Глава 26
"Вечер. Подъезд. Лампочка. Стена. Ящики почтовые…"
Как у Блока: Ночь, улица, фонарь, аптека…
Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет
способствовать тому, чтобы желание твоё сбылось.
Пауло Коэльо, «Алхимик»
По закоулкам мозга человека и гражданина российского государства некоего пожилого россиянина Кулькова Василия Никаноровича мелькали брызгами искристого шампанского последние строчки из его пространственного и разностороннего эссе на тему всенародных праздников и прочих сопутствующих торжеств. Эти наполненные высоким смыслом и должным пафосом строчки навалились на него и долбили как дятел по дереву:
«Проводите, господа-товарищи, граждане-человеки, все ваши любимые праздники в кругу вашей чудесной семьи, среди верных и добрых друзей, радуйтесь, веселитесь и будьте всегда счастливы, удачливы и здоровы!! Будьте всегда вместе! И Бог всегда будет с вами! И с нами, конечно, Господь тоже будет! Это как здрасьте! Аминь!!!»
Он встрепенулся: «Это хорошо! Про праздники разные… Но одними праздниками сыт не будешь. Так в народе говорят. А народ наш смышлёный, знает правду-матку. Да и будни тяжёлые и безрадостные всегда за праздниками наступают. Похмелье…»
Кульков поёжился. Ему стало некомфортно. Плечами поводил, как бы сбрасывая с себя тяжёлый груз, который давил… гнобил… докучал… Попытался избавиться от этого наваждения. Похмелье, конечно, его никогда не донимало. Не того он склада. Да и не пил он слишком много. Не перепивал. Пил ровно столько, сколько душа принимала. Иной раз чуть больше, когда не хотел друзей своих обидеть. Или… или просто пригублял. Поэтому он не знал, что это такое, похмелье. Не чувствовал, не представлял. Но слышал… и видел воочию… как некоторые гаврики маются…
А эти строчки, как похмелье тяжёлое давили на него и давили…
«Ну что ты будешь делать… Вот привязались…»
Василий ещё раз брыкнулся и осмотрелся вокруг. Он это уже сто раз видел.
Подъезд. Тусклая лампочка под потолком. Стена зелёная. Ящики почтовые…
Да ещё вечер поздний…
«Ого! Вот даже как… Интерресно… Дюже интерресно…»
На ум полезли хорошо известные строчки знаменитого Александра Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь – начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
«Да что же это такое… Какое интерресное совпадение… И у меня тоже самое… У меня тоже как у Блока. Подъезд. Тусклая лампочка под потолком. Стена зелёная. Ящики почтовые… Да ещё вечер поздний… Да ещё тоска зелёная, к тому же…»
Кульков пошире глаза раскрыл.
Справа, слева и прямо перед ним – стандартные почтовые ящики для жителей данного подъезда, для входящей документации, для поступающей разнообразной корреспонденции. По одному на каждую квартиру. Всякие ящики висят. Целые и сломанные. Закрытые и распахнутые. С вложениями и без. Голые. Пустые, то есть. С замками и без оных. Без ручек на крышках. Разные. Различные. И в то же время одинаковые. Как близнецы-братья. Как двойняшки. Как… Ладно. Хватит с них и этого. А то… – много чести им. Но в основном – они раздолбанные! Мама не горюй… Никому до них… никакого дела нет… Ни чиновникам, ни служакам, ни работягам жилищно-эксплуатационных контор, ни даже самим жильцам этого многоквартирного дома. Да-да! Ни-ко-му! Ни! Ко! Му! Странно… но это так… Именно так.
Под ними (под ящиками) самокаты стоят. К стенке прислонённые. Велосипеды. Коляски детские… Вон… одна даже для двойни. Или… или для тройни…
«Оппа! Не понял… Как это так?.. Неужели… Неужели тут не грабят? Не воруют? Не крадут? Не тащат?.. Не тырят?.. Не может быть! Так же не должно быть. Не в то же время живём… Чудеса… да и только… – Кульков перестал шептать, почесал затылок в растерянности. – Ладно. Бог с ними. Потом проверю. Через недельку. Через две… Время покажет: есть честность в наше время у людей или нет её… А пока… А пока надо ещё раз глянуть на мой сломанный ящик, на изуродованный, на исковерканный… на гнутый… и сто раз кем-то перегнутый… Что-то с ним делать надо. Исправить. Подправить. Лучше, конечно, кузнецу его отдать, чтобы выправил, или слесарю, чтобы отрихтовал, чтоб тот понадёжней стал. Деньги же… Финансовые средства… Купюры… Ассигнации… Билеты казначейские… Вот что в нём теперь будет храниться. Да-с. Почти как в банке!»
Василий Никанорович снова подошёл к «своему родимому» будущему денежному хранилищу. К своему «частному банку». К своему личному «сейфу». К своему тайному месту. К своему секретному пункту. К своему временному вместилищу для ассигнаций.
Оглянулся с тревогой, бушующей во всём теле, вселившейся в него нахально и не отпускавшей никак. Ему казалось, ему чудилось, ему мерещилось, что в подъезде кто-то есть, кто-то ходит туда-сюда, кто-то ногами по-стариковски шаркает, кто-то дышит тяжело и надрывно, кто-то в углу стоит, кто-то прячется… на глаза попасть боится…
Прошёлся Василий по подъезду мрачному для проверки, до двери входной сходил, на стены, обшарпанные и облупленные, глянул, в углах руками пошарил, ногами попинал. Плюнул туда смачно трижды. В ответ тишина. «Никого… Странно… Не может быть…»
Вернулся к ящикам, притих, затаился. Но голова работала. Мысли в ней разные роились и множились, роились и множились.
И снова неугомонный товарищ Кульков стал философствовать. Такова у него была (и есть) конституция – не может он без философии. Потребность у него такая.
И опять Вася-Василёк принялся рассуждать. Глубоко. Обширно. Объёмно. Долго…
Устал уже стоять товарищ старший охранник. Спина затекла, ноги ныли нещадно. В животе желудок заурчал, еды затребовал, кишки зашевелились, права качать вздумали. Да и другие органы возмущаться стали: пищать, скрипеть, вопить. Ну, скоко, мол, моно… ерундой заниматься… Доколе, дескать, стоять тут будешь… эй, хозяин… эй, дурачок…
Но Василий этого не замечал. Ни голода, ни холода, ни нытья противного.
Он был делом занят. Ответственным. Сурьёзным. Он думал, размышлял. Всегда так с ним происходило. Для него это было обычным делом. Да, обычным.
А вот с его личной субстанцией творилось что-то неладное. Ох и ах.
Тело застыло. Тело сковало и скрючило. Плечи сжались и скукожились, да так сильно, что аж ключицы наизнанку вывернулись. Рёбра тоже перепутались меж собой, стали торчать в разные стороны, как лопасти вертолётные. Мышцы окостенели враз. Жилы… и те одеревенели. Сосуды кровеносные морозом сковало. Нервы воспалились. Судорога по всему организму пробежала. В пояснице ломота зверская образовалась. Руки онемели. Ноги затекли. Голова распухла. В мозгу что-то инородное появилось. Оно, это инородное, тормозило процесс мышления, думать мешало. Уши горели. Лоб раскалился как утюг бабушкин с угольями красными внутри. В затылке ныло. Нос чесался, чесался и снова чесался. Хоть оторви его и выброси. Губы чего-то шептали, булькали, о чём-то они порочном говорили, особо не стесняясь и не заморачиваясь.
Но он, Вася-Василёк, через все эти навалившиеся вдруг невзгоды продолжал функционировать: вспоминать своё прошлое, сравнивать его с настоящим, мечтать о будущем. Ну и к ящику своему почтовому постоянно возвращался: как бы его в порядок привести, как бы сделать так, чтобы денежки в нём можно было хранить.
Мысли роились, роились и снова роились. Разные. Какие хошь…
Голова дальше продолжала пухнуть, пухнуть и ещё сто раз пухнуть.
Надолго он здесь застрял.
Да… надолго…
«Надо что-то предпринять. Надо как-то снять это жуткое напряжение. Дел-то много у меня… Хм… Н-да… Много… Очень много… Невероятно много…»
Василий Никанорович утонул в своих бесконечных страданиях, мучениях и терзаниях душевных. Ему было больно и страшно. Ему было жутко и боязно.
Да и ящик почтовый, честно говоря, покоя не давал. Так и лез ему в голову. Так и лез. Нахально втискивался в Васин раскалённый до бела черепок. Ящик, бесстыжий этот, нагло впихивался в Васю, царапая острыми углами, цепляясь за нервные окончания.
Продолжение: http://proza.ru/2023/07/13/483
Предыдущая глава: http://proza.ru/2023/07/11/320
Начало 2-й части: http://proza.ru/2023/06/22/378
Конец 1-й части: http://proza.ru/2023/06/20/285
Начало романа: http://proza.ru/2022/09/02/1023