Дикое Поле
886 г.н.э. – Лето 6394 от сотворения Мира
В наползающих из-за меловых гор сумерках все ближайшие кусты и деревья приобретали причудливые силуэты, которые страшили, подкрадывались всё ближе и ближе, тянули свои тонкие руки, желая поймать чью-нибудь заплутавшую душу. Тени вытягивались и превращались в таинственных чудовищ из другого мира, о котором старики рассказывали пугающие истории и сказки внукам. Сумерки манили и завораживали, звали и молча наблюдали, словно мать, присматривающая за своими детьми.
- Авдейка! Домой!
В низине, между крутыми скатами обрывистых вершин, на берегу реки раскинулась деревня из семи подворий. Семь дворов – семь семей, от мала до велика.
- Авдейка!
Громкий голос матери, зазывавшей своё дитя, эхом прокатился по заросшим молодой травой склонам и унёсся куда-то вниз по реке.
- Авдейка!
Русая голова показалась над зелёным ковром и тут же нырнула обратно.
Мать даже не старалась кричать потише его имя, видимо была сильно раздосадована отсутствием сына. Имя-то, которое знала вся деревня, могли и чужие духи услышать. Все будут знать, что в этой деревне живёт Авдей-ротозей, уж куда хуже прозвище придумали ему. А до имянаречения ему ещё половину лета ждать.
Мальчуган, лет семи, сорвал сочную травинку и засунул в рот, смакуя, точно пряник.
Домой идти не хотелось. Скучно дома. Отец опять будет работать в кузнице за рекой до глубокой ночи. Мать понесёт ему вечерю, а дед отправится спать и опять не расскажет никакой интересной истории. Домовые мыши будут долго возиться, шуршать соломой прежде, чем кот не соизволит выйти на охоту. А старший брат удерёт через погреб к соседям, где пришлый странник будет рассказывать о своих скитаниях, в которых он обязательно герой. Его-то, Авдейку, брат не брал с собой, да и мать, если узнает – зашибёт первой подвернувшейся под руку тряпкой. Да и что ему, Авдейке, слушать чужие были-небылицы, когда он их сам сочинял их по многу сидя под этим кустом пахучей дерезы.
Здесь, над обрывом, было его излюбленное место, о котором никто не знал, даже брат. Сюда Авдейка приходил почти каждый день, провожать колесницу Даждьбога, вступившего в свои права всего четверть луны назад. И светлый бог обязательно показывал ему новые и новые истории со всей Яви, стоило лишь внимательнее присмотреться к небосводу. Даждьбог любил Авдейку, а может просто жалел несмышлёныша, любившего подолгу смотреть в небо на закате.
Сегодня облака выстроились ладьями и бороздили пенившиеся воды вздыбленного моря-океана. В ладьях сидели воинственные мужи, со щитами и мечами. Они строго смотрели вниз, на землю, на сидящего под кустом Авдейку. Им всё было про него известно.
- Вот вырасту и найду вас, - сказал им Авдейка. – Встану под ваши знамёна, буду служить самому Даждьбогу, воевать с тьмой и на пирах пить вино из одной чаши с вами.
Величественные ладьи подёрнулись розовой дымкой, подсвеченной золотом и багряным пурпуром, паруса сравнялись с пеной и вскоре превратились в крепость, с круглыми башенками и зубчатыми стенами.
- Так вот он каков, дом Даждьбога! – восхитился Авдейка. – Вся дружина его пирует за дубовым столом! Ох, как же хочется услышать, о чём они толкуют. Небось, о странствиях говорят, да про подвиги славные.
Тени высоких елей коснулись того места, где сидел Авдейка. Зябкий ветерок забрался за ворот отцовской рубахи, пробежал по спине и мальчик обернулся.
- Щур меня.
Страх отступил, а тени уползли куда-то вглубь дерезовых зарослей. Погрозив пальцем, Авдейка снова взглянул на небо.
Крепость постепенно таяла, а солнечный диск всё ещё пытался замедлить своё погружение в облачную пену. Последние пурпурные облака превратись в лошадей, несущих своих всадников вслед за колесницей Даждьбога, а те облака, которых уже коснулась рука сумерек, были похожи на льдины весеннего ледохода, тающих в тёмных водах.
Подворья погружались в сон, лишь кое-где в окошках светилось. Особенно ярко выделялся дом деда Кудеяра – у него во всех окнах светилось. В его доме гостил тот самый пришлый чужак, которого все хотели послушать.
Как раз в этот момент мимо дома Кудеяра скользнула тень, крадущаяся мимо плетня, затем тень нырнула в собачий лаз и, прицыкивая на вертевшегося под ногами коротколапого щенка, звонко лаявшего на гостя, в дом нырнула долговязая фигура Авдейкиного старшего брата.
- Поганец, - выругался мальчик, выплёвывая раскисшую травинку.
Из дома вновь вышла мать, осмотрелась по сторонам, видимо, ожидая увидеть непокорного сына, а после подхватила корзину и направилась по дощатой ступенчатой тропе к мосту через реку, к кузнице, в которой работал отец.
Авдейка проводил мать взглядом до самого мостка, который сверху напоминал перевёрнутое вверх дном корытце.
Его так и подмывало удрать в дом деда Кудеяра, схорониться где-нибудь под лавкой, да послушать россказни чужака.
Вместо этого Авдейка подобрал с земли лист лопуха с загодя собранной земляникой и побрёл домой, вздыхая и провожая взглядом последних пирующих кметей Даждьбога.
- Вот Малушка обрадуется ягодам! – в полголоса подумал мальчик, раздвигая свободной рукой высокую траву. – Небось не спит до сих пор. Ох, сестрица, из-за одной тебя я до сих пор не ушёл искать дружину Даждьбога. Ну, ничего, вот стукнет тебе пять годков, простимся, а там и свидимся, как стану героем. Будешь песни по мне славные петь, да гордиться братом. А я отроком стану.
Улыбаясь своим мыслям, Авдейка быстро добрался до родного порога. Уже ухватившись за ручку, чтобы открыть дверь, мальчуган зачем-то обернулся.
Было совсем темно, лишь над обрывом, там, где было его укромное место, рдела последняя тучка. А потом и вовсе исчезла, уступая место ярким звёздам. Видимо, дружина светлого бога разошлась по своим покоям, испив последние капли вина и докончив последнюю историю о подвигах. Авдейка вздохнул, потоптался ещё малость на пороге, оттягивая момент, когда за ним закроется дверь.
- Скоро я к вам присоединюсь, - тихо сказал он. – Я ведь уже почти что герой. Вот совершу подвиг, и обо мне будут говорить пришлые чужаки. Все будут знать, что в роду Вереса есть славный герой Авдейка, отрок Даждьбога, ставший верным гриднем небесному князю.
И Авдейка широко улыбаясь, нырнул в дом, где его ждала сестрица Малушка, которой он каждую ночь рассказывал дивные истории о героях и славных воях из дружины Даждьбога, живущих среди людей.
- Что же ты так долго?
Звонкий шёпот выражал нетерпение и некое облегчение.
- Тут я, тут.
Авдейка быстро нырнул под одеяло, сладко пахнущее цветами, укутывая замёрзшие ноги.
Малушка тихо взвизгнула от радости, когда он протянул ей ягоды, холодные и невероятно свежие.
- Спасибо, - маленькая ручонка обвила его за шею. – А я тебя так ждала! Сдила опять сбежал. Деда сказал, что у него кровь горячая, а голова дурная.
- Да и пусть, - махнул рукой Авдейка. – Вот мне сегодня открылось видение поинтереснее рассказов пришлого.
И он принялся рассказывать сестрице о том, что видел сегодня на небе. Малушка лишь с восторгом вздыхала, уплетая ягоды.
А ночью Авдейку разбудили страшные крики, доносившиеся откуда-то со двора.
- Сынок, вставай, - отец с силой тряхнул его, выхватывая из-под нагретой рогожки сонную Малушку. – Бери сестру, и бегите в кузницу, там пересидите. Сдила, - позвал он старшего сына, – помоги деду.
Сонный и всклокоченный Сдила оторопело смотрел на отца. Явно вернулся недавно и провалился в сон, из которого его жестоко вырвали. Но отец ничего не заметил, лишь с силой вручил старшему Малушку, ревевшую во всё горло.
Через окна в дом проникали красные отсветы, плясавшие по стенам и потолку, змеями завивавшиеся на полу, расползавшиеся по самым потаённым уголкам.
- Брат, идём, - позвал Авдейка, забирая Малушку, отчаянно тянувшую к нему ручонки. – Отец что сказал!
Второпях он даже не обернулся на мать, которая суетливо металась по дому, собирая в узел какие-то пожитки. Подхватив под локоть деда, с трудом перешагнувшего через порог, Авдейка краем глаза заметил мелькнувшего перед ними Сдилу.
- Не отставай, - процедил сквозь сведённые судорогой зубы брат. – Да не споткнись.
- Сам смотри, куда ступаешь, - огрызнулся Авдейка.
Горел дом деда Кудияра.
Сбежавшиеся на подмогу тушили огонь: передавали вёдра с водой, сбивали пламя зелёными ветками и всем, что подвернулось под руку, кидали лопатами землю.
Надсадно стонал колодезь, мычали коровы, которых со всех дворов гнал к броду на реке дядька Зорян, звонко и страшно щелкая батогом, с истошным кудахтаньем под ногами метались куры, полуслепые, перепуганные…
- Деда, давай скорее, - торопил Авдейка, задыхаясь от душивших его ручонок Малушки, всё ещё хныкавшей от испуга.
- Бегу, внучок, бегу, - сопел дед, кряхтя и спотыкаясь.
Сдила, поотстав, тяжело топал позади. Горячая кровь, о которой говорил дед, в нём явно остыла, и выглядел он удручённым и напуганным.
- Сдила, ты оставайся тут, а я побегу помогу, - прохрипел Авдейка, распахнув дверь кузни и с силой разжав руки сестры.
- Отец что сказал… - насупился Сдила.
- Это он тебе сказал, - съязвил младший брат. – Ты за старшего.
- Беги, внучок, - просипел дед, держась за грудь и тяжело дыша. – Я присмотрю. А ты отцу помоги.
Авдейка кивнул, метнул быстрый взгляд на старшего брата, на зарёванную сестру, и выскочил за дверь кузни, припустив обратно к дому.
Причитания деда Кудеяра он услышал ещё издали. Жалобные завывания перекрывали голоса тех, кто тушил огонь.
Седовласый старец сидел подле соседского плетня, прижимая к себе напуганного щенка и какой-то узелок. По морщинистым щекам текли жгучие слёзы, скрываясь где-то в белоснежной бороде, растрёпанной и местами опалённой.
- Деда, ты как?
Авдейка подбежал к нему, ухватив за плечи.
- Ой, внучок! – взвыл Кудеяр не своим голосом. – Украл! Украл пришлый! И дом поджог! Ой, внучок! Разгневал я Сварога! Ой, беда мне старому! Не уберёг искру Сварожью, как отец мой завещал! Ой, беда мне старому!
- Что украл-то, деда? – Авдейка заглянул в лицо старика, измождённое свалившимся на его голову испытанием.
- Из кута всё забрал! Ой, беда мне, внучок! Пуст кут! Нету у меня больше дома! – и дед Кудеяр бессильно уронил голову на руки Авдейки и разрыдался в голос.
Щёнок, высунув мордочку из-под руки, жалобно заскулил, словно понимая каждое слово.
- Не плачь, деда, - Авдейка погладил старика по плечу. – Род своих детей не оставляет в беде. А искру Сварожью мы вернём в новый очаг. Боги любят тебя, деда.
- Ох, внучок, - только и простонал Кудеяр.
Авдейка оставил старика на попечение щенка, и пока никто не видел, побежал в лес.
Из деревни можно было уйти только этой тропой, ведущей вдоль реки, что в их деревне ласково называли Тихой Сосной. Дальше тропа выводила на широкий торговый тракт, соединявший Титчихово городище с княжеской крепостью Маяцкой на высоком и крутобоком мысу Сосны, сливавшейся с Доном, как раз над его пойменным берегом, из которого вниз по течению торговые ладьи уходили в море, суровое и вечное. Саму же крепость по обе стороны охраняли Дивы, духи пращуров, глядевших сквозь века, чтобы всё шло своим чередом.
Авдейка ни разу не бывал ни на Дону, ни, уж тем более, в княжеской крепости. Но дорогу до тракта знал, как и все тайные тропы, что вели к нему. Дикое Поле было ему родным домом, места вокруг он давно изучил, вглубь уходил с каждым днём всё дальше, а леса и степные просторы отвечали ему добром – всегда возвращали домой.
Добежав до того места, где Тихая Сосна делала крутой поворот, он на мгновенье остановился и присмотрелся.
На другом берегу реки, на самом склоне, стояло селение старейшины Вольги Сороки и его жены Кунавы. Кунава приходилась Авдейке родной тёткой, старшей сестрой его отца. Десять зимы назад они перебрались в этот край, убегая от степных кочевников, уничтожавших целые селения. Долгой и трудной была дорога, но люди сдюжали, осели на берегу Тихой Сосны, расселились каждый по своим гнёздам - отец Авдейки остался с уцелевшими людьми на правом берегу, выстроив Вересово гнездо. Авдейка, в отличие от Сдилы, родился здесь, на краю земли русов и хазар, аланов и болгар лютой зимой, когда ночь была бесконечно долгой, а степь превратилась в одно сплошное белое море. Отец говорил, что мальчик унаследовал от севера и юга всё, что мог, едва появился на свет, точно боги и духи собрались на общий совет решить, какой будет его судьба.
А дед Сорока основал Сорочье гнездо на левом берегу Тихой Сосны, после чего ушёл к пращурам, поставив на своё место сына – Вольгу Сороку, мужа тётки Кунавы. Никто в этом краю не враждовал с ними, не считал их чужими, не принуждал платить дань, не обижал их богов. И Верес с Вольгой платили тем же – искусные кузнецы снабжали князя своими лучшими изделиями. Не хватало ещё, чтобы пришлый вор зашёл и в Сорочье гнездо и нарушил главный закон, отведав поднесённого ему хлеба.
Решив, что чужак будет выбираться на тракт, вместо того, чтобы искать тайную тропу, Авдейка припустил дальше, лёгкой тенью мелькая среди буйной зелёной молодой поросли. Его не пугали тёмные стволы деревьев в предрассветный час, и даже долетавшие шорохи не страшили. Больше всего он боялся не найти пришлого странника, когда доберётся до тракта.
Но Даждьбог и вправду любил несмышлёныша.
Рассветные лучи выхватили меж деревьев редеющего подлеска потускневший от времени и непогод синий плащ.
Вор, не скрываясь, уверенно шагал по тропе в сторону тракта, слегка сгибаясь под тяжестью заплечной ноши. Ожидал ли он погони – трудно было сказать. Но пока Авдейка невидимой тенью скользил за ним, пришлый ни разу не обернулся. Было что-то зловещее в грязно-синих всполохах плаща, который взметался от лёгких порывов утреннего ветра или от цепких кустов.
Вскоре тропа вывела к самому берегу Тихой Сосны, размытому после весеннего половодья, обрывистому. Дальше начинался заливной луг, через который проходил сам тракт. Авдейка знал, что у него не будет больше возможности оставаться незамеченным – трава не всегда сможет прятать его от чужих глаз, а первый проходящий обоз увезёт вора с собой в неведомую даль.
«Сейчас или никогда», - в отчаянии подумал Авдейка, наблюдая, как чужак спускается к воде, чтобы утолить жажду.
На этом повороте река была особенно быстротечной и говорливой, сливалась с небольшим степным ручьём, звонким и ведающим о многих делах. Мутная глинистая вода кипела и завивалась бурунами, подмывала берег, оголяла корни прибрежных ив, рассекала камни, застрявшие посреди течения. Вместо мирной речушки – одичавшая суровая стремнина, жаждущая поглотить всё на своём пути.
Пригибаясь пониже к земле, Авдейка устремился к пришлому.
Синий плащ был развешен на прибрежном кусте лозы, полы его, промокшие от росы, развевал утренний ветерок. Мешок же вор положил рядом с собой.
Высокий, темноволосый, с широкими покатыми плечами, смуглой загорелой шеей пришлый странник показался Авдейке настоящим богатырём. Но ему некогда было рассматривать вора. Случая утащить поклажу незаметно у него не было. Оставалось только напасть на противника внезапно.
Кровь ударила в голову Авдейки, ослепила вспышкой ярой справедливости. Мальчишка поднял с земли увесистый, обтёсанный временем и водой камень и бросился на вора, метя в темноволосый затылок.
Как он очутился в воде, Авдейка не понял. Ледяная Сосна мгновенно остудила его пыл, подстегнула ниже спины, и он выскочил обратно на берег.
- Что ж ты, как трус, со спины нападаешь?
Низкий насмешливый голос хлестнул Авдейку не хуже батога дядьки Зоряна.
- Отдай то, что украл из кута! – заорал мальчуган, бросаясь на этот голос. – Отдай!
И вновь он с головой очутился в мертвенно холодной воде Тихой Сосны. Бурное течение сшибло его с ног, не дало подняться. Захлёбываясь, Авдейка замолотил, что есть мочи руками и ногами к берегу.
Пришлый смеялся над ним, точно над щенком, которого бросили в кадку с водой и ждали, когда молокосос утонет. Но Авдейка не хотел мириться с судьбой. Выхватив из-под воды острый камень, он рысью прыгнул на вора, даже не оттолкнувшись, как следует.
Камень рассёк скуластую щёку, точно на мягком стволе сосны сделали засечку, но вместо густой янтарной смолы брызнула алая кровь.
- Ах ты, щенок!
Звонкая оплеуха сшибла Авдейку с ног, и он кубарем покатился в заросли красной лозы.
- Иди сюда.
Держась одной рукой за щёку, вор сграбастал мальчишку за шиворот и выволок на берег.
Извиваясь и молотя кулаками, Авдейка сопротивлялся, как мог. Но всё оказалось бесполезным, когда пришлый выхватил из-за голенища охотничий нож и ткнул остриём в часто вздымающуюся грудь мальчика.
- Героем себя возомнил? – озлобленно спросил чужак.
Авдейка скосил глаза на нож, распоровший мокрую рубашонку, перешитую из старой отцовской, из-под которого распускался грязно бурый кровавый цветок. На удивление мальчик не почувствовал боли, только в голове всё ещё бухало молотило горячки.
- Отдай то, что украл, - повторил он, переводя взгляд на пришлого.
- Забери, коли ты такой герой, - вор криво усмехнулся, убирая нож обратно за голенище. – Скажи спасибо, что у меня другие планы. А то плыть бы тебе до самого моря рыбьим кормом.
Холодные глаза чужака были похожи на врезавшиеся в мёрзлый берег льдины, а вместо зрачков – бездонные омуты. Молодое лицо было иссечено тонкой паутиной морщин, а кое-где – оспинами, какие обычно остаются, когда кузнеца жалят искры со сколами болотной или речной руды. Такие же отметины были и у отца Авдейки.
Чужак подхватил свою ношу, набросил на плечи плащ и широким шагом зашагал прочь от берега.
Авдейка бросился было за ним, но в глазах всё вдруг потемнело и поплыло.
- А ну стой! – крикнул он вдогонку пришлому, ухватившись рукой за ветку.
Вор равнодушно обернулся, исчезая в густых зарослях лозы, за которыми начинался просторный луг.
Как хмельной, Авдейка поспешил следом, не понимая, почему каждый шаг даётся с трудом. Цепляясь за ветки и отмахиваясь от них, он добрёл до кромки леса.
- Эй! – закричал он. – Стой!
Синяя фигура стремительно удалялась, становясь бабочкой-голубянкой, порхающей над высокой травой.
Помотав головой, чтобы разогнать туман в голове, Авдейка побежал догонять на деревянных ногах чужака.
- Отдай то, что украл у деда Кудеяра! – кричал он. – Отдай! Вор! Эй!
Но голос Авдейки становился тише, слабее, а цветок на груди - всё пышнее, всё ярче…
Время от времени над головой проплывало голубое летнее небо, в котором носились стаи птиц. Иногда слух улавливал разнузданные голоса, смех, конский перестук копыт, скрип колёс и щёлканье кнута. Но чаще всего слышалось тихое настойчивое буханье, заполнявшее всё пространство вокруг Авдейки. Ему казалось, что он вертится в водяном колесе, падая всем телом с лопасти на лопасть, глухо и монотонно. В груди сидела заноза, колючая, как синеголовник, мешавшая дышать.
- Н-но, родные!
Кнут со свистом рассёк воздух и звонко щёлкнул в пустоте. Повозка тронулась с места, резко дёрнувшись и надсадно скрипнув от натуги.
Авдейка приподнял отяжелевшую голову и осмотрелся.
Он лежал среди мешков и корзин с квохчущими курами на телеге, запряжённой парой гнедых тяжеловозов. Обоз въезжал в Маяцкое селище. Авдейка понял это по воротам белоснежного городища впереди, чьи стены, обнесённые валами, поражали своим величием и неприступностью. Дед часто рассказывал о крепости, которую и сам помогал строить. Теперь-то и внуку по воле судьбы довелось увидеть её своими глазами. Авдейка с замирающим сердцем смотрел, не моргая, как над ним проплывает проездная башня.
- Оклемался?
Знакомый низкий голос заставил Авдейку вздрогнуть.
Рядом с телегой шёл пришлый чужак в синем плаще. На суровом жёстком лице застыла угрюмая гримаса.
- Бежать даже и не пробуй, - сквозь зубы процедил он. – А начнёшь много болтать, я вернусь в твоё гнездовье и укорочу языки всей твоей родне.
Авдейка побледнел от услышанного. Вот ведь угораздило так угораздило! Не иначе судьба решила посмеяться над ним. Как-то там теперь Малушка? И мать с отцом? Небось, ищут его. А если в крепость придут? Что тогда с ними будет? Да и кто ему теперь поверит, что он случайно здесь оказался? Продаст его теперь пришлый, как пить дать, продаст. Закусив губу, чтобы не дать слезам воли, Авдейка отвернулся от чужака, невидящим взглядом глядя на запруженный людьми проезд между валами.
- То-то же, - усмехнулся чужак.
Въехав в селище, обоз остановился на торжище, где собралось много народу и обозников с самых разных краёв. Были тут и русы, и варяги, и ромеи, и арабы, и множество другого люду.
Чужак перекинулся парой слов с возчиком, осмотрелся по сторонам, точно прикидывая, куда ему идти, а затем подошёл к Авдейке.
- Слезай, - скомандовал он, ухватив мальчишку за шиворот. – И чтоб и слова я от тебя не слышал.
Пришлый выволок Авдейку на одну из улочек, где рядом со своими юртами и полуземляными домами занимались обыденными делами жители острога.
Солнце, как сдобная лепёшка, садилось в молочную пену облаков. Сумерки быстро расползались перебродившей квашнёй, с Дона тянуло сыростью и холодом, воняло солёной рыбой и прелой соломой. Ребятня со свистом и улюлюканьем бежала за соломенными птицами, которых запускали как можно дальше и выше.
Они вошли в одну из землянок. Зажжённый светец осветил низкие стены, вдоль которых высились плетёные короба, пол был усыпан ореховой скорлупой, жалобно хрустевшей под ногами, на потолочных балках висела охотничья утварь, беличьи и бобровые шкурки, кабанья голова.
За столом сидел хозяин дома – худой и высокий, точно жердина, с клочкастой сивой бородой, бритой головой, вокруг которой темнела вязь незнакомых Авдейке символов, и холодными, как у пришлого вора, глазами, на коленях лежала дощечка с какими-то письменами. Мальчику даже показалось, что они похожи между собой, как если бы были братьями. Но долго рассматривать хозяина ему не довелось. Чужак грубо усадил его на лавку у дальней стены рядом с коробами, а сам сел за стол, загородив своей широкой спиной хозяина, и вытряхнул из мешка всё, что было. Среди скромных пожитков Авдейка с болью приметил украденных из кута деда Кудеяра чуров богов. У Сварога треснул лик и из трещины, точно капля крови, вытекла и застыла смола.
- Скоро не останется таких, - угрюмо произнёс пришлый вместо приветствия. – Не быть в Диком Поле чужим богам.
- Но не тебе их отнимать, - покачал головой хозяин.
- Как знать, - ухмыльнулся его собеседник. – Через день узнаем. Будь готов, Лутьян. Собрался уже?
- Через день? – настороженно переспросил Лутьян.
Пришлый кивнул, как заворожённый рассматривая Сварога.
Чуры деда Кудеяра прошли со стариком много путей-дорог, он хранил их и оберегал, как если бы сами боги так оберегали его. Из пепелища своей деревни у берёзовой рощи он пронёс их сквозь лишения и огненные степи, выжженные дотла не одним только солнцем. И вот боги покинули жилище, украденные и нужные для праздного любопытства. Авдейка глаз не спускал со Сварога, прося защиты и наставления, случая для того, чтобы сбежать из чужой землянки и благополучно вернуться в отчий дом, забрав с собой родных богов.
- А этого зачем привёл с собой? – Лутьян кивнул в сторону Авдейки.
- Сам подвернулся, - пришлый поставил Сварога перед собой, грубо стёр с его лика липкую смолу, размазав по трещине. – Завтра поведу его в городище. Повидаюсь кое с кем. Как раз повод будет. А потом продам на торжище, арабы хорошую цену за маленького гилмана дадут. А если шепну, что он мой сакалиба…
От его смеха у Авдейки по спине побежали муравьи. Сакалиба. Он и слова-то такого не слыхал. Но почему-то сделалось нехорошо от дурного предчувствия. Кому бы его не продали… О родном доме придётся забыть. Не стать ему теперь ни героем, ни простым человеком. Рабское клеймо ждало его и вечная боль, быть ему сакалибом, гилманом для знатного человека, мальчиком-слугой.
- Глупая затея, Кирик, - покачал головой Лутьян. – Добром не кончится. За него его боги тебе отомстят, помяни моё слово. Ты бы их не трогал.
- Я не верю ни в богов, ни в духов, ни в судьбу, - Кирик встал из-за стола. – Я сам себе и бог, и судья. Накормил бы ты меня лучше. С утра ничего не ел.
Авдейке от их вечери перепала горбушка ржаного хлеба с куском копчёной рыбы и кружка холодной воды. Голова больше не кружилась, а рана на груди подёрнулась запёкшейся коркой. То ли пришлый пожалел его и не зарезал сразу на берегу Тихой Сосны, то ли знал, куда ранить, чтобы он перестал сопротивляться, но перед сном всё равно связал Авдейке руки и ноги, да так, что он и пошевелить ими не мог.
- До завтра живи, - хмыкнул Кирик, кинув на него свой плащ. – А там как твои боги решат. Ну или как повезёт. Уж прости, брат, сам за мной увязался, теперь не ропщи.
- Не брат ты мне, рожа поганая, - прошептал Авдейка ему в спину. – Убью тебя.
И беззвучно заплакал от злости и безвыходности, глядя в померкший Сварожий лик, в котором точно погасла светлая искра, соединявшая его, Авдейку, с родным домом, где была его семья, где было не страшно. Не стать ему теперь великим гриднем, не быть ему героем, о котором бы пели в песнях, не быть ему славным воем, пирующим с самим Даждьбогом.
Маяцкая затихала, смолкал за окнами скрип телег, не слышно было громких голосов и смеха. На смену дневному шуму приходили новые звуки, чуждые Авдейке, враждебные, они шипели и охали, стонали и ныли, как старые кости больного, раненого животного, просящего духов о милосердии. Землянка была холодной, точно катакомба, и совсем ничем не была похожа на родной Авдейкин дом, срубленный из тёплого дерева, с маленькими окошками, с белёными стенами.
В темноте мальчик видел, что Лутьян не спит, только в замершей на короткое мгновение тишине слышались его тяжёлые вздохи. А после он засветил лучину, достал из-за пазухи деревянную резную чурочку, очень похожую на Сварога, только в руках у незнакомого бога была книжечка и сложенные крестом лучинки, поставил перед собой и долго-долго что-то шептал. Авдейка смотрел на Лутьяна и думал о том, что чужак любит своего бога так же сильно, как Кирик ненавидит всех богов и духов. А потом мальчик стал думать о том, что же случится через день. Не этого ли боялся Лутьян, что вместо сна о чём-то просил своего бога? И чего же ему, Авдейке, стоит бояться больше – того, что случится с ним завтра, когда Кирик поведёт его на торжище, или того, что случится через день, когда он не сможет сбежать?
«Отче Свароже, сбереги отрока твоего, Авдейку, безымянаречённого», - зажмурив глаза, попросил Авдейка светлого бога.
И словно в ответ ему деревянная чурочка Лутьяна озарилась ярко-красным сполохом гаснущей лучины, точно пламя раздуваемого костра, удивив Авдейку и одновременно напугав – не у чужого бога он искал поддержки, а у своего, равнодушного и в одночасье ставшего безликим.