Белый пароход

– Криво как-то висит, – Марина подставляла тумбочку, чтобы дотянуться до картины. – Вот. Теперь ровно. Эх-х-х…
Это «эх» еще долго будет крутиться в ее голове, поднимая волны воспоминаний, ожиданий, надежд и какую-то внутреннюю боль. Ту боль, которая за годы, прошедшие с того случая, так и не оставила Марину.
На картине на фоне вечернего морского заката уходил вдаль белый пароход («Теплоход!» – поправлял её тогда, три года назад, бывший муж). Но с тех пор, когда она увидела эту картину на той самой набережной и купила ее на последние деньги («Заверните мне этот белый пароход!»), Марина всегда именовала это судно только «пароходом». Сейчас картина висела напротив ее любимого кресла в гостиной. Она садилась, вытягивала ноги и смотрела, смотрела, пытаясь снова прожить то самое последнее лето.

Тогда, три года назад, супруги Лавровы наконец-то вырвались на морское побережье. Именно «вырвались»: Мише в дорогу всучили рабочий ноутбук с условием, «если что, нужно будет подстраховать коллег-журналистов», а Марина с трудом уговорила напарницу подменить ее в маникюрном салоне на две недели. Два дня купейного счастья, сломанный Мишин чемодан, такси с заоблачными ценами до гостиницы и вот – тонкая полоска, отделяющая сладко-голубое небо от соленой синевы моря, выпрямилась, превратившись в ровную горизонталь, а листы календаря зашелестели чуть быстрее.
О море мечтают, его боготворят, едут к нему, рисуя в голове одну за другой странные и совсем уж несбыточные мечты; о нем волнуются, в него окунаются, словно совершая некое священнодействие, в нем смывают обиды и разочарования, из него небрежно выходят новым, чистым человеком, вытираясь влажным полотенцем. И, лежа рядом с шипящей морской пеной, подползающей к самым ногам, смотрят, смотрят, смотрят вдаль, наслаждаясь той самой ровной линией горизонта, словно выключенной кардиограммой. Жизнь превращается в ровную линию, за которой, наверное, другая планета и иные миры. За той кромкой горизонта – другой человек: спокойный, умиротворенный, полный сил и желаний. А здесь – неустроенный, нервный, с короткими и искривленными линиями жизни на обеих ладонях, вечно стремящийся куда-то… И между «тем» и этим человеком – море, как символ расстояния, которое ни пересечь, ни переплыть.
Уже на второй день вечером Михаил остался в номере один – «подстраховывать коллег-журналистов», поэтому она пошла прогуляться по набережной одна. Она вообще любила гулять перед сном. Громко хлопнула гостиничная дверь, и сразу же в лицо подул сильный ветер, поднимая с тротуарной плитки сухой песок и пустые бумажные стаканчики. До набережной оставалось минут десять; Марина растягивала удовольствие, кутаясь в толстую кофту, накинутую на голые плечи. На набережной было шумно, она спустилась по лестнице чуть ниже, вглядываясь в черный морской мрак, шумевший внизу, пыталась разглядеть тусклые огни вдалеке. Теплый влажный вечер, нескладное эхо ресторанного оркестра – одна среди прогуливающихся усталых, но счастливых пар, она гуляла по набережной. А набережная… словно заигрывала с ней, окуная её то в запахи местных шашлычных, то в звуки тихого саксофона, невнятно и сонно играющего что-то из семидесятых.
Она только успевала ловить эти чувства, звуки, запахи. Застыла на минуту, вглядываясь в закатный морской пейзаж, сложила руки на груди, словно приобнимая сама себя и морщась от ветра.
– Вооон плывет пароход… – низкий приятный мужской голос возник где-то за плечом. В этом голосе вдруг прозвучали едва уловимые нотки, от которых зашлось сердце и вздрогнули кончики ушей. – А ведь пароход – это символ нового, чего-то необычного, того, что человек так долго ждет и не может себе позволить! – Голос прозвучал чуть тише, но заметно ближе к её плечу, так, что теплое дыхание как будто слегка согрело кожу.
Он продолжал низким, почти бархатным шепотом:
– А ведь он везет людей к новым берегам. Там сейчас, наверное, музыка и танцы!..
Марина сделала вид, что быстрое знакомство не входит в ее планы:
– Да… Там, наверное, счастливые люди, которые хотя бы пару недель в году могут позволить себе не работать, – не поворачивая головы, тихо прошептала она. – Я так давно мечтала поплавать на таком…
– На этот пароход попасть невозможно. Хотя… – он помолчал. – Нет ничего невозможного.
Теперь его голос прозвучал чуть в отдалении, словно он собирался уходить, но окончательный шаг еще не был сделан. Марина наконец-то обернулась, накинув на плечи сползающую кофточку.
– И давно вы тут… наблюдаете?
Голос принадлежал высокому загорелому джентльмену в белом свитере, накинутом на плечи с завязанными на груди болтающимися рукавами.
– Мне мой врач… посоветовал чаще смотреть вдаль.
– А-а-а!? И выглядываете красивых дам на набережной?
– Да что вы. Так, прогуливаюсь. Вы одна?
– Одна. Как видите, – в интонации Марины сопротивлялись определенное недовольство и неопределенная радость одновременно. – Знаете, люблю вечером прогуляться в одиночестве.
Под свитером на нем – майка с какой-то надписью не по-русски, а его большие загорелые и сильные руки как-то очень по молодежному были запущены в карманы. На вид он был немного старше Марины, но одежда выдавала или спортивное телосложение или то, что она ничего не понимала в мужском возрасте.
– Я вижу, что вам как-то некомфортно, что ли. Неуютно.
– Да нет, мне…. Да, мне хорошо.
– Ох, эти вечные русские неуверенные отрицания.
– Я слушала шум волн. По вечерам так особенно волны плещутся, вы никогда не прислушивались?
– Не только по вечерам. Ночью еще отчетливей слышен этот плеск. Вот, вы слышите ритм? Волна набегает – ш-ш-ш! – и отступает…
Его лицо вдруг приблизилось к ней, а его руки делали какие-то волшебные движения в воздухе.
– Это ритм нашей жизни. Это как чередование черных и белых полос. Во всем есть ритм.
– Да, да.
– Жизнь – это движения... ритмические движения, – его голос стал еще ниже, а руки неожиданно запутались в ее кофте.
– Так, мужчина, руки уберите.
– А смотрите: вон, пароход уже уплыл.
Она резко развернулась в сторону моря, пытаясь взглядом найти белое пятно на черно-синем фоне, но музыка и яркие краски скрылись за скалой.
– Так как же вас зовут, прекрасная незнакомка?
– Марина. А что-то вы так сразу знакомиться вдруг?
– Ну, мы могли бы погулять вместе, раз вам одиноко. Да и холодает, – он вдруг неожиданно опустил на ее плечи свой белый свитер.
– Да могли бы не беспокоиться, но… пойдемте.
Они еще долго гуляли по набережной, разворачиваясь в ее конце, как автобус на конечной станции, и вновь бродили, глядя себе под ноги и беседуя о чем-то отвлеченном, неважном, вспоминая случаи из жизни и смешные истории. Завернули в кафе, заказав по бокалу шампанского. Марина очень переживала, поэтому подумали и взяли по второму бокалу. Она смеялась, как в детстве, ей вдруг показалось, что откуда-то сверху, с невидимых гор скатились и рассыпались в пыль огромные камни ее печалей, обид и разочарований. Здесь и сейчас ей было так весело, что она вынуждена была несколько раз достать платок, чтобы вытереть мокрые от смеха глаза.
– Вы плачете? – пошутил он. – Или вы плачете от смеха?
– Да перестаньте, я уже не могу остановиться, я давно так не смеялась.
– А что, может быть, взять и устроить вам неожиданное приключение? Я могу вас доставить завтра на тот самый пароход, что мы с вами видели! Осуществить, так сказать, вашу мечту! Только учтите, вам надо быть в 18.00 на пристани! Во-о-н там! Хорошо?
– Прямо доставить? Как же вас зовут, таинственный волшебник?
– Андрей Сергеевич, прекрасная незнакомка.
А потом он купил ей мороженое.
Марина шла домой, в свой гостиничный номер, подозревая, что и завтра Миша предпочтет свою ненавистную работу, от которой снова не сможет отказаться.
– Послал бы ты своего шефа, Миш. Отдохнули бы нормально.
– Марин, ты что, как отказаться? Эта работа кормит нас – и тебя, и меня, и нашу Машу. Марин, так нельзя, я же предупреждал. Вон – море, вон – пляжи, что тебе еще надо?
Она сидела позади него на диване в еле освещенном номере, смотрела на его широкую спину, за которой уже больше десяти лет она пряталась от жестокого мира трудоустройства, кредитов и долгов, и не понимала его. Мороженое в её руке медленно таяло. Как удар молнии в один миг: она вспомнила сразу все тысячи подобных картин и ситуаций, вдруг отчетливо осознав, что давно не любит своего мужа. А сейчас – прямо как-то особенно отчетливо и сильно, по-настоящему «не любит». После сегодняшнего вечернего и неожиданного приключения, после нечаянных прикосновений к белому свитеру и загорелым рукам, после слов и воспоминаний ей сильно хотелось упасть в мужские объятия, почувствовать ласку и любовь, утонуть в этой нежности, снова и снова возвращаться и… снова тонуть. И – не сдержала себя:
– Наверное, шампанское все-таки было лишним.
– Что, прости?
– Нет, ничего. Я давно хотела тебе сказать, Миша, – она протяжно и сладко зевнула. – Я устала. Понимаешь, у-ста-ла. Наверное, и любовь к тебе… вся… кончилась. Может быть, уже давно кончилась.
Он медленно повернулся на стуле и уставился на нее.
– Ты выпила? Марина?
– Я приехала сюда за счастьем, Миша. Понимаешь, за счастьем. Где оно?
– Марина, не начинай. Какое счастье тебе еще нужно?
– Я не знаю, Миш, какое оно, это счастье! Не знаю!
– Ну, а что ты тогда от меня хочешь… Если не знаешь!
– Все, хватит. Я буду отдыхать одна.
Дверь в соседнюю комнату хлопнула, Миша остался один. Он глубоко вздохнул, снял очки и долго тер глаза.
– Ну вот, стараешься, стараешься… ради кого? Аж глаза болят, ничего не вижу.
Затем повернулся к столу и продолжил свою работу.

На следующий день она встретилась с Андреем Сергеевичем на пристани. Он снова был в белом, и потому бронзовый загар на его лице и шее, его черные, слегка вьющиеся волосы очень точно довершали некий образ настоящего мужчины, который Марина давно носила в своем сознании. Она – в своей любимой розовой кофточке; Андрей Сергеевич узнал ее издалека, помахал рукой и уже через секунду вырос рядом с ней – высокий, темноволосый, ароматно пахнущий, словно только что отдраенный для военного парада крейсер.
На теплоходе не всем хватило мест в огромной прогулочной каюте, поэтому пришлось, хватаясь за перила, довольствоваться местами на корме. Отсюда открывался красочный вид на побережье, пока не начался закат. С наступлением темноты кроме тусклой полоски прибрежного света и ярких отблесков судовых гирлянд в черной воде не было видно ничего, и всё внимание сместилось на происходящее на палубе. Заиграла музыка, пары пустились в пляс, дети, бегая между взрослыми, громко топали ногами по палубе, а ветер постоянно сдувал ее панаму, которую позже вообще пришлось снять. Марина стояла, вцепившись в руку Андрея Сергеевича, её ноги подгибались с каждым колебанием палубы, а голова начинала плыть в свое, отдельное плавание...  До Марины стало медленно доходить, что вечерняя прогулка на теплоходе в неспокойном море – совсем не то приключение, которого она ожидала, стоя вчера на набережной. Теплоход прилично раскачивало на волнах, и она все время оглядывалась на корму, где на перилах был прикреплен спасательный круг. Андрей Сергеевич, надо сказать, чувствовал эти ощущения Марины, пытался приобнять ее, успокоить и согреть, то крепче прижимая ее к себе, то заводя разговор на отвлеченные темы. В один момент его руки так нежно скользнули по талии Марины, что ее вдруг передернуло, как от резкого удара током, и в голове учащенно забилась мысль: «Не то. Все это не то…»
– Марина, давайте пройдем в каюту, там места освободились.
– Угу. Давайте.
– Вот сюда, Марина, давайте пройдем, вот сюда.
Они зашли в большую каюту, где очень вкусно пахло чем-то сладким, присели в мягкие кресла. Тут наконец-то можно было вытянуть уставшие ноги, однако какое-то неуютное ощущение у Марины не проходило, а запахи вдруг начали вызывать приступы тошноты.
– Мариночка, что вам принести? Может, шампанского?
– Я не знаю, может быть.
Андрей Сергеевич ушел в сторону буфета, и Марине сразу стало как-то грустно и одиноко.
«Что я тут делаю? – думала она про себя. – Разве это – оно? Нет».
Со стороны казалось, что эта женщина в розовой кофточке разговаривает сама с собой.
– Представляете, у них по карточке не обслуживают. У вас нет случайно наличных с собой? – Андрей Сергеевич держал два бокала, а в его глазах стояло искреннее недоумение.
– Да, конечно; вот – возьмите.
Пузырьки не успели подняться со дна бокала, как Андрей Сергеевич снова стоял перед ней.
– А знаете, Марина, мне ведь завтра уезжать, – Андрей Сергеевич протянул ей бокал и присел рядом.
– Как уезжать?
– Да, пора, пора.
– Да? Очень жаль.
Марина уже не знала, радоваться ли этой новости или переживать о чем-то. Ей стало даже чуть легче, она понимала, что все равно не готова идти в этом приключении до конца.
– Но мы сегодня еще могли бы заехать ко мне в гостиницу. Прямо после нашей морской прогулки. Заехали бы, выпили кофейку; может, там вам станет получше...
Андрей Сергеевич искренне и как-то кинематографично улыбнулся. Было ощущение, что он старательно тренируется, чтобы так по-голливудски улыбаться всеми своими белыми искусственными зубами. Что-то в нем было такое очаровательное и одновременно целлулоидное, пластмассовое, словно он тщательно выучил роль в театре и только что вышел на сцену.
– Я не знаю, Андрей Сергеевич, не знаю.
– Да что вы все, Марина, «Сергеевич, Сергеевич»… Просто Андрей! Ведь я еще молод… Или как вам кажется? Сколько бы вы мне дали?
– Не знаю. Может, сорок пять, может, пятьдесят…
Он вдруг наклонился совсем близко, его руки обняли ее за плечи, а голос снова раздался над самым ухом:
– Мариночка, годы уходят, Марина. Давайте поедем ко мне.
Марина допила одним глотком, покачала пустым бокалом перед его лицом. Его руки были холодными и какими-то влажными, а ее мысли в голове суетились, как очередь в кассы вокзала, и через минуту она уже забыла, что именно ответила ему на предложение.

Такси вернулось быстро; окна ее гостиницы еще ярко светились, где-то слышалось застольное пение, а из сада, который окружал гостиницу, доносился резкий запах акаций. Кто-то суетился, занося чемоданы, кто-то курил у входа. Михаил не спал, но ноутбук был выключен, и у Марины почему-то сразу сложилось ощущение, что он все знает. «Догадывается», – сначала показалось ей. «Да нет, кроме работы в этой голове мыслей больше нет», – сомневалась она, захлопывая за собой дверь, оставляя в прошлом эту нелепую морскую прогулку и все, что случилось потом.
– Как гуляется одной?
– А, знаешь, неплохо. И потом, красивая женщина никогда не будет одна.
– А… вот так, значит. Дорвалась!
Она быстро переоделась за перегородкой и залезла под одеяло, бросив его вещи на узкий диванчик около окна. Михаил долго ходил по номеру, вздыхал, сжимая кулаки и пытаясь собраться с мыслями, но Марина быстро уснула после тяжелого дня, и разговор так и не состоялся.
Утром Миши в гостиничном номере не оказалось. Марина долго лежала, разглядывая пейзаж за окном, краем глаза увидела, что постель на диване около окна так и не была разобрана, затем встала, позавтракала и, наскоро собравшись, поспешила на пляж. Солнце уже нещадно поджаривало первых купающихся, а море имело легкий бирюзовый оттенок – видно было издалека, что вода сегодня будет изумительно чистой и теплой.
Михаил шел в сторону от поселка, наблюдая издали паруса небольших яхт и разглядывая людей, которые суетились вокруг них. Он еще вечером думал, как объяснить Марине ее нынешнее состояние, но по опыту знал – подобный разговор между ними обычно заканчивался ее истерикой и криками. Думая об этом, он добрался до закрытой пристани, где стояли яхты, а между ними красиво двигались обтянутые в облегающие костюмы «яхтсменки». Сначала он думал спросить о возможности арендовать яхту для прогулки, но затем, присмотревшись, что девушки были чем-то организованно заняты, присел на горячий от солнца кнехт, подняв с настила небольшой камешек, и решил просто понаблюдать. Девушки, видимо, тренировались в подготовке яхт к отплытию, между ними был заметен инструктор, который издалека отдавал какие-то указания.
– Чего – на яхты засмотрелся или на баб? – к Михаилу подошел загорелый яхтсмен в ярко-желтых шортах.
– Ну да. Яхты – красота!
– И яхты, и бабы – все красота. И море – красота. Я тут уже третий год тренируюсь, лафа! С тех пор, как развелся, только море, яхты, ну… и бабы. Ну, а по вечерам – хороший виски. Тебя как зовут, морячок?
– Миша.
– Так, а здесь чего? Все же на пляже?!
– Да… сложно сказать. С женой нет взаимопонимания.
– Да ты о чем вообще? С какой женой? Кто в Тулу со своим самоваром? Нет, ты посмотри, какой цветник! А? Сейчас загрузимся на «Венеру» и поплывем. А по пути, знаешь, они же голышом загорают! Ты стоишь у руля… И вся жизнь в твоих руках. Понимаешь?
– А куда плаваете?
– Да так, сходим вон к тем скалам и вернемся обратно. В марину.
– Куда вернетесь?
– В марину… Ну, пристань эта называется «марина». Тут яхты стоят, – он обвел рукой какое-то неопределенное место рядом с ними.
Михаил выпрямился, ощутил в руке теплый камешек и с силой бросил его в море.
– Пойду я. Пока.

Марины в номере не было. Михаил переоделся, собрал чемодан и уже собрался вызывать такси до вокзала, но присел на кровать и дотронулся рукой до белья, беспорядочно разложенного на кровати: вот халат Марины, тонкий и льняной, вот ее кофта, в которой она ночью пришла с морской прогулки. Он машинально поднес кофту к лицу, вдыхая аромат ее духов, но ощутил лишь странный запах сигарет и чего-то еще, непонятного и, скорее всего, не женского – отдавало чем-то морским и немного кислым. Он и не заметил, как дверь в номер открылась, и на пороге, словно русалка из воды, возникла Марина в обтягивающем купальном костюме.
– Что, – она бросила взгляд на собранный чемодан Михаила, – собрался? Уезжаешь… работать? Ну, конечно, разве мы можем отдохнуть нормально, с женой, как люди...
– Марина, не начинай, ты сама все разрушила.
– Я? Я разрушила? – ее голос начал приобретать оттенки грозовых раскатов, приближающихся все ближе. – Это ты все три дня сидел в своем ноутбуке! Вместо того, чтобы быть на пляже с женой!
– Ты знаешь нашу ситуацию, я работаю один, на работе сложности, вот отсюда все проблемы… Которые я решаю, – он сделал многозначительную паузу. – Да, решаю каждый день, чтобы ты могла отдыхать!
– Это разве отдых? Знаешь, а я тоже уезжаю!
Она подхватила свой чемодан и бросила его на кровать.
– Ты мне всю жизнь испортил!!!
Гроза, казалось, была уже совсем рядом. Чемодан, два раза перевернувшись, раскрылся и застыл, словно пытаясь что-то сказать.
– Чем? Марина, скажи, чем я испортил?
– Ты все время думал только о себе! – задрожали стекла в окне.
– То есть, работая по 12 часов в сутки, я думал только о себе? Мне это было нужно? Оплачивая твои покупки и кредиты?
Казалось, стекла вылетят, не выдержав громкости.
– Ты не переводи на меня!
– Марина, ну, что ты хочешь? Что? Скажи!
– А чего хочет каждая женщина? Счастья!
Слезы брызнули из ее глаз и как-то ритмично задвигались плечи. Она разрыдалась, медленно наклоняясь и опускаясь на кровать, подбирая под себя ноги, словно уменьшаясь в размерах. Прошло несколько минут, были слышны только ее всхлипывания и его вздохи. Он убедился, что она успокоилась, и тихим, еле дрожащим голосом продолжил:
– И как, по-твоему, это счастье выглядит?
– Откуда я знаю. Не знаю.
Голоса звучали все тише.
– Ну, вот.
– Что «вот»?
– Не знаешь.
– А ты знаешь?
Они перешли на шепот.
– Нет.
– Потому ты и не можешь сделать женщину счастливой.
– А он?
Помолчали несколько секунд.
– Кто?
– Ну, он – тот, вчера? – Михаил многозначительно посмотрел в окно.
– Он хотя бы попытался.
– Все. Я уезжаю.
– Езжай. А я тогда остаюсь.

Вечером, оставшись одна, Марина пошла ужинать в кафе на набережной. Есть не хотелось, но и оставаться в гостинице она не могла – сегодняшнее ее настроение требовало успокоительного, а еще она надеялась увидеть недалеко от пристани ту самую фигуру в белом свитере. «Уехал -не уехал», – гадала она. Отдыхающие медленно бродили по набережной в наступившей прохладе вечера, выбирали сувениры и глазели на картины, которые были расставлены на парапете. Среди картин ярко выделялась одна – на фоне морского заката в море уплывал белый пароход, и на его борту яркими красными и желтыми брызгами художник запечатлел ту самую жизнь, которую пароход уносил куда-то вдаль. Многие останавливались около картины, со знанием дела поворачивали головы и присматривались, но никто не спрашивал цены.
Марина заказала что-то официанту и долго смотрела издалека на ту самую картину, вспоминая вчерашнюю поездку и все, что было после нее.

…– Андрей Сергеевич, здесь душно, пойдемте на набережную! Может быть, мы его издалека увидим… Этот ваш… белый пароход!
– Да, сейчас пойдем, у нас есть еще час до отплытия! Не торопитесь! Он как раз скоро будет проплывать здесь, мы его увидим! Наташенька, что вам взять? Может, шампанского?
Голоса раздались совершенно неожиданно, прямо рядом с ней; Марина судорожно пригнулась, опустила голову, чтобы ее не заметили, и только пропустив эту пару мимо себя в проходе столиков кафе, смогла точно разглядеть: да, это был он. Рослая и загорелая фигура того самого «джентльмена» по имени Андрей Сергеевич только что проплыла мимо Марины. Его длинные руки со свисающими с плеч рукавами белого свитера на этот раз обнимали стан юной девушки в ярко-красном платье. Они вышли из кафе, смеясь и возбужденно что-то обсуждая, затем Андрей Сергеевич показал рукой по направлению к пристани, и пара медленно удалилась.
А официант уже шел по направлению к столику Марины, и заветный бокал успокоительного на подносе уже поблескивал, как первая звездочка в ночном небе.
Выйдя через пару часов из кафе, Марина ощутила, что ноги её совсем не слушаются. Отойдя несколько метров от входа, она присела рядом с художником, который уже заворачивал свои картины, завершая дневные продажи.
– А этот... ик, пароход…, сколько стоит?
– Так это теплоход, а не пароход. Это же «Волошин», который вон – каждый вечер здесь проплывает.
– Прямо каждый вечер?
– Да, каждый. Во-о-он от той пристани. Только пассажиров там обычно немного, теплоход-то старый уже. Он тут лет пятнадцать уже ходит.
– Пятнадцать лет? Ик! Что вы говорите… Я была на нем. Ик! Укачивает там сильно.
– Десять тысяч.
– Оу. Заверните. Вот.
Марина купила эту картину на последние деньги, что оставались у нее от отпуска, а уже утром она собрала чемодан и вернулась поездом домой.
Они с Мишей не разговаривали неделю, потом Марина отнесла заявление о разводе в местный ЗАГС, и жизнь завертелась в другую сторону: они долго обсуждали, ругались, что-то делили и, наконец получив документы, Михаил переехал жить к родственникам.


Он пришел в ноябре, когда вместе с первыми белыми хлопьями снега отступили и забылись все взаимные обиды и упреки, принес ей алименты за несколько месяцев. Неуверенно зашел в прихожую, в которой еще полгода назад висела его одежда, снял шапку и куртку, осмотрелся по сторонам и, глубоко вздохнув, протянул ей конверт.
– На. Это на Машку. Ну, там… чего-то ей надо купить, наверное.
– Ну, пройди, что ли…
Переведя дыхание (она еще минуту назад в своей комнате занималась аэробикой), Марина приняла конверт и попыталась улыбнуться.
– Ты чего, спортом занялась?
– Да… врач порекомендовал.
– Ну-ну…
Он снял белый свитер и, не найдя, куда его положить, накинул на плечи, завязав рукава на груди. Она прошла на кухню доставать чашки для чая, а его взгляд неожиданно скользнул по ее стройной линии спины и ниже – на талию. Он понял, что ее спортивный облегающий костюм неожиданно подчеркнул то, что он так любил в ней когда-то: узкую талию, широкие красивые бедра и что-то такое, чего он никогда не мог сам себе объяснить. Это был то ли запах ее волос, который шлейфом вился за ней, то ли какая-то особая энергетика, которая ходила рядом с ней.
Пока она наливала ему чай, ее взгляд встретился с его белым свитером и руки ее вдруг потяжелели.
– Лавров, ты скажи: теперь-то ты счастлив? – пакетик чая скользнул мимо чашки и упал на стол.
– Мне только разбавить.
– Знаю. Ну, всунь пакетик-то обратно! Ну – счастлив? Как ее зовут хоть?
– Марина ее зовут!
– Марина?
–  Да, и брось задавать свои нелепые вопросы. Счастлив-несчастлив. Живем, как все, работаем оба. Деньги копим. Может быть, на следующий год на море поедем.
– А, на море… – она села, задумавшись о чем-то с чайником в руках и не могла отвести глаз от белого свитера, с рукавами, завязанными на груди.
– Откуда у тебя этот свитер, ты вроде таких не носил.
– Да ладно, он давно у меня лежал. Влезть в него не мог.
Он выпил одну чашку, спросил что-то еще незначительное о Маше, надел в прихожей ботинки и ушел, забыв шапку.
– К Машке-то придешь?
– Не знаю, придешь-не придешь…
А Марина еще долго сидела в прихожей, сминая в руках его головной убор, словно решаясь позвать его, окликнуть, пока лифт не уехал. Но лифт щелкнул на площадке и увез Михаила вниз. Марина зашла в комнату, убрала конверт, зажгла торшер, и только теперь до нее дошла та самая спортивная усталость от тренировки. Она опустилась в кресло, посмотрела на картину с пароходом, затем ее взгляд переместился на незанавешенное окно.
Зима медленно сыпала мелкую снежную пыль, поглощая пространство и время, где-то вдалеке пиликал сигнал пешеходного перехода. В дом медленно заходил вечер, мир погружался в сон, вздыхая и успокаиваясь. И вместе с этим ритмичным вздохом усталость Марины отступала, как будто некие качели раскачивали ее в полузабытьи.
– Счастлив-несчастлив. Придешь-не придешь…
Эти качели все сильнее погружали ее в сон. Сон, в котором каждый видит свое счастье таким, как он его себе представляет.
А теплоход на картине все так же отходил от пристани, делал пару кругов по заливу и возвращался. И на нем все так же звучала музыка, грохотали танцы и очень вкусно пахло чем-то сладким.