Каким будет это всё, если взглянуть сверху?
Иногда мне кажется, что мой мир состоит из увесистой массы иллюзий, сдобренной щедрой порцией фантазий, и где-то в глубине его, замешана невесомая и едва приметная щепотка реальности. Я превращаю то, чего нет на самом деле, в то, о чем мечтаю. Этот процесс длительного, любовного вынашивания и нежного взращивания длится до тех пор, пока не случится внезапное и грубо отрезвляющее столкновение с твердью жизни. И когда очередной мой рукотворный мирок рушится, раздираемый вихрями гнева и разочарований, помогает только одно – побег из-под обломков. Нужно быстро удалиться на достаточно большое расстояние, чтобы посмотреть на всё то, что останется после разрыва кокона иллюзий без сожаления и обиды. Обычно я уезжаю или улетаю далеко, но в этот раз вертикальная терапия.
- Что ты чувствуешь, когда летишь?
Он улыбается и молчит. Такая улыбка бывает у детей во сне, у котов, жмурящихся на солнце, и у меня, когда я держу в руках мороженное крем-брюле в знойный июльский день.
Он красивый. Мне нравится когда, он так улыбается. В такие моменты грусть, на самом дне его глаз, серой лужицей омрачающая весёлый искры, испаряется, и в этом новом чистом взгляде проявляется что-то детское.
Молчим. Оглушительно грохочут цикады. Солнце, подтаяв от затяжной июльской жары, медленно стекает за горизонт, приглаживает синеющую волну невысоких гор, лучистыми краями трётся о верхушки тонких березок. В теплом, трескучем воздухе клубится аромат луговых трав, превращаясь в пахучий сгусток летнего зноя и бескрайней шири полей. Молчим, и я чувствую, как в мою душу тонкой струйкой вливается ровная тишина и звенящая чистой радостью благодать.
Он улыбается шире, и вдруг говорит, вплетаю в мою тишину звук своего голоса:
- Завтра все узнаешь...
И я вижу, как меняется узор вечера, когда появляется это волшебное "завтра". В такое "завтра" я верю. Есть люди, словам которых все ещё можно доверять, их немного, но к счастью, они есть.
Спали мало, в такие дни дорог каждый миг: когда костер искрами брызжет в черничное небо, когда льется песня, и душа говорит с душой, а совсем близко спит озеро, до утра обнимая живое, трепещущее цикадами, поле.
***
- У тебя ещё все впереди! - говорю я под мерный стук колес, летящего вдаль поезда.
- А у тебя, уже все позади? - мальчик смотрит на меня своими большими оленьими глазами и болтает ножками, свесив их с верхней полки. Он напоминает мне сына, когда тот был маленьким, и что - то теплое ворочается внутри, свербит и покалывает. Хочется объятий, обнять этого ребенка, или себя обнять за плечи, но я прячу руки в карманы и отвожу взгляд.
Солнце целует мальца в золотую макушку, он щуриться, и его аккуратно сшитая опытным хирургом верхняя губка, мягко растягивается в теплой детской улыбке. Меня накрывает щемящим воспоминанием о нежности матери, недополученной, не излитой, не впитанной нами, и ...не отданной друг другу... И сколько от нее таких не обогретых мальчиков и девочек идут в жизнь, отгораживаясь броней отчуждения, вместо простой и понятной открытости любви.
Перед полетом я многое вспоминала, думала о важном, мысленно писала завещание, не представляя, как такой трёхколёсный аппарат, отягощенный нами, вдобавок, может взлететь, а потом ещё и удачно приземлиться. И этот, светящийся детской нежностью мальчик из воспоминаний, со своей историей и важным вопросом:
А у тебя уже все позади? - его образ всё всплывал в моей голове. Я знаю почему: в его волосах и улыбке было что-то от тебя и от тебя в нем, в добавок еще его непростая история... А у кого она простая?
Иногда, знаешь, мне кажется, что мы все так перемешаны и перепутаны друг с другом в этой жизни, что иллюзия одиночества, которая периодически накрывает в сумрачные беззвездные ночи в просторной и пустой палатке, всего лишь сизая тень. Под ее сенью так хорошо бывает недолго погрустить, извлекая из души пронзительные ноты печали по нерастраченной нежности большого и доброго сердца.
***
Звонит будильник. По инерции встаю, грею чайник на газовой конфорке, пьем кофе. Зябко и ясно. Полное безветрие. Колдун висит неподвижно. По мне, так это колпак Буратино, но вы почему-то зовёте его колдуном и, кажется, это добавляет магии к тому, что мне предстоит совершить сегодня.
Наш лагерь ещё спит, а я сбивая росу и глотая многочисленных утренних мошек, распахнутым от счастья ртом, бегу по полю к месту старта нашего звездолёта, и к тебе.
Если бы ты был деревом, ты был бы дубом, заметь, это придумала не я. Но это очень похоже на правду, потому что рядом с тобой не страшно, совсем. И если бы кто-то другой, я бы, наверное, не полетела. Но это ты, и мы летим!
Ещё вчера я думала, что эта мечта, внезапно выпрыгнувшая передо мной, как будто из неоткуда, будет отложена на неопределенный срок, но вот я здесь, и все так серьезно и всего полшага до старта на Байконуре.
Тонкий металлический каркас, три колеса, два кресла, пропеллер и крыло. Вот и все... Я сажусь, бережно ощупывая свой копчик, на всякий случай, надеваю шлем, ты защелкиваешь пряжку ремня. Один тоненький ремешок и ничего больше! Чувствую себя голой перед лицом вечности, впрочем, а могло ли быть иначе? Никаких долгих прелюдий, речей и инструкций, только твой решительный и спокойный взгляд и загадочная улыбка, едва тронувшая уголки губ.
Как-то всё внезапно и молниеносно: шум пропеллера, снопы солнечных лучей, брошенные наотмашь в искрящееся росой поле, несколько пронзительных секунд и мы стремительно идём в высь. Я не успеваю бояться, вцепившись в поручень одной рукой, я пытаюсь увидеть все и сразу, и в то же время жду, когда стюардесса бархатным голосом объявит, что мы набрали высоту и скоро будут разносить напитки. Но рация молчит, а солнце все приближается. Мы с тобой как Дедал и Икар, и я шепчу тихо: не спускайся к морю низко, соленые брызги размочат твои перья, не взлетай к самому солнцу, оно сожжет твои крылья. Но слава богу, ты меня не слышишь, и твои руки уверенно направляют крыло над зеленым океаном тайги.
Когда тело теряет связь с землёй, происходит что-то важное, теперь я это точно знаю. Внезапно и очень ясно осознаешь свою уязвимость и бренность, особенно когда на поворотах крыла ветер выдувает тебя с твоего поднебесного стульчика, к которому ты привязан одним тонким ремешком и одним мощным желанием жить на этой прекрасной Земле! Мы приближаемся к Богу! Я чувствую это всем своим проницаемым для ветра и света телом, открытым сейчас для просторов и пространств. Мощным животворящим потоком льется в меня бытие через глаза, ноздри, поры. Я впитываю всю эту ширь и не могу удержать себя в границах себя. Оболочка моей ограниченности лопается, как весенняя почка, тихим восторженным вздохом приветствуя творца, и происходит растворение. Я становлюсь запахом увядающей липы и терпкой нежностью пихты, которые теплым восходящим потоком приносит мне ветер. Он бросает в меня ароматы охапками, а я улыбаюсь и дышу, дышу, дышу, заливаясь по самое горлышко, и мне кажется , что ремни мои скоро лопнут и останусь только я , ты и Бог.
Полет чем-то похож на смерть, и это не про страх и печаль, это про нечто большее, чем все мы являемся, это про великий дар жизни в ее широком аспекте бессмертия. И чем дальше от земли, тем сильнее ощущение присутствия души и ее безграничной мощи. Одна моя рука все еще сжимает раму летной конструкции, другая держит камеру. Но я уже не чувствую тело, его слишком мало для того, чтобы вместить происходящее с нами сейчас. Я думаю о том, что Он видит сверху, когда смотрит на нас отсюда, думаю и улыбаюсь. Мне интересно, что думаешь ты, но я не хочу разговаривать, рация слишком трескучая, а магия момента слишком хрупкая.
Я продолжаю наблюдать себя. Когда оцепенение тела проходит, проходит желание сфотографировать все и сразу, проходит потребность разговаривать, вспоминать и думать, я, наконец, попадаю в дзен. В нем я вижу нас хрупкими, проницаемыми для ветра и солнца сообщающимися сосудами, где небо льет в нас щедро свою благодать, заплескивая через макушки светлую ровную радость чуда, летящей в моменте жизни. И я вижу, как сверху Он сам льется на нас с тобой одновременно и через край. И смешиваясь с Богом тобой и мной, мы становимся одним сияющим сгустком, парящим высоко над самой любимой и прекрасной Землёй.
Я бы хотела увидеть твои глаза в этот момент, но я не могу повернуть голову в шлеме, и тогда я кладу свою руку на твою ногу, единственное до чего я могу дотянуться сейчас без усилий. И я называю это "тотальная сопричастность духа и материи".
Цепь замкнулась, и что-то масштабное вселенской волной захлестнуло меня, расширило и затопило. Я поймала колоссальное расширение, пролетая над водной гладью мерцающих озёр, с родинками островов на плавных изгибах, я дышала велюровыми и плюшевыми волнами зеленых гор, с нежным рельефом безмятежной чистоты, я становилась песней сонной реки, укрытой одеялом кувшинок, одиноких лодок, горластых чаек и полотнами света. Я летала вечность, и в этом безвременном отрыве затихшее тело давало волю расширению души, и тогда происходило со мной нечто особенное, щедрое, благодатное и необратимое.
- Что ты чувствуешь?
Теперь я молчу и улыбаюсь.
Как же хорошо жить! И если Бог есть, то он - это я, и ты, и каждый из нас! И все мы перемешаны и перепутаны, но на высоте появляется ясность, понятная и мелодичная, как песня.
Я чувствую, что все ещё впереди, но самое важное прямо сейчас, и океан нежности во мне плещется и не затихает, как и то бескрайнее, зелёное море под нами.
С благодарностью, С.П.