— Это хороший щай, полесный, гибискус, — говорила Ира, слегка шепелявя. И слегка выпучивая глаза. Жидкие волосы обтягивали её череп; застиранный халат давно потерял цвет.
Эдик говорил спасибо, обречённо смотрел на чашку с кровавым напитком, и каждый раз вспоминал лужу крови…
Он говорил себе, что был молодой, глупый, что произошла трагическая случайность, несчастный случай, но в глубине души знал. Они поссорились с Севой из-за другой девчонки. Он даже не помнил, как и почему. Помнил берег, опушку леса, что много выпили тогда на пикнике, помнил, как все начали разъезжаться. Что они остались вдвоём. Допили последнее. А дальше очнулся, увидев Севу у своих ног. Их одежда залита кровью, а в руках у себя увидел нож. Помнил жуткий крик, и не сразу понял, что это кричит он сам – так тонко и страшно. Помнил, как Ира вернулась и улыбнулась своей чуть безумной улыбкой. И сказала, шепелявя неправильным прикусом:
— Всё будет хорошо, пойдём со мной. Я отвес-су тебя домой.
Серая мышка, Ира, которой никто на курсе никогда не замечал, постирала его одежду, накормила, уложила спать. В свою постель. А когда через несколько дней пришёл следователь, сказала, что ушли вместе, провели ночь вместе. Ничего не слышали, ничего не знаем. Кажется Сева оставался с кем-то, но не помним, кто это был. Темнело, знаете ли.
И никто не нашёл тот нож, никто не нашёл и убийцу.
Так и осталась Ира в его жизни, охраняя его, как серая скала. Как страшный ангел… Как демон с выпученными глазами.
К счастью, у них не было детей. Зато была рутина. Эдик торчал до ночи на работе, чтобы устать, как чёрт и вернуться поздно. Она приносила ему чай и печенье, которое пекла сама. Он тысячи раз говорил, что ненавидит и то, и другое. Она смотрела на него оловянными глазами навыкате, и отвечала, что это “очень полес-сно”.
Особенно страшно было, когда она улыбалась.
Эдик вырабатывался до дна, чтобы вернуться и сразу заснуть, чтобы не видеть её, но тогда она приходила во сне и приносила ему кровавый чай. Зачерпывала его из трупа Севы, прямо из его груди, ставила перед Эдиком и говорила чуть присвистывая:
— Это так поле-с-с-но!
И в темноте горели только её круглые выпученные глаза, в которых, казалось, навеки застыл ужас. А под ними — безумная улыбка.
Однажды ночью он проснулся от тонкого крика. Долго не мог понять, что происходит, но когда пришёл в себя, то понял, что это воет кран. Эдик поднялся выпить воды, покрутил кран, наклонился под раковину, и в темноте увидел, что что-то блеснуло. Это был тот самый нож. Ещё в засохшей крови.
У Эдика затряслись руки. Он не знал, как и почему, но вдруг увидел, что заносит нож над спящим телом. И закричал тонко, как кран, вонзая его в тело снова и снова.
Пока она не открыла глаза и не улыбнулась:
— Тебе принес-сти щаю, дорогой?
* * *
Следователь был пухлый, румяный, с маленькими свиными глазками-буравчиками. Но зачёсанные на лысину волосы сразу напомнили Иру.
— Итак, за что вы убили вашу жену? — спросил он, поставив перед собой стаканчик кофе.
— Я её не убил, — ответил Эдик дрожащим голосом. — Её невозможно убить.
— То есть, вы не признаётесь в убийстве, — следователь покачал головой.
— Признаюсь, — ответил Эдик. — Я убил Севу. Десять лет назад.
— Это какой такой Сева? — следователь удивлённо начал листать дело.
— Другой… — отмахнулся Эдик, раскачиваясь и тряся ногой.
— А свою жену?
— Что жену? — Эдик посмотрел на следователя и у него похолодела спина.
Лицо следователя странно похудело, у него выпучились глаза, а на губах заиграла безумная улыбка.
— Выпей щаю, дорогой, это полес-с-сно, — прошептала Ира и придвинула к нему стаканчик с кровавой жидкостью.