Петербургские гастроли Рихарда Вагнера
Глава V.
ЮНЫЙ ФИЛЁР
Поезд из Кёнигсберга прибывал со стороны прусского Эйдткунена к российской станции Вержболово. Здесь, на границе, следующие до Санкт-Петербурга пассажиры должны были пройти паспортный и таможенный контроль, пересесть с немецкого скорого на дребезжащий русский поезд и продолжить путешествие.
Служащие таможни спешно заполнили платформу, отталкивая в сторону одинокого путника, терпеливо дожидавшегося открытия дверей у выкрашенного в фирменный синий цвет вагона второго класса столичного поезда, уже поданного на противоположной стороне перрона. То был молодой человек по имени Сергей Сергеевич, студент петербургской Консерватории. Он успел изрядно продрогнуть на холодном ветру и опасался, как бы досмотр прибывших пассажиров не затянулся, а сам он не простудился.
«Хорошо, если простуда окажется лёгкой, без серьёзных осложнений, – думал Сергей, – иначе смертельной угрозы не миновать, и мир лишится подающего надежды дарования, так и не услышав задуманную мною на злобу дня увертюру о польском восстании. И всё благодаря почившему императору Николаю Павловичу, повелевшему сделать русскую железнодорожную колею шире прусской, из-за чего и требовалась пересадка пассажиров».
Сергей вполне мог бы скоротать время ожидания в привокзальном буфете, но не хотел этого делать по нескольким причинам. Во-первых, он там и так уже провёл несколько часов, потратив практически все деньги. Во-вторых, предчувствие возможной скорой кончины от тяжёлой простуды вдохновляло его на то, чтобы скорее завершить свою увертюру. Была и ещё одна, самая важная, причина, не позволявшая ему покинуть продуваемую ветром платформу: здесь он первый раз в жизни выполнял важное государственное задание.
Всё началось несколько дней назад, с внезапного визита крёстного отца, которого Сергей с детских лет умилительно именовал «дядюшкой Васей». «Дядюшка» был известен всей империи, но под другим именем: князь Василий Андреевич Долгоруков, шеф тайной полиции и бывший военный министр.
Суховатый пожилой генерал, никогда прежде не разделявший страсти крестника к музыке и не интересовавшийся его учёбой, неожиданно завел с ним разговор о будущем оперы.
- Я считаю, что выбравшие целью своей жизни композиторскую стезю должны с юношеских лет следить за новыми ростками в зарубежной музыке, и культивировать их при необходимости на нашей, отечественной почве, – изрёк он дружеским, но слегка поучительным тоном. – Вы, мсьё Серж, наверняка слышали о том, что такой жанр искусства как опера доживает свои последние дни, и что скоро его место займёт музыкальная драма?
Услыхав такие слова из уст главного начальника жандармов, изумлённый студент чуть не потерял дара речи. Заикаясь, он только и сумел промолвить:
- Отку… откуда у Вас такие познания, дядюшка Вася? Похоже, в этом предмете Вы разбираетесь лучше не только многих студентов нашей Консерватории, но и самого господин Рубинштейна, её директора! Уж не посещали ли Вы тайно публичные лекции Александра Николаевича Серова?
- Моя должность обязывает знать всё, – усмехнулся Долгоруков. –
А чтобы разбираться, дорогой мой Серж, музыку нужно любить, ею следует жить, а вечерним увеселениям и походам с друзьями по ресторанам тебе лучше бы предпочесть оперный театр и филармонию. Знаешь ли ты, что вот-вот в Вене впервые в истории будет поставлена музыкальная драма «Тристан и Изольда» немецкого композитора Рихарда Вагнера?
- К своему стыду, нет…
- Плохо. А хотел бы послушать, пусть даже небольшие отрывки?
- Конечно, дядюшка!
- Это уже лучше. Для чего ещё даны нам крёстные родители, если не для того, чтобы исполнять желания своих крестников? Держи, месьё студент, – он достал из кармана продолговатый конверт, – приглашение на два концерта господина Вагнера в Зале Дворянского Собрания. Там он исполнит в твоём присутствии фрагменты из «Тристана и Изольды», которые ещё никто не слышал. А потом – добро пожаловать ко мне, на Большую Морскую, поделишься за ужином своими впечатлениями!
- Дорогой мой дядюшка Вася! Сказать, что Вы меня удивили, – значит не сказать ничего. А столь неожиданному подарку я обрадовался так сильно, что не могу подобрать слов для описания всей глубины моей благодарности. Представляю, как позавидуют Пьер и Герман, друзья по Консерватории…
- А вот им про наш разговор сообщать не стоит, – шеф жандармов перебил своего крестника строгим голосом, – поскольку я хочу попросить тебя, Сергей, о помощи, и об этом не должна знать ни одна живая душа.
Долгоруков удивил студента ещё больше, неожиданно предложив ему испробовать себя в качестве филёра – ищейки, ведущей тайное наблюдение за людьми:
- Уверен, ты захочешь испытать увлекательные, захватывающие и полные острых ощущений приключения, и заодно принести пользу отечеству и своему крёстному отцу. Кстати, моё предложение прекрасно впишется в твою учебную программу, поскольку следить придётся за прибывающим в Россию на гастроли Рихардом Вагнером, отцом музыкальных драм!
Князь прищурился и улыбнулся.
- Теперь я начинаю понимать, дядюшка Вася, почему Вы так заинтересовались «Тристаном и Изольдой», – засмеялся Сергей. – Только, помилуйте, ну какой из меня шпик? Вы же меня прекрасно знаете: вряд ли я сгожусь для дела более серьёзного, чем игра на рояле, или дегустация вин. Разве музыку немного могу сочинять, но пока только учусь этому…
- А вот расскажи, что ты сейчас сочиняешь?
- Только обещайте, что не рассердитесь, хорошо?
- Не буду, обещаю.
- Увертюру про польское восстание.
- Ого! Настала моя очередь изумляться, – промолвил Долгоруков. – Меня так давно уже никто не удивлял! Я ведь про это восстание тоже сочиняю, правда, не музыку, а прозу. В своеобразном жанре, конечно же. А скажи, месьё композитор, как ты пишешь свою увертюру?
- Читаю газеты, прислушиваюсь к разговорам, пропускаю через себя информацию, улавливаю звуки, какими она резонирует в душе, и записываю их на нотном листе…
- И всего-то? Так ведь я прошу тебя сделать практически то же самое: смотреть, слушать и записывать! Только не нотами, а буквами. Через сердце пропускать не обязательно. Прокатишься за государственный счет во втором классе поезда, будешь рассматривать и описывать путешественников. Независимо от того, хорошим выйдет твоё повествование, или скверным, получишь за него вознаграждение из казны. А ещё я тебе обещаю аванс, который сможешь потратить в железнодорожном буфете. Доедешь до Вержболова – там прекрасный буфет с огромными, вкуснейшими бутербродами. Скажи, разве музыкантам предлагают такие условия за их труд? То-то же! Ну что, поможешь мне?
Предложение заинтересовало Сергея своей необычностью и привлекательностью: ничем подобным он никогда не занимался, а карманные деньги студенту действительно не помешали бы. И всё же он спросил:
- Скажите, дядюшка Вася, отчего нужно следить за Вагнером, словно он не композитор, а преступник какой-то, и почему для этого задания Вы выбрали именно меня?
- Преступник он, или нет, я не знаю. Надеюсь, что нет. Но знаю точно, что много лет назад он вместе с одним преступником участвовал в восстании в Дрездене, – ответил Долгоруков. – И мой долг обязывает меня убедиться в отсутствии каких-либо угроз со стороны господина Вагнера для нашего государства. Это не менее важно, месьё Серж, чем поимка реальных преступников. А выбор мой пал на тебя по простой причине: появление обычного филёра в вагоне второго класса, куда билеты стоят приличных денег, вызовет подозрения, а на путешествующего молодого дворянина никто и внимания не обратит! К тому же, разве не должен я предоставить именно своему любимому крестнику возможность сопровождать в путешествии по России, пусть и безмолвно, одного из самых известных композиторов нашего времени? Неужели тебе не будет любопытно узнать, как ведёт себя в обычной жизни автор «Тристана и Изольды»? Только не особо увлекайся работой разъездного филёра и береги силы: кому-то ведь надо писать донесения о концертах в Дворянском Собрании!
Оба собеседника улыбнулись и договорились о следующем: Сергей отправится из Петербурга в Вержболово, дождётся там поезда из Кёнигсберга, на котором прибудет Вагнер, и, стараясь не обращать на себя внимания композитора, вернётся вместе с ним в столицу. Молодой человек должен подмечать всё: с кем Вагнер приехал в Россию, с кем общался в пути, как вёл себя во время остановок поезда, не отправлял ли писем. Наблюдения следовало записывать в тетрадку. По прибытии в Петербург её нужно было тот час же отвезти в III отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии!
И вот сейчас, ожидая начала своей «шпионской карьеры» на железнодорожной платформе в Вержболово, полностью потратив весь аванс на буфет, Сергей размышлял, как бы ему превзойти ожидания своего крестного. Ещё по пути из Петербурга он вспомнил все давние рассказы Долгорукова о профессии шпика, составил список вопросов, на которые должен ответить прилежный филёр, а теперь прокручивал его в памяти.
Первым пунктом в этом списке значилось описание внешности наблюдаемого субъекта. Крёстный вручил Сергею фотокарточку с карандашным портретом Рихарда Вагнера двадцатилетней давности, и начинающий филёр запомнил все характерные черты лица композитора. «Но ведь внешность с годами могла измениться, – размышлял он. – Вдруг я не распознаю Вагнера и провалю задание?»
Тем временем двери прибывшего из Кёнигсберга поезда открылись. Сначала вышли таможенники. За ними буквально выскочил невысокого роста человек в огромной шубе и, придерживая рукой лёгкий головной берет, побежал к дверям поезда, стоящего на противоположной стороне платформы. Он чуть не сбил Сергея с ног своим большим саквояжем, извинился по-французски, с явным акцентом, и спросил, где вагон второго класса. Молодой филёр жестом показал направление, и оба мужчины проследовали в вагон.
«Несомненно, это он. Точно он. – подумал Сергей. – Лицо за пару десятилетий немного осунулось, волосы поседели, взгляд стал более серьёзным, на носу проявилась сильная горбинка, но я сразу же узнал его! Те же бородка и бакенбарды, и абсолютно такой же берет! Модный и дорогой. Он, правда, очень непрактичен для зимы...»
По установленным правилам филёр должен был дать своему наблюдаемому кличку. На основе первого впечатления, из одного слова, но ёмкую, отличающую её владельца от всех остальных. «Берет»! Лучше не придумаешь. Пусть будет «Берет», так и напишу в донесении в III отделение!» – заключил Сергей.
Места в вагоне второго класса за пассажирами не закреплялись, каждый выбирал свободное место по желанию. Берет отдал свой саквояж на хранение и расположился на одном из мягких диванов, обшитых красным бархатом. Когда остальные пассажиры разместились, оказалось, что вагон заполнен наполовину. Сергей Сергеевич, сначала занявший место у входа, переместился на диван неподалёку от Берета.
Оттуда он имел прекрасную возможность наблюдать за ним, не вызывая особых подозрений.
Служащие железной дороги принесли каждому пассажиру под ноги нагретый ящик с углями, зажгли свечи, и поезд тронулся в путь. Дорога предстояла долгая: целые сутки, с редкими остановками по пути следования, для того чтобы путники могли купить чай и закуски в привокзальном буфете. Многие пассажиры выглядели изморёнными переездом из Кёнигсберга и таможенными процедурами, и сразу же принялись укладываться отдыхать на диваны, используя передвижные бархатные подлокотники в качестве подушек. На Сергея никто не обращал внимания, поэтому он достал свою записную книжку и сделал первую запись:
«Рихард Вагнер. Кличка «Берет». Приметы: на вид 50 лет, рост чуть меньше 170 см., телосложение худое, глаза серые, лоб высокий, нос с горбинкой, подбородок массивный. Волосы каштановые с небольшой проседью, средней длины, зачесаны назад. Носит бакенбарды и узкую бороду.
Одет экстравагантно. Большая шуба, словно с чужого плеча, и меховая муфта. Яркий шёлковый шейный платок. Бархатный берет не по погоде.
Походка быстрая, резкая.
Прибыл в Вержболово один, на платформе ни с кем не общался. В поезде занял отдельный диван, ни с кем не общался. С собой имеет большой саквояж, который сдал в багажное отделение».
Сергей Сергеевич был горд собой: дядюшка Вася, несомненно, оценит аккуратность и лаконичность его первого донесения. Убрав книжку в карман пальто, он украдкой взглянул на Берета. Тот не спал, вглядывался в окно. Лицо его отображало усталость и задумчивость, а на губах время от времени появлялась натянутая улыбка. Интересно, чем сейчас заняты мысли композитора? Каковы его первые впечатления после пересечения российской границы?
Юный филёр пожалел о том, что не попросил крёстного разрешить ему встретить Вагнера в Эйдткунене, прусском городке на границе с Вержболово. Сергей никогда не был за рубежом, и ему было бы любопытно взглянуть, действительно ли всего через пару вёрст начинается совершенно другая жизнь. По рассказам Пьера, его друга из Консерватории, путешествовавшего когда-то тем же самым маршрутом, разница с Россией была потрясающая: железная дорога удобная, в поезде нет тряски, прусские поля и деревни чисты и ухожены, еда приличная, вино доброе, а у всех местных жителей – веселый нрав. Усмехнувшись, Сергей вспомнил, как в подтверждение своих слов Пьер дал ему почитать нигде ещё не опубликованное крамольное стихотворение Николая Некрасова:
Наконец из Кёнигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в г_вне.
Выпил русского настою,
Услыхал «е_ёну мать»,
И пошли передо мною
Рожи русские плясать.
«Ну, Российская империя и русская бюрократия, снова здравствуйте, давно мы с вами не виделись! – произнёс про себя Рихард Вагнер, вглядываясь в тёмные дали из окна поезда. – Зря я так переживал. Всё прошло, можно сказать, удачно. Про мой давний побег из Риги никто не вспомнил, да и на паспорт почти не взглянули, но вот таможенники были суровыми, заставили меня понервничать. Ладно бы заинтересовали их табак, или прихваченное из отеля вино, это я бы ещё понял. Но ноты! Они собрались обложить пошлинами ноты – настоящий грабёж! А какие хитрецы… Стоило мне начать объясняться, так они по-немецки, видите ли, не понимают. А вот фразу «пошлина составит 21 рубль 90 копеек» они произнесли на чистом саксонском диалекте! Если бы не их трепет перед бумагой с имперским гербом, что прислала Дирекция Филармонического общества, так кошелёк мой точно бы отощал! И, слава Богу, что я не взял с собой тексты новых опер, чуяло моё сердце, с них бы точно запросили пошлину!»
Вагнер с облегчением выдохнул и радостно улыбнулся от мысли о сэкономленных 22 рублях. Наконец, стук колёс, мелькающие тёмные деревья за окном и догорающие свечи в вагоне снотворно подействовали на его тяжёлую от вчерашнего «дешёвого красного» голову, и композитор погрузился в дрёму.
Проснулся он, как и все остальные пассажиры, от резкого, неприятного звука – поезд тормозил на полной скорости у небольшой станции. Светало. По заснеженной, покрытой туманом платформе передвигались большие серые фигуры. Они издавали громкие звуки, напоминающие строевые команды. Испугавшиеся путники спросонья бросились к окнам, пытаясь рассмотреть, что там происходит. Оказалось, что перрон оцеплен жандармами.
Сергей Сергеевич был единственным, кого не интересовало происходящее на станции. Он внимательно наблюдал за Беретом, за его охваченным страхом лицом. «Отчего же ты так испугался, месьё композитор?» – задумался юный филёр. Он и не заметил, как в дверях вагона появились два жандарма в серых шинелях. Полицейские следовали по сквозному проходу, останавливались у каждого дивана и пристально вглядывались в лица путешественников. Один из жандармов подошел к Сергею:
- Куда следуете, Ваше благородие?
- В Петербург по особому поручению, – ответил гордый собой филёр, предъявив удостоверение, предусмотрительно выписанное ему князем Долгоруковым. – А что, собственно происходит, могу я поинтересоваться?
Проникнувшись почтением к документу, подписанному шефом тайной полиции, и к его обладателю, жандарм промолвил:
- По нашим сведениям, Ваше благородие, после Вержболова в поезд сели люди, участвующие в польском мятеже, возможно, иностранцы. Нам приказано всех досмотреть и задержать подозрительных.
- В этот вагон никто после Вержболова не садился.
- А этот, в берете? – полицейский указал на уставившегося в окно Вагнера.
- И этот тоже. Он едет из Кёнигсберга, – строго сказал Сергей и хитро ухмыльнулся, подражая своему дядюшке Васе.
Служивый быстро смекнул, что субъект в берете находится под надежным присмотром, вежливо поблагодарил Сергея, что-то шепнул на ухо напарнику, и оба жандарма отправились на помощь своим товарищам – досматривать остальные вагоны.
Сергея Сергеевича охватило странное ощущение собственной важности. Прошло всего полтора дня, как он выполняет государственное задание, а вот уже жандармы оказывают ему знаки уважения. Композитору такого бы и не снилось! Не стоит ли задуматься о смене рода занятий, поговорить об этом с крёстным? Эти мысли внезапно прервал… Берет. Тот явно видел, как Сергей разговаривал с полицейским, поэтому подошел к нему и спросил по-французски: «Скажите, что здесь происходит? Это ведь полное безобразие – будить рано утром мирно спящих людей!»
Молодой филёр вспомнил из рассказов Долгорукова о том, что человеку его профессии категорически запрещено близко подходить к наблюдаемому и особенно встречаться с ним взором. Он почтительно поклонился – так, чтобы Берет не запомнил его взгляда, – и вежливо промолвил: «Не переживайте, месьё, они просто выполняют свою работу. Ищут человека, организующего смуту в Царстве Польском. Месьё не о чем волноваться, спокойного Вам пути!»
Возмущённо покачав головой, Берет вернулся на своё место. Сергей же поймал себя на мысли о том, что за считанные секунды успел внимательно рассмотреть его лицо. Было видно, что Вагнер очень волновался. Чтобы не забыть эти впечатления, юный шпик быстро настрочил в записной книжке:
«При виде жандармов и при упоминании о польском восстании сильно нервничает».
«Как же легко этому молодому дворянину, – принялся рассуждать про себя Вагнер, разлегшись на удобном диване. – Для него появление полиции – обычное дело, для меня же это настоящее испытание! И что за напасть такая: стоит мне появиться в России, она в это время начинает воевать с Польшей! Как я боялся, впервые приехав в Ригу четверть века назад: думал, полиция сразу отправит меня в Сибирь за мою увертюру «Полония» о русско-польской войне, полную боли, сострадания, сочувствия польскому народу и восхищения его героизмом. Тогда мои страхи оказались преувеличены. Что же будет сейчас? Опять война! Несмотря на моё восхищение царём Александром, этого я понять не могу: снова будут жестокость, кровь и смерть. То, что в глазах нас, европейцев, выглядит варварством и средневековьем, здесь является обычным делом. Нет, всей своей душой я на стороне Польши. Надеюсь, что это не повод для ареста? Ведь я только художник, далекий от политики, и упаси меня Бог от всякого с ней соприкосновения!»
Сергей Сергеевич тоже переосмысливал увиденное: «Какой интересный материал неожиданно подвернулся для моей увертюры о польском восстании! Скрежет колес поезда. Марш и перекличка жандармов. Вот они уже рыщут, снуют, вокруг все замерли в тревожном напряжении – никто не скроется, не уйдёт от возмездия! И… охваченные страхом и ужасом европейцы боятся нашей силы и мощи! Надо непременно поделиться этими идеями с Пьером и Германом. Нет, лучше с дядюшкой Васей – по его протекции такую увертюру закажет любой русский театр… Ладно, Серж, прекращай! Похоже, ты замечтался о скорой композиторской славе, а ведь ты ещё и не приступал к написанию увертюры! Возвращайся с небес на землю и выполни до конца поручение крёстного!»
Однако несколько часов, до остановки в Гатчине, молодому филёру пришлось скучать. Поведение Берета было обычным для путешественника: он или дремал, или смотрел в окно, а изредка внимательно изучал лица других пассажиров. Когда взгляд его остановится на Сергее, тот улыбнулся и вежливо кивнул головой. В какой-то момент добрая половина путников принялась обсуждать вопросы освобождения крестьян, но Вагнер не проявил к этому разговору никакого интереса.
На небольшой станции, где поезд сделал остановку для посещения буфета, Берет держался особняком. Действительно ли он забрал с собой из буфета стакан, или Сергею показалось? Как только поездка продолжилась, выяснилось, что глаза не обманули филёра: достав из небольшой сумки (как же Сергей упустил её из вида?) бутылку, Берет наполнил этот стакан какой-то тёмной жидкостью, выпил её и погрузился в сон. «Эпизод, конечно, любопытный, – подумал Сергей, – но вряд ли заслуживает доклада в тайную полицию».
В Гатчине в вагон зашли двое в высоких меховых шапках, сели недалеко от Сергея и, рассматривая пассажиров, принялись переговариваться по-немецки. Филёр немного знал этот язык, и смог понять в общих чертах суть их разговора.
- Людвиг, посмотри внимательнее, он немец, должен походить на тебя, – молодой человек со шведским акцентом, внешность которого Сергей разглядеть не смог, обратился к юноше в очках с длинной бородой.
- Здесь из немцев только я один, Арвид, – отвечал ему второй, приподнявшись с дивана и ещё раз осмотрев пассажиров. Все остальные, похоже, русские дворяне. Немцы ведь вторым классом не путешествуют, пойдём искать в третий?
- Постой, а этот в берете? Может он и есть Вагнер?
- Не может быть. Это какой-то парижский художник, уж слишком он необычно одет!
«Так вот кого вы ищите, – чуть не вскрикнул Сергей, – могли бы и меня спросить!» Он подметил, как, услышав своё имя, Берет начал волноваться и уставился в окно, спрятав от окружающих свой испуганный взгляд. «А этот, наверняка, посчитал их переодетыми шпиками! Да какие же из них полицейские? Им только в оркестре играть! Но зачем они ищут Берета?»
- Давай всё равно попробуем француза, а уже потом пойдём в следующий вагон! – подумав, ответил своему спутнику Арвид.
Людвиг и Арвид встали со своих диванов, подошли к Вагнеру и завели с ним разговор. Говорили они настолько тихо, что Сергей не расслышал ни слова. Но уже через пару минут все трое обнимались и задушевно беседовали, а Берет предложил им краденый стакан и остатки жидкости в бутылке. До молодого филера доносились лишь обрывки фраз, но он усердно записал их в свою тетрадку:
«императорский театр; оркестр; виолончель; филармония; концерты; маэстро; Тристан и Изольда; Кольцо нибелунга; репетиции; сложная партитура; стараются; афиша; все билеты проданы; встретить в Гатчине раньше других; остальные на перроне в Петербурге; Александр Серов; Антон Рубинштейн; Русское музыкальное общество; Великая княгиня Елена».
Очень скоро поезд прибыл на петербургский Балтийский вокзал. Сергей Сергеевич заметил на платформе большую группу людей, радостно приветствующих Рихарда Вагнера, которого Людвиг и Арвид выводили из вагона под аплодисменты встречающих.
«Увидимся в Дворянском собрании, Берет! – прошептал он. – Уверен, что в этой радостной толпе тебя сейчас ждёт очередной посланец от дядюшки Васи. А мне пора брать дрожки и мчаться со своими записями в тайную полицию».