Помнится, когда Оглоблин – уж после службы в армии – поехал на другой край страны, то, кроме прочих потрясений, его очень поразило местное отношение к пельменям, как к обычному, рядовому, не особо чем-то примечательному, блюду.
Да, разве так можно!.. Впрочем, чего с отечественных европейцев взять – ему-то, восточному человеку! Родившемуся и выросшему в тех землях, где бескрайние степи Средней Азии встречаются с горами Алтая, где в соседстве и слиянии культур жили вольные душами и сильные духом люди. Откуда и до Китая – спорной родины пельменей – рукой подать.
И пельмени были повсеместно праздничным блюдом. Праздничный стол был не стол, если не венчался он большим блюдом, усыпанным ароматно дымящимися, сочно поблескивающими пельмешками. Прямо скажем , за отсутствие таковых блек и тускнел любой натюрморт, пусть и украшенный разноцветно винегретами – салатами, холодцами – заливными, закусками всякими – холодными ли, горячими. И возникал тогда к хозяевам хоть и немой, но вполне логичный, естественный, человеческий вопрос: а вы, вообще – гостей ждали?
Пельмени были, конечно, не покупными – домашними, ручной лепки.
Впрочем – домашние пельмени сами по себе были праздником! Устраиваемым в семье Оглоблина чуть не каждое зимнее воскресенье. Когда часам к десяти утра начинались на кухне хлопоты. Отец, привинтив механическую мясорубку к табурету, степенно крутил из порезанного кусочками мяса и лука фарш – сугубо мужская, в пельменном приготовлении, работа. Мать заводила крутое тесто. И тогда, посыпав стол и деревянные доски мукой, усаживались всей семьёй за лепку. Мать, сформировав колбаску теста и разрезав ее ножом на одинаковые комочки, скалкой раскатывала те следом в почти идеальные кружочки. На которые в три вилки поспевали укладывать фарш отец, Алёша, и старший брат – отменный ленивец до любой работы, но это занятие неизменно чтивший. Умостив - уторкав вилку фарша на середину, приступали к немудрёной художественной лепке вкруговую, придавая пельмешкам форму ушек.
Впрочем, маленькому Оглоблину слепленные пельмени скорее напоминали планету Сатурн с картинки энциклопедии. И видя, сколько маленьких планет уже слеплено и уложено ровными рядами на доски, и вот-вот отправятся на орбиту - в закипающую водой кастрюлю, - он восхищенно цокал языком.
И мороз скрипел за разрисованным узорами окном.
Родители, между тем, восхищались очередными утренними шедеврами маленького художника, брат ревностно хмыкал.
Самыми ранними воскресными утрами мальчонка, просыпаясь по обычному, детсадовскому подъему, прихватив в своей комнате альбом для рисования и охапку карандашей, потихоньку, чтоб не будить взрослых, пробирался на кухню. Искренне недоумевая в душе, как можно в эти блаженные часы еще дрыхнуть… Но, нет худа, без добра – во всяком случае, никто не мешал творить - рисовать и раскрашивать пришедшие в голову сюжеты. Или срисовывать изображения из книг.
И тогда кухонный стол, на котором несколько часов спустя будут дружно лепиться пельмени, превращался в художественный мольберт.
А однажды за утро почти целиком была изрисована школьная тетрадка: самозабвенно делал Алёша иллюстрации по фильму «Робинзон Крузо», так поразившему накануне детское воображение. Больше всего удался портрет несчастного островитянина: горошинные слёзы катились по лицу и падали вниз с частотой многоточия. Впечатляла и ужасная картинка оставленной дикарями поляны с костями, что, признаться, больше смахивали всё же на скелеты рыб.
Когда поутру восхищенные родители спросили у Алёши, что это такое, он, не задумываясь, ответил: «Киноучитель».
За время лепки успевали переговорить о многом. И о насущных делах – куда собирается поступать старший брат, и о хоккее – выиграют ли сегодня наши у чехов (« У чехов вратарь: сколько вчера канадцы по воротам ему бросали – как в стенку!»), и о вопиющих, имеющих еще место в социалистическом обществе, безобразиях:
- У сотрудницы одной муж с работы шел выпивши – после получки. В милицию забрали, всю зарплату вытащили, положили в карман железный рубль, и заставили бумагу подписать, что претензий не имеет никаких.
Суд, да дело – а давно кипела уже подсоленная вода, и наконец заканчивалась лепка. Как правило, израсходовав фарш, оставалось немного теста, из которого вольным уже порядком и формой вылепливалось то, что маленький Оглоблин любил даже больше пельменей – сочни из теста!
И пока варились пельмени, стол уже был свободен для семейной трапезы. Происходившей всегда «на сухую» - глава семейства Оглоблиных был почти абсолютным трезвенником. Так что, пили компот, или домашний сок.
Однажды, будучи совсем еще мальцом, и потому усаженным за свой маленький обеденный столик, Оглоблин не глядя осушил полную кружку разведённого уксуса – только и крякнув от удовольствия: пить вдруг захотелось очень. Родители и старший брат в ужасе обнаружили это только в конце обеда: « Мы ж тебе уксус поставили, чтоб ты в него пельмешки макал!». Да – и так ништяк пошло!
Да, конечно – уксус: куда ж без него! Уксус обязательно подавался к пельменям в соуснице – чтоб окунали в него едоки пельмени. А без уксуса – что это было бы за блюдо?
Особенно ярко запомнился Оглоблину тот день, когда к столу внезапно пожаловал лучший друг брата Сашка. Обычно, они встречались по вечерам, бренча на гитаре , да втихомолку покуривая в форточку в детской комнате. Но, тут, видимо, унюхал через пару улиц пельменный дух весельчак и балагур. За теснотой кухоньки, их втроём посадили в зале – за журнальным столиком.
Помнится, пельмени в тот день исчезали действительно с космической скоростью – Алёша вряд ли успевал за старшими сотрапезниками. И когда оставалось тех страшно вкусных пельменей совсем лишь чуть в большой тарелке, брат придумал хитрый ход:
- Сходи на кухню, масла еще принеси!
Подхватив блюдечко, Алёша метнулся в сторону кухонных дверей, нечаянно наступив на лапу путавшегося под ногами, матёрого котищи Тюпы. Отчего тот взвыл истошной сиреной, и ломанулся в детскую.
- Догони, извинись! – в короткие мгновения между проглоченным и тут же нанизанным на вилку пельменем, обрадовался брат.
- Как бы я мог после такого есть, вообще? – поспевая за другом, недоумевал Сашка.
Да, к тому моменту в тарелке уже почти ничего и не осталось…
Но осталось Оглоблину ощутимое послевкусие – на всю жизнь. Тёплое, доброе, прекрасное. О том празднике, который и состоял в том, что были все вместе. И все были еще живы – здоровы, и даже полны надежд и мечтаний, дельных мыслей и воздушно – зАмковых проектов. И за морозным окном был мир, полный добрых людей и славных дел. И за морозной, бодрящей тело и дух, зимой обязательно настанет буйная в этих краях весна, а там и жаркое, страдное лето. И будут еще сотни будних, важных, неотложных дел и благородных начинаний. И всё непременно получится, обязательно сбудется – как иначе!
Эх, много ли нынче не святых семейств пельмени на кухне сообща лепит?!.