Что представлял собой ленинградский двор июльским тёплым вечером лет пятьдесят назад?
Кусты, деревья, детская площадка — грибок, цепные качели и песочница. Но детей на площадке нет — их всех увели уже мыть ноги и уши, смотреть «Спокойной ночи, малыши!» и укладываться спать. Те, что постарше, впрочем, еще где-то бегают в округе, играя то ли в казаки-разбойники, то ли в Чапаева, то ли в салки — в отдалении слышатся их голоса, хлопки мяча по асфальту, звонки велосипеда.
Но детская площадка не пуста: вокруг грибка собралась троица в помятых дешёвых костюмах (один даже при галстуке). Перед ними бутылка портвейна, три граненых стакана, очевидно, свистнутых из автоматов с газированной водой, плавленный сырок и сто граммов ириса, самого дешёвого, «Фруктового».
Мужики — хотя называть их мужиками странно, в них нет солидной уверенности и обстоятельности, свойственной этому сословию, — выпили, крякнули, зажевали, кто чем. Закурили «Беломор», от которого чихает даже местная кошка Мурка, которая живет в подвале, а сейчас лежит на вечернем солнышке и жмурит зелёные прекрасные глаза.
Ничего примечательно, скажете вы? Но приглядитесь: на крыше послевоенной четырёхэтажки, небрежно опираясь рукой на решётку, стоит Кощей. Одет он во что-то неброское и неприметное, на ногах даже, кажется, сандалии и серые носки (как то было принято в СССР в семидесятые, потом предано анафеме ввиду вопиющего убожества, а теперь снова модно и актуально). Да, но что это я о носках! Самое главное ведь не это!
Самое главное, что у Кощея в руках тетрадка в 18 листов в клеточку, и он вынимает из нее, отогнув скрепки, по двойному листочку, складывает самолётики и пускает с крыши в вольный мир. Ветер подхватывает, самолетики планируют и уносятся бог знает куда, может, к самой Неве, к Володарскому мосту, может, дальше, к пойме Невы, может, даже в самое синее море, на зависть чайкам и альбатросам.
Мужики у грибка докурили, прикончили портвейн и разошлись по домам к своим Галькам и Людкам. Самолётики разлетелись, кто куда. А Кощей всё не уходит. И его можно понять. В его руке осталась ещё зеленая обложка тетради, а, значит, всё впереди!