Этот рассказ про первое крупное контрразведывательное дело и про первый орден «Красной звезды», которым в 1942 году наградили моего отца Абрамова Вениамина Ивановича, тогда ещё лейтенанта НКВД, воевавшего практически с самого начала войны и до осени 1944 года особистом одного из стрелковых полков Красной Армии на Юго-Западном фронте. Таким, как на заставке к этому рассказу, он был в середине 1940 года, да и через год не сильно изменился. Рассказ будет идти от его лица. Примерно так я его слышал, так запомнил, а теперь и записал.
Итак, рассказ отца…
С началом войны довольно быстро, уже в начале июля 1941 года меня откомандировали из 97 Черновицкого погранотряда, где я служил оперуполномоченным одной из пограничных комендатур в 3 отдел Юго-Западного фронта для дальнейшего прохождения службы в качестве оперуполномоченного НКВД во вновь формируемом полку Красной Армии (а проще – особистом полка). Из пограничных комендатур формировались батальоны, из погранотрядов – полки, а из округов дивизии НКВД, переходившие в оперативное подчинение действующих армий и фронтов. Некоторых из нас переводили в войска организовывать и осуществлять контрразведывательную деятельность в частях действующей армии. Одним из таких «некоторых» оказался и я.
Только в 1940 году я закончил годичные офицерские курсы оперативных сотрудников погранвойск. К моменту начала войны отслужил в этом качестве всего чуть больше года, а с её началом уже был назначен особистом полка. Нас много чему на курсах учили, в том числе методам контрразведывательной работы, методикам создания своей агентурной сети, мерам по сохранению режима секретности и др. Принципы и методы работы, конечно, схожие, но условия их реализации разные. Но всё это относилось к погранвойскам в мирное время, а тут воюющий стрелковый полк.
Правда мой полк, а я прибыл в него в середине июля 1941г., называть воюющим тогда было рановато – он только формировался под Киевом. Формировался, главным образом, из мобилизованных и добровольцев центральных областей Украины. Имелись, конечно, и старослужащие солдаты с сержантами из других мест СССР, которых так и не демобилизовали. Попадались и кадровые офицеры. Работы в это время мне досталось не мало – ведь каждого надо было проверить, убедиться, что он не шпион и не скрытый враг, а добросовестный красноармеец, сержант, офицер. Проверка происходила, естественно, всё больше по документам, ведь с каждым из более, чем 1000 человек не набеседуешься. Однако с отдельными, особенно из добровольцев, приходилось разговаривать лично. В итоге, как мне тогда показалось, шпионов, внедряющихся в полк, среди личного состава не оказалось.
С другими, документы которых вызывали моё особое доверие, я беседовал по поводу их привлечения в свою агентурную сеть информаторами. Меня ещё на курсах учили, что один я за всей ситуацией во вверенной мне части не услежу, что моими ушами и глазами должны стать мои помощники-информаторы. Тем более, что заниматься мне надо было не только собственно контрразведкой. За довоенной год службы опером в пограничной комендатуре в этом плане у меня набрался некоторый опыт. Тут народ оказался с пониманием – война ведь, шпионов с диверсантами и предателями кругом много, они и среди личного состава полка могут оказаться, поэтому с набором в информаторы я особых затруднений не испытывал.
Собственно, особой военной подготовки мобилизованные и добровольцы нашего полка почти не проходили: немного постреляли из СВТ, немного покопали окопы, пару раз имитировали наступление, но больше отрабатывали оборонительный бой. Занятия проходили по подразделениям, ни разу даже батальонных учений не удалось провести, тем более полковых. Параллельно с пополнением личным составом полк принимал вооружение и военную технику, вещевое имущество, продовольствие и прочая, и прочая. Очень много чего необходимо стрелковому полку, развёрнутому по полному штату и за этим мне с моими помощниками тоже приходилось приглядывать, чтобы не допустить разбазаривания такого богатства по безалаберности, а то и прямого воровства.
Но и это закончилось. В первых числах августа нас отправляли на фронт, который был уже совсем не далеко – немцы наступали быстро. В то время меня порадовал своей обстоятельностью, ответственностью и умением работать наш начальник ОВС (обозно-вещевое снабжение), в простонародье – начвещь Панас/Афанасий Петрович Солодко. Это был уже довольно взрослый (где-то за 40 лет) лейтенант, воевавший с немцами ещё в Первую мировую войну и потом еще год или полтора в Красной Армии с белыми, пока не получил ранение и не вышел в отставку. С 1921 года работал на одном из предприятий Киева снабженцем, работал, добросовестно. С началом войны добровольцем пошёл в армию. Во всяком случае так было написано в его документах. Обстоятельно побеседовать с ним во время формирования полка мне не удалось, но при встречах здоровались, перекидывались несколькими словами. Панас Петрович производил довольно приятное впечатление и как начвещь, и как человек. Претензий к нему не было ни у меня, ни у зама по тылу полка, ни у начальника ОВС дивизии. Подчинённые к нему тоже хорошо относились.
Однако повоевать с ним долго нам не пришлось. Уже месяцев через 5, т.е. где-то в декабре 1941 года я получил информацию от моего помощника в службе ОВС (звали его Семён Васильев) о том, что наш Панас как-то потихоньку ведёт антисоветские разговоры с некоторыми военнослужащими полка, склоняя их к сотрудничеству с фашистами. Мой агент сам в этих разговорах участия не принимал, но ему по-дружески про них рассказал его товарищ. Может наш начвещь и шпион или предатель, но при этом у него всегда вещевое снабжение было поставлено на «отлично». И летом, и зимой наши бойцы были оснащены всем необходимым своевременно и в полном объёме. Учёт имущества, его хранение и выдача личному составу даже в сложных военно-полевых условиях были организованы очень хорошо.
Тем не менее сигнал имел место и мне было необходимо убедиться в его обоснованности, а для этого требовалось установить более плотный контроль за действиями и разговорами начвеща. Лезть напролом и в открытую требовать объяснений от Панаса Петровича я не стал – боялся спугнуть, да и интуиция подсказывала, что лобовой атакой мне его не сломать – судя по всему, если он и шпион, то опытный. А если информация не верна, то не только ему, но и мне самому будет противно от необоснованных обвинений. Особисту дивизии я про поступивший сигнал сообщил и просил его помощи, ведь в ОВС тыла дивизии наш начвещь ездил регулярно – служба обязывала. Дивизионный обещал помочь с контролем за моим Панасом на своём уровне. Также он решил поглубже покопаться в архивах о его прошлом, если получится.
Вскоре информация о «странном» поведении Панаса подтвердилась. Мой Семён сам смог подслушать один из разговоров начвеща с каким-то гражданским из села, в котором тогда стоял наш полк. Разговор шёл то на русском, то на немецком, а в документах начвеща не было ни слова о том, что он владеет немецким языком. Поговорив, они разошлись, мой агент проследил куда ушёл собеседник Панаса и обо всём подробно рассказал мне, ну а я уже по телефону особисту дивизии.
В то время наш полк вместе с дивизией был выведен во второй эшелон армии под Макеевку на доукомплектование. В январе, как мне было известно, готовилось контрнаступление. Наш Панас Петрович, как и весь тыл полка, работал не покладая рук получая, зачастую прямо со складов армии, а то и с колёс эшелонов вещевое имущество и на санях вёз в полк. Круг его общения расширился до ОВС других дивизий и даже армии и везде он мог по-товарищески, но глубоко влезть в мозги коллеги-вещевика. А вещевики знали много и не только про численный состав своей части, соединения и/или объединения, но и про планируемые их действия, что вполне адекватно вычислялось на основании анализа поступаемого имущества.
Особист дивизии никаких сведений о лейтенанте Солодко П.П., датируемых ранее 1915 года, не нашёл – как и не было человека вовсе. Конечно, отсутствие документов можно было списать на первую мировую, революцию, гражданскую войну и на всякое другое, но тем не менее… Про радиопеленгацию мы, конечно, слышали, но где пеленгаторы достать в начале января 1942 года?
Хоть и не много мы накопали компромата на Панаса Петровича, тем не менее в условиях подготовки наступления решили не медлить, а арестовать-таки и Панаса, и того селянина с которым тот разговаривал, и трёх бойцов из ОВС полка, и начвеща дивизии. Брать мы их решили всех разом где-то в середине января 1942 года, но взять удалось не всех. Самого селянина мы не нашли, но в той хате, на которую указал мой информатор, обнаружили устаревшие кодировочные таблицы – видимо с их помощью тот готовил радиограммы немцам. Хозяйка хаты рассказала, что тот появился в селе недавно, примерно в то же время, как и наш полк. Пришёл он, как беженец из-за фронта и, якобы, собирался пойти добровольцем воевать с фашистами. Буквально за час до нашего прихода объявил ей, что его-таки призвали и он пошёл воевать с супостатом, взял свой баул с вещами и ушёл. Мы сделали вывод, что это был связник-радист Панаса, но как и от кого он узнал, что мы идём его брать, нам выяснить не удалось.
Бойцы из службы ОВС полка упирались не долго, признали свою вину, вполне внятно сообщив, что они в самом деле были завербованы Панасом Петровичем. Также они рассказали про одного офицера – командира стрелковой роты, который, бывало, подолгу о чём-то беседовал с начвещем. Как позже оказалось этот ротный также был завербован и хотел даже перейти с ротой к врагу, но как это сделать не знал, вот и ходил на инструктажи к Панасу. На этом агентурный круг начвеща в нашем полку был исчерпан.
Начвещь дивизии оказался не завербованным агентом, а банальным болтуном и любителем выпить. Он нашего Панаса познакомил и с начальниками ОВС других полков, и с некоторыми офицерами штаба дивизии, и даже с кое с кем из ОВС армии. Под бутылочку, под хорошую закуску, под доверительный разговор в хорошей компании он много чего выболтал Панасу, да и некоторые другие участники таких посиделок не всегда отмалчивались. Сам во время допросов даже удивлялся, как это он, кадровый офицер так откровенничал с подчинённым, пусть даже выпивши, как Панас так мог построить разговор, что секретные сведения как будто сами собой выбалтывались.
Но самым интересным оказался именно Панас Петрович Солодко. Правда он не был киевлянином П.П.Солодко 1895 года рождения, а немцем из Гамбурга Дитрихом Заубером 1894 года рождения. Мать его была украинкой, отсюда хорошее знание русского языка и его украинского диалекта. Отец, германский кадровый военный, надоумил его по окончании военного училища в 1914 году стать разведчиком. В 1915 году, по окончании курсов при отделе военной разведки (отдел III b «Войсковая служба связи и информации» германского Генштаба), он был внедрён в армию Российской империи интендантом одного из пехотных полков, воевавшим тогда в районе Плоцка. Внедрялся под видом беженца из Лодзи, желающего воевать германца. Паспорт П.П.Солодко и соответствующую легенду ему подготовили в отделе. Никто тогда толком документов не проверял, а знание языка и высшее образование якобы полученное им в Варшавском университете позволили получить искомую должность.
В 1918 году, после революции в Германии, Заубер на некоторое время остался вообще без связи с Германией, но не долго, уже в 1919 году ему приказали вступать в Красную армию, что он и сделал. Ранение на фронте войны с Врангелем он реально получил летом 1920 году. Ранение получилось не тяжёлое, но позволило после лечения в госпитале демобилизоваться в 1921 году. С созданием в том же году Абвера взаимодействие с Германией стало более стабильным, но пока его решили вывести в холодный резерв. Поэтому Дитрих поступил снабженцем на один из киевских военных заводов. Только в 1939 году его общение с Германией активизировалось, и он поставлял много всякой информации как о своём заводе, так и о заводах-смежниках. Сразу с началом войны ему было приказано вступать в Красную армию добровольцем, что он и сделал. Связной радист был придан ему сразу с приказом о вступлении в армию.
Остальное о нём мы уже всё знали, вернее знали о его верхнем слое, ну а про нутро узнали только что. Теперь знали и о созданной им сети завербованных агентов, и о фактически добровольных информаторах, используемых в тёмную. Ну что сказать – матёрый нам попался шпион, не каждый день с такими встречаешься. Впрочем, всё про него мы так и не узнали, вскоре из штаба армии приехали их особисты и забрали Заубера к себе, а потом, подробно поговорив, передали далее в штаб фронта. Наверное, там он рассказал про себя больше и подробнее. Что с ним стало в итоге – не знаю.
Навещь дивизии за свою болтливость и пристрастие к пьяным застольям был наказан понижением в должности и звании став, в результате, начвещем полка капитаном, но не в нашей, а в другой дивизии нашей же армии. Другие офицеры ОВС, участвовавшие в застольях, проходили свидетелями, их практически не наказали, если не считать наказанием выговоры или строгие выговоры. Всех бойцов, завербованных Заубером, судили и отправили на 5 лет в лагеря, штрафбатов тогда ещё в Красной армии не было. Предателя командира роты расстреляли.
Были и поощрения. Моего агента-информатора Семёна Васильева, первым вскрывшим подозрительные действия П.П.Солодко, наградили медалью «За боевые заслуги». Такую же медаль вручили особисту дивизии. Я в апреле 1942 года был награждён орденом «Красной звезды» - это была первая моя награда, полученная во время Великой Отечественной войны. Потом были медали «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За победу над Германией».