Эта зима была самой снежной за всю историю. За мою двадцатилетнюю историю жизни в большом южном городе. Снег выпал в начале ноября и наслаивался еженедельно, чтобы к февралю завалить город окончательно. На каждом мало-мальски крупном предприятии, по приказу еще партийных властей, создавались снегоуборочные команды, боровшиеся со стихией полный рабочий день. Почти все мои друзья из молодых специалистов превратились в специалистов по рытью снежных тоннелей, траншей, окопов и прочих брустверов. Сам я избежал подобной участи. Вместо этого мне сдали карту на дальнюю дорогу в казенный дом, то есть на мою первую рабочую командировку в Киев, где мне не приходилось бывать ни до, ни, как выяснилось, после.
Начальник цеха Цумбарян огорошил прямо с утра: “Бегом домой за сменой белья, оттуда на вокзал. Завтра должен быть в стольном граде на Днепре”. ОТК-ашная тетка вручила на бегу звякающий мешок, тяжеленный от бутылок с красками, которые лупили друг друга при каждом шаге, создавая позорившую меня какофонию.
По словам владевшего армянским юмором Цумбаряна, моя первая командировка обещала стать по истине творческой. Ее целью было устранение дефектов выпускаемых нами садовых тележек путем закрашивания дыр, образовавшихся из-за ненадлежащей упаковки. Благословив на дорогу командировочным удостоверением и суточными, начальник крикнул вдогонку, что акт уценки я могу подписывать только в крайнем случае.
Поезд шел по белому тоннелю, прорубленному в холмах аполитичного снега, завалившем Украину не хуже, чем ее восточную соседку. В вагоне было муторно. Пахло тоской и смертью. Люди-тени в одинаковой одежде выходили иногда из своих купе и с тоской смотрели в окно, как будто видели там что-то кроме белой стены. Моя соседка, представлявшая, наряду с проводницей, в вагоне весь женский пол, вздыхала тяжело и жаловалась на какую-то вселенскую несправедливость.
На вокзале было куда веселей. Народ двигался хаотично и волнообразно, обтекая торчавшего посреди перрона командировочного с не вызывающим никаких ассоциаций адресом в руке. По старейшему закону подлости склад, на который мне надлежало прибыть, оказался на другом конце города. Дорога туда заняла часа три.
Начинавшийся закат и посыпанная песком дорожка привели меня в полный пустой ангар. Он был забит различной громоздкой продукцией, но казался пустым из-за отсутствия людей. Только в небольшой складской конторе кипела жизнь. В отделе “чего-то контроля и чего-то снабжения”, сейчас уже не помню, сидело человек пять. Меня удивило, что все они выглядели одногодками, лет под тридцать, как будто сюда сослали в недавнем прошлом 10-й Б за прогул контрольной. Единственный мужчина шутил, четыре женщины что-то писали, считали и дежурно ухмылялись.
Мои бутылки с краской вызвали у “одноклассников” скепсис и иронию. В любом случае, свой творческий порыв я мог начать реализовывать только на следующий день, поскольку склад уже закрывался. Следующей животрепещущей темой оказалось устройство моего ночлега. Даже девушки оторвались от калькуляторов, чтобы произвести мозговой штурм. Гостиницы отмели сразу (времена еще советские). Дежурное общежитие, как оказалось, не выдержало заносов и отключило отопление с водоснабжением. “Придется вам, старухи, мальчонку домой забирать”, - вставил очередную шутку мужчина. К моему удивлению острота вызвала смех только у меня. Девушки как-то очень серьезно озаботились и стали отчитываться о текущем семейном положении. Оказалось, что у троих полезная жилплощадь трещала от понаехавших из деревни свекровей, прогуливавших садики кашляющих детей и протекших сверху соседей. Все посмотрели на стоящую у полки с папками высокую худую даму с пепельными прямыми волосами по обе стороны модных очков.
“Аня, у тебя же сына мама забрала, ты говорила?”. Аня подтвердила, султан сострил, все загалдели. Я стоял посреди комнаты, как ребенок перед мамашами на утреннике. “Мальчика надо с дороги умыть, покормить, одеялом накрыть, а завтра мы его куда-нибудь пристроим или домой отправим”. Мальчику стало немного обидно, немного смешно, и он, видимо, совершил ошибку, изменившую ход событий. Малыш посмотрел на тетю с платиновыми волосами оценивающе, обвел ее глазами снизу-вверх, как обычно смотрел на девушек, стоящих при входе на дискотеку. Аня, уловив этот взгляд, вдруг, покраснела и сменила тон. Я не стал дожидаться пока она придумает причину для самоотвода, схватил сумку и залихватски заявил, что моя мол нигде не пропадал, а уж гостиницу найти, как тележку двумя пальцами раскрасить.
В полутемном коридоре, где залихватская улыбка быстро сползла на покрытый линолеумом пол, меня догнала “тетя” Аня. Она посоветовала заехать в центральную гостиницу “Славутич”, где иногда случаются чудеса, вызванные поздней отменой брони ответственными товарищами. Совет сопровождался листком календаря с номером телефона, по которому я должен был позвонить сразу же, если гостиница откажет в гостеприимстве.
Автобус остановился очень удачно – прямо напротив “Славутича”. Между остановкой и шикарным отелем была лишь одна пустяковая преграда – река Днепр. Белое русло реки кое-где расцвечивали вкрапления рыбаков над лунками. Между ними пролегала тропа. Я решился на переправу.
В гостинице так удивились моей наглости, что даже не сразу отказали. Более того, сердобольная старушка, шнырявшая между администраторами, отозвала меня в сторону и шёпотом велела зайти через час, когда начальник дневной смены уйдет, и она, скорее всего, сможет найти мне место на ночь.
Знакомство с матерью городов я начал с любования лучами уходящего солнца. Одни из них обтекали большой памятник (кому не помню, хоть убей), другие просеивались сквозь по-зимнему голые тополя. Затем я поймал закатный ветер на набережной и, промерзнув, удалился в узкие переулки. Хотелось горячего чаю. Никаких кофейных или чайных заведений в переулке не было. Зато, за поворотом открылись золоченые двери красивого храма. Я, не раздумывая, зашел, чтобы спрятаться от ветра и одиночества.
Шла служба, горели сотни свечей - тепло, старинно. Я согрелся и, вернувшись на мороз, почувствовал голод. Свернул за угол и услышал запах печеного хлеба. Передо мной открылась картинка из кинофильма про Жеглова и Шарапова. У проема в стене желтого здания стоял хлебный фургон, два грузчика в белых фартуках суетились вокруг, только дело было не пасмурным московским днем, а лунной киевской ночью. Еще одним отличием было то, что разгрузка вызвала возбуждение среди прохожих. Они сбегались к окну и группировались в очередь. Повинуясь советскому инстинкту и чувству голода, я тоже занял место. Оказалось, что привезли Киевские торты, о которых я слышал, но никогда не видел и не пробовал. Объявившаяся в освещенной раме продавщица гаркнула, что плебсу будет отпущено только двадцать тортов. Чудесным образом я оказался двадцатым.
Час прошел. Я стоял на покатой улице (возможно это был знаменитый Андреевский спуск, кто теперь знает), украшенной домами постройки конца 19-го века и луной образца первого года от сотворения мира и размышлял. Идти с тортом в гостиницу, где ждала бабушка с койко-местом в кладовке, казалось мне нелогичным. К стене дома с виньетками прислонился телефон-автомат. Я зашел, набрал номер и соврал, что мои продолжительные усилия по поиску ночлега ‘пока’ не увенчались успехом. С того конца провода продиктовали адрес.
Аня заплела свои пепельные волосы в косичку. Тон ее голоса был нарочито безразличным, красный с узором свитер домашним, светлые штаны слегка провисали на худых бедрах и коленях. Меня провели в ванную и выдали полотенце. На ужин дали макароны с чем-то. Я, с плохо скрываемым виноватым видом, достал бутылку вина, купленную в последний момент.
Муж был в разводе, ребенок у бабушки, работа постоянная – больше мне, малолетнему командировочному, знать ни к чему. Я немного рассказал о себе. К счастью, Аня увлекалась современной музыкой, иначе остаток вечера пришлось бы разглядывать корешки подписных изданий на полках шкафа. А так, я пересказал несколько историй, взятых из контрабандных журналов, порылся в пластинках и блеснул кой-какой эрудицией в узком спектре. Аня проиграла свои любимые песни.
Мне постелили в зале, хозяйка легла в детской. Прямо напротив висели ходики, поэтому я смог отметить, что от пожелания спокойной ночи до ожидаемого вопроса прошло ровно пол часа. Спросили не холодно ли мне. Ответ был, в принципе, давно готов. “Немного холодно, как и тебе, наверное. А ведь эту проблему так легко решить”. Ответный смех переводился как ‘маленький нахал’. Еще через пять минут она пришла и села в своей красивой пижаме на край своей же постели, занимаемой неизвестно кем.
Я никогда больше не был в Киеве и никогда более не обнимал такую худую и высокую женщину. Пепельные волосы стали перламутровыми под светом все той же незабываемой Луны.
Посреди ночи мне захотелось чаю с тортом. Несмотря на протесты Ани, которая считала, что я обязан привезти чудом доставшийся десерт родственникам, я его достал и разрезал. Видимо из-за торта теперь нам было о чем говорить. Поспать удалось только на рассвете.
По гениальному плану мудрой женщины с пепельными волосами мы приехали в контору на разных автобусах. Я сказал, что ночевал в Славутиче на раскладушке. Глаза слипались. Краска замерзла и под ироничным взглядом заведующего гаремом, которого оказывается звали Геной, я признал свои живописные потуги идиотскими. После подписания акта об уценке мне подписали командировочное. “Можешь ехать домой, все дела закончены”, - загадочно провозгласил Гена. После паузы он перевел взгляд на Анну и с тончайшей иронией побеспокоился отчего это у нее такой усталый вид сегодня, не заболела ли.
Аня стучала по клавишам калькулятора. Другая барышня, с истинно женским ехидством, поинтересовалась, когда у меня поезд. Я знал, что есть вечерний, но сказал, что только утром. Попрощавшись, я поволок дорожную сумку к выходу. Уже закрывая дверь, я оглянулся и получил то, чего так хотел – цепляющий колючий взгляд из-под усталых век.
Той ночью мы доели торт. За это квартирная хозяйка поехала со мной на вокзал. Поезд опаздывал на три часа. Аня не могла ждать так долго. Прощальных поцелуя было два: один страстный с покусыванием, второй материнский с приглаживанием моих взлохмаченных шапкой волос. Не помню во время какого я, наконец, понял кого она мне напоминала – французскую актрису Мирей Дарк.
Людей в одинаковой одежде грузили в соседний вагон. Они уезжали из своей последней командировки с радиоактивным пеплом в крови. Я возвращался из первой с воспоминаниями о женщине с пепельными волосами. Мысли о тех, кто в соседнем вагоне и о той, что сейчас силится попасть пальцами по клавишам калькулятора, выталкивали друг друга. Глядя на белую стену за окном, хотелось тихо по-волчьи выть.