Долго в Гарварде Роберт не пробыл — два учебных семестра с осени 1924 года до начала лета 1925 года стали последними — всего через три года после зачисления. Причём закончить учёбу здесь Оппенгеймер смог с отличием — несмотря на некоторые неудачи с экспериментальной физикой, которой студент немного занимался с Перси Бриджменом. Тот заметил одарённого студента на курсах для аспирантов, осваивать которые Роберту не мешал ни юный возраст, ни отсутствие должной подготовки.
Однако несмотря на всё это, Оппенгеймер по-прежнему оставался далёк от участия в студенческих обществах, предпочитая компанию двух друзей — Бернхейма и Бойда; только последний всё запаздывал...
— Не пойдешь на церемонию?
Роберт беспечно пожал плечами.
— Зачем... Все равно скука.
— Но ты ведь один из тридцати лучших! — Фред Бернхейм изо всех сил пытался понять, как можно быть настолько равнодушным к почестям. Роберт попал в число тридцати лучших выпускников Гарварда — а ведь он потратил на это на два семестра меньше, чем другие, не менее усердные, студенты. Чем не достижение?
Но вместо того, чтобы слушать официальные речи под вспышки фотокамер, Роберт листал номер «Физикал ревью», сидя в светлой, украшенной картинами Ван Гога, гостиной — впрочем, Фред сам сидел здесь, ожидая Бойда. Оппенгеймер распахнул окна, и ветер доносил с улицы отдаленный гул голосов.
— И куда дальше?
— В Кембридж, — Роберт отложил в сторону журнал с парой загнутых страниц. — Надеюсь, рекомендация Бриджмена поможет...
Бриджмен по просьбе Оппенгеймера написал письмо Резерфорду, честно сказав ученику, чтоб тот не слишком надеялся. «Там больше ценится экспериментальная физика, а у тебя...» Впрочем, Роберт и сам помнил, какой случился конфуз, когда он спросил у учителя, правильно ли он держит паяльник, и оказалось, что его надо вообще не так брать, не так держать, и что «ещё бы немного и остался бы без пальцев». Зато... Зато если повезёт, работать у самого Резерфорда...
— Удачи, я тоже туда... О, Уильям!
Бойд, тоже окончивший Гарвард в этом году, наконец присоединился к друзьям. Уильям Бойд познакомился с Оппенгеймером, когда тот — кажется, ещё на первом курсе, — попросил проверить химические формулы в домашнем задании.
— Да тут всё верно вроде.
— Правда? — подросток пристально глянул в глаза Уильяма.
— Но, если надо, помогу...
— Большое спасибо! — Бойд чуть смутился, увидев нескрываемую радость в глазах однокурсника. Уильям хорошо разбирался в химии, так что проверить задания Роберта не отказывался.
— И не лень тебе возиться с этим Оппенгеймером? — усмехнулся Роджерс, одногруппник Бойда.
— А чего лень? Да и самому тренироваться.
— Ну его. Присосался к тебе, точно пиявка какая.
— Вовсе не пиявка. Уж интереснее тебя и твоего футбола.
— Футбол хотя бы весело! Не то что эти ваши валентности!
Роберт тот разговор не слышал; но Бойд иногда вспоминал слова Роджерса. Но... Нет, сам он «пиявка»; хоть иногда Оппенгеймер и казался надоедливым, общение с ним по-прежнему оставалось приятным. Так что и сейчас Уильям пришел отметить с друзьями окончание учёбы. Однако Роберт, в отличие от него и Фреда, не стал налегать на алкоголь и, выпив рюмку, выскользнул за порог. По чуть пожелтевшему небу плыли на запад облака. «И мне потом туда тоже — вот бы Резерфорд в самом деле взял...»
...Рекомендация Бриджмена не слишком помогла; Резерфорд «нашёл более способных учеников, от которых будет больше проку»; исследователя также озадачила приписка, что «Оппенгеймер, как видно по его фамилии, еврей...» Лаборатория Кавендиша принимала аспирантов, исходя из их умений, а не семьи или религии. Впрочем, в Гарварде, видимо, дела обстоят не так...
Так или иначе, но учеником Эрнеста Резерфорда Оппенгеймер не стал; но место в одном из кембриджских колледжей — в колледже Христа — Роберту выделили, хоть и значился он как обычный студент. Так что молодой человек с чистым сердцем шел покорять Британию.
По усеянной золотисто-бурыми листьями дорожке в сторону Кавендишской лаборатории торопливо шёл юноша. Со стороны он мог показаться болезненно бледным и худым; но нельзя было не видеть и решимость в смелом взгляде синих глаз.
Роберт ликовал. Пусть не к Резерфорду, а к Томпсону, пусть не к магистрам, а к старшекурсникам, но он попал сюда, в Кембридж, в лабораторию Кавендиша! Едва ли здесь будет труднее, чем в Гарварде — а его курс молодой человек одолел и с отличием, и с опережением: Роберт умудрился пройти учебу не за четыре положенных года, а всего лишь за три! Сам Бриджмен сказал, что он «один из самых перспективных». Правда, Бернхейм не советовал ему туда: слишком много практической физики, да и порядки другие...
— С теоретической физикой же сладил? — отмахнулся Роберт. — А порядки... Френсис сказал, что про герцогов и графов расскажет, а я уж разберусь!
...После занятий решимость в синих глазах угасла. Первое же задание Роберт провалил; кто ж знал, что эти стекляшки так легко уронить, а разбить и того проще? В Гарварде этому не учили... Но, может, другие студенты помогут? В Гарварде Бойд же помогал тогда ещё первокурснику с химией... Лучше, конечно, как обычно — самому; но это оборудование такое хрупкое — нет, лучше найти помощника — иначе мороки много, а результата мало...
Наставник, к которому Оппенгеймера отправили «набраться опыта», как выразился Томпсон, тоже не был в восторге от нового ученика. Хоть флот и остался позади почти семь лет назад, расхлябанности и небрежности Блэкетт не терпел. Слишком дорого это обходилось там...
— Уилл, Сандерс! Вы целы?
Ответа не последовало. Орудийная башня, где находился девятнадцатилетний младший лейтенант Патрик Блэкетт, чудом осталась целой — чего нельзя было сказать о двух других; впрочем, останавливаться и разглядывать покорёженный и обуглившийся металл Блэкетт не стал. И так было видно, как почернел борт «Бархэма», где последний год и служил Патрик. «А ведь наверно снарядов пятьсот выдержал — наверно, столько в нас и выпустили...»
— ...Каковы наши потери? — Блэкетт старался сдерживать дрожь, что мешала говорить, и не смотреть вниз, где виднелись размытые и потускневшие кровавые пятна.
— Двадцать восемь погибших. Ранены тридцать семь. И это мы ещё легко отделались, — вздохнул офицер.
«Легко отделались?» Патрик вздрогнул, представляя, что творилось на других кораблях.
— Остальные? — дрожь в голосе, кажется, унялась, но запах крови и тротила всё ещё оставался невыносимым.
— «Непобедимый» и «Королева Мэри» погибли. И это не считая...
«Паршиво». Оба эти корабля были сильными линейными крейсерами. Но как уцелеть им, если даже его «Бархэм», один из самых современных линкоров, мог здесь погибнуть?
— Потери врага известны?
— Не очень. — признался офицер. — Но по данным с «Вэлиента» многим вроде как удалось уйти.
«Куда больше, чем нам», хотел договорить Патрик, но сдержался.
— Кстати, палубы расчистили от обломков. Можете пройти в столовую...
— Не до столовой, — Блэкетт покачал головой. Даже если бы сейчас была не его вахта, обедать младшему лейтенанту не хотелось. «А ведь это ещё повезло...»
...С того первого — и, наверно, поэтому памятного боя — прошло почти девять лет. Лейтенант — это звание он получил в мае восемнадцатого года, почти под конец войны, — уже давно покинул флот, променяв бестолковых вояк из Харвича — «ну а как ещё назвать тех, кому даже во время войны плевать на свой долг и свой корабль?» — на эксперименты в лаборатории Кавендиша. Неплохо давалось Блэкетту и преподавание — так он считал вплоть до знакомства с Робертом. Нет, он догадывался, что не все студенты талантливы; но...
— Стоять. Вы что вообще творите?
— Ну... Вы же сами сказали — спаять эти...
— Положите на место, Оппенгеймер, — Блэкетт выхватил паяльник из рук студента. — Не думаю, что ваши пальцы вам настолько не нужны.
— Но я же вроде...
— В лаборатории нельзя никаких «вроде», — поправил Блэкетт, не меняя тон. — Тут любое лишнее движение недопустимо.
— Но...
«Как же будет тяжело... Это не азы работы в лаборатории, а азы здравого смысла ему учить надо...»
— Оппенгеймер, на сегодня ваши эксперименты закончены. Приходите завтра, поговорим о азах работы в лаборатории. Правила безопасности, даже если вы со мной не согласны, приняты не просто так, — Блэкетт со вздохом положил на место так и не пригодившиеся провода. Можно было оставить их на месте, чтобы потом не тратить время. Но чего доброго этот новый ученик ещё в них запутается...
— Как скажете...
Роберт растерянно вышел из лаборатории. Оппенгеймер догадывался, что не слишком силён в практических опытах; но увидеть это воочию... «Да он куда сильнее...»
Подойдя к кампусу, молодой человек ускорил шаг; слишком огромная разница — значит, надо как можно скорее разобраться, чтобы не отставать от наставника и одногруппников. Добраться и спросить у кого, как с этими всеми приборами работать. Хотя Френсис говорил... Но разве не должны смотреть на учебу, а не на то, кто носит фамилию Оппенгеймер? Да и городок тот, Оппенхайм, чем плох?..
Общий зал кампуса для физиков встретил холодом — наверно, дело привычки, в Америке погода другая... На то, что многие студенты обращаются друг к другу «лорд» или «граф», Роберт старался не обращать внимание. Но... Почему стоило Роберту назвать свое имя и фамилию, все эти аристократы посмотрели на него как на слугу или лакея, вошедшего без спросу в господскую спальню? Или... Показалось? Да, наверно, показалось... Да и какое дело до этих лордов с баронами — строят из себя невесть что...
...и все же через несколько дней Роберт с парой чемоданов перебрался на съёмную квартиру. «И сам справлюсь! Справлюсь...»
Новое жильё встретило Роберта темнотой. «Здесь, наверно, до сих пор газом освещают», мрачно подумалось юноше. Да, в кампусе хотя бы светло было...
Низкие давящие потолки с облупившейся штукатуркой, выцветшие обои и изрядно заляпанные двери удручали Роберта. Юноша невольно вспомнил с тоской другую квартиру — ту, что он снимал вместе с Бернхеймом, когда учился в Гарварде. Столовая, с замечательными приборами на белоснежной скатерти; картины на стенах в столовой и гостиной — наверно, привычка из дома; высокие, чуть ли не во всю стену, окна, из которых весной доносились ароматы цветущих яблонь и птичьи трели, причудливо переплетённые с гудками автомобилей. А здесь...
На столовую нет и намека; ветер с улицы несёт такие ароматы , что окна лучше «задраить», как говорят те моряки из книг; картины здесь и вешать негде, и... Какие на этих обоях могут быть картины? Паутины не видно, уже хорошо...
«И вот здесь мне жить»... Роберт уныло вздохнул, но снял пиджак и закатал рукава рубашки. Надо было переложить книги с тетрадями и одежду из чемоданов на стол — лишь бы эта рухлядь не сломалась под весом бумаг, — и в шкаф. Впрочем, чего уж; Оппенгеймер собрался проводить почти всё время или на занятиях, или в библиотеке; если здесь только мыться да спать, вроде сносно; «Перро Калиенте» в Нью-Мексико тоже далеко от роскоши. А пока что...
Пока что юноша устраивался в новой квартире. Здесь надо было жить... И готовиться к занятиям с Блэкеттом. Наставник тем временем тоже не сидел сложа руки. Если остальные студенты в общем уже способны работать сами, то Оппенгеймер... Мороки с ним явно предстояло немало.