Андреич к нам приехал из города. Ему лет сорок пять, жена — красотка, денег — курам не склевать, внедорожник, вездеход и спутниковая антенна. И сын девяти лет. Из-за него и приехал.
Мальчику ставили много разных диагнозов, пока не остановились на расстройстве аутистического спектра. Мать ребёнка категорически не согласилась с безнадёжностью маленького аутиста: она утверждала, что он проявляет интерес к окружающему миру, особенно животным, но интерес выглядит поверхностным и неустойчивым. Однако, всего раз увидев зебру, он даже спустя три года говорил про полосатую лошадь. А нарисовал её отвратительно, ни одной схожей детали, кроме, разве что, количества конечностей. Хотя аутисты склонны запоминать именно детали, если их что-то заинтересовало. Количество полосок на белом боку мог бы и повторить...
В общем, она считала, что сходство с аутизмом ещё ни о чём не говорит. Просто её сын как-то иначе воспринимает реальность, чуть больше других людей увлечён своими мыслями и не разговорчив. Но очевидно, что ему интересна природа, он любит животных, говорит только о них. Правда "говорит" — это громко сказано. Так-то речь об односложных предложениях, даже всего паре фраз за целый день, без обращения к кому-то, но ведь и это уже кое-что. Женщине на ум пришла такая мысль, что если животные войдут в повседневность их семьи, то мальчишка расшевелится. Тогда она настояла на переезде туда, где мало людей и много природы. Место выбрали удачное.
До ближайшего населённого пункта — километров тридцать пять. По прямой, конечно. То есть, для белки или птицы. А топи по пути такие, что даже лосю приходится крюк делать. А человеку и подавно. Вездеход — штука хорошая, но и на нём пробраться можно только через просеку и по объездной. А населённый этот пункт является посёлком при маленьком заводике. Люди туда на вахту приезжают из разных городов. Местные в основном держат хозяйства, торгуют всем подряд для приезжих, ну и работают на предприятиях, обеспечивающих завод всем необходимым: столовой, поликлинике, детском комбинате ясли-сад, школе, общежитии, пекарне... Хотя учителя тоже больше вахтой, на шесть, три и девять месяцев. В детском саду и школе местных детишек, конечно, больше, чем приезжих, но есть и такие. В общем, жизнь в посёлке складывается автономно, лишь поддерживая связь с "большой землёй". А до ближайшего городка из этого посёлка, с недавних пор, по выходным ходит автобус, утром и вечером.
То есть, чтобы нам, например, добраться до городка, где инфраструктуры чуть больше, чем при заводе, мы должны до-хренадцать километров отмахать до посёлка, успеть на автобус, вернуться на утреннем, и "махать" обратно. Ясно, что город мы не жалуем, а он про нас и не знает толком. Пенсию и почту нам привозят в завод, на машине, а в межсезонье — на вертолёте, а уж оттуда — почтальон на лошади.
Про почтальона отдельно скажу. Во-первых, это — женщина, Катерина Ардольоновна. Во-вторых, она сама пенсионерка, ей около семидесяти лет, но она утверждает, что тридцать. В-третьих, никто не знает, откуда она взялась, но с ней вместе появились собаки: жуткие огромные лохматые дворняги. Их было две, но они немного размножились, и теперь их шесть. Старший из "щенков" запросто перепрыгивает лошадь. Когда Катерина Ардольоновна "идёт галопом" по полю, вокруг неё летит черно-бурое облако с зубами, хвостами, слюнями и глазами, полными ума и преданности. Я не случайно упоминаю этих хищников с их хозяйкой-амазонкой.
Как-то местный алкаш пить бросил. Вся наша деревня полгода ждала, что он сорвётся, но он только хмыкал и поднимал свой старый, давно покосившийся, дом. Попробовали ему налить — чуть нос не свернул зачинщику. Начали расспрашивать, что ж такое случилось-то, но он только отмахивался. Кто-то всё же выяснил, что Алкаш встретил почтальоншу у водопоя, где она поила своих зверей, и хотел с ней подружиться. Умные и преданные псы, их тогда ещё меньше было, его не пугали, он знавал злых собак, видел, что эти — добрые, миролюбивые. Он гладил их головы и внушал Катерине Ардольоновне неообходимость её с ним социализации. Но гордая женщина не сказала ему ни слова, а когда он попытался нарушить её личные границы, свора зарычала хором. Их увещевать уже не получилось.
Псы гнали его через луга и рощу, загнали в болото, изорвали на нем штаны и куртку, при том, глядя теми же умными, и даже влюблёнными, глазами... Сейчас у него уже изба новая, баня, курятник... Женился, сына родили, ему восемь лет уже. Всё как у людей. А как стакан увидит, так передёргивается: не дай бог ещё какую глупость учинить по пьяни. Прошло лет двадцать, может больше, а он всё не пьёт. Только прозвище у него осталось прежним — Алкаш. Из сарказма прилипло, не иначе.
Вот к нам и приехала эта зажиточная, по городским меркам, семья. На пустое место. Никого не зная. Алкаш первый к ним на выручку пришёл. Прожив полвека, повидав всякого, он оказался отзывчивее и расторопнее прочих односельчан.
Приезжие собирались жить в палатке и ставить дом-времянку, а он забрал их к себе.
Андреич оказался человеком дружелюбным и очень активным. Жена его, Алина, наоборот, спокойная, тише воды, и, хоть приветливая, но нелюдимая. Сын Алёшка, вообще где-то в своём мире. Игнорирует всех, если его не трогать, а если трогать — начинает кричать. Мужики быстро поладили, жёны тоже между собой установили какие-то приемлимые границы, беседовали, вместе готовили. Алина не перечила хозяйке, спокойно брала на себя любую грязную работу, даже если её не просили, благодарила за всё. А вот мальчишки, аутист и сын Алкаша, Стёпка, первое время обходили друг друга стороной. Потом Стёпка начал сокращать дистанцию, Алёшка в ответ неуверенно кричал, но чаще не замечал назойливого мальчишку. Вернее, делал вид, что не замечает.
Однажды Степан потерял цветной карандаш. Огромная ценность, между прочим. Понятно же, что под сотню километров туда — обратно никто тебе за карандашами не метнётся. Он перерыл всё, втихушку утирая слёзы, но найти не мог. Алёша издал какое-то неясное булькающее бормотание, привлекая внимание Стёпы. Когда тот оглянулся, мальчик, глядя в потолок, показал пальцем в поддувало печи. Степан молча полез туда, бульканье стало недовольным, даже агрессивным.
Тогда Стёпка сел на пол и медленно осмотрел указанное направление. Карандаш был загнан в щёлку между полом и металлической пластиной на полу, которая бережёт пол от углей. Чтобы выколупать его оттуда, понадобилось немало усилий, гнутый гвоздь и полчаса времени.
— Спасибо, — сказал Стёпа аутисту. Но тот лишь качал головой, под никому не слышную мелодию.
Степан изменил своё отношение к гостю после этого случая. Его удивило то, что не желая ни с кем общаться, Алёша всё-таки позвал его, помог. Значит, сочувствует. Значит — Человек.
Откуда он знал, где искать, Стёпа не сомневался: кошка играла карандашом, загнала его в щель, а выудить не смогла. Алёша всегда наблюдает за кошкой. Иногда даже смотрит на неё в упор, только голова покачивается... Но тот факт, что Алёша выразил сочувствие, соучастие и не остался равнодушным к Стёпиной беде — был для мальчика поразительным. С тех пор он стал терпеливее и настойчивее, чем прежде.
Как-то хозяйка дома упомянула за столом, что ей кажется, будто Алёша чаще и дольше, чем раньше, фокусирует взгляд на том или ином предмете. Алина приняла вежливость женщины, кивнула, и спокойно ответила:
— Да, благодаря вашему гостеприимству, мальчик чувствует себя значительно лучше.
Она говорила это с первого дня при каждом удобном случае. Хозяйка вздохнула. Ей хотелось искренности, а не вежливости, но близкого контакта с Алиной никак не получалось.
— Он фокусирует взгляд, — сложное для себя слово Степан выговорил с ошибкой: фракурсирует, — у него только голова не держится. У него шея как у гусёнка слабая, и ему тяжело. А когда он на боку лежит, он давно уже хорошо смотрит.
Алина выронила ложку, стушевалась и выскочила из-за стола.
— Стёп, ты уверен? — спросил отец.
— Да. Он за Мышкой следит глазами, когда лежит на полу, а она вдоль стены носится.
Мышка — это, если что, та самая кошка.
— А говорить он с тобой не пытается?
— Не. Ему и так хорошо. Это мы — болтуны, нам бы про всё поговорить, а он просто смотрит. Ему так нравится.
Подумав, мальчик добавил:
— А если ему нужно внимание, то он булькает.
— Как?
— Горлом. Вот так, — и Стёпка изобразил звук, которым Алёша позвал его на днях.
Момент был напряжённым, а звук — комичным, и тут случилось невероятное: Алёша засмеялся. Это был короткий смех, звонкий, такой детский и заразительный... Но над столом повисла тишина. Взгляд аутиста по обыкновению блуждал по потолку, а потом он склонил голову на плечо и забулькал. И тут мальчики засмеялись вместе.
Андреич выбежал вслед за женой, налетел на неё, стоявшую к дверям вплотную, и крепко обнявшись, они оба заплакали.
Родители Степана сидели растерянные и умилённые, жена тоже смахивала слёзы, а дети уже сидели тихо: Стёпа улыбался, глядя на товарища, а Алёша сминал пальцами кусок варёной картошки в своей тарелке и глядел куда-то под стол.
К дому Алкаша сделали пристрой: съехать Андреичу он не позволил. Обе семьи сдружились по-настоящему. Бабка, довольно молодая ещё женщина, лечившая заговором и травами всё на свете, приходила три месяца подряд. Алёша встречал её необычайно спокойно, послушно пил чай, принесённый ею в берестяной кружке. А позже позволил ей делать ему массаж. Посторонних он по-прежнему боялся, но уже не кричал, а прятался за кого-то из своих, чаще всего за Степана. Зато со своими даже начал по-своему общаться: смотрел, улыбался, осторожно прикасался пальцами. Позволял прикоснуться к себе, но при этом пристально наблюдал за трогающей его рукой.
Спустя полгода произошло событие: Мышка родила двух котят. Когда она была беременной, Степан уговорил Алёшу положить руку на её шевелящийся живот. Алёша почувствовал толчки и ужасно испугался. Он стал бояться Мышки, и когда она проходила мимо, закрывал глаза. Но рожать она пришла в его постель, на рассвете. Проснувшись, Лёша увидел похудевшую, громко мурчавшую, кошку и двух голых котяток. Он испытал такой стресс, что родители сильно забеспокоились: мальчик категорически не отходил от кровати, никого не подпускал, отказался от еды, кричал и дрался.
Уже после обеда Стёпа додумался: он принёс сметаны в блюдце, для кормящей матери. Алёша начал было кричать на него, но Стёпа только отмахнулся:
— Закрой рот, дурак! Она голодная! Сам не жрёшь, так её пожалей...
Неизвестно, понял ли Алёша хоть что-нибудь из гневной тирады, но таким тоном приятель с ним никогда прежде не разговаривал. Возможно, этого оказалось достаточно. Стёпа поставил Мышке под нос блюдце, залез на кровать с ногами, и стал гладить её отощавшую спину.
— Видишь, как она исхудала? — объяснял он растерянному другу, — котята в животе у неё выросли, и ей некуда было есть нормально. Вот она и худела, а кажется, что толстела. Но толстели они, а ей теперь отъедаться надо. А ты орёшь дурной кониной, пугаешь их только. Это — новая жизнь, нельзя так с ними.
Степан рассуждал серьёзно. Первые котята Мышки погибли: один родился мёртвым, а второго Стёпка сам затаскал — мелкий был, не думал, что так получится. Следующих котят он уже берёг. Их быстро разобрали. Увезли в посёлок.
Там, при заводе, всех кошек и котов стерилизуют. Эту обязанность для населения ввели после трагедии, в которой мученически погили котята и их мать, родившая в тёмном безлюдном месте, рядом с цепями запасного электротельфера. Никто не знал о них. Когда проводили ежегодный техосмотр запасного оборудования, прибор включили... Такого ужаса никто из присутствующих до сих пор не испытывал. Завод встал на два дня. Вертолётом доставляли успокоительные и сердечные препараты для сотрудников, так же прилетели дополнительные медики. С тех пор всех кошек и котов стерилизуют, а котят, по мере необходимости, собирают из близлежащих деревень. Зато беспризорных кошек в посёлке нет. А собаки есть. И посёлок растёт, а самовыгульная жизнь беспощадна к питомцам. Поэтому кошек регулярно запрашивают в районе, состоящем из трёх деревушек.
Стёпа заметил, что Лёша смотрит на кошку, на котят, наблюдает за руками Стёпы, и взгляд его сосредоточен, что бывает редко. Подумав, мальчик припомнил, что Алёша давно уж не закидывает голову, глядя в потолок.
Наоборот, он чаще стал опускать её, чаще рассматривает что-нибудь, что раньше не привлекало его внимания. Но происходило это так постепенно, что Степан увидел эти перемены только сейчас.
Ещё через год Андреич решил завести страусов.
Для этого ему пришлось ехать в город. Не тот городок, до которого автобус ходит, а большой город, настоящий, откуда они с семьёй приехали. Из нашей деревни там никто ни разу не бывал. Андреич отсутствовал четыре месяца. Наладил связи с поставщиками и перекупщиками, доработал бизнес-план, заказал оборудование и строительные материалы. Земли у нас хватает. Площадку под выгон сделали большой и ровной, так как страусы любят бегать, но имеют хрупкие ноги, спотыкаться им противопоказано.
Грядущим строительством заинтересовалась вся деревня. Ещё бы! Событие. Скучно у нас тут. Всё по накатанной, от сезона до сезона, а тут столько диковинок: море новой информации. Андреич много всего привёз с собой, но машина дальше посёлка ехать отказалась. Пришлось брать в аренду одно из складских помещений завода, чтобы потихоньку перевозить всё из посёлка к нам. Одним из первых приехал большой плоский экран, на котором наш страусиный фермер показывал фильмы о тех производственных процессах, которым кто-то должен был обучиться. Список желающих составляли через месяц, а пока все, от мала до велика, бегали на крытую веранду пристроя смотреть фильмы. Там, на столе, лежала стопка тетрадей — особо серьёзные могли брать, конспектировать.
Оказывается, страусы — это буквально безотходное производство. В их перьях не копится статическое электричество, за что они особо ценятся, как для декора, так и для изготовления всяких щёточек от пыли. Например, при производстве материнских плат и прочей мелкой электронной дребедени, откуда пыль удалить нужно, но сложно. Их мясо диетическое, но питательное. Яица тоже, не говоря о том, что одним яйцом можно накормить целую компанию. Клювы и когти идут на всякие амулеты, маскарадные костюмы, ловцы снов — мы про такое и не слышали раньше, и прочие декоративные штуки. Пух не хуже лебяжьего. А стоимость страусят — космическая, хотя продают их обычно семьями: страус со страусихами, от двух до пяти штук, и их цыплята, либо яица. Кстати, птицы эти очень плодовиты, окупают себя быстро, если, конечно, создать им должный уход.
Целый год мы жили этими страусами, которых ещё даже в глаза не видали. Строили и учились, устанавливали и осваивали оборудование, ставили дома для приезжих специалистов. Правда специалистов приезжало всего два, и две комиссии по вводу в эксплуатацию, а сотрудников Андреич набрал среди любопытных односельчан и энтузиастов из соседних деревень.
А потом приехали они — страусы. И перевернули жизнь нашей убогой деревеньки.
Ещё через год выяснилось, что всего нашего строительства — недостаточно. Нам пришлось расширяться, осваивать новые площади, звать ещё людей. Где страусы, там и куры, индюшки, гуси. Мы стали поставщиками номер один для Большого города, куда сырьё от нас поставлялось вертолётом два раза в неделю. А потому, Андреич купил свой вертолёт. Теперь цветные карандаши нам могли привезти, можно сказать, в любой момент. Зарабатывая на ферме, многие жители смогли разжиться холодильниками и телевизорами, лёгкой мототехникой. В самой деревне сделали дороги, построили за рощей вертолётную площадку и ангар... Через пять лет, после первой стройки, наша деревня, по площади и плотности населения, превышала размеры заводского посёлка. Мы начали копить на строительство дороги от нас до них. Андреич написал письмо в областное правительство, там обещали помочь.
Пользуясь большим количеством желающих работать со страусами, Андреич начал борьбу с пьянством: пьяные и похмельные до работы не допускались, три пропуска — увольнение. Но мужики, словно из принципа, начали употреблять ещё больше, чем раньше. Вот выпьет кто, и идёт наливать завтрашнему проверяющему. Тот не удержится и тоже выпьет. А на утро, естественно, и сам промолчит, и собутыльника допустит. Задумался бизнесмен, что делать с ними: надо такого проверяющего, которого не подкупить... И нашёл.
В один прекрасный день идут люди на работу, а там, на проходной, лежат собаки. Шесть штук страшных лохматых дворняг. А вместо привычных вахтёров — Катерина Ардольоновна сидит, носки вяжет, и только мельком поглядывает на проходящих рабочих. Молодёжь у нас трезвая, у неё интерес к жизни уже не тот, что у закостенелых мужиков. Поэтому парни и мальчишки — на работу брали с шестнадцати лет — шли и веселились, гладили лохматых псов и хохотали над лицами старожилов. Всем известный Алкаш, который на ферме вместе с женой заведовал ветеринарным отделом, стоял поодаль и ухмылялся. А люди старшего поколения сбавляли шаг, подходя к воротам.
Уже тут, не доходя до проходной, грелась на солнце первая пара псов. Один кобель развалился, вроде, спит глубоким сном, а второй положил большую тяжёлую голову на большие передние лапы и глядит исподлобья, на идущих мимо.
Прямо в воротах чесалась старая сука — "королева мать" всего этого поголовья, трижды принесшая неизвестно от кого трёх, двух и одного щенка. Все её дети были как на подбор: косматые гиганты. Один пёс геройски погиб, спасая людей из горящего дома. Он поочерёдно вынес троих маленьких детей, вывел взрослых из дымовой завесы, и вышел сам, но надышался так, что не выжил. Это было в заводском посёлке. А вот младшая сука была поглаже, половчей, чуточку поменьше ростом, изящнее телом, но и злее своих старших братьев. Она сидела у ног своей хозяйки. Ну и два кобеля примостились за воротами, перед которыми уже начала копиться толпа. Мужики явно растерялись.
Стыдно показать страх: деревенский мужик боится пройти мимо спящего пса — позорище! Но идти опасались. Как оказалось, не зря.
Именно "спящий" пёс и зарычал первым, когда, сдерживая дыхание, мимо попытался пройти первый злоупотребивший накануне. Нарушитель сделал вид, что рык к нему не относится, но как только второй кобель поднял с лап свою огромную голову, остановился.
— Ардольоновна! Слышь, усмири свою свору! Людям работать надо!
— Фамилия.
— Президент — моя фамилия, шавку свою убери, сказал!
— Сысоев, так и запишем. Без допуска, — вахтёрша была невозмутима. Сысоев начал было буянить, но повернувшиеся к нему морды повлияли максимально усмиряюще.
Таким образом на смену не попало двадцать семь человек. Это два отдела. Андреич схватился за голову. Он, конечно, понимал, что есть проблемы, но не представлял, что такого масштаба. Катерина Ардольоновна поселилась в вахтёрском домике: кухня, туалет, комната своя, комната рабочая. А то тяжеловато ей уже по полям скакать. Хоть и "тридцать" лет. А почту мы уж и сами можем забирать прямо из города. Так собаки и остались в качестве неподкупного алкотестера.
Аутист со Степаном везде вместе. Разница в возрасте у них невелика, да и школы у нас ещё, как таковой, не было. Была учительница младших классов, занималась с нашими немногочисленными ребятами.
Потом их экзаменовали в среднюю школу при заводе. Тем, кто поступил, приходилось непросто. Чаще всего, ребёнок переезжал в посёлок с кем-то из родителей или к иной родне. Могла уехать и вся семья. Оно и понятно, детям у нас раздолья нет, а интерната в посёлке не имеется. Но Андреич со своими страусами переезжать не планировал, а с ними, конечно, и Стёпка. Они с Алёшей стали родными братьями. Степан утверждал, что аутист начал разговаривать, и словарный запас у него большой, только речь очень неразборчивая. Но кроме него этих разговоров никто не слышал.
Так как населения у нас за три года прибавилось столько, сколько не уезжало за последние двадцать лет, прибыло и детишек. На полноценную школу средств пока не хватало, да и бюрократии много, а вот пригласить учителей через министерство образования, обучать ребят, и экзаменовать их ежегодно — оказалось вполне реально. Всей деревней строили учительский дом, куда поселилось шесть преподавателей по разным предметам. Классы получились маленькие, заниматься комфортно. Кабинетов было три, плюс закрытая просторная веранда. Занятия велись круглый год, летом меньше, зимой больше. Столы и парты делали штрафники, недопущенные до работы. Это был их шанс сохранить рабочее место.
Материал закупал Андреич, половину средств вложил свою, половину — с птицефермы. При том, подобные вопросы он всегда выносил на обсуждение: какая сумма заработана, на что мы можем её потратить. Он считал прибыль с птицефермы прибылью всей деревни, по крайней мере, её старой части. Мы — те, кто строил всё это хозяйство с нуля, имели право голоса, хотя высказаться просили всех, но голосовали только мы. Позже нас начали именовать Страусиным Советом.
Только спустя десять лет Андреич позволит себе обновить состав этого совета, принять новых башковитых людей. Кто-то уйдёт по причине старости или болезни. Но ни один из нас не был уволен, не запил, не переехал. Мы были энтузиастами, строившими своё маленькое государство. Сам же Андреич получал зарплату, как и все сотрудники фермы. Понятно, что сумма была внушительной, и это — справедливо, но остальные деньги тратились жителями на благоустройство и инфраструктуру. Каждый был при своём хозяйстве, но потихоньку все хозяйства стали частью одной монополии.
Дети начали учиться. Вместо детского сада были бабушки. Они не разбирали чужих и своих внуков, привечали всех, так как расцвет нашей деревни действовал на них благотворно.
— Вот ведь, думали, все разъедутся, одни останемся. Помрём, а похоронить некому. А тут, гляди-ка, чё... И помирать расхотелось, — говаривали они, выгуливая малышню вместе с козами.
А Андреич, выросший в детдоме, потерявший всех близких и родных, смотрел на них с необычайной теплотой:
— Старики — это святое, — говорил он серьёзно, — они, когда при деле, незаменимые люди. Они определяют будущее, вкладывая добро в головы внуков. А вот бездельная старость — крах прожитой жизни. И неважно, кем был человек прежде.
Андреичу было двеннадцать лет, когда в его детдоме случился пожар из-за халатности проверяющих органов. Проводка была в аварийном состоянии, но её допустили к эксплуатации, запланировав замену через три года. Она не дотянула. Пожар случился на рассвете, когда в кухне включили печи, и проводка, наконец, не выдержала нагрузки. Воспитатели ещё не пришли на работу, с детьми была старенькая няня. Рабочие кухни слишком поздно поняли, что случилось, и она одна выносила детей из горящего здания.
Андреич тогда даже не понял ничего. Она разбудила ребят очень спокойно, подняла, построила перед дверью из спальни. При этом она рвала простыню на кусочки, смачивая в умывальнике, отдавая первой паре:
— Передайте, мальчики. Передайте. У каждого должен быть мокрый платочек.
Потом она сказала:
— Там, в коридоре, дым. Закройте рот и нос мокрым платком, и положите свободную руку на плечо впереди идущего. Ни в коем случае не расцепляйтесь. Я поведу первую пару, мы выйдем на улицу и никакой дым, или даже огонь, нам не помешают.
Андреич помнил, как спокойно они все выпонили её указания. Как шли, жмуря слезящиеся глаза. Как он запнулся о порог и опустил руку, но впереди идущий мальчик покачнулся назад так, что толкнул его, и он нащупал его плечо снова. Как увидели выход, будто свет в конце тоннеля... Тогда мальчишки не выдержали и бросились вперёд. Колонна расстроилась, дети бежали к спасительному воздуху, а у дверей стояла няня и пересчитывала своих "цыплят". Она часто звала их цыплятами. Недосчитавшись одного, она вернулась в здание.
Почему он остался внутри? Упал, дезориентировался, испугался и забился куда-то — теперь никто не узнает. Нянечка скрылась за завесой дыма и в этот миг, огонь, бушевавший на втором этаже, рухнул вниз вместе с перекрытиями. Группа, в которой был маленький Андреич, была последней, которую нужно было вывести. Няня сначала спасла малышей, потом девочек, и, пока работники кухни собирали спасённых, укрывали одеялами, раздавали воду, пошла в самое безопасное на тот момент место — на первый этаж, за мальчиками.
Он очень тяжело переживал эту потерю. Лежал в больнице, ни с кем не разговаривал, отстал от ребят на два класса... Теперь он думает иногда, глядя на своего сына, что передал ему тот свой, пережитый в детстве, шок. А ещё он думал раньше, что если его предаст жена, то он покончит с собой. А наблюдая за Лёшей понял, что жизнь продолжается и без людей. Привязывать к себе кого-то — глупо. Нужно дать им свободу, тогда останутся те, кто действительно этого хочет. И даже если никого не останется, жизнь не закончится на этом. А няня осталась в его памяти навсегда.
Видимо, благодаря ей, в нашей деревне Андреич для стариков ничего не жалел.
Последний практикующий печник от нас уехал ещё при царе Горохе. Мужики-самоучки кое-как чистили и латали дымоходы, а бабы сами замазывали трещины и щели. Андреич, ещё в первый год насмотревшись видеоуроков, освоил печное дело. Сам обошёл всю деревню, переложил несколько печей, а когда строили новые дома, был в отопительном вопросе за старшего и обучал других. Так же он приметил, что у нас печки закрывают неправильно: старики, чтобы сохранить максимум тепла, угли сдвигают подальше, и как огонь прогорит, закрывают вьюшки. А он высмотрел в своих уроках, что так люди и травятся угарным газом. Надо угли пригрести к дверце, и закрывать вьюшки, когда синего огня уже не будет.
Он рассказал об этом на собрании, а зимой ходил сам по домам, проверял старых, всё ли верно делают. Когда люди приметили, что метеозависимость и гипертония пошли на спад по всей деревне, то к нему, наконец, прислушались, и нововведение прижилось.
А потом был случай. Алёша со Степаном были уже подростками. Алёша каждое утро мёл выгон. Он, как самый внимательный и скрупулёзный, лучше всех справлялся с этой задачей. Степан же в это время осваивал технику: просто влюбился парень в моторы, шестерёнки и насосы, целыми днями готов был пропадать среди механиков.
Потом они, как правило, шли на занятия с учителями, а после уроков их ждала вечерняя уборка на скотном дворе. Кроме того, они, как и все мальчишки и девчонки, участвовали в домашних делах: пололи, поливали, собирали урожай, пасли гусей и коз, встречали коров с пастбища, ходили по грибы и ягоды. В общем, дел хватало.
Алексей не прятался больше от людей, слушал, что ему говорят, работал старательно. Молчаливый, но с выразительной мимикой, он начал общаться с людьми жестами и выражением лица. Его голоса давно никто, кроме друга, не слышал, и уже привыкли, что парень умный, зоркий, примечает всё, только немой.
И вот как-то раз полдеревни услышало голос Алёши. Люди сбежались на крик, а из большого сарая, где хранилось сено для страусов, выбегают ошалевшие птицы и врассыпную мчатся по выгону. Их явно напугал крик мальчика. Но, что примечательно, криком Алексей не ограничился. Он вышел из сарая с голым торсом, на руках и плечах алели кровоподтёки от страусиных клювов. Держа что-то в руках, он ругал страусов по чём зря, и даже при всей невнятности его речи, проскакивали такие выражения, что было ясно: он тоже бывает среди механиков. Какой-то неосторожный пернатый бегун вытянул шею, чтобы выяснить, что там такое в руках у разгневанного парня. Лёша прижал к себе кулёк и буквально поддал страусу под зад. Тот побежал прочь, вскидывая свои тонкие длинные ноги, а мальчик скрылся в доме.
Вообще, страусы считали Лёшу своим, а он чувствовал себя их хозяином. Он выхаживал первые яица, объезжал первых самцов, регулировал посещение птиц местной ребятнёй, и стоял намертво, не пуская к птицам приезжих, пока его питомцы не привыкнут к людям окончательно. Он сам собирал яица и укреплял гнёзда. Проводил осмотр птиц на предмет самочувствия. Короче, первое время он со страусами фактически жил. И били они его, и не получалось у него многое, но упрямец освоил все необходимые премудрости и приручил страусиные семьи.
Вот и в этот раз он занимался приготовлением витаминно-минеральной мешанины, которая должна быть у птиц в свободном доступе, чистил песок и гнёзда, и зашёл в сарай за свежим сеном. А там страусиное собрание: столпилось около десятка птиц в одном месте, активно что-то изучая. Подойдя поближе, Алёша услышал шипение, и всё понял в одну секунду. Он бросился к "собранию", схватил ближайшую птицу за хвост и потащил прочь, но остальные не обратили на него внимания. Их было слишком много, чтобы разгонять по одному, и тогда Лёша закричал.
Закричал так, как никогда ещё в своей жизни: перед страусами, в сене, шипела кошка по имени Мышка, втихаря родившая здесь котят. Страусы не злые, но очень любопытные. Они стучали клювами по взбесившейся кошке, закрывавшей собой потомство. Из её порванного уха уже сочилась кровь, заплыл один глаз. Всё сено рядом было облеплено клочьямм шерсти, а страусы всё пытались пощупать что-то мягкое и живое, копошащееся в сухой траве. Если бы Лёша не зашёл в сарай, дело бы плохо кончилось.
Он разогнал птиц, рискуя собственным здоровьем, снял рубашку, завернул в неё кошку с тремя невредимыми котятами, и понёс домой. Он сам не понял, как начал ругаться. Костеря страусов на все корки, он раздавал им пинки, поскольку руки уже были заняты, но они всё же успели несколько раз ущипнуть рубашку в его охапке и настучать по рукам и спине.
Синяки прошли, Мышка поправилась, котята остались в нашей деревне. Нам теперь самим были нужны кошки. А Лёшка с тех пор начал говорить. Сначала с кошкой, потом со страусами — всё объяснял им, что котята — это новая жизнь, и с ними так нельзя, а потом — с учительницей, которая особенно расположила его к себе с первых занятий. Позже он и с другими людьми беседовать начал.
Теперь Алексей — подсобный рабочий в страусином питомнике. У него свой склад, двое помощников, три кошки, одна из которых, уже престарелая, Мышка, и собака.
С утра он прибирается и контролирует ответственную работу своих сотрудников, а после обеда, раздав задачи, объезжает верхом на страусе свои владения. Отмечает, везде ли порядок, что нужно сделать завтра, а что — в перспективе. Вечером они со Степаном играют в шашки или гуляют, обсуждая прошедший день. А после собираются всей своей большой семьёй за ужином, в том же доме Алкаша, обросшем вторым этажом и пристроями. У Степана сын и дочка, а у Алёши две дочки-близняшки и крошка-сын, ещё совсем младенец. За столом, кроме них — их родители и родители их жён, а ещё два дедушки и одна бабушка, которые непонятно, кому чья родня, но свои — для каждого — всем сердцем.
Ферма встала на поток, Андреич с удовольствием занимается домашними делами, нянчит внуков и подумывает вывести северные бахчёвые культуры. Неуёмный человек. *