Стоит нам отбыть в отпуск, как в доме случается революция.
Низы, видя, что верхи, схватив чемоданы, свалили, тут же начинают требовать всё поделить, сожрать и изгадить.
А народные, уличные массы их всецело в этом поддерживают.
И если внутренние анархисты разносят лишь дом, то на долю внешних врагов приходятся весь двор и окрестности.
А начинаются народные волнения с того, что из застенка выходит, амнистированный женой, попугай!
Уж сколько я умоляю её не выпускать главаря из клетки - всё тщетно. Перед отъездом она не только подписывает бунтарю вольную, распахивая перед пернатым бомбистом двери его золочёного зиндана, но и расстилает перед ним скатерть-самобранку: с семечками, орешками, фруктами и прочим рахат-лукумом. Отчего у бандита окончательно срывает хохолок и, окинув кривым оком барские угодья, он принимается орать про свободу, равенство и гадство.
«Гадство! Гадство!» - вопит он, и бомбит всё до чего дотягивается его вездесущая клоака.
А от тех воплей срывает хохолок и остальным обитателям осиротевшего царства.
Вован заходиться в истерике: «Нас бросили! Попугай открыт! Значит нас бросили!». И начинает метаться по комнатам, потолку и стенам, отмечая свой надел всеми доступными ему мочевыми средствами.
Потому что если «фабрики – рабочим», то Вовану – диван! С которого его то и дело сгоняет буржуй Байрон. Отчего по дому витает пух и шерсть, а, загнанный в итоге под лестницу, Вован, зализывая раны, тихо скандирует: «Долой буржуазию! Да здравствует пролетариат!».
И лишь Бомжиха, сохраняя хладнокровие и трезвость рассудка, методично выворачивает лоток за лотком.
Вдумчиво раздавая бунтовщикам затрещины, она шипит на них: «Ша! К чему тот кипишь? У нас же полно времени. Загадим всё до основанья, а затем – мы наш, мы новый мир построим. Не ссыте!».
«Как не ссать?! – изумлённо таращиться на неё из-под лестницы, отмудоханый Байроном, Вован. – Мы же тут скоро все помрём с голоду!».
Тот факт, что по всему дому расставлены миски с едой и мешки с кормом, Вованом категорически игнорируется, ибо он дальновиден, прозорлив, и после того, как в раннем пубертате его крепко припечатало автобусом,абсолютно не связывает наличие еды с голодной смертью.
И даже специально обученный и ежедневно приходящий для кормления человек не в силах остановить сей произвол и насилие.
Посылая нам депешу за депешей, он не прекращает бить в набат. А мы, с ужасом следя за происходящим, возвращаться домой отнюдь не торопимся. Потому что любой бунт, даже самый бессмысленный, лучше переждать, чем подавлять и, тем более, в нём участвовать.
Спросите любого повара.