***

Парфюмер.
Всё это случилось неожиданно в какой-то момент.
Подвал детского садика превратился в огромную пещеру, с множеством проходов, арок, залов.
Где мы все, очутились в различных положениях на относительно сухой каменной поверхности.
Крученые сталагмиты, выросшие с поверхностей, в виде столбов и конусов, с верхушек подсвечивали замкнутое пространство красноватыми бликами, словно здесь сделана кем-то светодиодная подсветка. 
Немного ослабленный Тахо, лёжа извивался под неподвижным телом Зевса, а мы, то есть я с Джеком, держали его за раскинутые в сторону руки, прижимая к низу, не давая ему вырваться из нашего захвата.
Парфюмер с Аней, всем весом навалились на его ноги.
Ему оставалось лишь изгибаться и сучить ногами, ползком передвигаясь сантиметром за сантиметром, куда-то в мрачную темноту.
— Джек, держи его крепче! — прохрипел, из последних сил.
Одной рукой удерживая руку, другой же рукой непрестанно подтягивая за лохматую шкуру собачий труп, пропитывающейся кровью, который всё время норовил соскользнуть с выгибающегося туловища Тахо.
Нам всем страшно, во всяком случае, мне было страшно: сдерживая на месте Тахо, заставляя тело убитой твари лежать прямо на нём.
То стало страшно: страшно, не потому что просто страшно, от той неукротимой клокочущей ярости, которая бывает и возникает, но уже не у обычного человека, а у самой Системы, против которой бороться, себе дороже.
— Отпустите меня, земные придурки…, — тихо сквозь стиснутые зубы издает шипение Тахо, с какой-то змеиной злобой чешуйчатого пресмыкающегося, двухметрового роста.
Медленно-медленно, движением за движением  он пытается извернуться из-под нас. Но это пока бесполезно.
Мы с Джеком снова и снова натягиваем на него сползающее тяжелое тело Зевса, не давая свободу судорожным попыткам.
Повторяю, — это выглядело очень страшно и противоестественно, ощущать себя, что будет и случиться  потом: через несколько мгновений, секунд, минут, и в чём ещё измеряется время жизни. 
Когда мы выбьемся из сил и полностью устанем, что тогда будет в случае неудачи, или не договоренности, с Тахо, амбассадором Боли.
Страшно подумать, что будет с нами, со мной: нас могут убить, повесить, разрезать на кусочки, отдать на корм псам, разрезать живот вынуть кишки и все внутренности, требуху и даже душу, если это потребуется главному боссу, то есть Башне.
Могут утопить, могут сжечь в печи, разорвать напополам кранами, сдавить прессом.
Я это предчувствую, почти знаю, полученным знанием, что так и произойдет.
Страшно подумать, какая мощь стоит за спиной этой Системы.
Дело было даже не в этом страхе и боли, дело оказывалось в другом. Нечто выражалось в  другом: в пережитом, и в будущем.
Теперь  нам лишь оставалось держать за лапы, прижимая к земле громадную разъяренную шипящую Ящерицу, а красноватый свет кидал отблески, в которых иногда мерещились очертания фигуры человеческого туловища Тахо.
Его спина, обтянутая чешуйчатой кожей, вместе с костяными шипами едко царапает камни пещеры.
Время моей жизни, да и других участников событий, стало измеряться другими мерками, — насколько мы сможем вместе продержаться против неестественного существа. 
Но долго так продолжаться не имеет возможности: это понимаю я, понимают другие, и Тахо своим разумом, тоже.
Силы уже на исходе, тогда я громко хриплю в морду рептилоидной сущности:
— Давай договариваться…