Во что бы то ни стало! Часть 2
Варенька протирала глаза, ее слепило утреннее Солнце. Мама заплетала ей косички, напевая славную песенку, которую для дочери сочинила сама:
Святушка, святушка!
Ты моя Варварушка,
Кари твои оченьки,
Словно тёмны ноченьки,
Чёрны твои косыньки,
Ноги твои босыньки,
Стой за веру правую,
Веру православную,
Каждой птичке-деточке
Даст она по веточке,
Ты лети по воздушку, —
Мира дай всем гнёздышкам!
Варварушке было больно от того, что она постоянно крутила головой, и не могла устоять на месте, и, глядя в зеркало, она воображала себя то Варварой Гелиопольской, Великомученицей, с которой родилась она в один день, 17 декабря, картинку которой с черными косами она видела в духовной книжке, которую часто читал ее отец, то царицей Калужской губернии.
Был такой случай. Шли через их село паломники до Киева, поклониться святым мощам, и остановились у них на ночлег. Один из них, старец, увидел девчушку Варвару, и говорит: "Царица Варвара!" И так ей приглянулось это, так загордилась она, в свои то неполных пять лет. А тут и революция грянула. Не стало цариц на земле русской. А самая пора стала в горящие избы входить, да коней на скаку останавливать.
На ней было цветастое платье, точь-в-точь как то, что теперь на Нюре. Потом было небо. Ясное синее. Она видела, как там вдалеке летят красивые белые птицы. Они приближались и становились всё больше, меняя свой цвет на чёрный, а уши стал закладывать грохот взрывов и гул моторов. И птицы те налетели, и стали трепать ее за косы, а на руках у нее дети малые. Выронила она их, подхватили их птицы и унесли. Тут и очнулась она: Люди в белых халатах, трубки капельниц, голове как-то непривычно легко, кто-то стонет, кого-то увозят на каталке.
В Госпитале
— Каждый раз, встречаясь со своим пациентом, который ждёт от вас помощи как физической, так и моральной, будьте перед ним как на экзамене, слушайте, как учитель, говорите, как мудрец. Так, кто тут у нас? - приближаясь к очнувшейся пациентке с группой студентов-медиков, говорил лечащий врач.
Ассистентка открыла анкету и зачитала:
— С. Варвара Анатольевна, 1912 года рождения. Снята с поезда номер такого-то. Рефидинг-синдром.
— Где я? — собрав силы, спросила Варя.
— Вы живы и в безопасности, и это для вас теперь самое главное —невозмутимо ответил доктор.
— Вы в госпитале города Вологды, — ответила медсестра.
— Где мой поезд? Я ехала в поезде!
— Ваш поезд уже три дня как уехал.
— Господи, там же мои дети! Мне нужно их найти!
— Так, что тут у нас с анализами? - и врач перелистал анамнез. - Неплохо. Готовьте ее к выписке. Да, тут еще какая-то записка для вас.
Варе передали наспех записанное карандашом на клочке бумаги послание:
"Варя, я с твоими детьми. На каждой станции следования я буду у дежурного оставлять записку, что мы здесь были. Так ты нас и нагонишь. Твоя Анна."
Она приподнялась на подушках, и хотела поправить волосы, и только сейчас поняла, что кос больше нет, и вопросительно замерла. Как будто крылья подрезали, оборвалась тягучая связь женщины с матерью и любимым, словно отошли они вместе с ними в мир иной.
— Что с моими косами? - спросила она еще не отошедшую комиссию.
— Вы очень беспокойно спали, и мы боялись, что они вас задушат. Пришлось обрезать их. Вы уж простите.
— Где они?
— Уборщица забрала, а сама и не вернулась. Умерла она.
Варю выписали. Отдали документы, деньги и сухой паёк. Она вышла из госпиталя на улицу прифронтовой Вологды, а к горлу подкатывал ком, сердце стучало, а глаза застилали слёзы. Только вот-вот недавно с ней были её дети, а теперь она одна! Где они? Что с ними? — эта мысль не покидала её.
Прифронтовая Вологда была важным стратегическим транспортным узлом и форпостом обороны севера Москвы. Окружённая со всех сторон непроходимыми болотами, она поставила и надёжную защиту от воздушных налетов. Самолеты врага засекались еще на дальнем подлете, и самоотверженная работа зенитчиков из народного ополчения не оставляла и шанса для люфтваффе добраться до города. За всю войну ни одна бомба не упала на этот славный город. Кто-то называл зенитку К-52 "Родимая". И она не подводила. Это орудие и установлено теперь на одной из улиц как памятник.
Утреннее солнце слепило глаза. Пахло цветущей сиренью. Казалось, природа несмотря ни на что занята своими делами. Варвара озиралась по сторонам, рассматривая незнакомый город. Вот мимо нее, поднимая пыль, прошагала рота красноармейцев, а на той стороне дороги люди столпились вокруг столба, слушая громкоговоритель. Среди деревьев мелькнули купола и кресты церкви, и она, невольно перекрестившись, стала вспоминать молитвы, но ни одна не приходила на ум. В таком состоянии ее и остановила группа патрульных в синих фуражках.
— Ваши документы, — сказал старший, козырнув к фуражке.
Документы у Вари были. И была справка о снятии с поезда и содействии в пути следования к пункту назначения. Она протянула их патрульным. Начальник долго смотрел на фотографию в паспорте, сравнивая с худым изможденным лицом визави.
— Цель прибытия в Вологду?
— Там же всё написано: снята с эвакуационного поезда. Не по своей воле!
— Простите, Варвара Анатольевна, сами понимаете, служба.
И капитан вернул ей документы, а с ними вернулось и ощущение реальности.
— Как мне найти вокзал?
— Два квартала по этой улице идите.
Два квартала тянулись мимо наспех сооружённого кладбища. Господи, сколько тут было безымянных холмов, целые курганы! "Здесь покоятся ленинградцы", — прочитала она на одном щите. И я могла остаться здесь.
Вот и вокзал. Она подошла к билетной кассе, и спросила, сидящую там женщину: "когда можно ожидать ближайший поезд до Бийска?" — и протянула свои документы.
— Миленькая, — ответила кассирша, — этого никто вам не ответит. Поезда приходят и уходят, и все подчиняется обстановке на фронте.
— Меня сняли с поезда по болезни, там остались мои дети, помогите мне их найти.
— Горе, кругом одно горе. Война. Успокойся, миленькая, будет поезд, найдёшь ты своих детей. Не ты первая с такой бедой. Тут мы чего только не насмотрелись, а эшелоны с ленинградцами страшно встречать. Зимой как-то пришёл такой поезд, так мы здесь обомлели от горя: все, все мёртвые, замороженные трупы. Мальчик только один живой со всего состава, Аркадием звали, кажись.
Варваре повезло. Поезд ждать пришлось не долго. Усевшись на свободную лавочку, она тут же ощутила тот ленинградский неповторимый дух: сжатые, суровые, но не потерявшие своей грации, лица. Но Варя все время думала о своих детях. Душа ее неслась впереди поезда, и была не с этими людьми, которым она казалась странной. Но когда ее расспрашивали, и все выяснялось, то лишь качали головами. Поезд мчал тем же путем, а куда ему ещё деваться? Были налеты, но ухало где-то вдали... Вот и первая остановка.
Бумаги. Бумаги бывают разными, — с печатями и без, важные и не очень, секретные и казённые, писаные от руки и печатанные на машинке. И мало ли их заполняется в администрации даже небольшой станции? И как не затеряться здесь какой-то личной записочке и даже целому письму, когда ты постоянно что-то записываешь в журналы, перекладываешь со стола на стол? Суматоха, ответственность, секретность — какой поезд, — куда едет? И никто об этом не должен узнать. Война, и враг не дремлет. Кассы были закрыты, вокзал почти пустовал, Варя сунулась в одну дверь, в другую. И только дверь Начальника станции подалась, и женщина увидела усатого мужичка деловой наружности, изучающего какие-то бумаги.
— Что вам угодно, гражданочка?
— Дети, мои дети! — вырвалось у нее из груди
— Но здесь нет никаких детей. Успокойтесь, и начнём по порядку: как вас зовут и откуда вы?
Варя растолковала все как есть. Начальник станции позвонил куда-то. Явилась кассирша, но она ничем не порадовала Варвару: ей никто ничего не передавал. А, может быть, и забыла.
Она вышла на станцию, и ей снова стало плохо. А поезд подавал гудки и начинал движение. Сердобольные жители городка Н. положили упавшую женщину на скамейку, а мешок с вещами и документами засунули под голову. Варя очнулась от того, что кто-то тормошил ее за плечо. Это был все тот же начальник станции.
— Что с вами?
— Мне стало плохо
— Сейчас уже лучше?
— Да...
И только теперь она осознала, что у нее пропали все вещи с документами и поезд тоже давно ушёл... Она хотела окликнуть начальника, но подумала, что без документов ее могут задержать.
Это приходит внезапно и так же внезапно может отпустить, но сам человек, порой, это не может пережить. Страшное отчаяние овладело молодой женщиной. Не разбирая пути, она побрела вдоль бесчисленных железнодорожных путей, на которых громоздились вагоны, целые поезда, раскуроченные бомбёжкой паровозы. Ей не хотелось жить. Нить связующая её с реальностью оборвалась среди этого громоздящегося железа. Маневренный состав сдавал назад, она видела это, и шла прямо на него. Шла, закрыв глаза. Шаг. Ещё шаг…
— Ты что, сдурела? — окликнула её какая-то женщина, потянув резко за руку, так, что они вместе упали, — тебе жить что ли надоело?
— А если и так, что с того?
— Ишь, чего надумала! Люди бьются на фронте за жизнь, и твою в том числе, между прочим, а ты с нею вот так запросто расстаться хочешь? Хорошо, что я успела. Как звать то тебя? — переводя дух спросила спасительница.
— Варвара…
Женщина эта — станционный смотритель, отвела её в свой домик. Узнав её историю, она обещала помочь, накормила и уложила спать. У войны не женское лицо. Ее разбудили посреди ночи. Лязг и громыхание железных вагонных колёс. Женщина тормошила ее за плечо:
— Вставайте, я договорилась, вас подвезут в локомотиве до следующей станции города К.
Так, — решила Варвара, — сам Бог помогает мне и посылает добрых людей. Так неужели нужно отчаиваться? Значит всё будет хорошо, и надо взять себя в руки! С такой установкой она залезла, нарушая все инструкции, в кабину машиниста, поезда, следующего на восток.
Машинист так же оказалась бойкая женщина, лет сорока. И она сразу разговорилась, на своём окающем северном говоре:
— Топим дровишками, угля то нет! Эй, Надюха, — крикнула она куда-то в тьму кочегарки, — а ну, поддай жару! Здесь у нас летом жарко, зато зимой хорошо, при тепле! Тебя как звать то?
— Варвара
— А меня Любава. Да ладно, Любка я. Откуда сама будешь?
— Из Ленинграда.
— А, понятно. А мы вот, на поездах воюем. Мужики — на фронт, а мы бабы на их место! Надюха, не спи, давление падает! А ты, что же одна, без вещичек?
— С поезда в госпиталь сняли, а вещи на платформе украли. Вот, теперь своих догоняю.
— Так, — скомандовала Люба, — красный семафор! Стоп машина!
Поезд остановился. И нависла гнетущая тишина. По полям расстилался густой туман, на востоке еле-еле брезжил рассвет. Вдруг показался встречный с большой звездой на котле. Открытые вагоны. Варвара не поняла сначала — кто в них? А потом разглядела — головы в пилотках, военных новобранцев.
— Вот они, наши миленькие поехали, мужички наши, родимые! Покажите им там! — и Люба, казавшаяся такой сильной, заплакала, — кто вспомнит о них, о нас? Вот, были такие… А жизнь на войне в десять раз быстрее проходит. И мы, такие чумазые от масла и сажи, что и после войны не отмоешься, кто нас таких полюбит тогда? Да, и не важно это, — полюбят, или нет, главное, чтобы война кончилась!
— Господи, сколько же их! — взмолилась Варя, — сохрани их Господь!
Ехали на восток. Мелькали полустанки, мосты, сколоченные из брёвен, бригады женщин, тягающих неподъёмные рельсы, и леса, леса, леса, да встречные эшелоны сибиряков и Союза бескрайнего. А Люба затянула свою тоскливую песню, слышанную ещё у бабки своей в Вожегде:
«Я с матушкой росставался,
С молодой женой прощался,
С малым деточкам прощался"
Течёт речка-невеличка
Ко вдовушке под окошко,
- Пусти, вдовушка, погреться,
- Я бы пустила вас, солдаты,
Сени новы не метёны,
Печь, избушка не топлёна.
На то солдаты не сбирались,
Ко вдовушке забирались,
Все садилися по лавкам.
Как стоит вдова у печки,
Как один солдат смелее:
- У тя много ль, вдова, деток?
- У мня не много и не мало,
Да у мня пятеро осталось.
- У тя много ль, вдова, хлеба?
- Да у мня полторы молёньки.
- Да у тя много ль, вдова, денег?
- Да девяносто семь копеек.
- Да отойди, вдова, от печки,
Да убери руи от сердца.
Подойди ко мне поближе,
Да поклонись-ко мне пониже,
Да ты сними с меня фуражку,
Да во фуражке есть платочек,
Да во платочке - узелочек,
Дак розвяжи-ко узелочек.
В узелочке есть колечко,
Да не твоё ли обручально?»
Голосила она, что было сил, а слёзы так и текли по её щекам.
Город К. встречал суматохой. Длинные составы поездов, маневрируют локомотивы, а на вокзале толпится народ. До фронта уже далеко. Сюда не залетают даже отчаянные люфтваффе. Заметное оживление. Видно, что поезд только пришёл, и эвакуируемые вышли, чтобы пополнить свои пайки. Первым делом Варя обежала все кассы и двери с одним вопросом. Но для неё снова ничего не было! Люди мимо несли пайки, но даже не тяга к еде её влекла туда, в ту длинную очередь толпящихся людей, а какое-то женское чутьё, интуиция. Издалека она вглядывалась в одежду, в лица людей. Мелькнуло цветастое платье! Такое же точно она когда-то сшила Нюре. Платье скрылось за толпой людей, потом оно показалось опять, и уже не выдержав своих сомнений, в последнем отчаянии, она закричала, что было сил:
— Нюра!
Истошный крик молодой женщины поразил всех и заставил оглянуться. Цветастое платье зашевелилось, и уже видно было лицо его хозяйки, которая бежит ей навстречу и кричит:
— Варя!
А следом за ней бегут все их четверо детей. У Варвары подкосились ноги, и она, чтобы не потерять силы, упала на колени:
— Миша, Галя, Нина! Мои дети!
Так и стояли они, обнявшись, и рыдая. Видавшие виды ленинградцы, и все, кто это видел не смогли удержать своих слёз.
А дальше был Бийск, жизнь в эвакуации, конец войны и сложное возвращение, но уже не домой… Но это уже другая история.
………………………………………………………………………………..
Примечания
Мальчик Аркадий — из биографии Аркадия Стругацкого
Рекрутская песня — д. Тимонинская Мишутинского с/с Вожегодского р-на. Исп. Петрова Е.Ф., 1907 г.р. Зап.: Кастров А.Ю., 05.07.80. № 996-