Я видела её иссохшее лицо и скукоженное тело каждый раз, когда он выкидывал очередной “крендель”.
Она приезжала в мою одинокую комнату и мы подолгу разговаривали.
И я обнимала её.
Ей всегда было легче и мне тоже, но она никогда не выбирала легче.
Она никогда не оставляла. Никого.
Она договаривалась, договаривалась, договаривалась. Она отвечала на звонки и сообщения.
Иногда это было хорошо. В делах.
Она договаривалсь о лучших ценах и лучших условиях с нашим общим боссом. Она договаривалась с другими бизнесменами.
Меня тошнило. Я уходила. И находила подходящих.
Она договаривалась, договаривалась, договаривалась – и делала подходящих из действующих.
В личном это хорошо не было.
Я видела, как она иссыхает. В прямом физическом смысле.
Самая прекрасная и обожаемая мною женщина теряла вес, блеск и свободу в телодвижениях.
Без каких-либо физических болезней.
Но продолжала отвечать на звонки и выслушивать очередные невероятные истории.
И пробовать снова.
И пробовать снова.
Восемь лет в случае с ним.
Бесконечное количество лет в случае с отцом.
Она видела, как иссохла её мать.
Женщина, которая слушала бесконечное количество лет те же невероятные истории, что и она.
Она видела, как её заживо сожрал рак.
Но она не проводила параллелей.
Она продолжала отвечать на звонки, приезжать на встречи и слушать его невероятные истории.
И, наверное, ровно на ней заканчивается моя собственная любовь к невероятным историям, так же, как к договорённостям и упорству.
И, наверное, именно на ней я поняла уязвимость силы, потому что сильнее неё я не знала долго, и больнее, чем от её слабости мне было разве что от своей.
Но моя была меланхоличной, укутанной в романтизм и первые, слизанные с западной музыки тексты.
Её – была прямой, живой и кровоточащей. Она не пряталась ни за чем – и именно этим пронзала мой мир.
Я была максимально бесполезной. -
Человек, с которым всегда хорошо, но который не нужен чаще раза в месяц.
Она - наоборот. В мой самый страшный раз, когда было не найти больше ни слова для самой себя – рассказала и показала мне самое важное – и я смогла “всплыть” - женщина без опор, рассудка и чувств.
И научиться плавать. Уже без неё.
И я снова ставлю её лицо - истощённое, отстранённое, с глазами, направленными внутрь, против его лица – лукавого, шутовского, со скептически приподнятой бровью и деланным самообладанием – и её лицо побеждает.
Так же, как когда-то, ставила потенциальную дружбу против состоявшейся страсти и ревности - и побеждала дружба.
И, возможно, она увядала не зря.
По крайней мере, я очень на это надеюсь.