлось спасаться бегством... Бывшие приятели стали относиться настороженно. В иных домах Ножину прямо указывали на дверь. Хозяева квартир отказывались предоставлять жилье. Корреспондент оказался на улице в буквальном смысле слова.
Оставалось одно – уезжать из Артура.
Евгений Константинович обратился за помощью к Смирнову. Тот, в свою очередь, попросил адмирала Лощинского, и военные моряки переправили Ножина в нейтральный порт Чифу. Стессель пришёл в бешенство. В своих мемуарах он так описал этот случай:
«Вывезли Ножина следующим образом. 2 ноября к выходу в море был назначен миноносец «Расторопный». Командиру миноносца было приказано высадить Ножина в Чифу, а миноносец взорвать. «Расторопный»... послужил для того, чтобы перевезти из Артура и разнести по всей земле тьму грязи, выливаемую и по сие время».
Между тем, уезжая, Ножин дал честное слово генералу Смирнову, что не будет ничего публиковать до окончания блокады. Журналист слово сдержал. Но не забыл и своего долга. Его книга «Правда о Порт-Артуре», выпущенная в 1906 году, произвела сенсацию. В ней рассказывалось о настоящих, а не паркетных героях Порт-Артура, и о постыдной роли генералов Стесселя, Фока и Рейса. Эта книга способствовала началу судебного процесса над командованием крепости. Выяснилось, что вывезенная Ножиным «тьма грязи» оказалась правдой. Но на судьбе журналиста это отразилось самым скверным образом.
После войны: от суда до забвения
По отношению к Стесселю справедливость как будто восторжествовала: в 1907 году над бывшим командующим и его приближенными начался суд. На скамье подсудимых оказался и бывший комендант крепости, генерал Смирнов. Процесс длился около года. Заседания по самым разнообразным причинам откладывались и переносились. Отклонялись одни свидетели и приглашались другие. Но даже при явной расположенности суда к Стесселю, защите не удалось опровергнуть доказательства вины подсудимого. В феврале 1908 года был вынесен приговор. Сдавший Порт-Артур генерал-адъютант был приговорён к смертной казни как главный виновник позора. Но, принимая во внимание героизм защитников крепости, казнь заменили на 10 лет заключения в Петропавловской крепости.
Так генерал Стессель оказался за решеткой. Нужно сказать, что высокопоставленный узник не был ограничен ни в питании, ни в получении литературы и прессы, ни в переписке, ни в личном общении с близкими. К тому же всего через год с небольшим, 6 мая 1909 года, Стессель был помилован царем и выпущен на свободу «с сохранением всех прав состояния, званий и привилегий». После освобождения Стессель навсегда уехал из России. Он умер 18 января 1915 года в возрасте 67 лет.
Генерала Смирнова суд оправдал. Сразу после суда Константин Николаевич Смирнов вышел в отставку. Октябрьскую революцию бывший комендант Порт-Артура не принял и эмигрировал в Европу. Умер он 9 ноября 1930 года в Югославии в возрасте 76 лет.
Так сложилась судьба двух главных артурских военачальников. А что же журналист Ножин, отчаянно искавший правду?
2 марта 1908 года «Московские вести» опубликовали коротенькую заметку:
«Корреспондент «Нового Края» Ножин подал в 1905 г. военному министру просьбу о разрешении привлечь Стесселя к суду за клевету, выразившуюся в наименовании Ножина в официальной бумаге японским шпионом. Через полтора года, в январе 1907 г., Ножин получил ответ, что Стессель на военной службе более не состоит и, следовательно, жалоба должна идти в обычном судебном порядке; между тем прошла уже давность для возбуждения дела».
Порядки в государстве Российском мало изменились. Сто лет назад тоже было практически невозможно призвать к закону генерала за личное оскорбление какого-то там журналиста. Слишком уж разного полета птицы!
Суд над Стесселем поставил жирную точку в карьере Евгения Константиновича Ножина. Пока процесс готовился, пока он тянулся, против «неудобного» репортера публиковались компрометирующие статьи, выпускались порочащие его брошюры. Авторы выискивали пикантные подробности личной жизни «артурского правдолюбца», придумывали гадкие детали к фактам биографии. Делалось это умно и безжалостно. Репортёр не оправдывался, да и физически не мог этого сделать – таким обширным был хлынувший на него поток печатных обвинений и «разоблачений»... К слову, приведенная здесь заметка в «Московских вестях» появилась уже после суда. Фактически она выставила Ножина «пинающим мёртвого льва». Вряд ли кто-то заметил, что Ножин обратился к правосудию за два года до начала процесса над Стесселем. Все знали, что суд окончен, и приговор вынесен. И поэтому из заметки поняли только, что Ножин решил под шумок свести какие-то мелкие личные счеты со Стесселем, а в результате еще раз «получил по физиономии»: «срок давности истёк».
В итоге всех, как бы сейчас сказали, «пиар-артак», автор «Правды о Порт-Артуре» получил клеймо скандалиста и клеветника.
Редакции неохотно брались сотрудничать с ним. Свято веривший в великую силу печатного слова, Евгений Ножин был этой же силой оболган, унижен, осмеян и отвергнут...
Эпилог
В августе 1904 года корреспондент «Нового Края» Евгений Ножин зашел в церковь. Молящихся почти не было: здание находилось в зоне обстрела японской артиллерии. Образа и лампады не спасали от снарядов. Храм, где в часы служб яблоку негде было упасть, был пуст и страшен этой гулкой пустотой. Ножина пронзило возникшее предчувствие неотвратимой катастрофы. Позже он напишет в своей книге: «Нужно искать в себе Бога! Найдем его – не будет этих ужасов»... Через пятнадцать лет короткая эта фраза стала смыслом и целью его оставшейся жизни.
...После революции Ножин эмигрировал в Югославию. Там принял священство, служил в сербском православном приходе. Позже – в русской православной церкви в Лейпциге. С началом Второй мировой войны переехал в чешский Карлсбад (ныне Карловы Вары). Там до последних дней своих был настоятелем русского православного храма.
8 июля 1942 г. священник Евгений Константинович Ножин скончался.